ДВА ПОРТРЕТА НА ФОНЕ СТАРОГО ГОРОДА

II

В Курск я приехал с Дальнего Востока преподавать на новом факультете политехнического института. Но и сам институт только достраивал новый корпус и общежития, где раньше был какой-то аэродром, на Выгонном поле. До получения квартир нас поселили в общежитии.

Особо плохого тут не было – большая комната в блоке из четырёх таких же, пол-лоджии и всё такое. Тоскливо одному в незнакомом странном городе, да ещё на окраине. Вечером хоть вой. Я закурил через неделю этой жизни, хотя до этого держался почти год.

Соседа по лоджии я не видел, он приходил и уходил как-то в другом ритме, чем я. Когда меня вселяли, я спросил у комендантши:

– Кто мой сосед?
– Какой-то араб или грузин.
– А лет ему сколько, арабу?
– Он с бородой. Может быть, тридцать, а, может, пятьдесят.

С лоджии было видно: немного книг на подоконнике и какой-то уж слишком дамский набор парфюмерных флакончиков, щёточек и ножниц. Однажды утром мы с ним столкнулись в умывальнике.

– Вас что-то не видно.
– Я заведую кафедрой, а это очень трудно.

Говорилось это тоненьким каким-то голосом, и мне показалось занудным и несерьёзным. И я невольно поддразнил эту даму с бородой:

– Да, это, конечно, очень трудно.

Маленький, с сократовской причёской, щуплый на вид, заросший чёрной бородой. Знакомство не светило. И я продолжал проводить вечера в одиночестве, даже без книг, потому что всё ехало в контейнере. Курил в темноте на узкой койке у окна и отпивал время от времени от шампанского, с которым грусть одиночки была не столь острой. А вот покупать сигареты отвык и забывал. И однажды постучал к соседу. Сидит за казённым круглым столом и ест плавленый сырок из пластмассовой баночки.

– Да заходите, заходите.

Это тоже тонким голосом. Не курит. Так не уйдёшь же сразу.

– Может быть, сходим в магазин?

Уже симпатичней, да и пролежав пару вечеров, я уже не мог отважиться на новый.

Не знает человек своего счастья – тогда ещё «экстру» давали до восьми вечера, до самого закрытия, к которому мы едва успели.

Отмыли баночки от сыра «Янтарный», ломали батон, и, выпив за знакомство, закурили. Не расслышал точно, как его зовут: не то Нури, не то Гули. Говорил он не то чтобы невнятно, но на высоких интонациях и чопорными конструкциями. Он, конечно, не араб, а грузин. И приехал всего на несколько дней раньше меня.

Вполне интересный мужик, мы не могли наговориться. А когда он стал читать свои рассказы, то стал вообще симпатичен. Рассказики несли налёт гениальной ненормальности. Жалею, что тогда не выпросил один для истории. Только помню: «у меня красивые зубы, я иду через улицу, подталкиваемый взглядами прохожих», но это не точно. Я сходил в свою комнату и принёс свои стихи, и напрасно, потому что потом дня не проходило, чтобы он меня не пародировал, а его рассказы оказались единственными. Впрочем, гениальность была, и каждый вечер к ней что-либо добавлялось.

Выяснилось, что он не Гули и не Нури, а Нурбей Владимирович Гулия, заведующий кафедрой теоретической механики. На выдаче диссертация, вторая, то есть, уже докторская, хотя ему тридцать с чем-то. Может быть, тут южная специфика, но мне он казался старше меня, хотя на самом деле наоборот. Нурбей – абхазец. Дед его основал всего лишь... абхазскую письменность, ему стоит в Сухуми памятник, а дядька Нурбея – знаменитый писатель Георгий Гулия.

После того вечера я ездил в командировку на пару недель и вернулся в Курск в разгар слякотной осени. Был опять вечер, ещё тоскливее прежнего, но скоро явился Нурбей со своим тонким голосом:

– Когда я увидел свет в вашем окне, я ускорил шаги.

Пошла философия, стихи и закуски. Опять появились баночки из-под сыра, виски. Загадка появления виски решилась на другой день – в центральном гастрономе продавались наборы: пакет с виски, коньяком и шоколадкой стоил пятнадцать рублей. Эх, тогда это казалось дорого, но Нурбей убедил взять по два набора, сопротивляться его напору невозможно.

Так и шли мы домой из центра города с пакетом в каждой руке. А по пути он показал Щигровского сфинкса у краеведческого музея, скифскую бабу, и вообще стало весело. Сбегая по склону у нового цирка среди разноцветных светил, Нурбей кричал:

– А у нас-то в Курске!..

Это звучало необычно. По многим причинам мне Курск активно не нравился, и я не представлял способа, как мне произрасти на липком чернозёме. А он уже был липкий – холодно, дожди.

В один из вечеров он меня вообще огорошил:

– Мы с вами уже сколько знакомы, а руками ещё не пробовали, кто сильнее.

Это номер! Куда он тянется? Я выше и наверняка сильнее. Но... без видимого усилия он уложил меня и правой, и левой рукой, и ничего с этим я не мог поделать. И тем же тоненьким голоском:

– Видите ли, я был чемпионом Грузии по штанге.

На моих глазах он как-то написал записку на трёх языках, мерил кровяное давление без аппарата... И единственным его недостатком я считаю его пристрастие к песне:

Как у этого столба
Нету счастья никогда.

В общем, безусловно интересный человек с задатками всестороннего гения. А говорю я о нём много так потому, что он в значительной мере преемник идей Уфимцева, могилу деда которого я нашёл на Московском кладбище.