(Из цикла \"Таёжные рассказы)



Сели мы, значится, с Аграфеной-то Степановной за стол. А на ём, на столе-то – огурчики соленые, прям щас с кадушечки, грибочки аж трёх видов, сальцо копченое, строганинка, картошечка… А Аграфена-то Степановна вся из себя, ну прям как зимнее солнышко. Ну, так не молодка же. Я-то в аккурат на шесть годков её молодее. Ага. У нас-то в поселке две всего вдовушки.. Одну, Марфу-то, дед Игнатий в своё хозяйство привёл. Тепереча вот не знает чё и делать-то. Ну, поедом съедает, старая.


И токо Аграфена Степановна четверть-то с самогонкой в руки… Бум-бум-бум… ставень-то аж ходуном заходил. «Эко, не ко времени», - успел сообразить я и… проснулся. Слюну-то рукавом вышаркал, с печи, значится слез, туфайку накинул, ну чтоб, значит, кого не испугать, ну и дверь-то с крючка снял. Открыл, значится, и… обомлел. Едрёна мать! Дед Игнатий, не к ночи помянутый... В трясучке весь. Слышно аж как пальцы в пимах друг об дружку побрякивают. Ага. Я-то, понятное дело, вид изображаю, что не испужался, а сам-то про себя мыслю, что не к добру это явление, так сказать, деда Игнатия в мою хату. Ну, пустил его в избу-то. Не на пороге же с ним балакать. Токо вижу, что и в избе-то с ним много не набалакаешь. Ага. На лавку-то сел, а сам как чумной… ротом-то воздух ловит… ловит… Ну я-то понял… А чего ж не понять-то. Пить просит… Схватил я, значится, ковшик люминевый, литра, а то и полтора в ём, и в сенки. Там у меня бачок-то с бражкой стоит. Да мы её с дедом Игнатием и заводили-то. Ага.


Пришел он как-то на той неделе с утричка. Газетку принес. Ему, как пенсионеру, забесплатно раздают. «Смотри-ка, - говорит,- чё пишут-то». А сам ногтём тычет в газетку-то. Ну взял я. Посмотрел. Мать чесна! Рецепт бражки новый. Ага. Там, где анекдоты. Незнакомый рецепт-то. Ну решили мы спытать. Ангридьенты-то все есть. Ну, начали кумекать… Завели. Опять же, ежели по-совести сказать, то с рецепту-то мы взяли токо объём бачка. Ага. Остальное-то по старинке. Чё нас учить-то. Бачок-то в аккурат у меня погодился. Тютелька в тютельку по объёму. Ну, как в газетке. У меня-то их два одинаковых. В одном я припасы ружейные храню. Порох там, патроны… А другой-то, как раз, и без дела валялся. Вот мы его с дедом Игнатием и приспособили. Конфуз, правда, сурьезный вышел. Ага. Дед-то Игнатий со-слепу воду-то налил в бачок, где у меня всё ружейное… Бачки-то как близнецы ведь. Изматерился я раза два, да и разложил патроны-то для просушки…


А бражка-то чё… поспела бражка-то. Зачерпнул, я значит ковшичек-то. Пригубил для смелости. Крепка, зараза. Дед-то Игнатий как выпил ковш-то, речь к нему, зараз возвернулась. «НэЛэвО, - бормочет, - НэЛэвО». Ну, посмотрел я налево. Шкап там у меня с горшками. А дед Игнатий продолжает: « Гуманойды… НэЛвО… тамати…». И в окошко-то рукой тычет. И тут меня осенило. Даже стал терёзвее. НЛО… значится, гуманойды… Эка беда... Вот ведь как… и до нас добрались акаянные… «Спокойно, - говорю, - дед». А сам-то ружьишко со стены сымаю. Вот токо патрон в ём один. Ага. С дробью супротив воробьёв. Припасы-то еще сушатся. Крючок-то, однако, на всякий случай, на дверь накинул. «Ну-ка, дед, сказывай во всех подробностях-то, - ну и для важности добавил, - Дело, сам понимашь, сурьезное».


Дед Игнатий-то и зачал сказывать. С утра-то он управился по хозяйству. Козу Глашку привязал за заборам. На вольные хлеба, значится. Кабанчикам картошки в колоду навалил. Шарику вчерашние щи вылил. Ослобонился, значится, ближе к обеду-то. Делать-то вроде боле и нечего. Достал, значится, дед Игнатий заначку. На донышке там литра два плескалось. Стакан-то выпил, а вот второй… И откуда она токо появилась… Марфа-то, ну та, которую дед Игнатий в своё хозяйство привёл. Налетела, раскудахталась… такой, мол, сякой… разэтакий. Вобщем спортила настроение. Отмахнулся, значится, дед Игнатий от Марфы-то граблями, да и в баньку. Он завсегда там иёный гнев пережидает. Заначку-то успел, однако, с собой прихватить. Ну и сморило его там-то, ну, после допитого.


Тута и началось… Сила-то, прям неведомая, стала притягивать деда Игнатия к окошечку-то. Открыл он глаза. Ёш таки разтаки! Тарелка-то и сидит в огороде, в евоном-то. НэЛвО, значится. Сияет прям вся, как Марфины глазки, когда деду Игнатию пенсию приносят. А рядом-то - дед Игнатий хотел вскрикнуть, ан нет, голос-то пропал - два гуманойда. Ага. Рожи-то зеленые, глазища, ну прям, как у коровы во время отёла. И смотрят-то прям сквозь окошко в глаза деду Игнатию. Тут рагожка-то, что на гвоздике висела, оборволась, значится, и закрыла окошко-то. Сила-то враз и ослабела. Пал дед Игнатий на пол-то. Ползком, ползком к двери-то. Выбрался с другой стороны-то от окошка-то, да и огородами, огородами ко мне, значится. И в ставень-то… бум-бум. Спортил, значится, мне ужин-то с Аграфеной Степановной.


Я окошки-то на всякий случай задёрнул. Соображаю… Дело-то и впрямь сурьёзное. Однако, через некоторое время, ну, когда мы еще по ковшу-то выпили, сомненье меня взяло. «Ну-ка, - говорю,- дед Игнатий, ты вспомни, когда ты гуманойдов-то видал? Когда проснувшись, али до того?» Дед-то Игнатий, ковш отставил, посмотрел на меня. Подзадумался. «Давай, - говорю, - дед, вспоминай». Принёс еще бражки-то. Выпили, посидели. Крепка, стерва! «Да, вроде как, до того, как проснувшись,- нахмурился дед и почесал затылок, - Мать твою, неуж-то привиделось!?» Дед аж пытался подскочить с лавки-то, но не вышло, бражка-то, что надо. «Эх, дед Игнатий, контактёр, хренов. Ты ж меня от такого важного делу отвлёк… а..а…» - рассерженно пробормотал я. «Не серчай, а, мил человек. И эт… никому не сказывай, а… Ведь сам знашь, какой народец-то. Прозовут гуманойдом, али, как ты там сказал – контакёром… Как я при таких прозвищах-то помирать стану…», - жалобно проговорил дед Игнатий и опрокинулся на лавку. Я, почти что не помня как, добрался до сундука под порогом, сунул под голову валенок и провалился в беспамятство. Под утро, правда, мне приснилась Аграфена Степановна, которая пролетела над моей избой, на этом самом, НэЛэвО. Ага. Вот ведь как бывает.