Ты подходишь ко льву, между вами всего два-три шага. Ты неотрывно смотришь ему в глаза. Ты смотришь, и лев не выдерживает твоего взгляда, хвост его поджимается, грива спадает, мышцы на бедрах дрожат, - вот когда ты чувствуешь себя настоящим мужчиной.
И многие из таких настоящих мужчин лезли поближе к клетке и хищным взглядом сверлили этого несчастного льва.
Крокодил, шимпанзе, верблюд, павлин, утконос, броненосец - масса животных жило в зоопарке. По диковинности лев многим из них уступал. К тому же на противоположной стороне зоопарка, на так называемой «аллее хищников», был выставлен целый прайд львов. Но именно возле этой клетки целый день толпился народ.
Лев, как лев, на первый взгляд в нем не было ничего необычного.
Но публику привлекал его страх. Людям, сначала настороженно подходящим, становилось вдруг очень смешно. Этот лев боялся воробьев, уже без боязни влетающих через решетку; крыс и мышей, скоблящих под полом. Он боялся грома и молнии, железного скрежета, крика, хохота, даже слишком широкой улыбки. Прямой, сердито-колючий взгляд жалил его в самое сердце, а зверски скорченная рожица бросала в дрожь. Словно человек он боялся всего, чего только можно представить. И все эти ужасы, так пугавшие льва, ежедневно творились вокруг его клетки, и что самое страшное: некуда от них не убежать и не спрятаться. Единственный выход - притаится, как будто тебя нет, вжаться в угол и сидеть неподвижно, каждый раз вздрагивая от очередной нелепой опасности.
Обычно лишь у недавно заключенных львов бывает страх; даже не страх, какая-то тревога; это скоро пройдет, как только львы привыкнут, забудут себя. Однажды утром они вдруг проснутся спокойными. Они всё поняли: они родились и всегда жили здесь в клетке, мир всегда был таким. День за днем, словно старость, у них появляются первые морщины жира. Серьёзность зверя, молчаливость зверя, тупое равнодушие, сон - постепенно захватывают львов, им становится лень рычать, двигаться, жаждать самку. Дни напролет они только лежат и жуют. Львы уверены - им повезло, они могут кругами ходить по своей клетке, а у других более мелких зверей клетки тесные, едва сделаешь шаг в сторону. Живи - не хочу, просыпаешься - тебе и чистая вода, и лучшего мяса по 20 кэгэ, никому в зоопарке не дают столько мяса. Лишь иногда во сне львы вспоминают кем они были, но, проснувшись, они тут же вспоминают кем они стали.
Лев боялся... Раньше он не был таким. Давным-давно его, еще молодого и невероятно сильного зверя, привезли сюда в большом дощатом ящике, откуда выпустили прямо в клетку. О, если бы он тогда знал, что безвылазно проведет в этой клетке ещё 11 лет, и неизвестно сколько ещё, но точно известно, что до самой смерти, если бы он тогда знал, он сошел бы с ума в первые же дни своего заточения. Но поскольку будущее было неизвестно, он всё время на что-то надеялся, чего-то ждал.
Сначала лев принялся бродить из угла в угол, ища выход из клетки. Когда стало ясно, что выхода нет, непонятное напряжение забилось в груди. Он и на воле не любил долго сидеть на месте, даже на своей территории, вечно слонялся по саванне, охотился на антилоп, убивал чужих львов, насиловал их самок, возвращался лишь утром. Здесь же нельзя сделать и пяти шагов. Это было невыносимо. Он не мог сидеть взаперти.
Первый день в клетке был самой мучительной пыткой, какую только возможно придумать. День медленно, тяжело, но склонился к закату, а ночь лев добил сном, он заставил себя уснуть. И что же: и завтра и послезавтра и неделя прошли, а он всё сидел в клетке!
Вот тогда ему и приснилась она - эротичная белая львица, еще юная, гибкая станом. В полнолуние серебрится ее шерсть. Лев догоняет, хочет залезть на нее, за загривок хватает зубами и миллион ее серебряных волосочков вскакивают дыбом от возбуждения; но она вырывается, клацает влажно поблёскивающие клычками; то отпрыгивает, то трется по-кошачьи, кружит вокруг, но опять не даётся, только в шутку царапнет за ухо и убегает неспешно, оглядываясь дерзкими глазами. Он бросается вдогонку, скачет за ней и не оторвать взора от её стройных бедер, от её бархатных подушечек с иголочками когтей, от её дышащей мускулами, вызывающе выгнутой спины, от её упругой груди, заостренной восьмью розовыми сосками. О, целовать каждый из них, львенком счастливым посасывать, как когда-то в детстве пил мать!
Она убегает, убегает. Вдруг останавливается. И он останавливается. Она глядит на него уже без веселья, вполне серьёзно и вот сама подходит, наземь ложится. Потягивается с клыкастым зёвом. Лев не видит ее глаз. Она отворачивается, нарочно смотрит куда-то в сторону. Но её хвост с пушистым помпончиком нервно покачивается.
Лев запрыгивает на львицу и по ней проскакивает заряд электричества. Её зрачки раздаются от возбуждения, глаза чернеют от этих гигантских зрачков. Лев зажимает ее между лап, наваливается всей тушей, кусает за шею, львица хрипло постанывает от боли, но не одергивает, не скидывает его, а терпит, потому что ей счастливо сейчас, хоть и больно. Он фаллосом нащупал ускоренный пульс её сырого влагалища. «Сереброгривая моя! львичка! лапушка! Тих-тих-тих! Потерпи, сейчас станет маленечко больно, совсем немножечко больненко, но очень хорошо!». Фаллос втрое удлинился, задрался к пупку, малейшее прикосновение пронзает его насквозь. Лев осторожно наклоняет свой мускулистый, сверхранимый фаллос под хвост львицы, втыкает в нее и львица взрывается оглушительным ревом. Ей больно и одновременно очень-очень-очень хорошо. В этом её вопле боли уже слышен приказ: ЕЩЁ! Лев втыкает поглубже, фаллос горячо-мокро-туго сжимает до яиц, не пускает; вдруг от самого кончика по всему льву запрыгали солнечные судороги, и львица тоже вся затряслась: "ХОРОШО!.. ЕЩЁ!... ЕЩЁ!". Лев еле сдерживается не заскулить от такого взбесившегося блаженства, но ему мало. Ему тоже надо ЕЩЁ! Он отводит фаллос для нового удара; в этот раз он дальше зайдет, пусть она заплачет, запищит, познав его силу. Он отводит, почти вынимает фаллос и всеми мускулами втыкает в неё до предела, львица подается вперед от толчка, и вот уже вместе они хором рычат: ХХХХХХХОРРРРРОШО!!!!
Среди ночи лев вдруг проснулся, облитый вонючим потом, один, совсем один. В клетке! Какой страшный сон. Страшный, потому что увиденное настолько реально, настолько счастливо и настолько невозможно, что он еще долго не мог поверить, что всё это просто сон. И сон закончился. Навсегда!.. Да что же это!? Что это опять заколотилось в груди, перехватило дух? Почему так больно стало внутри? Почему такое одиночество, такая тоска вдруг во всей вселенной? И, ч-ч-чёрт, почему эта клетка? Лев стал задыхаться от злобы и как никогда в жизни зарычал, заревел. Рёв эхом разлетелся далеко вокруг. И звери проснулись от страха.
Но самое трудное - это бороться не с жаждой любви и свободы, не с далекими снами-воспоминаниями, не с раздражением, которое вызывают у тебя люди, с утра до вечера, подглядывающие за тобой, снующие туда-сюда, туда- сюда. Самое трудное – это бороться с напряжением, что всё нарастает и нарастает у тебя изнутри. И никак не снять, не унять, не остановить это напряжение.
Оно растёт.
Лев старался отвлечься: на стайку мух, что копается в его помёте; на взгляды толпы, на тычущих пальцем детей, на собак в намордниках; на запах старого льва, им пахнет дерево пола, бетон потолка и стен, всюду царапинки от когтей, бедняга видимо долго жил здесь; и этот старый запах смутно внушал льву, что и сам он здесь не на месяц.
Через день напряжение возросло до того, что льву пришлось постоянно двигаться, чтобы хоть как-то снять напряжение. Он не мог больше ни лежать, ни сидеть, только ходил кругами, квадратами, ромбами, треугольниками. Лев уже не мог заставить себя заснуть, и вот день удлинился ночью,… а ночь следующим днем,… и следующей ночью,.. - а он всё ходит и ходит из угла в угол. Пять дней и ночей он не ел и не спал и ни на минуту не присел. На пятую ночь, вконец обезумев, он вдруг остановился - он заметил решетку. Удивительно, она всегда была рядом, а он не видел, всё время смотрел сквозь неё. И тут он всё понял. Ну конечно же, во всем виновата решетка! Это она не пускает на волю. Держит в этой тюрьме. Решетка! Как же он раньше не догадался? Холодная железная тварь! Думаешь, ты сильнее?
Лев напрыгнул на решетку и та задрожала от страха! Лев закусал, зацарапал её. Забился головою о прутья. Вот! Уже два подогнулись. Надо вдарить ещё. Надо только отойти в угол, рванутся бегом и изо всех сил врезаться лбом в решетку, и она вылетит, не выдержит такого сверхнапряжения.
Ночная тишь содрогнулась от рыка, грохота, скрежета, звона. Этот рык, этот оглушительный стон мгновенно прошёл сквозь неприступные железные прутья в другие клетки. Зоопарк проснулся и подхваченный стоном завыл, замычал, закудахтал.
«Что, всполошились, тихие зверьки?! Вам никогда не взорваться, вечно будете жить в своих клетках! Так и сдохнете в этой тюрьме! А я смогу! Надо только удариться снова, как бы ни было больно, как бы ни сыпали искры из глаз, но надо еще раз прыгнуть и врезаться».
Появились люди. Из-за общего гама они не могли понять что случилось. Весь зоопарк, каждое животное билось в истерике и кричало по-своему. Это было похоже на сумасшедший дом. Внезапно из львиной клетки грянул железный гром, люди вздрогнули от висящей красными помпончиками гривы, кровью размытой морды; единственный глаз бешено горел во тьме.
Льву стало казаться, что эта не он, это решетка бьет его в лоб черными прутьями. Бьет снова и снова . Он осел на бок, задыхаясь всё еще бегущим дыханьем. С левого края решетка уже подалась. Разочек толкнуть и откроется. И он выйдет.
Лев почуял вблизи потно-холодный запах страха. Запах усилился. Из сумрака ночи вспыхнуло два стражника. Один размахивал фонарем, второй лязгал погремушкой пустых консервных банок; оба бледные в страхе поглядывали не на льва, а куда-то в низ решетки, как раз под её выгнутый край. Оттуда пахнуло кислотой. Лев, пригнувшись к полу, подкрался ближе, прицелился.
Не то свинья, не то человечек в респираторе осторожно подползал к прутьям. Ага! Сейчас я тебя! Подползай…Подползай… Свинья вдруг вскочила и брызнула чем-то в клетку. Едкий запах обхватил льва, ужалил в ноздри. Лев чихнул и тут неожиданно для себя ощутил тяжелейшую вялость. Свинья мчалась прочь, раздваиваясь, расстраиваясь. Звездное небо, песочная аллейка, будочка-касса, разрисованная цветами и зверюшками, клумба с бархатцами, - закачались, расплавились, стекли на пол….

Снится: он подходит к решетке, ударом лапы сносит железные прутья. Люди в шоке застыли.
Общий крик взрывает толпу, все в ужасе разбегаются. Лев рвется за ними, откусывает по одному из удирающей толпы. Гонит их по узкой аллейке до ворот зоопарка. Толпе осталось выскочить наружу и броситься врассыпную. Но лев перепрыгивает толпу, приземляется у самого выхода. Люди бегут назад, прячутся в его пустую клетку, их набилось так много, что железные прутья растягиваются, как резиновые.
Лев оставляет их вечно жить в этой клетке, а сам выходит из зоопарка, прямо на африканскую степь.
Жара. На горизонте расплавленный воздух кипит. Отцветают саваны. Вон пасётся стадо голых людей, щиплют, как антилопы, траву, жуют, тревожно озираются по сторонам.
Лев ныряет в заросли высокой, соломенной травы, сливается с ней, невидимкой крадётся. Под жарким солнцем трава высохла в сено, шуршит под лапами и, раздвигаясь, предательски колеблется, выдавая льва. Он крадётся тише, медленней, его почти не слышно, но от шагов чуть вздымается пыль.
Заросли вдруг покачнулись. Лев застыл в полушаге.
Трава затрепетала волнами. Поднялось облачко пыли. Ветер подул в спину, холодком погладил потный загривок. И тут стадо людей вскочило над травой и все, как один, уставились именно туда, где прятался лев.
Он припал наземь, затаился. И хотя лев еще далеко и спрятан травой, люди всё равно стоят, раздувая ноздри и глядя прямо на него. Нет, они не могли увидеть его в зарослях. Они почуяли запах.
Ветер стих и люди забегали глазами, их ноздри сузились и застыли, как обычно; успокоенные они снова уселись жевать траву.
Не успел лев сделать и пары шагов, как всё опять повторилось. Снова проклятый ветер еще издали нашептывает о всяком его приближении.
Не показываясь из травы, лев лежал и слушал, когда стихнет ветер.
Ветер стих. Сейчас самое главное - уйти незамеченным. Лев отполз подальше за ряд кустарников. Обошёл стадо с противоположной стороны.
Он подкрадывается, теперь уже против ветра. Каждый мускул твердеет, изготовясь к прыжку. Лев пригнулся так, что грива метёт по земле. Здесь трава ниже, зато молодая - не шуршит, а заглушает движение. С приближением к стаду его шаг замедляется. В небе заклетали грифы – лев и не оглянулся наверх, всё его существо устремлено вперед. Уже близко. Теперь лев не идет, а ползет.… Чей-то обглоданный череп с рогами... С гудением пролетает пчела… След слоновой стопы... Еще след… Ядовито-желтые цветы, увенчанные колючками…. Легкий порыв воздуха дохнул в морду. Отлично! Давай, ветер, дуй! Шурши травой, пусть они думают: это просто трава качается на ветру, это не лев полезет, просто ветер.
Ветер уже дует пылью в глаза. Лев радостно морщится. Он переворачивает передние лапы и на их тыльной стороне продолжает ползти еще тише. Его невидно, неслышно. Он почти не дышит. Подползает, прижавшись вплотную к земле. Лев находится в пяти метрах от людей, а они даже не подозревают, спокойно чавкают травой, перекидываются тоненькими голосками. Он слышит детский смех, старушечье ворчание, кашель. Он чует их пот. Им жарко.
Стебельки травы между ними, лев легонько нажимает мордой – трава незаметно раздвигается и лев видит живых людей, в такой близи он еще никогда их не видел. Лев видит их, а они его нет. Весь его мозг прицеливается в глаза - он выбирает самого толстого, кто не сможет резко удрать, в ком больше всех жира.
Вот малыш играет с сестренкой. Дети - легкая, но плохая добыча. Жира в них почти нет, мясо напичкано сухожилиями и хрящами, как собачатина. Вот старик, тоже, как лев, с гривой, только седой. С трудом приподнялся. Чешет ногтями горб на спине. Прошёл, покашливая. Худой, как скелет. Вонючий гнилостными испарениями какой-то старческой болезни. Лев с отвращением отвел глаза. Вот девушка с темной кожей загорает на солнце. Из-за юности она очень стройная, то есть костлявая.
Внезапно ее схватил набитый аппетитными мышцами волосатый мужчина; схватил и забросил на себя, как мешок. Согнутая пополам девушка лежит у него на плече, она кричит. Стадо не обращает никакого внимания. Сейчас у самцов брачный сезон, подобные крики день и нощно раздаются в кустах.
Девушка брыкается, повиснув на мужчине; придерживая её за ягодицу рукой, волосатый мужчина идет в ближайший кустарник. Вдруг дорогу ему преграждает другой мужчина – менее волосатый, он моложе лицом, но мускулистее по телосложению. Он бьет себя кулаками о мясистую грудь. Волосатый отшвыривает девушку и набрасывается на молодого. Они обнялись, покатился покрытый мускулатурою ком. Лев кровожадно прицелился на живое, почти беззащитное мясо. Лев уже готов сорваться, и тут застыл на месте - совсем рядом с ним присела беременная женщина. Вздохнула устало. Позеленевшими зубами отщипнула травы.
У неё огромный круглый живот, словно она проглотила яйцо страуса. Беременная женщина погладила, обняла свой огромный живот. Она поддерживает его снизу, видно ей тяжело ходить с такой ношей. Щурясь на солнце, она сонно зевнула. Эта подойдет! За полгода малоподвижности, пока вынашивала ребенка, она стала вялой, набрала массу жира, плюс в ней почти готовый младенец и молоко.
Со скоростью растения лев ползет последние миллиметры. Спина беременной женщины и всё её стадо потихоньку подъезжают ко льву.… подъезжают….И тут женщина обернулась, глянула прямо на льва. Он замер. Кровь в нем остановилась и похолодела. Женщина смотрит ему в глаза. Учуяла? Услышала? Увидела? Или случайность? Он весь вгляделся в женщину - неподвижный, напряженный. Она без всякого страха смотрит на него. Снова зевнула и отвернулась.
Не заметила….
Никто не заметил…
Сейчас заметят!
Лев метнулся вперед, с трех шагов разогнался, оттолкнулся от земли и взлетел….
Увидев как стадо вскочило и убегает с оглядкой , женщина тоже вскочила, оглянулась и … оцепенела от увиденного: на нее невероятно медленно летел лев. Вихрь, рожденный его полетом, комкал пышную гриву. Лев летит, вытянув перед собой лапы и прямо в воздухе из лап выезжает десяток когтей.
Её оглушительно тонкий визг пронзил льва. Он подлетает, опрокидывает ее всем своим весом. Откусывает грудь, полную сала и молока; воткнувшись мордой в рваную рану лакает парную кровь. Еще громче сверлит её тоненький визг, у льва зазвенело в ушах. Он отгрызает ей руку, рвёт зубами плечо, чтоб заткнулась. Но её обезьяний визг еще жив, он раздражает, он бесит льва. Лев сломал женщине хребет и так глубоко вспорол шею, что лопоухая головка свесилась на спину, налитыми кровью глазками уставясь на собственный зад. Наконец-то, умолкла. Последний стон захлебнулся кровью, последний хрип....
Уже содрана кожа, распластана туша. Уже первые стервятники кружат низко в небе, но никто не смеет приблизиться первым. Утолив жажду кровью, лев берется за мясо. Когтями вспарывает живот - от промежности до пупка. Из вывалившихся кишок, залитых черной кровью, заглатывает в пасть зародыша, с хрустом жует.
Лев переворачивает тушу и жрёт мышцы со спины, с ягодиц, с бедёр, с икр , откусывает везде, где побольше мяса.
Он ест до сытости, до боли, пока не станет тошно от одного вида человечины. Он знает : через три минуты после его ухода от женщины не останется ничего - ни кости, ни хрящика, гиены съедят даже зубы. Нужно вобрать в себя, как можно больше, чтобы хватило на неделю спокойных лежаний.
Глазки завистливо поблескивают из кустов. Лев ест и в промежутках между глотками урчит
на падальщиков, что не могут добыть себе еды, и вынуждены побираться огрызками. Грифы со стервятниками, шакалы, гиены, енотовые собаки, и люди - самые мерзкие из падальщиков. Люди вернулись, чуют - он слишком объелся, чтобы догнать их или охотится на них сейчас.
Лев ест, пока ему не становится плохо. Но как он не нажирается, всё равно бросив почти половину, еле волоча лапы, он уходит от растерзанной туши. Тяжко идти с туго набитым брюхом. Он ложится неподалеку, с отвращением наблюдает: люди уже набросились на останки и грызут, грызут, расталкивая друг-дружку локтями. И вдруг все они, даже беременная женщина в жутких увечьях, все поднимаются, и все, уставясь на льва, как зарычат:
- Ха-ха-ха!
Его разбудил шлепок по носу. И этот хохот. Кто-то бросил в него мокрой селедкой.
Лев открыл глаза, толпа мгновенно притихла. Ужасный лютый взгляд пронизали их: кто из вас это сделал? Кто этот герой, кто такой смелый? Я хочу посмотреть в эти глупые обезьяньи глазки.
Люди притихли - и в железной клетке лев настораживал. Он видит каждого из них, вперяется глубоко в душу. Толпа притихла, лишь одна пьяная обезьяна нагло щерится злой зубастой улыбкой. Обезьяна не убегает на четвереньках, не запрыгает с визгом на дерево, но напротив стоит и кривляется так близко, что осталось только настигнуть её одним прыжком и откусить ей лицо вместе с этой противной улыбочкой.
Обезьяна выдыхает рыбой и водкой: - Поешь, киска!- и единственная в толпе дико ржёт: - Хы-хы-хы-х!
Лев зарычал так страшно, что захныкала девочка в коляске, разлетелись голуби, клюющие крошки у зрителей из-под ног. В истерике засновали шакалы, лисицы, койоты, даже китайские канарейки и волнистые попугайчики стихли, ощерились перьями. Под неусыпным надзором стражи, за несгибаемыми прутьями нет животным покоя, они чувствуют, слышат: рядом смерть! Зоопарк притаится... И только эта пьяная обезьяна нагло лыбится своей зубастой улыбкой.
Лев рычит еще громче, но в этом рыке уже сквозит отчаяние - из клетки не вырвешься, не дотянешься до врага. Только-что ему снилась свобода. Свобода - это когда ты можешь убить каждого, кто тебе не понравился. Там в Африке была такая свобода. А здесь рычи-не рычи…
В львином рыке - отчаяние... Отчаяние появляется после 229 удара головой об решетку, когда, наконец, понимаешь: твоя грязная клетка закрыта навсегда. Ты обречен жить здесь и умереть здесь. Но ты привыкнешь, то есть потеряешь надежду. Тебе не вырваться, это ясно даже маленьким детям, льнущим к решетке, чтобы узнать какого размера у львов эти нехорошие штучки. Ты привыкнешь и будешь целыми сутками спать или равнодушно лежать, пожевывая с пола холодное, тухлое мясо, мертвое мясо, в котором нет жизни, нет даже крови…
Не вырваться..… НЕ ВЫРВАТЬСЯ!!!.… И лев замолкает. Враг его, как это ни удивительно, остается живым, даже весело улыбается льву, словно бы ничего не случилось.
Люди смотрят на льва. А лев смотрит на людей. Люди, какие же они все одинаковые; один и тот же человек с одним и тем же лицом размножился на весь мир; один и тот же человек толпой собирается перед клеткой с одинаковой настороженностью на лице. Этот трус, слабак человек, но его слишком много. Только за вчерашний день его было около сотни. Если сотня зебр сговорится и вместе налетит на прайд львов останется один влажный песок. А людей больше сотни, их - миллионы, миллиарды и все – один и тот же человек. Боже, как они страшно похожи. Миллиарды близнецов.
Лев знает: улыбка людей - тоже, что оскал у зверей. Улыбаясь люди демонстрируют длину своих клыков, заранее намекая: «Не серди меня! Видишь какие они у меня острые? Загрызу!» Больше всего в человеке звери опасаются его улыбки. Она такая ужасная!
Раньше льву снилась саванна, тишина мгновенно приходит и уходит вместе с ним. Теперь ему снится лишь клетка; стайка улыбок, красные зубастые бабочки залетают внутрь и как зарычат: ХА-ХА-ХА!...
Лев в ужасе просыпается. Ночь. Тишина. Пахнет навозом и прохладой росы. Сквозь решетку сочится черное в звездочку небо. В клетках спят звери - сытые, отупевшие и всем снятся кошмары. Им снится: стая людей надвигается всё ближе и ближе к решетке. Люди улыбаются. Перешагивают через оградку, подходят к решетке. Не переставая улыбаться, люди обхватывают руками прутья, со скрежетом раздвигают их, шире, шире. Люди уже могут пролезть в овальный зазор. Один за другим улыбающиеся люди входят в клетку, обступают онемевшее от шока животное и вдруг хором, как зарычат:
-И-хи-хи!!!
-Га-га-га!!!
-О-хо-хо!!!
-Я-ха-ха!!!
Страшнее сна не придумать: незащищенным решеткой очутится среди рычащих от голода людей.
-Кхе-кхе-кхе!!!!
-Ха-а-а-а-а!!!
-Хры-хры-хры!!!

Днем опять пришли люди, много людей. Но лев, хоть и спрятался в угол, в душе оставался спокойным: пускай смотрят, пускай улыбаются, пускай тянут пальцы, всё равно не достанут. Оградка из чугуна, бетонные стены, пол, обшитый деревом, железная решетка. Им не пройти.