В оконечности Ультимо

Ел однажды зимний вечер
Пил не дважды звездный чай
По пороше с порученьем
Шут гороховый бежаль.

В оконечности Ультимо
Старый Хан, зовут Никто
По пороше с порученьем
Просит имя… Ну и что?

Загонял гонцов умело
Молодые… Все простят!
С ними имя онемело
Ну и пусть! Оно - пустяк.

Сказ об альпинисте, рухнувшем с высоты собственного стула

Мда… вот незадача! – хмуро протянул сотрудник МЧС
Придется прах, совочком собирать...
Здесь лупа надобна – со знанием дела, возразил ехидный эскулап -
И щеточки, и кисточки сгодятся.
Усатый риэлтор Долгострунов давеча лазил в Гонолулу, где альпинистом загорелся стать.
Зачем тебе такая ерунда, ведь Герман, ты и так мужчина! – шептала ласково любовница Марина.
Мужчина – тот, кто строит, мужчина – тот, кто – бьет, мужчина гидрам головы сечет, и колесницей
бравой правит! – тестостероном Герман клал.
На крайней высоте московского архипелага, он руки, распластав, и с криком: В бой!
упал со стула, о выступ, шкафа, что утес, не зацепив страховку.

О писателе – наркомане, и его неопубликованной повести

Писатель Куклинский был знатным наркоманом, притом об этом ни один не знал.
Писатель носил шаровары на вате, чтоб ноги костлявые скрыть. Перчатки до локтя из лайкры,
носил писатель, что - бы язвы крыть…
А вот и Куклинский идет, такой спортивный, чистый! – Семен в лит – клубе пальцем сплетни плел.
Наш Куклинский – блаженный детский автор, о жизни юности расскажет, и к свету приведет
заблудших крох. - Им в кулуарах Дома Слова восхищалась новеллистка Дина.
Однажды Куклик не пришел на посиделки, сказав, что кот любимый гриппом заболел.
А дома кот разумно наставляет:
Ты, Вова дурью не страдай! Ты напиши о Большем, Вова… о том, чем жив и чем богат!
С котом мне спорить не разумно… пойду напьюсь, затем напьюсь, а протрезвев я напишу о
Большем! – сказал покорный Вова, написав о Большем…
Кот прочитав, рассвирепел, и ухо Вовке откусил, и промяукал злобно:
Писал о Большем, написал о меньшем! И Этот бред ты хочешь распродать? Ты лучше спрячь его
в сундук, сундук запри в чулан!
И вправду: смотрит Куклинский на строчки, а строчки в рассыпную, в бег.
Сегодня, настоящее – кричит ему причастие.
В завтра, камнем пол – басит ему глагол.
Колючие форзацы! – наводят страх абзацы.
А Куклинский бежать, а Куклинский бежать, парадной вон, и на мороз. И носом красным
в шок вгоняя пешеходов, окончил бой. Свистят… здесь снег идет – красиво!
Тем временем, тем временем – кот в сапогах и с трубкой, продал ту повесть в альманах. Был
льстивой прессой огранен классическим алмазом, и с Диной в шике обручен на Мальте был.

О невротизме пишущих машинок

Писатель кофе поглощал
И от неврозов старился
Полк сигаретный приручал
Но от друзей избавился
Устав от озарений
Рвал седые вихры
С машинкой пил и ел
А после, жег, что набирал
А после в душе пел
Поил гортань огнем –
Был пламень на страницах
За негу бит рублем -
Бил потолок в синицах
Камин топил он летом
В саду он спал зимой
Так мало спал, совсем не спал
Лежал меж роз больной
В саду в шезлонге дамы
Бурбоном отравились
Ночной туман опал -
Те дамы в небо взвились
В худых очках с оправой
И с бороденкой клином
Его рисует летним днем
Дождливый ум пунктиром.

Человек - Артист

Я, человек – Артист! – пропела примадонна, выходя из душа. Накинула полупрозрачный
кружевной халатик, и вышла на большой балкон. Венеция спала – был ранний час утра.
А под балконом плыла гондола, на ней гребец и проститутка распивали старый коньячок и байки
травили о себе любимых. Вдруг лодочник заметил примадонну и закричал ей на балкон:
При ваших – то формах… этот халат весьма рисков!
Я, человек – Артист! – пропела примадонна, и зад обширный оголила.

Сюрреалистическое полотно, о жизни на планете Спящих

В неисчислимость световых столетий от Земли уходит спящий.
Летит с постели на ракет R.E.M к неведомому солнцу, в неразличимый звездочетом год.
На той планете форм вещей не существует. Она пуста, явлений не снисходит на нее, и жизнь
приравнена к нежизни.
Лишь промежутками, когда земляне спят, та пустошь оживает – поверхностью зеркальною
стает. Писал Дали, и как писал! Пикник, за пикником там проводя, взрезал ночную гладь.
И каждый третий сумасшедший дядька сбрел с ума, ее за правду принимая…
Да что рассказывать! Ее увидишь ты, и вскоре… конечно, если видеть сны способен.

О степенях сравнения, и лучшем

Жизнь в африканской колонии была странна до парадокса, но приятна.
Лучшее – враг хорошего! – работая мотыгой, думал сытый раб, и наблюдал полет сонливой
мухи.
Но, все же, самое лучшее – враг лучшего! – мысленно сумел возразить рабу плантатор,
измученный присутствием Це – Це.
Как – то на ранчо к плантатору заехал резидент. Давал хозяевам бесконечные наставления,
отмахивал веерами мух, и, наблюдая быт плантатора, для себя отметил:
Хорош плантатор! А альфа лучшее – враг самого лучшего, и точка!
Затем подали жаркое, и чавкающий резидент подавился сонливой мухой.

Об экзистенциальной тоске анекдот

Когда я был маленьким охранником, то хотел стать охранником, а сейчас я служу в банке…
и мне плохо! – думал впопыхах банкир, почесывая уставшее седалище.

Уморительные куколки

Шел полночный спектакль в кукольном театре для взрослых.
Первое действие было таким интересным, что ближе к антракту голые кавалеры с азартом
занялись непотребством, а к часу разгоряченные дамы порядком взмокли.
Актеров было двое: малиновый и шоколадный кондомы. Каждый читал монолог:
М: Я многоразовым был
И много сменил интерьеров
Где замыслы ломали пыл
О козни офицеров
Знал много разностей и штук,
Дев книзу крепких как фундук
Имел я знать, бесчестил слуг…
Из зала на сцену полетели бюстгальтеры, а полная дама станцевала танец с саблями.
М: Но кончил плохо… слышу стук!
Шоколадный кондом бьет в импровизированные ладоши и начинает:
Ш: Я одноразовым был,
Не видел интерьеров
Где девушки - студентки
Любили офицеров
Не знал: ни разностей, ни штук,
Дев книзу крепких как фундук
Я глуп, но слышу мудрый звук…
Из зала на сцену полетели бюстгальтеры, а полная дама снова станцевала танец с саблями.
Ш: Я бью в ладоши – будет стук!
И так далее…