Вот же, взбрело в голову рассказ написать. Захотелось мне, чтобы простенький был такой и рейтинговый, чтобы отзывы на него сыпались как из рога изобилия, чтобы был он доступен пониманию любой дурочки на свете… Дурочки? Ну конечно! – кто же ещё станет тратить своё драгоценное время попусту? Только те, у кого правое полушарие наезжает на левое. Название очень важно. Название должно представлять собою как бы ту липучую ленту, на которую массово садятся мухи. И пускай себе прилипают, это важно… Женщина и шопинг!.. – нет. Когда же женщина особенно прекрасна!.. – было. Превратности женской любви!.. – а мыслишка подленькая всё же крутится в голове: мужчины, мол, тоже имеют некоторое количество, бывает, что тоже читают рассказы, бы и им как-нибудь потрафить. Словом, остановился на компромиссном варианте том, что вы и видите выше.

Ладно. Тема задана, полдела сделано. Теперь – не расслабляться. Простые предложения, поменьше связанные со смыслом. Всю ту литературную мишуру – прочь. Опрощайся! – говаривал Лев Толстой, встречая в окрестностях Ясной Поляны миловидных крестьянок. А вот даму Анну Каренину жестоко зарезал паровозом. Не сумел разрешить проблему извечной женской мечты о лучшем устройстве мира. Да что там граф Лев Николаевич!.. Сам Бог-Отец не смог там у себя в юдоли беспечальной уладиться с Евой Адамовной, погнал её прочь взашей на землю грешную устраивать делишки по своему понятию. Стало быть, по всему выходит, что Евины дщери доныне остаются непонятыми никем вообще, мужами в частности. А значит – у меня есть шанс.

Как сказал Поэт: „Мужчина глуп и зло познал, и нагл, и глуп, и одичал”. К сожалению, это не грубая ложь, но констатация факта. Вконец одичавший мужчина, нагло овладев несчастной женщиной, по своей безмерной глупости простодушно полагает, будто он разэтакий особенный самец удалый и теперь, разумеется, навсегда поставил жирную точку в женской карьере женщины. Наивный, он даже не способен догадаться, что является ничтожнейшим очередным статистом в древней мистерии. А женщина – душа, душа – свобода! Летит и летит сквозь все препоны напропалую. Но, всё-таки я расслабился…

И мечта! Всегда иная, переливчатая, скрываемая между ничего не выражающими фразами, отображающаяся во взглядах и позах… любуюсь. Любую женщину, какую ни взять – готов нести, как крест! Она мне говорит: зачем ты так… Иначе? – ты. Ты, ты! Те тьфу! То ты! Ты та! Туда схожу, вернусь сюда, ничто не то, не сё, а так, да нет… божественна! И я хочу такую, единственную, неземную.

О! Я соорудил бы из подручных материалов для неё пьедестал – высокий! – и втаскивал её туда, по меньшей мере, раз в три дня. Я запечатлел бы её развитие магией цифр. Не задумываясь, возбуждал бы её пламенные порывы, шепча на ушко всяческие глупости. Я начал бы систематически размахивать руками, наподобие того сторукого великана первых времён вселенной затем, чтоб ни один приблудный пёс, собака, не вздумал даже близко приближаться… Такой ли я?

Да! Я б, прихватив патроны пулевые и несколько картечей, с ружьём наперевес отправился далече в лес убить сохатого, чтоб принести ей мясо и рога ветвистые. А если б вдруг повадился вокруг бродить мужик в лаптях, потряхивая от злобы молодые ольхи, я крикнул бы ему: „Нет, падера! Ужо стрельну! Вали отсюда на херъ, покуда жив-здоров! Когда уйду, возьмёшь здесь шкуру, требуху, и всё, что найдёшь…” И пусть бы дождь хлестал, иль снег слетал завесою с небес понурых – мне всё равно – я шёл бы напролом сквозь дебрь домой к любимой, чтобы скорей обнять её окровавленными руками. Так надо жить, а то!

Не так? И что? Катиться кувыркаться? Лежать у ног и мямлить? Клянчить? Хорошо. О женщина, повергшая меня во прах! Все клавиши твои известны музыканту, но партитуру пишешь только ты одна. Смотри, как я ничтожно выгляжу под острым каблучком! Помилуй, пожалей сражённого нетленной красотой. Моя ли в том вина, что вновь тону в бездонном омуте? В твоих глазах?.. А я живой! Я научился нотам, освоил инструмент – и музыка не раз звучала в сердце. И мощное крещендо рвало на мелкие куски мой хрупкий мир всегда. Увы.

Хотелось написать рассказ, а вышло вот - стихотворение. Но, если рассудить – как можно говорить о женщине презренной прозой? А что рассказ? – рассказы есть кому писать и без меня. О благо, Боже мой!