Посёлок моего детства.… Как врезался ты в мою память! Со всеми своими кривыми улочками, немощёнными дорогами, по которым мы пылили босыми ногами в летнюю пору и притягивающей нас, мальчишек, речкой, изобиловавшей рыбой и раками. На речке, текущей голубой горной водой, мы проводили большую часть времени в жаркую летнюю пору.
Наш посёлок расположен в долине, зажатой с трёх сторон невысокими, покрытыми лесом горными хребтами. А с четвёртой, северной стороны, речная долина плавно переходила в плодородные кубанские степи. Но это было так далеко от нас, что представлялось весьма смутно. Нам, детям, вполне хватало среды обитания, и расширить её мы не пытались.
Главной достопримечательностью наших мест были минеральные источники, благодаря которым и появилось здесь поселение. Несколько санаториев, расположенных непосредственно у источников, определили статус посёлка, как курортного. Ещё было неопределённое число всяких Домов отдыха, которые особенно не выделялись среди общих построек и были малозаметны. Принадлежали они заводам или колхозам нашего Северо-Кавказского региона.
И вполне особое место занимала Творческая дача Союза художников, расположенная в лучшей, центральной части нашего населённого пункта. Зимой и летом на ней проживали живописцы, приезжавшие из самых разных мест нашей большой страны. На территории дачи художники жили в двухэтажной гостинице, а питались в своей же столовой, второй этаж которой занимала большая мастерская с огромной верандой. Но обычно, в поисках сюжетов, они, сходив с утра на расположенный рядом рынок, чтобы купить себе сочных плодов южной земли, разбредались по всем достопримечательным местам, коих было немало. Мы, мальчишки, перемещаясь, целый день в поисках приключений, почти постоянно на них натыкались в самых неожиданных местах, вплоть до речки, которая всегда была конечным пунктом наших ребячьих развлечений. Бывало, что мы хаживали и дальше – за речку, чтобы нанести визит в расположенные там вишнёвые сады и виноградники.
Завидев человека с развёрнутым этюдником, мы, дети, считали своим долгом подойти и посмотреть, – что он там пишет? Обычно художники писали этюды окружающей природы, видимо южная экзотика поражала их воображение, и они торопились запечатлеть, увести с собой увиденное.
В один из летних дней я задержался дома – отец дал мне какую-то работу – и все мои товарищи по играм и прочим ребячьим делам куда-то уже убежали. День был жаркий – обычная погода для юга в середине лета – и я, первым делом, отправился к речке, к нашему излюбленному месту купания, надеясь кого-нибудь там встретить и заодно искупаться. От постоянного пребывания под солнцем мои волосы на голове выгорели – стали белыми, а открытие части тела, наоборот, потемнели от загара. Бегал я по дорогам босиком – обувь на каждый день была моим родителям не по карману, её берегли в школу. Понятно, что ступни ног были в постоянных порезах и ссадинах. Особенно неприятно было удариться большим пальцем ноги о скрытый в пыли острый камень. Тогда от сильной боли сразу выступали слёзы на глазах. Поэтому, припустившись трусцой к речке, я старательно оберегал ноги, вглядываясь в дорожную пыль.
На речке меня ждало разочарование – моих приятелей там не было. Как знать, может они, уже вволю накупавшись, пошли в сад, чтобы подкрепиться спелой вишней. Огорчённый, не зная, что предпринять, я тщётно озирался кругом, и вот, в тени огромного тополя, которых всегда много росло по берегам, увидел сидящего на складном стульчике человека, который как-то странно смотрел на воду и не обращал на меня внимания. Рядом стоял развёрнутый этюдник с лежащими на полочке кисточками и красками. Человек был явно художником – короткая бородка и длинные волосы свидетельствовали об этом. В его руке дымилась сигарета, но он, казалось, забыл и о ней.
Держа некоторую дистанцию, я обошел его кругом, чтобы посмотреть на рисунок. К моему удивлению, на холсте не было привычного пейзажа, а лишь лёгкий набросок незнакомого женского лица. Скорее даже не лица, очертания которого еле угадывались, а огромных глаз, смотревших на меня в упор. Они притягивали, манили, взывали о помощи – «живые женские глаза». Хотя я был ещё в довольно легкомысленном юном возрасте, но уже почитывал книжки про «любовь», и мне нравились некоторые девочки из нашего класса, поэтому смог, в некоторой мере, ощутить притягательную силу необычных женских глаз, смотревших на меня с обычного холста.
- Нравится?- услышал я голос за спиной и обернулся. Художник стоял рядом – я не услышал, как он поднялся и подошёл ко мне.
-Очень! – ответил я скорее машинально, чем по существу заданного вопроса, и тут же спросил: – А кто, она?!
- О, брат, это долгая история, - художник вздохнул и стал укладывать кисти. – Если проводишь меня, то я, пожалуй, расскажу о ней.
Делать мне было особенно нечего, и, хотя, особенного интереса эта женщина у меня не вызывала, я согласился. Художник закинул на спину ящик, мне подал в руки складной стульчик и мы пошли.
Поговорить по дороге у нас не получалось – было очень жарко, и мой спутник тяжело дышал и вытирал пот с лица большим клетчатым носовым платком. Я семенил чуть сзади и уже жалел, что ввязался в провожатые. Если бы не складной стульчик, который мне доверили нести, я бы, пожалуй, потихоньку отстал, и шмыгнул в ближайший переулок. Когда мы вышли на центральную аллею посёлка, ведущую прямо к Даче художников, я приободрился – недалеко осталось.
Под большим зонтом расположилась мороженщица. В то время мороженое продавали на вес, накладывая в бумажные или вафельные стаканчики из больших цилиндрических термосов, между стенками которых плавился лёд. В те далёкие времена, для нас, детей, мороженное, особенно летом, было самым лучшим лакомством. Как-то, помню, я нашёл на дороге двадцать копеек, подошёл к мороженщице и протянул ей монету. Женщина, понимая, что значит для подростка такая вкуснятина, несмотря на смехотворность предлагаемой суммы денег, наложила мне немного мороженого в стаканчик, к моей неописуемой радости.
Мой спутник, не говоря не слова, прямиком направился в сторону мороженного. Когда мы подошли вплотную, он опустил поклажу на землю, обернулся ко мне и спросил:
- Тебе полный брать?
От столь неожиданно свалившегося на меня счастья, я слегка ошалел, и скорей кивнул головой.
Здесь же мы присели на лавочку и, уплетая моё любимое сливочное, я был на вершине блаженства и уже не жалел ни о чём. И вот тогда, после мороженого, закурив сигарету, художник наконец заговорил:
- Знаешь брат, я встретил эту женщину далеко отсюда, когда был за границей. Мы, группа русских художников, жили в небольшом городке на берегу Средиземного моря, и каждый день, после лёгкого завтрака, отправлялись на эскизы. В тот день, как обычно, мы все вместе вышли из гостиницы, в которой остановились, и постепенно разбрелись по городу. Я решил в тот день отправиться к морю – давно хотел запечатлеть на холсте скалистый берег с накатывающейся на него морской волной. И вот здесь, у скал, я увидел её. Она стояла на берегу, у самой кромки накатывающейся волны, в длинном розовом платье, схваченном в талии широким голубым поясом, и свежий морской ветер трепал её распущенные тёмные волосы. По небу неслись рваные облака, предвещавшие в скором времени шторм. Женский силуэт на фоне моря и скал в бурю – лучшего сюжета трудно отыскать. Я скорей расположился в некотором отдалении от неё и принялся за работу. На меня нашло какое-то исступление – мазки безошибочно ложились на холст. Я не видел её лица – она стояла ко мне спиной и немного левым боком – но был уверен, что и оно, так, же прекрасно, как прекрасен весь её облик – волнующий и манящий, вызывающий во мне самые светлые, возвышенные чувства. Да брат, женщина самое загадочное существо во Вселенной. Даже гениальный Леонардо да Винчи лишь запечатлел на холсте свою «Джоконду» с её загадочной улыбкой, но, наверняка, не смог заглянуть в её душу.
Вскоре к берегу подошла небольшая моторная яхта, матрос опустил трап, и моя незнакомка легко взбежала на судно, которое тут же отошло от берега и взяло курс в открытое море. Находясь на палубе, она бросила короткий взгляд в мою сторону, и я успел увидеть её лицо, которое, впрочем, не успел сколько-нибудь разглядеть – слишком коротким было это мгновение. Но взгляд, её взгляд – она пронзила меня своим взглядом, сразила наповал. И теперь я безнадёжно болен – влюблён. Нельзя сказать, что я люблю именно её – слишком мимолётной и эфемерной была наша встреча. Скорее, в её образе я влюблён в недосягаемый идеал женщины, который живёт в моём воображении.
В обыденности повседневной жизни – это долгожданный луч света, прорвавшийся сквозь завесу мрачных туч безысходности. Луч надежды, освещающий путь к неизбежному счастью – хотя…, предвкушение счастья, не есть ли лучшее состояние, чем обладание? Надо только верить и ждать.
Видимо этому человеку надо было выговориться, поделиться с кем-нибудь тем, что сидело в нём глубокой «занозой», определяя сущность его бытия на сегодняшний день. И на роль такого слушателя более всего подходило существо юное, неиспорченное негативом жизненного опыта.
И действительно, я слушал его с завороженным вниманием, в унисон со своими романтическими чувствами и возвышенными понятиями, почерпнутыми из классических романов, которые, уже тогда, я начал читать. Эти книги были мне доступны благодаря моему отцу, который был большим любителем серьёзной литературы и, имея по службе некоторые привилегии, часто приносил домой все новинки тогдашних издательств. От постоянного чтения у меня уже в третьем классе ухудшилось зрение, и врач прописала мне очки для постоянного ношения. Но очки я носил лишь в школе, чтобы видеть классную доску, а по улицам бегал так, не желая выделяться среди сверстников по нескольким причинам: во-первых, во время шалостей очки часто ломались, неосторожно задетые рукой товарища; а во-вторых, я, как очкарик, часто становился объектом насмешек со стороны некоторой части моего окружения.
Мы посидели, некоторое время молча. Затем художник протянул мне руку как взрослому и сказал:
- До встречи, брат!
- - -
С тех пор прошло довольно времени. Моя голова снова побелела, как когда-то в детстве, но теперь совсем по другой причине. Ещё теплилась жизнь в дряхлом теле моей матери, живущей в нашем стареньком домике, трещавшем по всем швам, а отец, участник войны, уже покинул этот мир, переселившись в вечные обители.
Я, после долгих странствий, в конце концов, всё-таки вернулся на свою малую родину. Посёлок, уже давно получивший статус города, сильно расстроился. Исчезли прежние пыльные дороги, почти повсеместно закованные в асфальт, который плавился жарким летом, прилипая к обуви людей и колёсам автомобилей, которые заполонили наш, некогда тихий уголок, и, в великом множестве, беспорядочно сновали в разные стороны, отравляя чистый воздух предгорий, покрытых лесом, выхлопными газами. А речка, моя речка, из голубой стала грязно-зелёной и мало пригодной для купания и рыбной ловли. Я, как-то, попробовал искупаться, но так и не смог преодолеть инстинктивное отвращение к грязной воде, в которой плавала зелёная тина. Понятное дело, приличная рыба в такой воде не смогла выжить – перевелась. Остались бычки, да пескари, и то, в малом количестве. Зато, теперь через речку был переброшен большой автомобильный мост, связавший город с железнодорожным вокзалом и федеральной трассой, по которой сплошным потоком неслись автомобили, особенно в летнее время. В том месте, где раньше было кукурузное поле, и мы с отцом, как-то раз, поздним вечером, искали нашу корову, не пришедшую домой со стадом, теперь стояли многоэтажные дома. Кругом бурлила жизнь – но, все-таки, жизни не было.
Я, прогуливаясь по городу, иногда встречал своих школьных товарищей, которых с трудом узнавал – так они сильно изменились. И, весьма странно, нам не о чем было говорить. Перекинувшись несколькими дежурными фразами, мы, без сожаления, тут же расходились.
А что самое страшное, в городе не было видно художников, бродивших, как раньше, по всем примечательным уголкам. Нет, они были, но далеко не в том количестве, и им вполне хватало «пятачка» у санатория, у тех немногих достопримечательностей, которые остались нетронутыми во время непрекращающегося грандиозного строительства. И художники, теперь, были все местные, а приезжих, практически, не было, в связи с закрытием Творческой дачи. И кормились они тем, что продавали отдыхающим небольшие картинки, скорее этюды, но очереди к их работам я не видел. Материальные ценности, почти полностью, вытеснили в городе духовные, восторжествовав над ними громадами супермаркетов, заваленных суррогатным «искусством» на потребу невзыскательной публики, коей было подавляющее большинство.
Моё грустное одиночество было прервано приездом Виктора, одного из немногих школьных друзей, с которым меня связывали общие воспоминания детских лет. Он уже давно жил за границей, влюбившись в Париж во время служебной поездки, где и встретил женщину своей мечты, на которой, не раздумывая, тут же женился. В то далёкое время ещё были живы его родители, и мне посчастливилось побывать на его свадьбе, которую справили здесь же, в посёлке, в родительском доме. Тогда я впервые увидел его жену – красавицу Жаклин, поразившую моё воображение незнакомым мне тогда типом женщины. Счастье так и искрилось из её глаз, когда Виктор с нежностью смотрел на неё. Потом, через три года, я опять встретился с ними, когда они, с двумя маленькими детьми, приехали в гости к его родителям, чтобы познакомить их с внуками. С тех пор мы более не виделись, занятые своими делами, живя в параллельных мирах, а параллельные прямые, как известно из школьной геометрии, не пересекаются. Все наши встречи всегда происходили в посёлке нашего детства, который обладал для нас некоей притягательной силой, к сожалению, ослабевавшей с течением времени. Может быть, основной причиной этого было то, что от прежнего посёлка, ставшего городом и заселённого другими людьми, мало что осталось.
Теперь, по прошествии многих лет, Виктор, солидный мужчина в безупречном костюме и с намечающимся брюшком, приехал один, чтобы навестить могилы родителей. Он, по прежней привычке, зашёл в наш старенький дом, надеясь узнать что-нибудь обо мне. Его жена осталась дома, во Франции, занятая детьми и работой. Мы с ним обнялись при встрече, а потом всё никак не могли привыкнуть к нашей изменившейся внешности и манерам. Он привёз с собой хорошего французского вина, которое помогло растопить некоторый холодок отчуждённости. Был он недолго, и вскоре уехал, сославшись на неотложные дела. При расставании, Виктор пригласил меня к себе в гости, в Париж.
Я никогда не был за границей, и загорелся этой идеей. Но всё оказалось не так просто. Сначала я около месяца ждал оформления загранпаспорта, а потом, с трудом раздобыл необходимые для поездки деньги. Чтобы упростить оформление необходимых документов, мне пришлось, обратился к услугам туристической фирмы. Когда все трудности были преодолены, и путешествие началось, я, сидя в комфортабельном автобусе иностранного производства, в полной мере расслабился, с удовольствием предаваясь дорожным впечатлениям. А посмотреть было что, ведь я проехал по дорогам нескольких стран. Но к концу поездки я настолько устал физически от дефицита движения, что готов был идти разгружать вагоны – занимался я такой работой в молодые годы.
По приезде в Париж, я тут же позвонил своему другу по мобильному телефону, и он, вскоре, пришёл ко мне в номер гостиницы. Одет он был просто – в рубашке и джинсах, и поначалу я его не узнал, представляя, что он будет одет с иголочки, как при нашей последней встрече. Виктор сразу же сообщил мне, что сначала мы поедем к нему домой, а знакомство с Парижем отложим на следующий день. Жаклин уже ждёт – он предупредил её по телефону. Мой друг уверенно вёл машину по загруженным парижским улицам – чувствовалось, что он здесь в своём городе. Я попросил его остановиться около цветочника, продававшего свой товар прямо на улице, и выбрал букет алых роз, который, против моего ожидания, обошёлся для меня совсем недорого.
Жаклин встретила нас на пороге и расцвела при виде букета – как, всё-таки, легко добиться расположения женщины, стоит лишь подарить цветы. Она мало изменилась, может быть, чуть-чуть пополнела, да несколько морщинок залегло в уголках рта. Всё тот же искрящийся взгляд любящей и любимой женщины.
Мы расположились в просторной гостиной, где уже был сервирован стол. Я поинтересовался у Жаклин, пока Виктор ходил переодеваться, где сейчас их дети. Она сказала мне, что старшие живут своими семьями, и она, несколько лет, как бабушка, что совершенно не вязалось с её внешностью. А двое младших, которые ещё учатся, сейчас, летом, разъехались с сокурсниками в молодёжные лагеря. Жаклин достала из шкафа большой альбом с фотографиями и, с лёгким акцентом, чуть растягивая длинные русские слова, стала рассказывать о них, показывая фотографии. Пятеро детей и трое внуков – я смотрел на эту прекрасную женщину – олицетворение жены и матери, и восторгался ею.
Мы прекрасно провели этот вечер втроём, вспоминая наши прежние встречи и строя планы на следующую неделю – на время моего пребывания во Франции.
На следующий день мой друг, который работал фотокорреспондентом в нескольких солидных журналах, по моей просьбе взял меня с собой. Мы поехали снимать работу пожарных, занятых тушением леса в пригороде Парижа – пожар возник вследствие необычайно сухой и жаркой погоды. Виктор проник на переднюю линию борьбы с огнём, показав полицейскому своё журналистское удостоверение, а мне пришлось довольствоваться ролью постороннего наблюдателя в немногочисленной толпе жителей близ расположенных домов, обеспокоенных за сохранность своего имущества. Когда огонь явно пошёл на убыль – молодцы пожарные, умеют работать – появился Виктор, измазанный сажей и принёсший с собой запах дыма, но весьма довольный проделанной работой. Потом мы побывали в нескольких редакциях, изъявивших желание напечатать фоторепортаж с места события. Деньги за работу платили сразу, и вскоре Виктор показал мне солидную пачку, которой, по его словам, нам бы, двоим, хватило на неделю ресторанного застолья.
В последний перед отъездом вечер, когда я, уставший от обилия впечатлений, сидел в своём номере и листал журнал с фоторепортажем моего друга, появился он сам, одетый с иголочки, и тут же предложил мне сходить на выставку картин художников-авангардистов, где будут работы и мастеров из России. На плече Виктора висела фотокамера, с которой, по моим наблюдениям, он не расставался даже дома.
В большом зале, увешанном картинами, было прохладно и немноголюдно. Небольшая группа художников, которых нетрудно было узнать по их типичному для этой профессии виду, переходивших от картины к картине, оживленно дискутируя. Как только мы вошли, к нам подошла молодая женщина и предложила свои услуги экскурсовода. Хотя она обратилась к нам на французском языке, но я, без объяснений Виктора, сразу понял её – сказалась неделя пребывания в стране. Узнав, что мы русские, она заговорила с нами на нашем родном языке. Вообще, Париж в этом отношении интересен тем, что у некоторых его жителей вполне могут быть русские корни. Да и не удивительно – много русских людей покинули родину после семнадцатого года, и немалая их часть осела именно в Париже. Большинство эмигрантов сохранило свои традиции, и знание родного языка в их семьях было, как бы, обязательным.
Габриэлла – так она нам представилась – повела моего друга к каталогам выставленных картин. Я оказался предоставлен себе самому. Не спеша перемещаясь по залу, разглядывал всё – интерьер помещения, немногочисленных любителей живописи, ну и, конечно, сами картины. Ценителем живописи, собственно говоря, я никогда не был, да и мало разбирался в этом виде искусства, и поэтому просто переходил с места на место, переводя свой взгляд с одного полотна на другое. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я встретился с пронзительным взглядом огромных женских глаз, смотревших на меня с небольшого холста, помещённого в массивную рамку. Они были настолько выразительно написаны, что смотрели как живые. Присмотревшись внимательней, я, среди причудливых изгибов и линий, составляющих второй план картины, увидел очертания корабля на фоне штормового моря. Что-то до боли знакомое было в этой картине. Завороженный, я застыл без движения, и весь реальный мир перестал для меня существовать на некоторое время. Из глубин моей памяти всплыла картинка далёкого прошлого - речка, человек на низеньком стульчике, и я разглядываю набросок этой же самой картины, переминаясь исцарапанными ногами на жухлой летней траве. Ошибки быть не могло – память ещё никогда меня не подводила – один художник писал оба полотна. Точнее, первое – из моих детских воспоминаний – было просто эскизом, наброском, а сейчас, здесь, передо мною было законченная картина.
«Вас заинтересовало это полотно? - рядом стояла Габриэлла, я не заметил, как она подошла. - К сожалению, она не продаётся. Но Вы можете переговорить с художником лично, он сейчас в Париже – я дам его адрес». Очнувшись, я ответил: «Я встречался с человеком, писавшим эту картину. Наша встреча произошла давно, когда я был вот такой».- Я показал рукой, какой именно. Габриэлла с интересом взглянула на меня. Под впечатлением картины и в присутствии женщины я внутренне затрепетал, как юноша во время первого свидания. А когда наши взгляды на мгновение встретились, неведомая сила женского обаяния подчинила всё моё существо. Как будто электрический заряд ударил в моё тело – даже закололо в кончиках пальцев. Я чуть не задохнулся от полноты давно не испытываемых чувств. «Так и влюбиться недолго», - подумалось мне. И в данный момент эта мысль не показалась мне абсурдной и нереальной, а вполне естественной. За неделю пребывания здесь, в этом другом мире, я внутренне переменился, общаясь с людьми, у которых были другие жизненные приоритеты – не как у граждан России. В моей стране люди часто были озлоблены, им постоянно приходилось думать о хлебе насущном, а заработанных денег едва хватало на то, чтобы влачить жалкое существование, недостойное человека. Так жило большинство моих сограждан, и я не был исключением. Хотя сумма минимальной зарплаты в России и Франции одинакова, но у нас в рублях, а здесь в евро. Не говоря уже о социальных гарантиях. Здесь люди были гораздо свободнее и более открыты для общения с себе подобными. Именно себе подобными – теми, у кого та же шкала духовных ценностей.
Подошёл Виктор, закончивший свою работу. Я обратил его внимание на поразившее меня полотно и вкратце рассказал про случай далёкого детства. А когда Габриэлла принесла листок бумаги с адресом художника, Виктор предложил немедленно встретиться с ним, тем более, по его словам, это было совсем недалеко.
По указанному адресу, когда мы позвонили, открыла дверь пожилая худощавая женщина с несколько бледным, может быть из-за редкого пребывания на воздухе, лицом. Она вопросительно взглянула на нас. Виктор спросил Льва Николаевича – это имя значилось у нас на листке бумаге. Дама провела нас в гостиную, предложила присесть и отправилась в соседнюю комнату. Через некоторое время к нам вышел высокий, худой старик, в свободном рабочем костюме, местами испачканном красками. Живые серые глаза сверкали под нависшими седыми бровями.
«С кем имею честь?» - Он протянул нам руку. Мы представились, и я объяснил причину нашего прихода, вкратце рассказав о воспоминаниях своего детства.
«Да, действительно я побывал в вашем посёлке лет сорок назад, куда был послан в творческую командировку от Союза художников. Но Вас, признаться, не упоминаю. Да и не удивительно, я тогда был в творческом горении, как и сейчас, впрочем. Но всё равно, я очень рад нашей встрече! Надеюсь, вы не откажетесь со мною отобедать, господа?»
Мы с удовольствием изъявили своё согласие. Лев Николаевич предложил нам пройти в столовую, где хлопотала та самая дама, что встретила нас.
«Эдит, милая, эти люди мои соотечественники и я пригласил их пообедать с нами, - обратился он к даме, и затем уже к нам, - присаживайтесь господа, я сейчас, только за вином схожу».
Бургундское, принесённое Львом Николаевичем, было превосходно, как, впрочем, и остальные вина, что пришлось мне пить здесь, во Франции. Посему не удивительно, что к концу обеда у меня исчезло чувство неловкости, присущее большинству людей при первом общении, и я, выбрав удобный момент, когда Эдит вышла из столовой, спросил у художника, нашёл ли он ту девушку, что пронзила его своим взглядом на берегу моря.
Лев Николаевич улыбнулся и очень просто ответил: «Да, и это Эдит!»
На следующий день я покинул гостеприимный Париж – закончилась моя туристическая виза. Но воспоминания от общения с интересными людьми по сей день не дают мне покоя. Когда я приехал домой, то мои родственники, увидев во мне перемену, в скором времени поставили диагноз – безнадёжно болен – влюблён!
История повторяется…