повесть Бытия


1. Зацепиться за настоящее
2. Иосиф
3. Тихо горят свечи…
4. На коляске!
5. Еврейка
6. Пески
7. Царь – ха – мелех
8. Путевые заметки






Зацепиться за настоящее

В пять утра солдаты подразделения «Галани» ещё спят. Спят крепким, мужским, но чутким сном, готовые в любой момент вскочить и совершить хоть марш бросок. По-другому здесь нельзя, у Израиля нет других путей.
Ушши Фланберг проснулся в 5:40. Сразу. У него было ощущение, что не было сна, как такового, что он просто закрыл глаза и открыл через 6 часов. В своей Афуле он спал всегда очень хорошо, даже слишком. Мать бранила его соней, но Ушши не обижался. Он всегда очень любил её, несмотря на внешнюю холодность и строгость. Она работала в Банке и Ушши связывал её холодность с постоянным общением с деньгами.
Первый свет проник под штору, тихо спускаясь на казарменный пол. Ушши повернул голову – товарищи его спали. Через 20 минут в казарме не останется не одного человека – всем выйдут на построение.
Отец любил Ушши. Часто он останавливал мать в её жесткой строгости, причём делал отец это так непринужденно и по – доброму, что в шатких семейных отношениях сразу устанавливался мир (шалом). Этим же словом евреи приветствовали друг друга тысячи лет, но никогда почти за свою историю не видели «шалома».
Немного давило виски, в глаза забралась грусть, которая часто и коварно набрасывалась на Ушши в последнее время.
Он потёр виски, глубоко вздохнул и вдруг с сильным туком сердца к нему пришла тотальная мысль о прошлом, которого, может, и не было – слишком уж странным казалось всё происходящее. Нет, со стороны всё понятно – обычный израильский парень, неплохо учился, имел некоторые успехи в живописи, теперь же служит… Но внутреннее состояние его было столь загадочно, что не понятно было происходящее, абсолютно не понятно. Ушши понимает, что он тут, что у него ломит виски, что не уйти от тоски, но в душе какое – то желе из тухлых фруктов, но оно затекло куда – то так, что не достать его…
Она давно ему нравилась – смуглая сафардка манила его красивым личиком и глазками. Он ходил с ней на кружок журналистики. Сафардка очаровала Ушши, причём знала об этом и выказывала ему знаки внимания.
Однажды Ушши направляясь по каким – то делам встретил её. Она улыбнулась, приобняла его и пригласила вечером на дискотеку. Для Ушши это было неожиданно и интересно. Его одолевала скука и тоска, скука и тоска. Теперь есть возможность вырваться. Хоть на одн ночь, а там, может – быть, что – нибудь завертиться…
Она пришла в маленьком белом платьице, обнажая плечики и ножки. Ушши млел от неё. Он испытывал почти экстатическое состояние. В клубе было тесно и душно, играла, по мнению Ушши, довольно паршивенькая музыка, ей вроде нравилось. Она танцевала – страстно, горячо. Он смотрел и умилялся её счастью. Ребята веселились до утра. Он наслаждался ею, она – весёлой ночью.
На улице было непривычно свежо, даже слишком для наших мест. Потухали огни искусственные, всходил свет Бога.
- Я провожу тебя?! – полуутвердил, полуспросил Ушши.
- Да, да, конечно – ласково прощебетала она и нежно посмотрела на него – ты милый!..
У её подъезда Ушши протянул ей руку, она погладила её своими пальчиками, улыбнулась…
На следующий день сердце его колотилось, гудела голова. Ушши изменился. Теперь в нем бился какой – то живительный источник. Может эта та самая? «Авот?» Нет, но не может же она сразу… эээ….
Завтра Ушши уезжал к деду и бабушке в Иерусалим и решил не тревожить свою «милую» знакомую.
Хумус казался противной жижей, как и всю пища, будто от пустоты желудка увеличивалась полнота души. Он решил не звонить, не писать, ничего…
К середине дня он сдался, ему необходимо было услышать её голос, он знал, что после этого его волнения улетучатся, оставив еле заметный след. Она не брала. Да, действительно, зачем она будет брать, кто он ей?! что он?
Последний раз Ушши решил позвонить вечером.
Темнело и это придавало всему раскованность. Она ответила сразу. Голос её был тихий и грустный. Сказала, что всё хорошо. Ушши нажал на красную кнопку.

Не сказал! Не сказал, что она нравиться ему….
Ладно. Зато теперь разлилось спокойствие по телу, всё хорошо, всё спокойно.
В Иерусалиме Ушши ходил на Масличную гору – рисовать. Причём рисовал он там всё – не только виды Иерусалима, но и картины, рождённые лишь воображением. Он хотел нарисовать её. Нет, не съевшую его сердце красотку. А её.. «авот», любовь.
Она была образом её. Образом любви – воздушной, нежной, трогательно красивой.
- Что это ты за девицу всё рисуешь? – недовольно спрашивала бабушка.
- Это не девица, а любовь, я её пытаюсь изобразить – задумчиво отвечал Ушши.
- А по – моему похоже на какую – то сафардку…- презрительно фыркнула старушка.
Дни текли, Ушши жил в Иерусалиме, нарисовал неплохую «любовь», теперь гулял, думая. Всё хорошо. Только чего – то уходит, что – то горит где – то, но он не видит этого.
Настоящее проходит мимо, не замечая его, он не может понять и поймать это, это «настоящее», не может даже зацепиться за него.
Жил он раньше свободно без привязанностей. Мелькнула возможность сильной привязанности – любви. Прошла возможность – вроде свободен, но живительный источник…
Болят виски, тоскливо. Эх, если бы, если бы получилось зацепиться вот хотя бы за это, за настоящее! Куда? Куда идёт оно?

- Подъём!!!
Через 3 минуты все на построении. Две недели назад Ушши покинул «учебку» - он – подготовленный солдат – быстрый, сообразительный, его ценят.
- Сегодня у вас будет, возможно, самый трудный день – начал мужественную речь командир – сегодня наш отряд отправляет на зачистку в Газу. Там будет горячо, но будьте хладнокровны, ибо эти клопы не перестанут смердеть. Они подставляют под пули своих детей и жён, чтобы заснять на видео как израильская армия стреляет в невинных. Помните, мирное население ненавидит их больше чем мы. Да, эту заразу тяжело истребить, но, вы, солдаты ЦАХАЛа с честью выполните свой долг!
Все стояли смирно, выражая полную готовность и спокойствие. Внутри у каждого была буря. Они отлично знали этот ужас. Они должны…
Ушши был готов – экипирован, полностью вооружён. Но удивительней всего для него была его внутренняя гармония. Да! он понимал, понимал что происходит, и чуть – чуть уловил настоящее… А может всё – таки?..

Выстрелы составляли основный фон. Казалось, что кто – то включил мощные колонки и гоняет этот жуткий трек снова, снова…
То тут то там мелькали каски солдат, выстрелы со всех сторон. У стены сидела седая женщина и плакала. Подняв взгляд она посмотрела на Ушши бездумно и в то же время грозно, что тот сразу отвернулся и побежал дальше. Лишь одно крутилось в голове – только бы не сейчас, только бы не выскочила пуля.
Он забежал в очередной переулок – спиной к нему стояло два террориста – с закрытыми лицами и «Калашниковыми». Что делать он отлично знал. Две очереди – две смерти. Он впервые убил, убил двух человек.
Но Ушши не думал об этом. Мысль скользнула в сознании и испарилась, уступая место навязчивой «только не сейчас».
Кажется, что вечно идёт бойня. Ушши долго бежал по зловонному проулку и неожиданно наткнулся на тупик. На позеленевшей от выливаемых помоев стене чёрным баллончиком было выведено на арабском: « Аллах милостив и милосерден.»
Когда Ушши повернулся путь загородило шесть экстремистов. Они стояли, опустив автоматы и смотрели на него.
Настоящее тонкой струйкой проникало в душу и он понимал как, возможно, мало его осталось. Экстремисты тоже не торопились. Они тихо переговаривались и Ушши видел только их грозные взгляды, точнее не видел, а смотрел, думая в это время, ища выход. Вдруг справа он заметил узенькую щель – дом не совсем плотно прилегал к стене. Он ринулся, как дикая кошка, чуть не разбивши голову, но точно попал в щель. Странно но пока Ушши протискивался, ожидая страшной боли от пули и мучительной смерти не раздалось ни одного выстрела.
Вот оно – настоящее. Здесь – на гране жизни и смерти. Будущего нет, прошлое далеко, а Ушши тут, его настоящее так слабо, но чувствует его!
Невообразимое желание жить охватило Ушши. Из щели он вылез в новую жизнь.
Вдруг он почувствовал жгучую боль в шее – оттуда потекла кровь. Пуля застряла в горле, кровь заполняла горло и Ушши стал задыхаться. Справа и слева были грязные домишки, наверху вечно голубое небо. Вот! Сейчас. Полное и тотальное понимание. Это и есть оно – пронзительное и неуловимое настоящее. Его осталось несколько секунд, что соответствует оставшейся жизни Ушши. Наверное, только на эти вот пять секунд он и сумел зацепиться, зацепиться за настоящее.





Иосиф

Бейт – Шеан – город в Галилее, недалеко от границы с Иорданией.
Блестящий серый экскурсионный автобус набирался людьми. Большинству было за 60 лет. Собственно, только неработающие люди могли позволить себе экскурсию в четверг. За спиной Иосифа сидела Ира, живущая через два дома от него, с ней Цвика – плохо крашенная, сморщенная и молчаливая женщина семидесяти лет. Именно молчание и утомило Иосифа, решившего съездить в экскурсию по Галилеи, давно изъезженной им. Одиночество. Оно грызло и ломало Иосифа, подминало, не давая развернуться.
В 7:30 автобус закрыл дверь и водитель давно ставшим подсознательным движением втапил педаль.
По салону шёл говор. Все «туристы» - местные. Ира перебалтывалась с Цвикой о каких – то крышках для банок и видах варенья. Незадолго до отправления к Иосифу сел молодой парень лет 17- ти, в красной кепке и со светлой кожей – это всегда бросается в глаза в южных странах. Теперь он сидел, воткнув в уши провода, и с блаженной улыбкой смотрел по сторонам. Когда – то и Иосиф был таким – счастливыми были годы юности, проведённые в Баку. Вспомнилось одно лето, когда на Бакинском пляже его потрясла одна девушка – красивая смуглая кожа, волнистые волосы, милое личико. Сердце Иосифа тогда словно перестал биться – ему тоже, вроде, было 17… Помниться, как он сам не свой вдруг сбросил волнение и спокойно подошёл к ней, не обращая внимания на дурацки хихикающих подруг. Помниться тогда сказал он и про смуглую кожу и волосы…
Затухал закат, на набережной было непривычно тихо – так, что било тишиной по ушам. Он держал её маленькую ручку, нежно теребя её. Она смотрела на закат – о чём – то думала. О чём? Невозможно понять, невозможно заглянуть в душу молодой девушки. Иосиф даже стал невольно ревновать к этим загадочным мыслям, но после долгого и нежного взгляда, которым наградила его она, он понял насколько это глупо…
Сухие пейзажи Израиля всегда нравились Иосифу. Недвижимые, спокойные глаза глядели вдаль, изредка приподнимались лохматые, беспорядочные брови. Помниться, как любил он писать заметки о природе в Бакинскую газету, где неплохо, хотя и недолго работал. Затем его стали заставлять писать об армянско – азербайджанской неприязни, точнее статьи, разжигающие её. Отказался – выгнали.
В остановившийся около Афулы автобус села женщина лет 55 – ти в розовых штанах с толстым армейским ремнём. Её усиленный микрофоном голос ударил по салону. Все стали жадно слушать общие фразы и глупые шутки, хихикая и комментируя. Иосифу было не по себе от такой показной весёлости и чрезмерной болтливости. Он всё больше вглядывался в дали. Парень, сидевший рядом с ним вроде бы тоже не был доволен звуковым сопровождением, грозно посматривая на розовые штаны, переключал что – то в плеере. Как знать – может – быть и у него есть такая же смуглая азербайджанка с милыми маленькими ручками и нежной улыбкой? И, может, нету уже ужасных предрассудков и въедливых родителей, убивающих любовь…
Но где это? Целая жизнь, великий путь полный разнообразнейших событий?! Где смысл, наполнявший его душу? Вот он, здесь. И жизнь здесь. Уловил… Всё тут…
Автобус остановился - Бахайские сады. Иосиф задумчиво переставлял ноги по идеально вылизанному саду, которой не напоминал сад – настолько природа была превращена в нечто внешне форменное, а внутри абсолютно бесформенное и безвкусное. За оградой был дом – там похоронен какой – то бахайский деятель. Ира с Цвикой продолжали тему банок, толпа туристов помоложе и полюбопытнее фотографировала этот дом, в который туристов почти не пускали и не пустили сегодня.
Плоскостопие Иосифа с годами всё больше давало знать о себе – ему было трудно долго стоять. И вообще в последнее время сильно ныло под ложечкой, мучили головные боли. Поехал он, преодолевая боль, чтобы преодолеть одиночество.
Группа возвращалась в автобус. Среди толпы брёл Иосиф. Он не заговаривал ни с кем, хотя вокруг было полно его знакомых. Ему не о чем было говорить.
Клубок мыслей катился вместе с автобусом, но в миллиарды раз быстрее.
Тогда она долго плакала, обнимая его. Говорила, что никогда его не забудет. Надо было забыть. Забыть – и дальше. Так она и сделала, так надо было сделать.
Паренёк в красной кепке тоже задумался. В чём разница между ними? Один прошёл, другой пройдёт, но нет, если подняться выше пространства и времени никакого различия.
Помниться, Эйнштейн говорил, что каждый день после 60 – ти это подарок от Бога. Иосиф 12 лет исправно получал подарки. Теперь они будто перестали греть его душу. Тем не менее, он счастлив, всегда был счастлив. Жизнь представала перед ним красочной книгой – гладкой, мелодичной, с чёткими и понятными причинно – следственными связями.
Перед тем как эмигрировать в Израиль он похоронил жену, отправил двух сыновей на ПМЖ в Америку, продал милую «двушку». В Израиль он приехал не начинать жизнь заново, а завершать. Всё происходящее сейчас и было, собственно, тихим, мирным завершением интересной и полной его жизни. Вот они Галанские высоты! Вот небо, свет солнца, удивительные по красоте и масштабности ландшафты. Смотрел ли на них Иосиф? Да. Видел? Видел. Но не ландшафты. Это была вся его жизнь – красивые картины в больших и захватывающих масштабах. Нет друзей, любви, смысла. Есть одиночества. Была жизнь. Теперь уже ничего. Это высшая точка развития, это истина бытия, личность завершилась.
Такое бывает один раз.
Полнота и сила охватила Иосифа. Выйдя из автобуса, он с блаженством поглядел на солнце, небо, качающиеся деревья. Теперь точно всё.
Парень в красной кепке улыбнулся и пошёл в другую сторону. Удачи, парень, всего хорошего.
Через месяц Иосиф умер.




Тихо горят свечи…

Бунт. Буря. Анархия.
Греция. Май 2010 года. Ужасные экономические бедствия.
Толпы разъярённых греков, уволенных, обеднённых, голодных и просто бастующих людей. Президент испуганно просит помощи, чиновники размышляют о причинах и следствиях, полиция работает, люди митингуют.
Нужна стабильность. Нужен насущный хлеб. Это пытаются организовать. Это не так просто.


Тихо горят свечи. У Голгофы давно нет никого. С утра толпы однообразных туристов, вечером стайки тихих паломников, сейчас никого. Тихо горят свечи.
Анна живёт на Святой земле уже третий год. Когда ей было тридцать - она уехала. Не выдержала бесконечной гонки, суеты. Постоянная погоня за материальными ценностями опустошила духовную сферу. Время, возносимое обществом, ускользало и не давало никаких плодов. Ей всегда была ближе церковная тишина и послемолитвенное благолепие. В пустой суете съедала её тоска и горечь, и жалость не только к себе, но к тысячам несчастных связанных, скованных метаниями и скитаниями.
Шепчет Анна в душе молитвы. Горят свечи. За три года изучила она Святое Писание и многие священные тексты. Здесь редко было ей тоскливо, а когда приходилось взгрустнуть, то плакала она о страдальцах, не знающих имени Христа или не принимающих его.
Спокойно. Нет пустоты. Есть душевная полнота и свобода. В молитвах и имени Христа.
Со времён его жизни в Израиле не стало больше христиан. Как ни странно, но на земле, где жил Иисус в него не верили. Те немногие – монахи, приехавшие из Европы, чтобы жить на земле Христа, ходить по ней и молиться.
Прекрасен Иерусалим на закате. Добро и свет исходят из стен старого города. Мир в это время кажется гармоничным и всецело охватывает чувства , что стоит вдохнуть поглубже и никто в мире никогда больше не убьёт, никогда не опустит руки, всегда будет ценить жизнь.
ОНИ говорят, что Анна, уйдя в монастырь, потеряла жизнь, отдала ни за что и ни кому. Они привыкли видеть во всём личную выгоду. Они видят жизнь в суете, это для них синонимы. Они отвыкли видеть вне материи, не видят прекрасной идеи.
Она променяла пустоту на жизнь – полную духовную жизнь и соединила её с Богом.
Тихо горят свечи. У Голгофы никого нет. Анна часто приходит сюда смотреть на то место, где умер Христос, смертью своей дав жизнь, совершив величайший подвиг в истории человечества и основав тем самым историю Человека.
Бунт. Буря. Люди крушат и сокрушаются, они не знают что делать.
Тихо горят свечи. У Голгофы никого.





На коляске!

Аэропорт «Бен Гурион» принимал сотни самолётов в сутки и отправлял не меньше. Рейс 6H811 Берлин – Тель – Авив. Самолёт приземлялся. Пассажирами в основном были немецкие евреи, взявшие отпуска, чтобы навестить своих дорогих родственников. Среди беспокойного говора выделялся молодой человек, лет двадцати пяти с орлиным носом и сочной нижней губой. Он молчит и не ёрзает беспокойно, не смотрит каждые десять минут на часы.
Стоило самолёту выпустить шасси, как половина пассажиров вскочила с мест, люди начали доставать свои вещи, толкаясь и пихаясь. Открылась дверь – толпа повалила. Сидеть остался только он – Оливер Мюллер. Он никогда не ходил и точно не знал, по какой причине. То ли это было с его рождения, то ли какая – то серьёзная травма в раннем детстве. Собственно всё оно прошло в борьбе за ноги. Оливер лежал месяцами в больницах, посещал бесконечные процедуры, зная, что это не поможет. Родители тоже знали. Только бабушка Оливера продолжала бесплодные потуги, не понятно чем руководствуясь.
Ему прикатили коляску. Он подтянулся на руках и ловким движением оказался в своём транспорте.
Вот он здесь! Его обдало жарким ветром и восточным запахом, запахом Востока. Коляска проезжала первые метры Израильской земли, Святой земли.
Пройдя все проверки, Оливер оказался у выхода. Здесь толпились встречающие. Оливер искал глазами человека, которого не разу в жизни не видел. Доктор бежал навстречу. Мужчина, лет тридцати пяти, в очках со старомодной оправой, чуть лысыватый, но улыбчивый.
- Добрый день, вы, Оливер Мюллер? – извиняющее спросил доктор.
- Да.
- Я доктор Штейн, работаю в поликлинике Тель – Авива. Хорошо, что ваш врач связался со мной – учились на одном курсе когда – то.
- Вы едете со мной в Иерусалим? – удивлённо посмотрел Оливер.
- Конечно, я буду сопровождать и показывать вам город – гордо сказал доктор.
Оливер не ожидал, что кто – то поедет с ним в Иерусалим и предпологал, что функция доктора Штейна заключается в том, чтобы встретить и проводить на поезд или автобус.

- Я эмигрировал в середине 70 – х, так как был уверен, что должен жить на своей земле.
- И не разу не пожалели?
Доктор задумался на секунду:
- Ннет… - подумал ещё немного – нет, не пожалел. Да, часто складывается впечатление, что мы живём на пороховой бочке, что все точат по ночам кинжалы, мечтая о нашей смерти, но это не совсем так.
Сухие пейзажи удивляли Оливера, как и всё в «Библейском Израиле».
- Подъезжаем – толкал доктор Оливера за плечо – Оливер! Проснитесь!
Сквозь щели заспанных глаз проникал яркий свет. Оливер открыл глаза, несколько секунд соображая что к чему и вдруг перед ним предстала неописуемая картина – тот самый Иерусалим, величественный, древний, давно манящий его город, город трёх религий, город Страстей Христа…
- Извините Оливер, я забыл спросить – вы – еврей?
- Немец – коротко ответил он.
- Понятно – под нос пробурчал доктор.
На Масличной горе с утра было полно народа. Все они жадно фотографировали вид Старого города, хотя у всех получалось примерно одно и тоже. Оттуда направились в Гефсиманский сад. Оливер был поражен атмосферой Иерусалима. Под бешено передвигаюшимися туристами стоял город - стоик, светлый и святой. Понял Оливер насколько мало значит суета эта и как велико благородство отречения от неё. Как мало знал он раньше, вертясь в коляске на улицах Берлина, как капошился, как сокрушался, когда какой – нибудь мальчишка тыкал в него пальцем или когда его демонстративно не замечали. «Эй! На коляске. В сторону! На коляске, НА КОЛЯСКЕ!!!» Не такой, странный, неприкасаемый, ущербный, «на коляске». Но они такие же. Нет не хуже и, наверное, не лучше. Да и нельзя измерить человека цифрой, над ним она не властна.
Да, в Германии всё делается для того, чтобы инвалиды чувствовали себя равными с полноценными людьми, но где это равенство. Равенство вот здесь, в Святом городе, где каждый равен. Перед кем? Перед Богом. Не важно иудаист, мусульманин или христианин посетил Иерусалим – он равен перед Богом.
- Это – Золотые врата или врата Милосердия, - говорила экскурсовод – по преданию через них должен пройти мессия.
Ворота были замурованы турками примерно в 16 веке.
Да, наивно полагать, что мессия не пройдёт через ворота только по причине их замурованности.
Оливер был уверен, что мессия придёт. Сколько антихристов за последнее столетие видел мир! Значит скоро, скоро появиться Мессия.
А может Оливер? Он есть тот самый пророк, который изменит мир?! Может быть ему выпало создать на земле то самое равенство?
К счастью у Оливера хватило душевных сил отогнать сверх самонадеянные мысли. Нет. Он равен.
Всё прошлое казалось теперь пустым и неинтересным. Специальность программирование, которую он так долго осваивал воспринималась сейчас как нечто искусственное, синтетическое, ненастоящее, а значит неприятное.
По приезду домой Оливер повесил на стене изображение Старого города на восчённой бумаге с цитатами из Псалтыря( Книги царя Давида). Поступил на философский факультет, нашёл подружку, которая его любила ( и крепко стояла на двух ногах) – в общем устроился.
Где – то далеко чувствовал Оливер, что однажды может разочароваться и в этом, как разочаровался тогда, в Иерусалиме, но… свет, свет, наполняющий душу его есть, и место зарождения его - Иерусалим.




Еврейка

Вот эти белые стены! Вот они, жившие в её сердце, питавшие и дававшие силы. Вот та суть, вот жизнь народа!
Лицо Цвики ожило, она подняла усталые брови.
В родной сухой пустынной Бер – Шеве девушка родилась. В сухости и песках она знала, что эта земля – лучшая. Говорили, что её отец поднимал « чернильный» флаг над Эйлатом. Она никогда не видела его. Мать в редкие периоды благодушия рассказывала ей о нём лишь то, что он был патриотом, что приехал в Израиль ещё до объявлением его государством, чтобы отстраивать страну, создавать, поднимать еврейскую жизнь. Мать вроде бы танцевала в европейских кабаре гуляя, ходя на право и лево, и, в общем на 360 градусов. Но это были слухи. Сколько Цвика помнила – она никогда не видела мать без платка и с открытыми плечами.
Неполная семья в Израиле – большая редкость, но Цвика никогда не стеснялась своей « уникальности», ибо от « неполности» жизнь её не была хуже.
Она училась в школе с религиозным уклоном и отлично знала Танах, Талмуд и многие религиозные нюансы. В учёбе и поклонение Богу девушка находила своё тихое счастье.
Ей исполнилось четырнадцать. Она уже год как считалась совершеннолетней, хотя в жизни её ничего не изменилось. Только иногда она просыпалась по ночам, и глубоко дышала, будто ей не хватает воздуха и не понятно от чего вдруг слёзы наворачивались, но не лились, а с адским трудом вытекали из глазницы, отдавая в виски ломатой и болью. Цвика не понимала отчего так трудно становиться дышать, но у неё было ощущение, что чего – то нет, что – то существуеть в мире, чего у неё нет. Чего? Она не знала и, наверное, не могла понять силой слабого человеческого разума. Девичьи чувства говорили, что кроме Бога есть в бытие ещё нечто прекрасное, что достойно поклонения и почитания.
Тук –тук, пауза… тук – тук – это стучит её сердце. Месяц назад ей исполнилось девятнадцать. Девятнадцать лет, а она не разу не была в святая святых – городе Иерусалиме. Для еврейки, живущей в Израиле это удивительно, может даже немного зазорно. Как так? Всё будет хорошо, потому, что на завтра у неё билет на автобус, идущий в Иерусалим. Она увидет великий град, с его могучей силой, «город мира» мира не видевший почти…
Мысль, как молния мелькнула в голове Цвике, как вспышка пронзила сердце и растворивалась в небытие, оставив на душе тонкий след. Мысль как медуза – у некоторых от её «укуса» остаются болезненные волдыри, у других возникает лишь небольшое и непродолжитальное покраснение.
Цвика буквально растворилась. Растворилась в Иерусалиме или себе или ещё чём – то. Всё казалось ей велико и прекрасно. Каждый человек, воспринимался как пророк, а каждый камень, как «камень мироздания». В таком сладостном забвении прохордила Цвика около часа. Затем картина стала не только прояснятся, но и сильно меняться. Пелена слетела с глаз и Иерусалим предстал перед ней хоть исвященным, но также как и любой город бытовым и материальным.
Со странными смешанными ощущениями проходила она целый день, молилась у столько раз виденной на фотографиях Стене, что нисколько уже не обомлела от восторга. Это город её народа…святыня…. Усталость и боль в ногах… просите мира иерусли…
Девушка с длинным римским носиком и смуглой кожей села на длинный каменный выступ, идущий вдоль Старого города. Скоро должен был прийти автобус. На остановке толпились туристы. Должно быть жителям Иерусалима давно надоели суетящиеся и глупые гои, но они скорее не обращали на них внимания, воспринимая их лишь фоном современного Ерушалаима.
Девушка чуть грустно опустив голову сидела. Подняв глаза она увидела молодого человека, зацепившегося за неё взглядом, смотрящего прямо и внешне без улыбки, хотя улыбка угадывалась в его глазах. Он теребил красную кепку, то снимая, то одевая, вытирая со лба пот и капошился пальцами в сальных, не очень длинных, но спутанных волосах. И вдруг с невероятной силой её прострелило. Прямо в сердце ей попало невообразимой силой чувство. ТО, от которого просыпалась она по ночам горько плача, та красота, которая точно есть в мире, сила, приближаюшая к Богу и питаюшая человека на пути его – любовь. И снова на душе выступили слёзы, как в бесконечные ночи, но это были слёзы неземной радости и неземного счастья. Кинуться бы ему на шею, сказать как я люблю его, что мне ничего, ничего больше ненадо и оставить себя, прийдя к нему, обретя и оплот, и смысл и новую жизнь.
Подошёл экскурвионный автобус. Медленно загружались в него люди. Последним вошёл он. Она не поднимала больше крупных глаз, чувтвуя его нежный взгляд. Может он знает?! Может быть…
Прошло около двадцати минут с тех пор, как полицейский громко крича проводил автобус долгим взглядом. Это Иерусалим, здесь нельзя по - другому.
Она сидела. Подняла глаза, из которых отчаянно не хотели литься слёзы. Вот! Вот чего она хотела, ждала, то, что чувствовала всегда так остро и натянуто. Любовь. Она есть. Будет. Кроме Бога есть ещё любовь. Именно её послал нам Господь в утешение.


Пески

Песок застилал всё. Он мирно лежал, и среди жёлтого океана были только две точки. Двое парней, непонятно что забывших здесь. Они несли за спинами какие – то торбы, несли с явным трудом.
- Долго ещё?.
- Не знаю, Мехмет.
- У нас мало воды Абдула, ты понимаешь, что на обратный путь может и не хватит?
Абдулла повернулся и с укорительным презрением посмотрел на товарища.
- А ты уверен, что будет обратный путь?
Мехмет до этого и не предполагал, что такой вариант возможен, что не будет обратного пути… Он вообще не задумывался, когда пошёл на это дело. В родной Газе таких как он почитают за героев – их восхваляют, за них молятся.
Вдали показалось какое – то сооружение.
- Вон оно – тыкнул пальцем Абдула – теперь надо действовать максимально осторожно.
Он начал аккуратно развязывать торбу, вынимая плоские железные коробки.
- Самодельные? – спросил Мехмет
- Нет, поставка, качественные.
Мехмет повернулся – в той стороне должно быть Египет, а эти сооружения, ясно, - вышки Израиля, там граница.
- Берёшь одну мину и как можно ближе пробираешься, но внимательно – настороженно говорил Абдула.
Только перед тем как положить мину в вырытую яму задумался Мехмет о причине, которая повела его на этот подвиг. В самом деле, зачем? Что заставило его пойти?
Мехмет установил три мины, Абдула наверное больше. Скоро, скоро. Ещё пара и они героями, торжественно вернуться.
Раздался свист! Мехмет не сразу сообразил, что тупая боль в ноге следствие свиста. Испуг окатил его. Где Абдулла? Удалявшаяся фигура и был Абдулла. Он бежал, собрав все силы молодого тела, думая « не сейчас, не надо, бежать!!!»
Мехмет трудом поднялся. Кровь текла мелкой темноватой струйкой. Зачем пошёл он на это? Что ему?.. И вообще, никогда, никогда не задумывался он об этом, о жизни. Что столько лет делал он, чем жил, зачем? Никогда раньше не думал. Почему?
Бежал. Задыхался. Полуволочил раненную ногу. Всё представалось перед ним давним и довольно глупым. Как будет здорово если он вырвется, если он доберётся. Он поймёт, подумает, найдёт то, о чём никогда не задумывался и сможет жить!
Второй свист оборвал эти обрывочные полумысли.



Царь ха-мелех

В Кфарт – Мисре всегда тихо. Давид возвращается домой около трёх. Ест, затем поднимается к себе в комнату и включает компьютер. Иногда играет в шутеры, иногда ищет программы для апгрейда windows или своего IPODа. Учиться Давид хорошо, хочет идти на программиста. Почему? Нравится. Давид всегда спокоен и молчалив. Он не любит постоянной болтовни и только она может вывести его из себя, но это тоже большая редкость. Примерно в одно время с Давидом домой приходит его маленький брат – полная противоположенность Давиду – бойкий, если не бешено активный мальчик, кричащий, носящийся по дому… Давид любит брата. Любит Давид и свою мать, приходящую около пяти. В последнее время она на него обижается, так как он стал много грубить, но это возраст – Давиду скоро пятнадцать. В семь приходит отец, в которого своей бойкостью пошёл брат Давида. Он упрекает Давида за его однобокость и незанятость, но ничего не предлагает. Он сутками трудится на предприятии – обеспечивает его всей необходимой техникой.
Фрида считается самой красивой девушкой в школе. На откровенно – дерзкие взгляды она не особо обращает внимания, наверное по своей « стервозности». Единственный парень с которым Фрида общается больше трёх минут в день это Давид. Первая с ним здоровается, разговаривает, шутит. В его IPODe немного фотографий – около тридцати и почти на всех она обнимает Давида, строет рожицы – он смущённо улыбается. Он одназначно ей нравится, потому что тихий, потому что не дерзок – дерзость это уже грубость, а какая девушка приемлет грубость? Но нет, Давид не видет в этом ничего, не идёт навстречу. Всё – таки он ещё мальчик, мирный и спокойный. Фрида подруга Давида, но именно за границей, за границей «любовь – дружба»
Он – царь, как и его тёзка. Давид – будущее своей страны, своего народа.
« Ха – Мелех» - царь на иврите. Что в нём от царя? Человечность.













Путевые заметки








30.05.10.
Пишу из дома в городе Бейт –Шеан. Живу у родственников моей бабушки. Всё здорово. Типичный южный запах. Мой отец называет его «запахом гнилых фиников». Я счастлив. Это будет интересное путешествие.
31.05.10.
Ездили на Сахны – это в четырёх минутах езды от Бейт – Шеана. Там веливолепно – минеральная родниковая вода, светлая и чистая, берег обрамлён белым камнем, по берегам растут тропические деревья. Красота. Это истинно райские кущи.

Возможно я немного ошибался, называя Израиль истинно райским местом, так как здесь всегда полная мобилизация, всегда готовы люди к войне, к бойне, к столкновениям. По радио передали, что в результате каких – то зачисток в секторе Газа убили израильского паренька. Ему было восемнадцать, звали Ушши по – моему. Вот такой вот рай с военной угрозой…

1.06.10
Ходили на экскурсию на Тикот – древний византийский город.
Было очень жарко, но я запасшись терпением ходил по раскопкам. Сложилось ощущение, что византийцы только мылись, боролись и посещали публичные дома. С трудом ощущается связь с историей. Но это было. И это радует. Я рад всему.
5.06.10.
Сегодня ездил на экскурсию по Галилеи. Автобус напоминал клуб ветеранов – в основном люди пожилые. Ехали мимо Хайфы, её нефтеперерабатывающего завода. Первая остановка – Бахайские сады. На входе стоял охранник, следя, чтобы у всех коленки и плечи были закрыты. Я спустил пониже шорты и проскачил, но меня изрядно вывело из себя это МРАКОБЕСИЕ – если уж создавать религию в середине 19 того века, то уж точно надо избавлять её от предрассудков. Со мной в автобусе сидел старик с всклокоченными бровями. Наверное хороши человек, потому что не чесал бешено языком. Жалко немного его – он грустил, но для этого есть повод. Возможно о старости и конце жизни. Но жизнь и конец достойны. Такие как я продолжают дело ЖИЗНИ.
9.06.10
Сегодня спутешествовал в Иерусалим. Этот древнейший и благой город находится всего в двух часах езды от Назарета. Город встретил своей белизной и светом. Первая остановка была на Масличной горе. Там было ужасно много народа, но люди с восторгом фотографировали, рвались вперёд, стремясь сделать лучший кадр, хотя получалось у всех почти одно и тоже, а качество фотографии зависили от качества фотоаппарата. Среди суетливой толпы я заметил человека на коляске. Он умиротворённо смотрел на Старый город. ОН проникся Иерусалимским светом, Иерусалимской силой, которая даёт волю к светлой жизни. Я рад за него, что многие имеют, имеют право на возрождение и пользуются им. Захватывающая атмосфера улиц еврейского и мусульманских кварталов, чарующая тайна «города мира».
Глубоко в душу запала мне самая главная христианская святыня – Храм Гроба Господня. Много людей и все преображаются и счастливы этим и в нём – то святы. Наверное, что прибыли сюда, побывали здесь, сделали великое почётнейшее дело, совершили паломничество.
НА обратном пути, когда мы уже ждали автобус я неожданно увидел красивую еврейку – верующая, в тёмном платке, с длинным носиком и огромными светлыми глазами. Я долго, пристально смотрел неё, радуясь и умиляясь. Она только бросила на меня быстрый взгляд и опустив его не поднимала больше глаз. Она мне очень понравилась. Я рад, что съездил. Это лучшее время в моей жизни.
12.06.10
Тихо живу. В Израиле тоже спокойно, только опять по радио передавали, что на границе заметили каких-то парней, минирующих границу и одного застрелили. Как говорили первый выстрел попал ему в ногу и он почти убежал, но его настигла вторая пуля. Странная борьба. Не за что. Без смысла.
15.06.10.
Израильтяне – хорошие и милые люди. У них есть особенность – если какая – нибудь вещь ломается, то они не задумываясь выкидывают её. А вообще они разные. Такие как везде, во всём мире. Нет большой разницы.
Давид – отличный парень, правда иногда кажется, что он слишком поверхосный, хотя это убеждение сразу пропадает после того, как он начинает говорить. Говорить он начинает, если его на это расшатать, причём в любой теме он имеет и знание, и определённый опыт. Я при всех изысканиях не смог заглянуть в его души, да что уж!!!
18.06.10
Подходит к концу… Было интересно… Лучшее время… Не знаю, да и нельзя почти передать всех мыслей, хитроумно закодировать, записать, воспроизвести на бумаге. И они исчезают, и они растворяются в небытие, но жизнью мы, хоть и на короткое время, но утверждаем бытие, которое, к слову, и не может быть без конечности.



Игорь Эр. Июль 2010.