ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



На фоне старого города. IV

Автор:
ДВА ПОРТРЕТА НА ФОНЕ СТАРОГО ГОРОДА


IV

В новой жизни стали прорезаться лирические элементы. Стал копиться капитал. Лоджия по утрам. Подняв глаза на строящийся рядом институт, я видел розовые кубы города – за долиной, в розовом тумане. А раньше их для меня ещё не было.

Сам институт приобрёл уже новые формы, хотя стена с разбросанными бетонными квадратами всё ещё приводила в недоумение.

Даже грязь не так раздражала. И был момент: проехав на трамвае, я не стал ожидать автобуса и шёл по Выгонной дуге редких огней. И в темноте качает гнёзда мокрым ветром. Качает гнёзда в темноте дождя... Старые домики тут ещё прочно стояли. Грязь на перекрёстках – хоть вплавь. Но начерпавши полные туфли, терять нечего, и романтичность Выгонной дуги возвысилась над недовольством. Я рад, что было так, – ведь скоро эти домишки стали исчезать, как будто их сдували, и за ними, ну что же ещё! – серые пятиэтажные бараки открывались.

За общежитием в другую сторону от города шли бесконечные сады с аллеями высоких тополей, где можно было бегать по утрам холодной осени. И уже не раз встречался объездчик и, узнавая, говорил:

– Чавой-то голый?..

И пашня. Тут был пологий спуск к долине Кура, распаханный для озими. Но сковывал безнадёжным ужасом вид чёрной пашни. уходящей в небо. А после первых снегов – ужас белой пашни уже перелился в первое впечатление от Черноземья. Осталось это только понять сознанием.

И дома уже всё изменилось с тех пор, как мы философствовали среди голых стен, и Нурбей, как хоботом, выедал из коробки кукурузные палочки. Мы купили гири и бодро шевелили ими по вечерам. И тут Нурбей проявил своеобразье: кто бы его ни спрашивал, сколько раз он может выжать двухпудовик, он отвечал неизменно:

– Твой результат плюс один.

И ни разу не сорвался с этой высоты. Я уверен, что, выстави перед ним знаменитого турка, выжавшего два пуда тысячу один раз, так Нурбей выжал бы его результат плюс один.

Холерический человек, со всех сторон одарённый сверх меры. У него была книжка по теории культуризма с таблицей показателей веса и всяких окружностей разных мышц. Он отвечал всем параметрам. Дело не в том, что Нурбей занимался в Тбилисском университете культуризмом, а в природе. Я уверен, что сам никогда, ни в каких секциях не дотянул бы до культуристских норм. А ему всё дано. Грудная клетка гориллы, да ещё волосатая, чугунная тяжесть, толстые запястья, а в пиджаке – щуплый человек.

Потом нам пришли контейнеры: у меня только книги, а его вещи еле вместились в обе наши комнаты. И немного погодя из Тбилиси приехала Лиля, его жена. Я съездил в город и подарил ей последние осенние хризантемы. И вечером был приём с южными фруктами и грузинскими закусками.

Свободы поубавилось. Погода мешала знакомству с городом. Возня с организацией лаборатории порой не оставляла сил ни для чего другого. И за стеной клокотал постоянный бедламчик. У Лили с Нурбеем высокие голоса, которым они не давали передышки. Приехали два их сына. Меня это уже не трогало. Такова участь тех, кто строит новые лаборатории в институтах.

Я полюбил сидеть часами в тишине буфета Дома офицеров – за порцией сосисок и бутылкой пива, исписывая свой блокнот вещами, к Курску нарочно не относящимися. Дом офицеров вроде бы и в самом центре, и – на отшибе: с обратной стороны кремля, обращённой к обрыву над долиной Тускари. Там – слобода, и дальше Сейм великолепный. Но я тогда видел лишь грязь предместий, и вниз глаза бы не смотрели. Но частенько под вечер я стоял там над обрывом, растравляя душу. Теперь-то это переплавилось, и как бы я хотел вернуть эти стояния! Надо сказать, троллейбуса там ещё не было, и эти обрывы были пустынны, с редкими фонарями, стеной старой крепости и башней внизу.

Я вправду был рад, когда вместо слабой позёмки пошёл настоящий снег. Такой, что трамваи останавливались. А день уже был коротким-прекоротким. В такой последний час в снегу и ранних фонарях на улицах, с стоящими трамваями, не поймёшь – то ли счастье, то ли тоска, безусловно способная истомить и свести на нет слабую память сердца о самом себе.

Снег город изменил, открылись дали, и стало возможно оценить островное положение Курска. Это не значит, что взял и оценил, а так – само оценивалось незаметно после осеннего отчаяния. В Первомайском парке ветки обросли инеем, тёплый нетронутый снег щедро лежит по аллейкам, а вдаль за обрывом синие намёки. Их было явственно видать даже с площади, когда я ходил на работу.

Меня тогда занимали мысли о вреде чтения и подмене собственного мышления и впечатлений чужими, пусть и прекрасными, штампами. Мне хотелось понимать парк в инее и синие намёки заречных просторов внизу своими словами, а память услужливо подсовывала «В дивной призрачной красе дремлет порт». Это не Блок, но голову даю на отсечение, что не без него. И так, ничего в себе не разобрав, я назвал это – «Блоковский сад».

Однажды, окончив занятия, я долго блуждал по уличкам, обновлённым метелью сыпавшей несколько дней подряд. И теперь ходил в тихом падении крупных и частых снежин. Удивительно долго здесь держится осень, и в конце ноября стояли тёплые туманы, и мне казалось, что введённые ими в заблуждение почки каштанов вот-вот могут раскрыться. И в снегу деревья в оставшихся висеть жёлтых листьях являлись дивными магнолиями.

Я подходил к полюбившимся обрывам, но там ничего не видать за мельканьями снега. Вообще ничего не видать, даже любой подъезд становится непонятным и обещающим. Засыпаны магнолии деревьев, в снегу старинность улиц очевидней. Я любил, находившись без планов и целей, забраться в любимый буфет Дома офицеров, усесться у окна во двор и под стук биллиардных шаров из соседнего зала проявлять впечатленья, чертя в блокноте без всякого контроля что всплывает из сегодняшнего дня. Но сегодня там был выходной, скоро стемнеет, и мне пришлось обедать в ресторане «Курск», который я не очень любил за мрачность.

Мне долго не несли моё жареное мясо, но пиво поставили, и я насыщал нагулянный в снежной метели аппетит хлебом с горчицей, посыпанной перцем и солью. И бездумно писал, что Бог на душу положит, про снежные метели, заманчивость подъездов, нетронутую пелену дворов и переулков. Всё это было с чем-то связано и обязательно само должно проясниться. Сознаньем тут ничего не сделаешь, зато, если выльется...

Понемногу народа подвалило, и только я оставался за столом один. Уже весь выписался и даже развлёкся, когда какая-то дама явилась в дверях, и, окинув зал, направилась к моему столику. У меня никогда не было интересных знакомств в ресторане, я и не пытался их завести. И сейчас, видя, что соседка тоже голодна, только намазал ей хлеба горчицей и щедрой рукой ливанул пива в бокал, проявив христианство.

Мне помнится, она спешила в общество «Знание». Сказала:

– Мало читают.
– Может, это и хорошо, – заметил я, и на удивлённое «почему» заговорил о подмене восприятия чужими мыслями, о чём размышлял в последние дни.

Соседка оказалась журналисткой, слушала хорошо, и я рассказал и про Блоковский сад, и про всё в связи с этим.

Ей, Ирине, было суждено сыграть тоже свою роль в связи с Уфимцевым, но тогда про это никто не знал В обмен на Блоковский сад мне был показан трампарк с чудесными высокими деревьями в снегу, стоящими аллеей у ограды. Со мной впервые говорили на поэтическом языке.

Я позвонил ей через пару дней, и был трамвай под вечер к Сейму, парк со странным названием «Солянка», практически лес. И был достаточно высокий обрыв над рекой, а внизу болталась в чёрной воде огромная луна. И тот же снег. А позже она уезжала в трамвае, в пусто освещённом вагоне. Я хотел, чтобы она обернулась и помахала рукой, и она это сделала. В меховой шапочке, как с картины Крамского «Незнакомка». Так трамвай и уехал в пургу освещённым аквариумом. Я постоял, потом пошёл рассказывать Нурбею.







Читатели (446) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы