Она приходила к этому старику учиться писать. Не то что бы она хотела стать известной, нет. Просто ей нравился этот человек. И ей хотелось узнать о нём и литературе всё. Она представила, что войдёт в узенький коридорчик, старик поможет ей снять её лёгкую куртяшку и пригласит пить чай. Не «этот» из пакетиков, а настоящий заварной. Заваристый. Она будет грызть деревянное печенье с горьким именем Мария и смотреть на его морщинистое лицо с бесцветными глазами. На седой ёжик. А он будет вертеть высохшими руками полную кружку влаги, изредка смачно отхлёбывая, и болтать о всяких пустяках. О погоде, о людях, проходящих мимо, о жизни. Всё так и было, как она представляла. Потом они шли к вечно работающему компьютеру и обсуждали её тексты. Иногда он восклицал: – Это ерунда! Этого не может быть! Это слишком сложно! Текст должен быть максимально прост. – Ну как же не может быть?! – это больше всего задевало Эльку. – Это было. Да-да, было, иногда в жизни, иногда в воображении, но было! Звучала тихая музыка. Фоном. Он так любил. И ей тоже нравилось. Работал телевизор. Фоном, без звука. Просто мелькание картинок. – Вот посмотрите, – говорил он. – Зачем вы здесь городите? Для чего? Это мистика? Фантастика? В жизни есть всё. Зачем эта чушь? – Но я так чувствую, – виновато отвечала Элька. Он косил одним глазом на телевизор. – Ну… не знаю… Странно… – бубнил он. – Мне кажется, это ерунда… – А что вы представляете, слушая Шопена? – неожиданно спросила Элька. (Он как раз звучал) – Вьюгу там? Или поле цветов в грозу? Старик упёрся одним глазом в экран и задумался. А она думала о его произведениях. Они представлялись ей математическим выражением. Она знала, что любое сколь угодно сложное выражение можно привести к простому. Представляла, что так и с его творениями. Она вычёркивает слова по определенным законам, и остаётся одно слово, или фраза. Сильное, ёмкое… Как любовь! – Я вижу бешеного пианиста, лупящего по клавишам, – тихо проговорил старик. Элька глянула на экран, там и был именно такой. Бешеный чёрный фрак, в его бешенстве помогали даже фалды, раскачиваясь в такт. – А-а-а, – разочарованно протянула Элька. – Жизнь! Жизнь, – к единственному слову сводится всё его творчество. И она больше не ходила в гости к старику. Она ходила в гости к своему воображению. Там было больше. И воображение не говорило: «Ерунда! Ересь! Так не надо!» А старик ждал Эльку. Он писал последний в своей жизни роман. Он хотел его назвать «Одиночество».
|