Обер-лейтенант Отто фон Шлебен стоял у окна и смотрел вдаль. Порядком надоевший, унылый, заснеженный ландшафт не добавлял оптимизма в итак пошатнувшуюся в последнее время идею моментального порабощения не арийцев.
События конца 1943 года говорили об этом сами за себя. Холодный северный ветер гнал перистые облака, как пастух отару овец. Срывавшийся крупными хлопьями, снег, ложился на землю неровной волнистой циновкой. То, что еще вчера было грязью, превращалось в обледеневшие неправильной формы, надолбы.
- Чертова погода, проклятая страна, - думал обер-лейтенант.
И сразу, как бы проводя линию между тем, что есть и тем, что было, вспоминал милую сердцу Баварию, отчий дом, родных, славную и, такую близкую и далёкую, Гретхен. Но жестокая реальность не позволила ему погрузится в альбом собственной памяти. Политики и руководство Рейха с их амбициями и противоречиями, твердили и вбивали в головы немцев, что всё, что происходит – это временные неудачи. Скоро всё кончится, и начнётся новая жизнь. Сопротивление противника – это ни что иное, как предсмертная агония. Здесь, в белорусских лесах, эта агония почему-то не очень чувствовалась. Сопротивление усиливалась с каждым днём. Партизаны действовали с той дерзостью и бесстрашием, которое придавало сил не только военным, но и мирным жителям.
Уже полгода Отто Шлебен был замначальника гестапо у майора Лемке в небольшом белорусском городке. Но так и не мог понять, почему, вешая, расстреливая сотнями, приводя в действие план устрашения и уничтожения, так и не добились желаемых результатов. Лемке был в бешенстве. Противопартизанские мероприятия не возымели желаемых результатов. Казалось, что партизанам помогает каждый куст, каждая кочка, не говоря уже о местных жителях. Мысли обер-лейтенанта путались, и, не находя логического завершения, снова и снова заставляли его думать и анализировать. А то, что произошло несколько дней назад, вообще выбивало его из колеи равновесия и лишало его желания к работе и служебному рвению.
После очередного рейда команды СС были взяты в заложники несколько десятков крестьян из близлежащих деревень. В ответ на сумасшедшую по своему размаху и смелости вылазку партизан, уничтожены склады боеприпасов и продовольствия. Потери среди партизан были ничтожными, чего нельзя сказать о могучих солдатах Вермахта. Полицейские, эти трусливые шакалы, которые с преданностью собаки заглядывали в глаза, но и при первой же сложной ситуации готовые бежать, как крысы с тонущего корабля, только мешали и путались под ногами. Они могут только воевать с бабами и побеждать стратегические запасы самогона! Утро было туманным и каким-то неправильным. Тишина стояла такая напряженная, что казалось - вот-вот грянет буря. Пленные, женщины, дети, старики даже не плакали. Просто ждали смиренно своей участи. Среди них были два еврея. Видимо, не успевших спрятаться во время тотальной чистки. Высокий, плотного сложения, еще нестарый раввин. И молодой, лет восемнадцати, юноша. Весь в черном, раввин внушал уважение. Его библейские глаза ничего не выражали, кроме вселенской скорби. Молодой человек что-то шептал пухлыми губами и судорожно сжимал в руках скрипичный футляр. Лемке как ощетинившаяся овчарка, злобно скалясь и брызжа слюной, пообещал устроить показательную казнь. И казалось, он решил выместить своё бессилие на этих двух несчастных иудеях. Лемке приказал фон Шлебену допросить ю-де-швайн. И при этом не скрывал своего злорадства. Пусть этот одомашненный барончик поймёт, что такое классовая борьба и каково им, истинным борцам национал-социализма, беспощадным к врагам Великой Германии. Обер-лейтенант, образованный и воспитанный по аристократическим канонам и законам древнего рода, был честолюбив и прилежен во всём. Но, попросившись на самый сложный участок противостояния, он и не предполагал, что очень быстро изменит своё отношению ко всему происходящему в целом.
Третий день разговор допроса не выходил из головы Шлебена. Третий день его преследовал призрак еврейского раввина. Его слова так запали и тронули душу, что обер-лейтенант испугался за свой рассудок. И действительно, - что они делают в этой дикой стране? Что двигало теми, кто посягнул на устои и мирную жизнь другой цивилизации. А это именно другая цивилизация, другой, совершенно чуждый по мировоззрению и аспектам мир. Во взгляде мудрого еврея не было и тени страха, боязни. Глубокое и философское понятие жизни давало ему право достойно вести себя на допросе. И обер-лейтенант Отто фон Шлебен чувствовал свою неполноценность и обреченность. Он, славный потомок тевтонских рыцарей, пасует перед ничтожным представителем вечно гонимого народа. Его ущемленное самолюбие кричало в исступлении. Но ничего, даже угроза расправы, не могла нарушить векового спокойствия и одержимости во всём, что происходило.
- Всё проходит, и это пройдёт, - тихо сказал раввин. - И твой разум, разрываемый всполохами чужеродной морали, не даст полноценных всходов с плодородной нивы благоразумия и правды. Ты ищешь успокоения в том, что доказываешь свою власть и силу?! Ты обнажил меч и пошел против слова господнего? Ты предал такие понятия, как совесть и честь? Ты перешел границу света и тьмы и назад дороги у тебя нет. Только, если сможешь понять самого себя, прочитать самое сокровенное и только после этого называть себя личностью.
Я умру, - сказал старец. - Но я и мой сын не сделали ничего плохого. Разгневав только тем, что родились евреями. Позволь скрыть печать трагичности моментом звучания музыки.
Обер–лейтенат был обескуражен и подавлен. Он только сказал:
- Хорошо старик. Я выполню твою просьбу.
Конвой увёл арестованных. На площади, куда согнали толпу, нервно и нетерпеливо вышагивал майор Лемке. Он напоминал злобного и голодного грифа. Глаза, в которых плескалась кровь, буравили толпу плотоядным взглядом голодного хищника. Арестованных затолкали в пустое помещение старого, заброшенного лабаза, отделив тем самым от двух представителей иудейского вероисповедания. Лемке пролаял свою речь, которую перевёл жителям тщедушный, похожий на суслика, городской староста. Его слова терялись в шуме деревьев и ропоте несмело голосивших баб, который постепенно рос до пробирающего до костей утробного, душераздирающего воя. Раввин и его сын стояли посреди площади и, казалось, что время остановилось. Надежда и скорбь застыла на лицах людей. А музыка, которая лилась в напряженном, раскалённом добела воздухе, разрывала моменты отчаяния и безысходности. Шлебен выполнил своё обещание. Лемке понравилась эта идея со скрипкой, но он даже не представлял, что творится в сознании молодого аристократа. А ему хотелось пустить пулю в этот арийский нордический лоб, заставить замолчать этот продукт совершенства этики и нацистской морали.
Отто фон Шлебен стоял у окна и смотрел в даль. Холодное зимнее солнце катилось за черту леса. Решение в задаче, которое долго не приходило, родилось мгновенно. Неспешно одев шинель, он вышел из здания гестапо и направился в никуда. Туда, где он смог бы познать себя и распутать клубок мыслей, которые, словно смеясь над ним, не давали поставить точку в тех рассуждениях, о которых говорил мудрый раввин.