Эскиз к ничему

Конечно, нельзя было сказать, что б уж вовсе не осознавалось, что нужно всё-таки, когда-нибудь побывать на природе, в её первозданном виде, желательно одному, вне всякого рода пикников с шашлыками и спиртным, после которых, на утро, уже в городской квартире, болит голова, тянет в желудке, ноет спина, протянутая «лирическим лежанием на зелёной травке», не говоря уже про позеленевшую одежду, отстираться которой едва-ли суждено, даже после прохождения всех кругов ада, неуспевающей справляться с гигантским количеством заказов, городской химчистки.
Но обстоятельства складывались так, что не замечать их мог разве только сумасшедший, или совершенно безответственный человек, причисление к которым оказалось нелепостью, после того, как однажды, довольно поздним вечером, действительно оказавшись в некой сельской местности, среди коровьих «лепёшек», редкой травки, и относительно чистого воздуха, ощутилась вдруг дикость всего окружающего, и неприспособленность к нему изнеженного воображения, превращаясь, затем, в радость земного существования от того, что на случайно найденной сельской автобусной остановке, появился идущий в город последний автобус, водитель которого дымил мерзкой сигаретой, и издевательски улыбался…
Таким образом, жизнь, полная незначительных событий, пополнилась ещё одним незначительным событием, пересказ которого может вызвать, в лучшем случае, смех скучающей аудитории, и то, при условии, что аудитория хорошо знает рассказчика, считает его своим, и всячески поддерживает его, видя как он тяготится впечатлением, произведённым, в первую очередь, на самого себя.
Таким образом, всякая история, которая была бы прежде пропитана светлой моралью, или, как минимум, задорной ядовитостью, нынче стала навевать только лишь безрадостность земного существования, которой чужда разве только птица небесная, чьё жизнелюбие подвергается сомнению равнодушно следящего за ней человека, искушающего своим равнодушием к жизни самого Господа Бога.






Разоблачение с подитоживанием

Наличие в жизни простодушия, и монополия на него одной лишь молодости, обладать которой не возможно вечно, разве что чувствовать её в душе, искусственно бодрясь, - угнетало.
А жизненный опыт, книжная масса, и природная рассудочность подсказывали, что век простодушного человека короток, и жизнь его, в большинстве своём, насыщена далеко не всегда тем самым, перед чем преклоняешься, проклиная свою долгую серую жизнь, лишенную какого-либо интереса.
И дерзкая мысль – совместить простодушные стремления с довлеющим обыкновением, - всего лишь, дерзкая мысль, охватывающая порой всё существо после того, как, скажем, хорошо выспался, или хорошо поел, или хорошо выпил, и после чего воплощение всякого начинания не кажется уже столь невозможным… Однако, уже упомянутые выше жизненный опыт, книжная масса, и природная рассудочность, цепко держат порывистую душу, которая, будучи освежённой мгновенным впечатлением, впрочем, не очень то и стремиться вырваться из удерживающих объятий обыкновения, находя своё существование, на сегодняшний день, вполне комфортным, и тогда, как это не парадоксально –
«…вновь с простодушным, но, всё-таки, вздохом,
Отметишь, что всё ведь не так уж и плохо!»


«Записка сумашедшего»

Будь я повдохновеннее, менее сомневающимся, более задыхающимся от разрывающей душу стихии мыслей и чувств, я бы, как это не глупо звучит, стал бы упрекать утреннее солнце за развенчание и обессмысливание прелестных слов, найденных прошедшим вечером, красивых поступков, намеченных к свершению в самом ближайшем будущем, и прекрасных грёз о прекрасных плодах прекрасных результатов предстоящих красивых поступков.
Будь я поупрямее, понапористее, обладай я фантастически несгибаемой волей и железным характером, я бы, даже обратив внимание на «бессердечность» утреннего солнца, умудрился бы всё-таки «протащить» все свои ночные чаянья сквозь самые очевидные доводы - препятствия светлого утра, и возгордившись своими волевыми качествами, я бы самого себя провозгласил бы образчиком силы приверженности и целеустремленности, переворачивая представление об отрезвляющем утреннем солнце, олицетворяющем собой здравый смысл.
Тряпка

«Красивых женщин много, а западающих в душу с первого взгляда – единицы!» - успокаивал один мой приятель другого моего приятеля, видя как другой мой приятель молча тяготится, после того, как его, без всякого повода, как говорится - «просто так», послали «на три буквы» две очаровательные девушки, проходящие по улице мимо моих приятелей, с отборным матом и задорным смехом.
«Вот так и помрешь, ничем себя не проявив!» - запечалился вдруг первый мой приятель, с горечью обнаруживая в другом моём приятеле, вместо своего «благодарного слушателя», «пустое место».

Неожиданность

Когда она сказала ему «подонок», он, будучи почти на голову ниже неё, от природы, несколько сутуловатым, и давно уже своим жалким видом вызывающим раздражение у старых знакомых, и сочувствие у малознакомых, так посмотрел на неё, что она, увидев в его взгляде, вместо ожидаемой унылой скорби, игривую веселость, увидев на его маленьком лице неожиданно широкую улыбку, и почувствовав вдруг силу его сокрушающего обаяния, смертельного для её привычной чёрствости, без которой она ноль, - сказала ему «ладно уже».

Ассоциации

Знаний, как в хорошую зиму снега, было настолько много, и настолько они, подобно хорошо укатанной лыжне, были глубокомысленны, что уже из любой, самой безвыходной ситуации, был виден выход, которого не мог заметить никто, будучи даже и вооруженным, как детскими санками для взрослой лыжни, кое-какими знаниями.
Захватывающая перспектива перевернуть мир, словно бодрящий морозец, веселил горячее сердце, наполненное искренним желанием остаться в скромной тени, даже после того, как могучие знания будут представлены не знающим ничего подобного.
Необозримые дали, как с наивысшей точки лыжного трамплина, открылись дерзкому взгляду, и душа, будто тело ушедшего в небеса лыжника, настолько прониклась взятой высотой, что так и осталась высокой, не решаясь снизиться, чтоб поделиться своими знаниями с незнающими ничего подобного, побоявшись оказаться непонятой и разочарованной в себе, словно неудачно приземлившийся лыжник, показавший, к тому же, средний результат.
«Джульетта и духи»

Когда мне в общих чертах её описали, моя фантазия, как обычно, заработала, и я своевольно стал класть свои краски на предоставленный мне сухой набросок, который и должен был мне подсказать, что она – именно та самая, которую нужно встретить по просьбе неважно кого, для того, чтобы… впрочем, неважно для чего, просто нужно встретить, и всё!
Её мне описали маленьким тщедушным человеком со сморщенным лицом, в стареньком пальтишке, и я без всяких усилий представил себе несчастное существо, каких немало на этом свете и потому уже неудивительных, в котором кроме несчастного вида ничего больше нет.
И, как моё воображение не старалось, ничего существенного к уже представленному не добавлялось, и оставив себя в покое, я запасся терпением, и стал ждать встречи с ней, в тайне, всё же надеясь, что мои впечатления от предстоящего увидеться вживую, подхлестнут мою истощённую мечтательность, и за её жалким видом, я разгляжу душу, звучащую диссонансом с её внешней убогостью, услышу речь, ошеломляющую вечную покорную молчаливость, увижу глаза, противоречащие её маленькому некрасивому лицу… а вот и она!... и что?!
«Закон сохранения энергии»

Когда поиски новых форм завели в тупик, тогда сам «тупик» стал претендовать на то, чтобы его и считали «новой формой», видя в этой идее оригинальный выход из безвыходного положения, в котором оказалось существо, после того, как возврат к старым формам показался блажью.
Во вне поисков хоть каких-либо форм, жизнь казалась неприемлемой, будучи не заполненной чем-то таким, что можно было бы назвать довольно туманным словом «творчество».

«Кавказ»

На самой вершине высокой горы, обыкновенным булыжником, лежал увесистый алмаз – недоступный и незамеченный как самородок, преломляя прямые солнечные лучи, своими отполированными самой природой гранями, усиленно превращая своё местонахождение в объект повышенного внимания, нуждаясь во внимании тех, кто, находясь много ниже, давно уж направил свои взоры к другим вершинам, может и не столь ослепительным, но достаточно зарекомендовавшим себя.