КОРПОРАТИВНАЯ ПАЛАТА

Как-то случилось мне приболеть. Не очень сильно, но заболевание было не из приятных. Болело что-то внутри. Само по себе заболевание меня не очень беспокоило, но раздражало происходящее от него неудобство: уж очень часто приходилось посещать туалет. Поскольку туалеты на наших улицах встречаются не часто, то я был ограничен в своих передвижениях по городу. В больницу обращаться тоже не хотелось – знаю я этих врачей: чуть что, сразу в инфекционное отделение на две недели, а то и больше. Но принимать какие-то меры было просто необходимо.
Хорошо, что у меня есть добрый друг – врач. Вечером звоню ему домой и прошу профессионального совета. Василий Иванович (так зовут моего товарища) дотошно выпытывает у меня симптомы заболевания, делит их на мой возраст, умножает на количество принимаемой мной в сутки сорокаградусной жидкости, извлекает из итога корень, растущий на грядке и употребляемый мной в немытом виде, и выдаёт результат: «Надо ложиться пока не поздно!» Мои искренние обязательства немедленно исправиться и начать здоровый образ жизни не принимаются им во внимание.
- Ложиться сегодня же! Я заныл, как мой капризный сынок: сегодня уже поздно, там уже и врачей нету, давай лучше с утра. Тяжело вздохнув, Василий Иванович согласился. Всё-таки хороший он человек, хоть и доктор. Наутро умывшись и чисто выбрившись, с зубной щёткой в кармане еду в знакомую больницу. Василий Иванович встречает меня в приёмном покое. Внимательно рассматривает меня сквозь абсолютно чистые линзы своих элегантных докторских очков, как будто видит впервые, и ведёт в ординаторскую.
На продавленном диване и в разномастных креслах сидят несколько женщин в белых халатах. За столом, спиной к окну, сидит мужчина. Тоже в белом халате и в белом чепчике.
- Наверно лысину прикрывает, – подумал я. Ни к кому конкретно не обращаясь, я произнёс: «Здравствуйте!» На моё жалкое приветствие никто не откликнулся. Василий Иванович усадил меня на шаткий стул, стоявший у двери, и принялся заполнять какие-то бумажки. Задав мне несколько вопросов, касающихся места проживания и возраста, он подал бумажки мужчине в чепчике. Тот, не читая, расписался на них несколько раз и вернул моему другу: «В нашу палату!» Мы вышли в коридор…
На третьем этаже больницы Василь Иванович толкнул дверь, на которой было написано: «Вход только для медперсонала!» За дверью оказалась обычная больничная палата на четыре койки. На одной койке лежал тучный мужчина лет сорока и делал руками движения. похожие на физические упражнения. Наше появление никак не повлияло на его поведение. На другой койке лежал молодой черноволосый парень, заросший трёхдневной щетиной.
- Ура! В нашем полку прибыло! – весело произнёс он и резко поменял лежачее положение на сидячее. Василий Иванович велел мне занимать любую из двух коек и ждать его прихода. Не успел я устроиться на новом месте, как в палату вошла, нет, не вошла, а вплыла женщина в мини халатике, оставлявшем обнаженными значительно выше колен очень привлекательные ножки.
- Новенький, идите за мной! – Выдала она фразу, голосом присущим больше базарной торговке, чем прелестной даме. Пристроившись за ней в кильватер, я проследовал к двери с надписью «Лаборатория». Здесь со мной проделали несколько неприятных процедур по изъятию из моего организма, необходимого для лабораторных исследований материла, и отправили обратно в палату.
Коллеги по палате изъявили желание познакомиться со мной поближе. Я охотно представился полным титулом, доставшемся мне от собственных родителей, и получил в ответ ещё более полный титул молодого, три дня небритого парня и короткое: «Владислав Валерьянович – невропатолог», - от тучного мужчины. Не успел я принять горизонтальную позу на казённой кровати, как в палату вошла, неся в руках металлическую стойку, рыженькая девушка с милой улыбкой на курносом лице.
- Укладывайтесь поудобней, сейчас поставлю вам капельницу. Она выпорхнула из палаты и через минуту вернулась с двумя большими флаконами и системой для капельного вливания лекарственных препаратов. Я не любитель уколов, любых, а тем более внутривенных. Но внутривенный укол, сделанный этой милой медсестрой, я принял почти с вожделением. Мило улыбнувшись, как впоследствии оказалось, это было её естественное выражение лица, рыженькая медсестра велела мне не спать, а коллегам по палате велела за мной присматривать. Так начался процесс моего лечения, ещё неизвестно от какого заболевания.
После завтрака, которого у меня не было, мои коллеги завели неторопливый разговор на совершенно непонятные мне темы. Впрочем, иногда в их речах проскакивали знакомые слова: «заболевание, показания к применению, оперативное вмешательство», но чаще звучали столь замысловатые выражения и названия непонятно чего, что я, сразу же, стал с глубоким уважением относиться к людям самой гуманной профессии. Мне, правда, стало немного обидно за моего друга Василия Ивановича, который, в разговорах со мной, никогда не применял таких мудрых красивых слов.
Проснулся я от лёгких шлепков ладошками по моим щекам. Я открыл глаза и увидел мило улыбающуюся рыженькую медсестру.
-Я же просила вас не засыпать, – с лёгким укором произнесла она, не переставая улыбаться.
- Я больше не буду.
- Да уж постарайтесь, – сказала милая улыбка и начала переставлять флаконы на штативе. Рыжее видение легко выпорхнуло из палаты, оставив после себя чуть ощутимый запах духов. Чтобы снова не уснуть, я начал прислушиваться к умной беседе моих коллег по палате.
- Не скажите, коллега, – сочным баритоном глаголил невропатолог, – в таких случаях я предпочитаю назначать Ж – ватон три дегидролактоновой кислоты. Замечательно, строго избирательно воздействует на нервные окончания, подвергшиеся травматическому воздействию.
- Сразу видно, что вы поборник старой школы, – ответил ему задорный голос, три дня небритого, молодца, – я поборник новой школы и в таких случаях предпочитаю использовать гидроксипропил метилцеллюлозы. Наш профессор рекомендовал его всегда, когда необходим длительный восстановительный процесс. Он легко метаболизируется и экстенсивно выводится из организма естественным путём.
- Мужики, а как мне сейчас естественным путём вывести из своего организма лишнюю жидкость, – вмешался я в умный разговор сотоварищей по палате.
- Нет ничего проще, – подхватился со своей койки молодой сотоварищ. Он достал из-под своей кровати медицинскую утку и ловко сунул её мне под простынь, которой я был укрыт. Спустя минуту, он столь же ловко достал посудину из-под простыни, опорожнил её в раковину умывальника, сполоснул под краном и сунул под мою кровать.
- А как вы относитесь к применению дипропината преднизондипропилена при острых абсцессных проявлениях?
- Пожалуй, это неплохой препарат в подобных случаях. Во всяком случае, не даёт острых побочных эффектов…
Рыжая улыбка широко распахнула дверь палаты и направилась прямо к моей койке.
- Как самочувствие?
- Не плохо, но хочется немного погулять – у меня все мышцы задубели.
- Вот и хорошо, можете встать и погулять по палате. В коридор не выходите. Доктор увидит – ругаться будет.
- Кстати о докторе, – подумал я, – а где же мой Василий Иванович? Рыжее создание, сверкнув в дверях своей обворожительной улыбкой, исчезло из палаты. Два моих соседа прекратили свои научные беседы и задумчиво уставились в окно, выходящее в запущенный больничный садик. Я присоединился к ним. В зарослях разномастных кустарников и давно не знавших ножниц садовника фруктовых деревьев, едва просматривалась асфальтовая дорожка, вдоль которой стояли несколько поломанных скамеек. На одной из них сидела пожилая женщина в синем больничном халате и скармливала стайке воробьёв корочки чёрного хлеба. Тихо скрипнула дверь: – «Мужчины, на обед». Дверь захлопнулась. Услышав эти слова, я внезапно вспомнил, что сегодня ещё ни разу не завтракал. У меня моментально появился отличный, некрасиво говорить, зверский, аппетит и я, вслед за товарищами по палате направился в столовую.
Меню моего обеда было настолько жалким, что я украдкой обронил скупую мужскую слезу. Нельзя же назвать нормальной едой для мужчины, коим я себя считаю, жиденькую полупрозрачную похлёбку, состоящую из перетёртой картошки и щепотки какой-то крупы. На второе в мою тарелку легла ложка картофельной жижи, которая именовалась пюре, и паровая овощная котлета. Всё это было без вкуса и запаха.
После обеда спешу к телефону–автомату, расположенному в парадном холле больницы. Звоню своему другу Фёдору. Он белорус, неизвестно каким образом попавший на Дальний Восток. Сам-то он, наверно, знал об этом, но мне не рассказывал. Он знаток и почитатель белорусской кухни и не только. Мы живём по соседству – не больше километра дом от дома. Я иногда, то есть, довольно часто захожу к нему, а он заходит ко мне довольно редко, то есть, когда моей жены нет дома. Она почему-то не очень любит белорусов.
-Фёдор, – кричу в трубку телефона, – тут такая история, я попал в больницу (называю ему номер больницы), а меня тут хотят заморить голодом.
- С чем меня положили? Да небольшое расстройство желудка.
- Почему к тебе сразу не обратился? Да как-то не подумал сразу. Долго, покраснев от стыда, слушаю упрёки друга.
- Жди меня вечером после работы в холле больницы, – заканчивает он свою назидательную речь и отключается. Медленно бреду по лестнице на третий этаж, в свою палату.
- Кальциевая соль глюконовой кислоты фосфорного обмена замечательное, почти народное средство во многих случаях первичного проявлении…, – слышу я голос невропатолога, входя в палату.
- Вас доктор искал, велел зайти в ординаторскою, – сообщает мне три дня небритый сосед.
В ординаторской один Василий Иванович.
- Анализы твои неплохие, подержим тебя недельку на диетическом питании, подкормим витаминами и пойдёшь на работу. Кстати, как у тебя катер, на ходу?
- А куда бы ему деться? Заправляйся и езжай, куда твоей душе угодно. Я-то знал, что душе Василия Ивановича угодно съездить порыбачить на Тунгуску.
- Ну ладно, подлечишься – поговорим. А теперь иди в палату отдыхай.
К моему удивлению, в палате было совершено тихо, если не считать лёгкого похрапывания невропатолога. Его коллега спал беззвучно. Я тут же последовал их примеру. Говорят дневной сон, да ещё на пустой желудок, навевает дурные сны. И действительно, не успел я как следует заснуть, как откуда-то потянуло запахом жареной курицы. Я в этом абсолютно уверен, потому что никакой другой запах не раздражает так мои органы пищеварения, как запах жареной курицы. Из моего рта потянулась тонкая струйка слюны, и я с головой укрылся жидким больничным одеялом.
Где-то, в подкорке моего головного мозга, сохранилась информация о скорой встрече с моим другом Фёдором. Иначе никакими другими научными объяснениями невозможно оправдать моё внезапное пробуждение. Я подхватился на своей больничной койке, словно услышал короткое, армейское: «Боевая тревога!» Косые лучи заходящего солнца ярко, как экран кинозала, освещали боковую стену палаты, проецируя на неё переплёт оконной рамы. Соседние койки были пустыми, а на моих наручных часах было без четверти девятнадцать…
Спустя минуту я, через распахнутую парадную дверь, выходил из больницы. Несколько садовых скамеек в скверике у парадного входа в больницу были заняты больными и посетителями, пришедшими к ним на свидания. Прямо у парадной двери, подпирая спиной массивную колонну, стоял мой друг Фёдор.
- Я тут уже минут десять жду, – сказал он сердитым голосом.
- Да я тут немного задремал, – честно признался я.
- Я так и подумал. Где здесь можно пристроиться? Картина кормления воробьёв женщиной в больничном халате мелькнула в моей памяти, и я повёл Фёдора вокруг больницы. Вот поломанная скамейка, на которой сидела женщина и кормила воробьёв. Вокруг ни души. Усаживаемся на скамейку, ведём неторопливую беседу. Минут через двадцать мой друг засобирался домой – дела. Я проводил его до ворот больницы и с тяжелой сумкой направился в свою палату.
Мои коллеги были на месте. Разговор между ними был ленивым и скорее являлся средством времяпрепровождения, чем познавательной беседой.
- Мужики, а что у нас сегодня на ужин? – обратился я к ним с вопросом.
- С нашими заболеваниями только стол номер девять, – грустно ответил невропатолог.
- Или то, что из дому принесли, – дополнил его слова, успевший побриться молодой коллега.
- Вот с этим я вполне согласен – бодро заявил я, пытаясь затолкать увесистую сумку в тумбочку.
- Вас тоже навестили родственники? – поинтересовался молодой сосед.
- Да, товарищ один навестил. Лекарства принёс.
- Что за лекарство? – оживился невропатолог.
- С2 Н5 ОН или спиртиус виниус, самодельного производства, настоянный на сухофруктах из лучших садов Белоруссии.
- Что вы!? Это же для нас чистейший яд! – Голос невропатолога дрожал от возмущения.
- Как знаете, а по мне так лучшего лекарства и не нужно.
- А почему бы и не попробовать? – поддержал меня молодой сосед.
После жидкого, похожего на обед ужина, решили попробовать гостинцы моего друга. Сало толщиной в ладонь и мягкое, как сливочное масло, вместе с домашними драниками пришлись по вкусу всем обитателям палаты. Отведать настоянный на сухофруктах самогон мои товарищи по палате побаивались. Самогон был в литровой банке и выглядел, как настоящий компот – светло-коричневая жидкость и на дне банки сухофрукты. Но соблазн отведать загадочный напиток победил сомнения, и мои товарищи по палате отважились на героический поступок.
Я бережно налил по половине стакана самогона, и мы взяли стаканы в руки. В этот момент в палату вошел Василий Иванович: «Ужинаете?»
- Да вот гостинцы принесли.
- Сало вам нельзя, ни в коем случае! А компот, понемногу, можно. Василий Иванович вышел из палаты.
- Ну вот, видите, компот можно пить, – обратился я к товарищам.
Назавтра я снова позвонил Фёдору: «Тут такое дело, компот не распробовали».
- Добро, завтра ещё привезу.
- И кусочек сала прихвати, мы его тоже не распробовали.

Апрель 2010Г.