МОЖНО СЛУШАТЬ: https://yadi.sk/d/Y7j96v1JdVLRU


VI

В заповеднике травы, как правило, косят, хотя есть и некосимые участочки – их сразу видно по высохшим прошлогодним стеблям. Буквально за несколько лет из трав и корней нарастает дернина до сорока-пятидесяти сантиметров. И самый животворный в мире здешний чернозём под этим войлоком недоступен ветрам и размыву дождями. Нетронутая степь не знала пыльных бурь и оврагов, она лишь тучнела десятилетиями.

Но войлок дернины и обедняет некосимые участки. Семенам трав, даже с самыми хитрыми приспособлениями, трудно пробить чуть ли не метровые матрацы, и видовой состав, разнообразие растений волей-неволей становится беднее. Правда, и раньше некоторая аналогия сенокошению всё же была – стада сайгаков, туров и тарпанов, наверно, объедали немало травяных верхушек, ведь вольным копытным выгрызать с землёй едва за ночь подросшую щетину тогда ещё не было необходимости?
Мы часто встречали в степи цепочки невысоких бугорков рыхлой земли – штук по десять. Это «кротовины» землероев – кротов, хомяков, слепышей и сусликов, проникающих вглубь иногда до трёх метров, местами докапываясь до меловых пород мезозоя. В кротовинах можно рассмотреть прославленный чернозём в самом его эталонном виде – лёгкие чёрные крупинки вроде гречневой каши, приятные на ощупь.

В музее нам тогда показывали образцы с заповедных участков и пашни соседнего совхоза. Просто глазом видна разница в цвете – заповедный грунт как-то жирнее и более тёмный. Если эти пробы рассеивать на ситах с разными размерами ячеек, то заповедные образцы дают однородные комочки средней величины, вроде гранул, кстати – не размокающих в воде. А в грунте с пашни таких комочков мало, зато много крупных агрегатов и тонкой чёрной пыли. Вот тут и вспоминаются тёмные дымки, плывущие над пашней за каждым порывом ветра. Вообще не понятно, как до сих пор все почвы не снесло в океаны. Пыльные бури Канзаса вошли в литературу, но ведь и у нас в Черноземье, они, пожалуй, могли бы перенести по воздуху домик Элли в страну Волшебника Изумрудного города. По рассказу Ирины, в Курске зимой 1969 года вдруг ветер подул отовсюду, бил стёкла, крыши и двери сносил, а чёрная пыль засыпала снег.

Не считая это за нарушение заповедного режима, мы набили два целлофана эталонной земли из кротовин. Домашние цветы на ней выходят богатырскими.
Ещё в 1882 году на участках целинных склонов и известковых скал Черноземья были найдены растения гор Кавказа, Алтая и Среднеземноморья. В научном мире этому сначала не поверили. А причина появления здесь альпийской растительности – всё тот же ледник, создавший в Черноземье такие же условия, как в высоких горах. Если провести линию через вершины гор Центрального Кавказа (на высоте 2500 метров) и Северный Кавказ (1500), где всюду есть альпийцы, то продолжение этой линии попадёт в высотные отметки чернозёмных степей над уровнем моря, вернее, в отметки меловых останцовых скал, но это не делает разницы. Специфика геологической истории частично сохранила здесь ледниковую растительность, и даже более раннюю, третичную, сумевшую в своё время как-то приспособиться к условиям мрачной тундры.

Воронежский профессор Козо-Полянский назвал сниженные Альпы «страной живых ископаемых» и даже предсказал открытие на южной границе ледника не только новых реликтовых растений, но и реликтовых беспозвоночных, авиафауну, «ограниченных в передвижении и находящихся с ними в пищевой связи» И к 1971 году действительно было найдено их около шестидесяти видов. Учёные неофиты Черноземья выражались заманчиво и необычно:

«Золотисто-оранжевые летуньи...»

«Красивый клоп с пёстрым рисунком полос и пятен...»

Конечно, для специалиста это звучит, может быть, даже обыденно, но я не перестаю удивляться какой-то дьявольской образности в названиях хотя бы кузнечиков: мирамиола крошка, пилохвост восточный, прус, пустынница голубокрылая. Я пробовал представить эти существа – и ничего общего с рисунками! Зато пустынницу голубокрылую я видел почти наверняка во время войны в Балашове, куда нас с матерью занесла эвакуация. Там вокруг города в заброшенных полях, которые тогда никто не обрабатывал, леса полыней процветали и всяческие прусы с пилохвостами взрывались под ногами, как трещотки на каждом шагу. И были среди них пустынницы голубокрылые, полёт которых против солнца я до сих пор вспоминаю с замиранием восторга. Пустынница голубокрылая!!!

Жуки: клит изменчивый, хрущ австралийский, чернотелка бродячая... Даже мухи – жужжало ломатия и ктырь степогон!!!

Особенно удивительно про пауков. Появились они на земле триста миллионов лет назад (сотня больше – сотня меньше) и с тех пор «совершенствуют коконы и ловчие сети», «ведут паутинную деятельность». А реликтовые пауки – обитатели подземелий и бродячие охотники, ловят добычу на меловых скалах при помощи длинных и сильных передних ног. О боже! – это гнофаза траурная, рыжий скотофей скутулатус, оксипола из семейства крабоходов, оксиптила мрачная и, наконец, – Эвриопис Приятный! Эвриопис Приятный – это паук!!! – правда, реликтовый, чернозёмный.

Вот тебе и оранжевые летуньи, и золотые жуки, которых гроздьями можно собирать на цветах в состоянии опьяненья медоносами! Конечно, достаточно далеко от города.

Так же и с птицами, и со зверьём – профану их мир недоступен. Я, правда, видел стайку куропаток, тех самых, вероятно, что взлетают на голубой ленте курского герба (я их поэтому и узнал), они неплохо себя чувствуют в колючих баррикадах из срезанных терниев фруктовых лесов. И знаменитых соловьёв специально хаживал слушать по утрам в Знаменскую рощу – и ничего такого особенного, ожидалось больше. Я читал, что они стали вырождаться благодаря своей популярности. А из диких зверей видел только сусликов на лётном поле Хомутовского аэродрома – они созерцали закат, стоя солдатиками каждый у своей норы и сложив на животе лапки, как это любят делать скифские каменные бабы.

Зато в самом городе зверьё живёт странной приспособленческой жизнью. Раз на спуске Чулковой горы Ирина обратила внимание на вкрадчивые шорохи рядом с лестницей. Я перелез через перильца и по фырканью добрался до дикого бесхозного ежа. Но, может быть, именно здесь, в городе, на склоне, по которому никто не ходит, ему сытнее и спокойней, чем в настоящем лесу. И неизвестно, кто тут ещё живёт... Я видел лосей, расхаживающих вблизи людей и даже выпрашивающих хлеб на автострадах, и читал про многих диких зверей, прекрасно приспособившихся к городскому укладу. Хотя разговорам, что в курской канализации живёт настоящий крокодил, сбежавший из проезжего зоопарка, я, конечно не верю. Хотя... Там тепло и пищи, наверное, ему бы хватило...

Растениям труднее адаптироваться. Вот если дать природе хотя бы пару лет отдохнуть от человеческого ига, она ещё наверняка воспрянет. В «Повести о граде Курске» говорится, что после одного из нашествий татар в XIII веке всё быстро пришло в первобытное одичанье:

«– ...великим древесам порасташа и многим зверем обиталищем быша».

Весна в Курске и лето 1976 года были дождливыми, и только в конце июля мне удалось побродить в районе прудов сельхозинститута. Обычно тут много людей, а сейчас я увидел невытоптанную природу. Высокие травы, поляны белой клубники, а возле пышнейших овсов, прямо у самой обочины дороги, я нечаянно согнал дикую утку с плотненькой кладки яиц – круг из шести зеленоватых в крапинку яичек, а в середине ещё одно. Утка косо взлетела на соседнее дерево и, как только я сфотографировал кладку и снова закрыл её травянистым войлоком, тотчас вернулась. Всего несколько месяцев, а это была уже непуганая утка.

А что, если природе дать лет двадцать? Наверно, растительной силой травы быстро вспучатся автотрассы, ржавым прахом рассыпятся рельсы железных дорог, обрушатся панельные дома и быстро зарастут развалины, как индийские руины обезьяньего города в джунглях Маугли. Думать об этом любопытно и страшно.

Я набрал домой букетик белых клубник и был удивлён, как в него моментально прямо вцеплялись глазами на улице и в автобусе. Видно, этот витамин природы – уже большая редкость, а многие, наверно, вообще только читали про белую полевую клубнику. Да я и сам, если вспомнить, собирал такие букетики – уже чуть ли не двадцать лет назад. А когда в луговой траве на разливе Воронежа я вспугивал диких уток на каждом шагу – это уже легендарное время. Помнится, луг был тогда как бы двухэтажный: внизу – жёлтый лак лютиков едких, а над ними этаж коричневых крапчатых колокольчиков, шелестящих и мотающихся на своей вышине каждый по-своему. А шёлковые травы в серебристых плащах утренней росы? Казалось, что сейчас по скороде и колокольчикам вот-вот пройдёт сама Весна доброжелательно и, как сейчас я думаю, в бикини. Теперь там зеленеет так называемое море глубиной аж полметра.