ПОЖАР У ИЗЛУЧИНЫ
Иудеи почти вплотную подошли к башне. На крыше ее горел костер, и вид-но было, как вокруг него ходил часовой.
Воины скользили, как тени, постепенно охватывая лагерь врага, было даже удобно, что он на возвышенности, костры римлян освещали пространство у башни, все виделось отчетливо, и лучники, уже занимая позиции, намечали себе жертвы, пальцами показывая, где чья мишень, в это время отряд Шломо, отсекая тылы, окружал постройки, где размещались склады с продовольст- вием и стоял скот.
Две группы по десять иудеев сосредоточились вблизи огромных телег, го-товые в мгновение оказаться возле них, а в это же время Амнон с десятком уже был возле костра на берегу, где сидели охранники табуна. Те ели жаре-
ное на огне мясо, весело хохотали над тем, что рассказывал один из них, и у голодных иудеев, не слышавших давным-давно, больше года, такие запахи, пошли кругом головы от аромата жаркого. Но и лошади, что паслись недалеко, в излучине, тоже не почуяли чужих и не заржали из-за сильного запаха жареного мяса, аппетитно тающего во ртах римлян, и в момент полного блаженства - спокойствия, удовольствия от вкусной еды и приятной беседы, мелькнули тени, и ни единого стона никто не услышал, костёр продолжал гореть, но вокруг него уже не сидела тёплая компания, и лишь два тела, привалившись друг к другу, создавали иллюзию спокойной беседы, тогда как остальных оттащили и бросили в траву, подальше от костра. Римлянин, дежуривший на крыше башни, ничего не заметил, потому что евреи проделали всё в те мгновения, когда часовой повернулся спиной к реке, и пошёл по кругу в противоположную сторону. Десяток Амнона вернулся к своей сотне, замершей по приказу Шломо. Кончалось время первой стражи, вот-вот начнётся смена караулов, нужно было спешить, но пока стояла ночь, почти беззвёздная, чернота скрывала иудеев, не раздавалось ни звука, только цикады стрекотали в отдалении, в степи, да изредка слышалось приглушённое ржание лошадей, казалось это полное безмолвие будет продолжаться до утра, и лишь сердца иудеев бились гулко в ожидании боя. Ни Шломо, ни воины его сотни не увидели, скорее души их, напряжённые, почувствовали движение летящих стрел, сначала почувствовали, только потом увидели, как они полетели, ища каждая свою цель. И все, и опять тишина, и потрескивание сухих веток в кострах, только возле костров – никого, лишь тела у подножия башни, и чьито тени, метнувшиеся к кострам, и факелы, появившиеся в руках иудеев, и град стрел, с зажженной травой, летящих в траву вокруг башни, и в саму башню, в бойницы, в окна, в дверные проемы.
И пламя, охватившее башню снаружи, это трава вспыхнула, и телеги, кото-рыми закрыли дверные проемы, причем еще принесли, и подперли, а телеги вспыхнули костром, дерево высушенное, старое, и внутри башни пламя вста- ло стеной, как в трубе, огонь загудел, поднялся вверх, вверх, ведь столько со-ломы наносили римляне, сухой, чистой, вспыхнула она в мгновение, просну-лись римляне, наверх на площадку вырвались несколько, объятых пламенем, а там часовой криком исходит – пропустил, не заметил, не подал сигнал во время, и с криком, страшным, раздирающим с крыши вниз, в пламя, в веч-ность! А за ним еще несколько фигур в огне, вниз, вниз! А в башне – пламя, как, наверное, в топке ада, все гудит, все горит, ничего не может спастись там, рвутся из башни римляне, но иудеи стоят стеной и встречают их градом стрел, и тела убитых и раненых, наваливаются, нагромождаясь друг на друга, закупоривая выходы, а перед выходами горят подводы, и трава, и стрелы, не-сущие смерть! И смерть везде – там, внутри, сжигающий, все уничтожающий огонь, и снаружи – огонь, стрелы, смерть. Везде - смерть! И горящие римляне пытались вырваться из огненного кольца, и вырвались двое, смогли, но… Никто не имел права выжить, и они получили каждый по стреле.
И понимая, что пришла смерть, римляне взвыли, этот вой нечеловеческий,
звериный вой от страшной боли, рвал сердца тех, кто его слышал. Евреи сто-яли с обнаженными мечами вокруг башни, слушая, как ревут римляне, чьи тела уже пожирал огонь, видя, что превратились они в живые факелы, чув- ствуя смрад от горящего, человеческого мяса!
Сколько их там было, в этой адовой топке, уходящих из жизни, в которой они слыли господами, силой, величием, презирающими варваров – недочело-веков! Может кто-нибудь сейчас, крича от нестерпимой боли, превращающей живую плоть в пепел, вспомнил о конвульсиях евреев, горящих факелами на верхних галереях Великого Храма, куда они бежали от вакханалии смертоу-бийств и где нашли свою смерть в пламени, зажженном римлянами?
Может в последние секунды жизни кто-нибудь вспомнил несчастных жен-щин и детей, бившихся во всепожирающем пламени там, может вспомнил свой смех тогда? Кто знает, поняли они что-нибудь перед смертью или нет, или так и ушли в небытие, превратившись в пепел? Евреи молчали, они виде-ли, как факелы метались по верхней площадке, как она рухнула вниз, унося с собой жизни тех, кто пришел сюда завоевателями, кто храбро убивал и резал
непокорных, кто хотел уничтожить даже память об их народе! А вместо это- го получил огромный погребальный костер, в обители, что простояла в степи сотни лет…
Йегуда подозвал десятников той сотни, которую привел сам и велел со- брать все трупы римлян, и, когда принесли все тела, в том числе и с берега реки, их пересчитали, убедившись, что никто не ушел. По приказу князя при- тащили еще одну телегу, погрузили на нее мертвых и подожгли.
А евреи стояли молча, глядя как уходят их враги, от которых они так долго уходили сами, бежали, прятались, которые убивали их близких, насиловали их женщин, обращали в рабство их детей! Смотрели, и не было в них ни не-нависти, ни злости.
Они понимали, что Б-г даровал им победу, а они все сделали, чтобы эту по-беду не упустить! И они стояли, спокойно глядя на пламя, бесконечно уста-лые от напряжения боя.
«Барух Ашем! Ты снова с нами, великий наш Б-г! А это – главное!».