-Хочешь приколоться?
-Мы покажем тебе животное!
Я ожидал увидеть собаку - при входе в столовую храпела кавказская овчарка, разжиревшая на пищевых отходах. Но повара привели меня к совсем другому животному. Они называли его Мойдодыр.
В старом грязном камуфляже, в полиэтиленовом переднике Мойдодыр ползал на коленях под столами и мыл тряпкою пол. В армии это была его основная работа.
-Т-сс! С-c-c*ебались! - наряд мгновенно исчез из столовой.
Подкрались со спины. Мойдодыр ногтями выгребал объедки из засорившегося сливного отверстия, когда над ним вдруг возник повар с арийской внешностью. Вместе с арийцем возникли его земляк Колян (тоже повар), Мухаммедов – "страшный сержант" и еще какой-то худой, бледный, с глазами. Весь их наружный вид говорил о том, что это люди серьезные и в армии занимают высокое положение: кирзачи смяты в гармошку, кожаный ремень болтается на яйцах, воротник распахнут, являя 12-слойную ослепительной белизны подшиву.
Ариец повернулся к Коляну:
-Зём, я вот думаю: продув макарон или дОбыча нефти?
-Не, Орбит, нежность вкуса!
И ариец приказал Мойдодыру «пожевать Орбиту»- да-да, именно вот эту половую тряпку. Бывшая кальсона, почерневшая от грязи, капала помоями, пахла.
-Не брезгуй, Мойдодыр. Гляди, чего здесь только нет, столько вкусненького за год налипло.
-Давай, Мойдодыр!
-Приятного аппетиту!
Повара весь день показывали мне как они круто зачморили наряд.
-Мойдодыр!!
-Оглох что-ль, Горшков? А ну зажевал быстро!
Мойдодыр выжал тряпку, для виду поколебался, но на крик: «Жуй, сказал!»- взял в зубы тряпку, которой только что вымыл столовую. Мыло пенились изо рта, песчинки скрипели на зубах, хлорка щипала язык, ноздри, глаза, но Мойдодыр без всякого отвращения жевал. Повара видно не раз уже заставляли его выделывать этот номер.
Все лица вокруг сморщились, словно бы ощутив кисло-горько-солёно-сладкий вкус тряпки, но на лице самого Мойдодыра не выразилось абсолютно ничего.
-Горшков, хватит! – не выдержал я, - Выплюнь её! Брось!- я сдернул тряпку у него из зубов.
- Э! Чё ты его жалеешь? Он же чмо!– Колян обиделся, переглянулся с арийцем и тот тоже обиделся:
-Просто приколов не понимает.
Я сорвал им прикол. Повара явно разозлились на меня, но вся злость обрушилась на Горшкова.
-Горшков, х*й-ли ты не жуешь? Забил на меня, сука? Я тебе сказал: жуй тряпку? Сказал? А ну жуй!!
-Но-о-о он же сказал: « не надо»,- Горшков моляще посмотрел на меня.
-Серый, отстань ты от него, - сказал я арийцу,- Хватит.
-Не хватит! Ты его щас расслабишь, он потом работать будет медленно, ни х*я не торопиться. А мне еб*ть его опять, к скорости приучивать. Он же тормоз. Горшков, жуй! Ты чё, бл*дь, в уши долбишься?!. Прикинь, Колян? Совсем оху*л Мойдодыр.
-Пизд*ц тебе, Горшков! Я отвечаю, ты у меня сегодня ночью вешаться будешь! Я тебя до` смерти заебу!
-Жуй!!! - Ариец занес над Горшковым кулак и, увидев этот мальчишеский кулачок, Горшков вздрогнул, словно на него направили пистолет. Схватил зубами тряпку, зажевал тихо.
-Чё, как корова, жуешь! Быстрей!!
Горшков зажевал быстрее, но сейчас у него появилось выражение на лице. Он жевал, стараясь не чавкать, не видеть нас. Стараясь не плакать. Ему было стыдно. Я заметил его глаза, проблеск слезинок. Это не от хлорки, в нем ещё оставалось что-то человеческое.
В казармах его били за то, что он "не летает, как пуля" и "не шуршит, как жук". Били чуть ли не каждую ночь, все кто не брезгает, даже духи. Скоро Горшков научился работать с невероятной скоростью; казалось, он начал везде успевать, обслуживать до двадцати человек за день. Он стирал им подшивы, майки, носки, чистил автоматы, бляхи, сапоги, а сам ходил вечно грязный, небритый. Даже при его работоспособности ему не хватало времени хоть минуту уделить себе.
Через два месяца он начал хромать – его били по ногам, чтобы синяки не торчали. Ноги, слоновоподобные от побоев, не лезли в сапоги, и заживо гнили, даже ногти почернели и выпали. Эти ноги спасли его.
Построив роту по форме № 4, комбат осматривал внешний вид рядового состава. Среди чисто постиранной отглаженной шеренги вдруг - мятый воротник без подшивы. Но что было уж совсем возмутительно - над воротником выпячивался подбородок с щетинками. Комбат, используя силу крика, приказал " подбородку" немедленно выйти из строя. Горшков еле проковылял два шага вперед.
Комбат заулыбался:
-Симулянтишь мне, хромоножка?! В санчасть захотел - поваляться?! А ну-ко сымай кирзачи!
Исказив от боли лицо, с тяжким усилием Горшков стянул правый сапог...
Левый...
Увидев эти избитые, толстые от опухолей, гниюще синие, как у мертвеца, ноги, комбат в ужасе посмотрел на всех нас, застывших строем по стойке смирно. Человеческая стена стояла, молчала и краешком глаза подглядывала за ним....
На следующий день Мойдодыра перевели на постоянку в мед.изолятор - подлечится, и там же остаться в качестве кухонного рабочего.
Вскоре его ноги зажили, лицо пополнело, разрумянилось. Животная покорность, боль, унижения, страх - всё прошло. Остались лишь несчастные глаза человека.