Петля Соболева.
Роман.



Бобби Филипс и я.

Бобби Филипс, мрачный мальчик, меланхолик, злой гений, похотливый красавчик. Его знаменитая чёлка закрывала лоб. Его знаменитые расклёшённые джинсы, его знаменитые глаза цвета молодого салата, его улыбка. Бобби Филипс стоял по левую руку от меня, мы курили Kent. Бобби Филипс никогда никуда не торопится. Бобби Филипс никогда не носит один костюм два дня подряд. Бобби Филипсу исполнилось пятнадцать. Его пальцы побелели от напряжения, ему трудно сконцентрироваться. Его постоянно отвлекает шум за спиной. В самой большой комнате квартиры идёт приготовление к большому празднику. Я стою в белой рубашке и в галстуке. На моих манжетах - рубиновые запонки. На моей шее – самый роскошный галстук, мои волосы аккуратно уложены, они блестят в лучах осеннего солнца. От меня пахнет ванилью. Мой любимый запах. От Бобби пахнет жасмином, это его любимый запах. На безымянном пальце моей левой руки блестит аккуратное колечко без камешка с гравировкой. На внутренней стороне написано латинскими буквами сокращение: I. S. + B. Ph. Это значит – Илья Соболев плюс Бобби Филипс. Это означает и любовь, и секс, и привязанность. В моей школе этого никто не понимает. Одной рукой Бобби держит сигарету, другая покоится в заднем кармане моих брюк. Слабый западный ветерок обдувает его знаменитую чёлку, его глаза блестят на солнце, и я знаю, я прекрасно знаю, что никто и никогда не заменит мне Бобби Филипса. Я поправляю узкий галстук. – Может, пойдём? – Поцелуй меня. Я прикасаюсь своими губами к его губам. – Из твоего рта пахнет сыром. – А из твоего рта пахнет сигаретами. – А из твоего рта тоже пахнет сигаретами, да ещё и сыром. - Ты не любишь сыр? - Соболев, а что ты сделаешь со мной, если узнаешь, что я сосал у нашего трудовика? – Я тебя сброшу с этого четырнадцатого этажа. – А что ты сделаешь, если узнаешь, что я спал с Гириц. – Я думаю, что Гириц переживёт свой позор. – А что ты сделаешь, если узнаешь, что я спал …. Я резко перебил: а что ты сделаешь, если узнаешь, что я переспал с Гириц? – Я возьму винтовку и сделаю три выстрела. Первым я убью её, вторым – тебя. А потом сам застрелюсь. Я прижал к себе Бобби. – Я люблю тебя, маленькое чудовище. – А я тебя, мой отвратительный эльф.

Я увидел Бобби в автобусе, который вёз большую группу ребят в лагерь. Мне было двенадцать, Бобби было двенадцать. Мы ехали в лагерь отдыха, первая смена. Больше всего в автобусах мне нравилось сидеть в самом конце. Автобус был длинным, и так получилось, что я оказался один. Ехать нужно было долго, около трёх часов. Я ничуть не расстроился, что мне не с кем разговаривать, достал из сумки том Жюль Верна, и принялся читать. Прошло не больше пяти минут, когда над моей головой раздался вопрос: здесь не занято? Я поднял глаза. Рядом со мной стоял мальчик в синей рубашке, в синей футболке и в синих джинсах. Меня поразила необычная белизна его волос. И глаза. Глаза цвета молодого салата. Я ответил, что не занято, и убрал с сидения сумку. Мальчик приземлялся, забросил свои вещи под сидение и протянул мне руку. – Бобби Филипс, - представился он. – Соболев, Илья. – Очень приятно. – А почему у тебя такое странное имя? – Ну, на самом деле меня зовут не так, просто мне нравится всё необычное. – А как тебя зовут? – А тебе зачем? – Ну, вдруг тебя позовут, а никто не узнает, что это твоё имя. – Какая глупая причина называть своё имя! - Почему? – Потому, что имя – это фигня. Как прописка или как свидетельство о рождении. В автобусы было душно. Основная масса детей столпилась в середине. Галдёж не утихал. Мы же с Бобби говорили в пол голоса. – А что ты читаешь? – Жюль Верна. – А я вообще ни читаю. Детских книг мне не покупают, а взрослые слишком скучные. – А почему тебе не покупают детские книги? - Родители говорят, что для них я слишком большой. А если мне хочется читать, я читаю Tames. – Ничего себе! – Да. Мои родители странные существа. Например, они никогда не укладывают меня спать, никогда не ругают и практически ничего не запрещают. – Мне бы так! Мы ехали, и Бобби всё рассказывал, как они ездили на море, как ездили в горы. Я слушал, отчаянно завидуя. Мои родители было интересными людьми, но не такими, как родители Бобби. Мы приехали, когда солнце было в зените. Началось распределение домиков. Удивительная система: домик рассчитан на четверых детей. Трое маленьких, один взрослый. Взрослый следит за нами, что бы мы ни хулиганили, не пропали и не дрались. А ещё, что бы мы спали и хорошо ели. Вожатого заменили надзирателем. Домик, в который распределили нас, находился почти у самой леса. Поэтому нам поставили самого страшного надзирателя. Когда я стоял в толпе, то слышал, как две девочки сочувственно молились: лишь бы не Пиотровский, лишь бы ни Пиотровский! Они настолько отчаянно молились, что я не выдержал и спросил, кто это такой. Девочки переглянулись, и сказали, что Пиотровский – это самый строгий вожатый во всём лагере. – А где он стоит? – И девочка показала пальцем на невысокого паренька в очках. Я не поверил. Но на всякий случай запомнил его лицо. Когда все списки были сверены, началось распределение домиков. Наш домик назывался шестой в первом отряде. На его стене был нарисован аист – символ отряда, и цифра шесть – номер домика. К домику меня повёли те девочки, что показали мне Пиотровского. Я поблагодарил их и открыл дверь. Внутри было очень даже чисто. Две кровати стояли вдоль стен, две – под окном. Ещё было два шкафчика для вещей, стол, четыре стула, полки и две розетки. Оказалось, я пришёл самым первым. Я поставил свою сумку на постель, (я выбрал кровать у правой стены, там было меньше солнца), и снял рубашку. Потом сел на стул и принялся ждать. Ждать пришлось недолго. Спустя минут десять в домик вошёл мальчик с длинными волосами в солнечных очках, в руках он держал сумку и пакет. Увидев меня, мальчик улыбнулся и протянул руку. – Даниил Гончаров. Я поздоровался. Он занял кровать у стены, и тут же принялся разбирать сумки. Первым делом он достал из пакета свёрток и предложил мне перекусить. Мы сели за стол и принялись жевать бутерброды, запивая их апельсиновым соком. – Первый раз? – Да. – Тебе здесь понравится. – Слушай, мне тут говорили про какого-то Пиотровского? Это, говорят, наш вожатый. – В каждом домике есть главный человек, который следит за порядком. Пиотровский – это главный в шестом домике. Я знаю его с прошлой своей смены. Он очень строгий человек. Шестой домик был самым образцовым. Поэтому на нашей стене и нарисован аист, как в первом домике отряда. – Высокая честь? – Выше некуда. И в этом году мы должны не уронить честь домика. Это наша гордость. Так мне сказал Пиотровский. – А где он? – Наверное, собирает бумажки. Дверь приоткрылась. Мы, как по команде повернули голову. На нас смотрела девочка. – Извините, а вы не знаете, где здесь дельфины? Даниил задумался. – Прямо по дороге, потом налево. – А вы не могли бы мне помочь? Я поднялся со стула, взял у девочки сумку. Даниил взял вторую, и мы пошли. Девочка, тоже впервые попавшая в лагерь, щебетала всю дорогу. Она, не останавливаясь, поведала нам, что её зовут Инга, что фамилия её Зимняя, (очень необычная фамилия, сказали мы), и она ещё никого не знает, и очень рада, что два таких смелых мальчика (она так и сказала: смелых) помогают ей. Мы довели её до отряда и поставили сумки на порог домика. Кругом носились дети, стоял невообразимый шум. Мне стало неуютно, я нечаянно схватил Гончарова за руку. – Тебе плохо? – Да нет, просто голова закружилась. – Ой, у меня хорошее средство от головы, - начала верещать Инга, - мне мама дала. Вот. На её ладошке лежала половинка розовой таблетки. Я проглотил её, запил соком. Голова разболелась ещё сильней. – Наверное, тебе нужно к врачу. – Нет, помоги мне, я хочу лечь. Не выпуская мою руку, Даниил повёл меня обратно. То и дело на нас натыкались дети, мы шли очень медленно, крики и шум, у меня темнело в глазах. Я зажмурился, чуть не споткнулся об порог. Меня мутило. Пока нас не было, появились Пиотровский и Бобби. Как только мы вошли, Бобби подлетел ком не. – Что это с ним? – Перегрелся. – Ему нужно холодной воды, - скомандовал чей-то взрослый голос. Мне на лоб положили мокрую тряпку. Мне было очень плохо. Кто-то сбегал за врачом. Пока меня осматривали, ощупывали и расспрашивали, небо заволокло тучами. Я уснул, когда светило солнце, я проснулся, когда шёл дождь. Горела лампа. Верхнего света в домике не было. За столом сидели Даниил, Бобби и парень в стильных очках и чёрными, наверняка крашеными волосами. Я приподнялся и сел. – О, он очнулся. Ко мне подсел парень и приложил свою ладонь к моему лбу. – Как ты себя чувствуешь? - голос у него оказался приятным. А на лице совсем не было прыщей. И глаза у него были не колючие, а проницательные. – Хорошо? – Голоден? – Немного. – Ты проспал обед, к тому же сейчас идёт дождь. У тебя есть какая-нибудь еда? – В пакете. Когда каждый вытащил то, что привёз, на столе оказалась большая гора продуктов. – У нас нет холодильника, поэтому это всё придётся съесть. В первую очередь мы уничтожим скоропортящиеся продукты. Вроде вот этой курицы. И мы стали есть. В тумбочке лежали тарелки, ножи и вилки. Вместо хлебницы мы использовали пакет. А пили прямо из горла, потому, что стаканов ещё не было. Когда ужин прошёл, Пиотровский перед тем, как выключить лампу, сказал, что личные отношения в коллективе не должны смущать коллектив. Но это не значит, что нужно срываться в лес, просто имейте терпение. Если у нас в домике и будут отношения, то сделайте всё, что бы об этом никто не узнал. Иначе меня уволят, а вас выгонят. Единственный человек, который понял, о чём говорил Пиотровский – это Бобби. Я увидел, как нехорошо блестят его глаза. На всякий случай я решил уснуть после всех. Так и получилось. Ночью опять начался дождь. Я лежал с открытыми глазами и слушал, как тяжёлые капли воды падают на крышу. Я повернулся на другой бок. Стояла кромешная тьма. Неожиданно на меня легла чья-то рука. Я чуть не описался от страха. Я вскрикнул. Пиотровский вскочил и включил свет. Все, кроме меня, спали. Бобби спал с накрытой головой, а Даниил спал на спине. Пиотровский подошел ко мне. Он был в пижаме. – Что случилось? – А не слишком ли ты большой, что бы носить пижаму? – Ночь очень холодная. Кто тебя напугал? – Мне приснился страшный сон. – Всего-то? – Это, может, для тебя страшный сон – это пустяк. А я очень чувствительный мальчик, и меня очень легко напугать. – Мне кажется, Илья, тебе просто нужно поспать. Поспишь, и всё пройдёт. Он нажал на выключатель. – Всё. Спи. Я закрыл глаза. Сквозь шум дождя я отчётливо услышал голос Бобби. Бобби говорил спасибо.

- Слушай, может, не пойдём к ним? Останемся здесь, посидим до вечера, а потом уйдём. Нас никто и не заметит. Мы всё ещё стояли на балконе. Бобби выкуривал вторую сигарету, а мне очень хотелось пить. – Бобби, если мы войдём, я обещаю тебе сюрприз. – Тот самый? – Тот самый. Бобби вздохнул и повернул ручку балконной двери. За столом уже рассаживались. Гириц во главе стола, по левую руку её подружки, по правую – Берман. Бобби сел на другом конце, я сел рядом. Гириц исполнилось четырнадцать лет. Она сидела, как императрица. Вся в белом, длинные волосы уложены, глаза накрашены. Как только я увидел её, мне стало невероятно весело. Низкая Гириц с копной волос и ярко-красными губами была похожа на проститутку. Я наклонился к уху Бобби и прямо так сказал. У Бобби заболел живот от смеха. Но всё веселье как рукой сняло пошлее того, как я увидел голову Бермана. Стриженая голова Бермана рассматривала журнал. Я попятился назад. У входа в туалет я столкнулся с Бобби. – Там Берман. – Самый великий человек на планете, сам Берман снизошёл до нас. Я должен познакомиться с ним первым. И Бобби рванул в гостиную. Я не успел опомниться, как он подбежал к Берману, схватил его руку и стал трясти изо всех сил. От удивления у Бермана отвисла челюсть. А Бобби не останавливаясь, стал буквально топить Бермана в лести. За этим занятием нас застала Гириц. – Ты даже не представляешь, насколько Берман гениален. Он великий человек, он выдающаяся личность, никто не сравнится с ним! - В чём не сравнится? – В силе ума. Когда гости собрались, когда шампанское уже разлили, когда посыпались пожелания, Бобби начал щипать Бермана. Потом Бобби стал откровенно приставать к Берману. Когда две бутылки шампанского были выпиты, начались танцы. Я старался не вставать. Плотный обед и алкоголь делали своё дело. Мне было тяжело голову повернуть. А Бобби вертелся, танцевал, что-то шептал на ухо Берману, что-то говорил Гириц. Я следил за Бобби. Ревность меня грызла. Когда Бобби пошёл курить на балкон, я последовал за ним. Он не смог прикурить с первого раза, я помог ему. На балконе стоял старый диван. Я сел, не в силах стоять, Бобби сел рядом. Он прислонился ко мне, и в этот момент пролетела звезда. Два мальчика, безумно влюблённых друг в друга, сидели очень близко на балконе и смотрели на звёзды. Таких картинок позже будет очень много.
(Восемь дней в лагере). Я проснулся позднее обычного. Никого не было. Я поднялся, оделся. Выпил воды и пошёл к умывальнику умываться. На улице было светло. Дождь закончился, было тепло. Бегали дети. Я умывался тёплой водой. Я почистил зубы. Когда я вернулся, за столом сидел и писал Даниил. – Доброе утро. – Привет. – Что пишешь? – Заметки. Я решил, что для того, что бы стать великим писателем, нужно писать каждый день. – А ты хочешь стать писателем? – Это моя мечта. – А я ни о чём не мечтаю. Даниил углубился в свои листочки, а я хотел есть. Появился Бобби. Он отвёл меня в столовую. Пока я поглощал кашу, он внимательно смотрел на меня. – Мне нравится, как ты ешь, – сказал он таким обычным тоном, словно говорил о чём-то банальном. Я остановился. – Тебе нравится, как я ем? – Ты не торопишься, тщательно прожёвываешь пищу. Ты ешь, как аристократ. – Это заметно? – У тебя очень смешное выражение лица. Кстати, спасибо тебе за то, что не выдал меня. Если бы ты сказал, что это я прикасался к тебе, меня бы выгнали. – А почему ты ко мне прикасался? – Понимаешь, мне очень понравились твои руки. Они у тебя очень красивые. Ровные пальцы, ровные ногти. Ты ухаживаешь за своими руками? – Да. – А тебе нравятся мои руки. Он взял мою ладонь и положил её на свою ладонь. В столовой никого не было, последний человек ушёл несколько минут назад. Я провёл пальцем по его линии жизни. – У тебя будет интересная жизнь. Яркая, насыщенная. – Если только в моей жизни будешь ты. Я оторвался от его руки. Передо мной сидел ни Бобби, а взрослый человек, очень взрослый человек в теле мальчика. – Я слышал эти слова в одном фильме, и они мне запомнились. – А что, если я расскажу Пиотровскому о твоих словах. – Не расскажешь. Я прекратил есть. – Мне пора, у меня много дел. – Не обманывай, у тебя нет никаких дел, ты здесь второй день. – Эти слова я тоже слышал в одном фильме. – Когда мне было десять, я пережил в своей жизни самое страшное потрясение, – Бобби кричал мне в след, - я влюбился. И я предлагаю тебе просто поговорить со мной. – Когда мне было десять, я был первым в школе по плаванию. Бобби догнал меня на улице. Я никого здесь не знал, мне не куда было идти, поэтому я просто побежал по дороге. Неожиданно я налетел на Пиотровского. Он взял меня за плечи и опустился на колено. – Что с тобой? – Мне хочется немного побегать. – Ты завтракал? – Только что? – Соболев, я не хочу, что бы у тебя были проблемы. И мне проблемы тоже не нужны. – Можно, я побегу дальше. Мне нужно в туалет. – Беги. Я рванул дальше. Остановился я только в парке. Сел на скамейку, отдышался. Вокруг не было ни души. Я не знал, где нахожусь. Неожиданно мой глаза кто-то закрыл. – Угадай, кто? – Я здесь ни с кем не знаком. – Ну, вот. Я думала, ты меня помнишь. Я - Инга. Я улыбнулся. Инга присела рядом со мной. На ней было красивая красная футболка с Микки Маусом и белые шорты. – Хорошо выглядишь. – Спасибо за комплимент. Куришь? – Нет. – А я закурю. Она достала пачку. – Мне нравится курить, сразу перестаёшь быть маленькой, и становишься взрослой. – А мне не нравится, когда девушка курит. И пьёт. – Нет, пить мне ещё не хочется. А вот курить всё чаще и чаще. Я ещё очень люблю секс. А ты спал с кем-нибудь? - Мне всего двенадцать. – А у меня была любовница. Самая настоящая. Она училась в одиннадцатом классе, а я перешла в четвёртый. Она жила по соседству. Помогала делать мне уроки. А ещё она научила меня целоваться. Хочешь, я тебя научу. – Я тебе не верю. – А мне никто не верит. Кстати, вот она. Инга полезла в карман и показала маленький снимок. Такие обычно делают на паспорт. Овальное лицо, короткие волосы, большие глаза. – Она поступила в университет, это её фотография для студенческого билета. Она тебе нравится? – Нет. У меня есть и другие фотографии, лучше этой. Здесь она не совсем удачно получилась. – А тебе нравится заниматься с ней сексом? – Она знает, что нужно настоящей женщине. Когда она прикасается ко мне, мне кажется, что я сейчас умру от удовольствия. Она настоящий профи. Не всякий мужчина умеет делать то, что умеет делать она. Я слушала, что она говорила, и мне казалось, что я присутствую при этом акте. У меня даже член встал. Я положил ногу на ногу, что бы она ничего не заметила. – А как её зовут? – Её зовут Лера. – Красивое имя. Инга докурила, бросила окурок в траву и хорошенько растоптала. – Здесь часто убираются, если кто увидит, будет скандал. Если хочешь, приходи к нам в домик. Поедим пирожных, поговорим о жизни. Она сплюнула остатки никотина и пошла по дороге в сторону кинозала. Я ещё немного посидел и пошёл в домик.

Бобби запер дверь и посмотрел в мои глаза. От него воняло сигаретами, о его одежды. А ещё воняло духами. – Тебе нравится мой новый запах? Я у Гириц взял попользоваться. Она не возражала. – Бобби, ты зачем напился? – А сам? – А уже протрезвел. Зачем тебе Берман. Бобби обнял меня и прошептал на ухо: мне говорили, что у Бермана член почти двадцать пять сантиметром. Мне хочется проверить. – Кто тебе сказал? – А помнишь, как ты меня ударил? – Можешь дать мне сдачи. Я старался говорить спокойно, но в нутрии меня всё кипело. Бобби засмеялся. – Если хочешь, я могу поговорить с Берманом, и он подставит свою задницу. Хочешь? - Я хочу, что бы перестал вести себя, как дешёвка! – Какие мы грозные! Илюша, мне всё равно. Кстати, я хочу тебе признаться. Я тебе изменяю. – Не ври, пьяный клоун. – Я изменяю тебе с тем самым! – С Берманом, что ли? – Нет, я изменяю тебе, догадайся сам, с кем спит твой любимый Бобби Филипс. - Бобби Филипс спит с мистером Уиллисом. – Чёрт возьми, как ты догадался? Увы, мистер Уиллис больше не возбуждает Бобби Филипса. Теперь Бобби Филипс любит маленького мальчика. У меня похолодело внутри. Я опустился на край ванны. – Зачем? – Что бы ты захлебнулся в слюне! Что бы ты понял, что мне нельзя любить тебя, потому, что ты взрослый парень, ты на целый месяц меня старше! – Зачем он тебе? – А что бы было. – Бобби Филипс! – Можешь не матерится. Я тебя не слушаю, я тебя не слушаю! Я тебе не верю! – Это я тебе не верю. – А знаешь, что он сейчас сидит в своём доме и ждёт, когда я приеду и исполню все его желания, все – все – все! - Выпусти меня, я домой поеду! – Не истерии, Соболев! Ты же всегда был мальчик – камень. Тебя же не сломать. Давай, ещё разрыдайся! Слёзы невольно потекли по моим щекам. Я закрыл лицо руками, стараясь не реветь изо всех сил. Бобби присел и положил свою голову мне на колени. – Не плачь. – Скажи, что ты пальцем его не тронул! – Я не трогал его пальцем. Я его лапал только так. Там не один палец участвовал. Я зарыдал по-настоящему, сдерживаться больше не имело смысла. – Ты плачешь обо мне или о нём? Бобби был всё ещё трезвым, но не было той жуткой интонации. Бобби спрашивал нежно. – О тебе. И о нём тоже. – Он не достоин этого. И я не достоин. Если хочешь, мы можем поехать прямо сейчас к нему и поговорить. – Я не хочу вас видеть вместе. – Тогда мы никуда не поедем. В дверь громко постучали. – Не открывай, прошу тебя. Бобби повернулся к двери. – Что? – Вы там живы? – Берман, отъявись! - Здесь все беспокоятся! – Идите к чёрту, - прошептал я. Бобби включил воду и стал меня умывать. – О Боже, у тебя туш потекла! – Я знаю. Я вытерся полотенцем и посмотрелся в зеркало. Опухшие веки, красные глаза. – У тебя очки с собой? Бобби без лишних слов протянул мне свою солнечную пару. Его очки мне идут. Я поправил волосы. – Глаза красить не буду, настроения нет. – Идём. Как только мы вернулись, во входную дверь позвонили два раза. Гириц бросилась открывать. Бобби посмотрел на меня так, словно через секунду я умру.

В домике опять никого не было. Я лёг на кровать. Соседний дом собирался купаться, звали меня, я не пошёл. В дом заглянула вожатая из одиннадцатого домика, спросила Пиотровского. Я ответил, что он, наверное, в администрации. Она кивнула в ответ и закрыла дверь. Я решил почитать книжку. Как только я открыл, как только прочёл первые строки, над моей головой раздался голос – здесь свободно? Я поднял глаза. Надо мной стоял загорелый Гончаров с букетом цветов. – Это мне? – Я думаю, мой ответ тебя не удивит. – За сегодняшний день меня уже шокировали. – Эти цветы собрала девочка, увидев меня, она спросила, имею ли какое-нибудь отношение к Илье Соболеву. Я сказал, что живу с ним в одном домике. Она передала цветы и поцелуй. Куда тебя можно чмокнуть? - В щёку. В тот момент, когда он наклонился, что бы поцеловать меня, в домик вошёл Бобби и Пиотровский. Даниил немедленно покраснел и отошёл. Я сидел с букетом цветов в руках и следами чужих губ на своей щеке. – Что здесь происходит? Соболев? Гончаров? – Ничего нового, - Бобби прошёл к своей постели, - что могло бы тебя обеспокоить. – Я видел, как два этих юноши целовались. – Я не видел, - Бобби сел на свою кровать. – Я видел! – На улице жарко, вполне возможно, что вы переутомились, Пиотровский, и вам необходимо искупаться. И, правда, пойдёмте купаться. Бобби достал плавки, и попросил нас отвернуться. - А я считаю, что прежде, чем иди купаться, нам нужно прояснить ситуацию. – Не нужно! – Я бы на твоём месте не спорил. – Только попробуй назвать мою фамилию, я всем расскажу, как ты в прошлом году в соседний домик по вечерам ходил. – Бобби, хватит. Я ничего не видел. А шантажом ничего не изменить. – Но ты же никому не проболтаешься. А тебе, Даниил должно быть стыдно. Соболев тебе ни принадлежит. – А я на него и не претендую. Мне девочки нравятся. – А поцелуй? – Эти цветы мне подарила девочка. И поцелуй от неё. – Соболев, мог бы не оправдываться. – А я и не оправдываюсь. Мне тоже нужно переодеться. На море мы шли в полном молчании. Сначала шли по дороге, потом вдоль обрыва к лестнице, а потом по песку. Кругом купались дети. – По соседству есть ещё один лагерь, иногда детей пускают сюда. – Пиотровский, почему ты не взял воды? – Я взял, она в рюкзаке. – А еды? – И еду я взял. – А надувную бабу? – Бобби, а ты взял с собой надувную бабу? – Зачем? У меня есть ты. Гончаров засмеялся. – И в какую же дырочку его надо надувать?! – У него много дырочек. Мы хохотали до слёз. Только Пиотровский не улыбался. – Я не вижу ничего смешного. Предлагаю остановиться здесь. Совсем близко с нами сидели девочки из отряда Дельфинов. – Я надеюсь, Пиотровский будет смотреть на нас, а не на этих некрасивых девочек? – Нет уж. Девочки никаких претензий излагать не будут. Как только они увидят волосатые яйца Пиотровского, они тут же в ужасе разбегутся. – Мне кажется, вы дошутитесь. – Я очень люблю аресты. – И я. – А я аресты не люблю. Поэтому я скажу, что у Пиотровского яйца красивые. Все опять засмеялись. Девочки то и дело поглядывали на нас. Я отворачивался. А Даниил и Бобби шёпотом обсуждали их тела. В самый разгар обсуждения к нам подошла Инга, в чёрном купальнике, в чёрной бандане. – Привет, аисты! Бобби вскочил с песка. – Привет, чёрная вдова! Где твой самец? Инга взглянула на меня. – Мой самец – в городе. Идёмте вместе. А то мне страшно идти одной в воду. – Ты разве ещё не купалась? – Нет. Гончаров протянул ей руку. – И пошли они, как новобрачные, на кладбище! - сказал Бобби, глядя на них. – Завидуешь? Пока Пиотровский складывал вещи, Бобби отвёл меня в сторону. – Я завидую Даниилу, который прикасался к тебе своими губами!

В прихожей кто-то громко чихнул. На пороге гостиной появился шикарно одетый Феликс. С видом господина прикоснулся губами к руке Гириц и громко с нами всеми познакомился. Потом поставил на стол бутылку белого вина. Единственный, кто не отреагировал на Феликса, был Бобби. Скривившись, Бобби пожал ему руку и вышел на балкон покурить. Я остался. Феликс штопором откупорил бутылку, и первый бокал налил мне. Потом всем остальным. Берману он вообще не налил. Когда Бобби докурил и вернулся, я уже сидел в спальне у Гириц у Феликса на коленях. Мы целовались. Феликс пришёл ко мне. Я отлучился в туалет. В коридоре меня остановил Бобби, взял за руку. – Что ты творишь? – Ты не любишь меня, а я люблю Феликса. Кстати, он оказался решительней тебя. Он не стал ждать, он сразу приступил к делу. Он так хорошо целуется! Я чуть не кончил прямо в свои трусы. От тебя таких ощущений не дождёшься. Никогда! И не мешай мне, я слишком долго был в твоей оккупационной зоне! – Илюша, я тебя люблю! – Мой маленький мальчик, очнись. Ты же любишь Малыша? Ты сам мне сказал в ванной комнате, что любишь Малыша и не любишь меня! Я тебе поверил. – А когда я говорю, что люблю тебя, ты мне не веришь. – А что, если я тебе никогда не верил. Извини, меня ждёт Феликс. Наверное, он уже и штаны снял. И прошу тебя мне не мешать. Бобби отпустил мою руку. Бобби прислонился к стене. Закрыл глаза. Я несколько минут постоял рядом. – Даже если ты меня не любишь, я всё равно тебя прощаю! – Я меньше всего нуждаюсь в твоём прощении! – Тогда мы квиты. Никому ничего не нужно. Прости, мне пора. Я вошёл в комнату. Феликс лежал на кровати с одной из подружек Гириц, по-моему, её звали Тереза. Они целовались. В порыве страсти они даже забыли закрыть дверь. Я сполз на пол. Они меня не заметили. Я, забыв про запреты, закурил прямо в комнате. Потом затушил окурок о тапочек, и поднялся. В коридоре Бобби не было. В прихожей тоже. Я заглянул в гостиную. Там его тоже не было. Я пошёл на кухню. В бокале с белым вином плавал окурок. Бобби задумчиво смотрел в окно. – Верни мне очки, - сказал он, не оборачиваясь. – Зачем? – Я не могу выйти к людям с такими глазами. Красные зрачки, опухшие веки.

Мы купались около часа, а может и больше. – Вы учтите, сегодня нужно поужинать вовремя. – На песке сидели мы с Бобби. Гончаров и Инга купались. Пиотровский переодевался. – Темнеет. Нам пора. – Мы в домике оденемся. – Ладно. Даниил, идём! Мы вернулись в домик. Пока приводили себя в порядок, проиграли музыку – приглашение к ужину. Нарядные и загорелые, всей компанией мы двинулись в столовую. – Я смотрю, Инга тебе нравится? – Пиотровский, а можно обойтись без ваших комментариев? – Господин Гончаров, а, сколько вам лет? – Тринадцать. – А кто ваши родители? – Мама – солист консерватории, папа – антрополог. – А у меня родители – педагоги. Конечно, в плане духовном я ниже вас, но в плане опыта я всё же чувствую своё превосходство. И мой опыт мне подсказывает, что сориться нужно очень осторожно. Сегодня вечером – дискотека. Оденьте рубашки. Свободных мест было немного, поэтому мы сели в разных местах. Инга любезно заняла мне место. Мы ели и разговаривали. Я не видел Бобби, но чувствовал спиной, что он на меня смотрит. Место мне заняли среди девочек, я был единственным мальчиком за столом, и все подружки Инги смотрели на меня. Я съежился под их любопытными взглядами. Когда ужин закончился, я первым вышел из-за стола и незаметно прошмыгнул к выходу. В домик я прибежал первым. Заметно похолодало, я надел мягкий балахон. Пока я засовывал вещи обратно в сумку, вернулся Даниил. Внимательно посмотрев на меня, он спросил, куда я собираюсь. Я ответил, что иду на дискотеку. – С кем? – Если мне повезёт, я подцеплю какую-нибудь девочку. Возможно, я сегодня буду целоваться. – Цветы тебе передала Полина. – Какая Полина? – Ты её, наверное, не заметил. Когда мы играли в футбол, она размахивала руками. Стояла ближе всего к твоим воротам. – Девочка в полосатой рубашке? – Да. Ты ей понравился, и она хочет с тобой поговорить. – Даниил, а ты давно устроился почтальоном? – Она моя подружка, я не могу ей отказать. – Сводничество – это не красиво. – Дело, конечно, твоё, но если ты вдруг захочешь её увидеть, домик номер два, отряд Дельфинов. – Я подумаю. Но врядли пойду. – Смотри. А где Бобби? – Наверное, ещё ест. – Странный он. – Да нет, вполне нормальный. – Пиотровский на него косо смотрит. – Пусть смотрит. – Да и меня Бобби несколько напрягает. – А меня нет. Я к нему хорошо отношусь, потому, что он ко мне хорошо относится. – А мне кажется, Бобби к тебе совершенно неоднозначно относится. – Строит мне глазки? Внимательно смотрит? Делает странные предложения? Даниил пересел со своего места ко мне на кровать. – Тебя это не пугает? – Откуда берётся эта странная привычка садиться на кровать к посторонним людям? – Тебя не пугает Бобби?! – А почему он меня должен пугать? У мальчика сложный возраст, ему нужны ориентиры в жизни. – Ты говоришь, как старый дядька. Тебя противно слушать. Мальчик не может испытывать сексуальное влечение к другому мальчику, это невозможно. Это не правильно. – А что тогда правильно? – Любить девочек! – Ты любишь девочек? – Да. В самый разгар разговора вошёл Пиотровский. Даниил что-то хотел мне возразить, но не успел. – О чём спорите? – Ни о чём, - ответил я. Я застегнул рубашку, поправил бейсболку и вышел. Танцплощадка находилась за кинозалом. Круглая площадь, много света. Несколько человек танцевали, кто-то стоял в стороне. Настроения дрыгать ногами у меня не было. Я сел на скамейку. Перед глазами вертелись девчонки. Настроение танцевать не было. Из полумрака ко мне на встречу шагнула девочка. Длинные брюки, рубашка, очки. – Привет. Тебя, кажется, Полиной зовут. – Да, я – Полина. – Спасибо за цветы. – Да не за что. Я видела тебя сегодня утром, ты шёл грустный, тебя, наверное, кто-то обидел? - Я шёл из столовой? – Да. – Я всегда после еды грустнею. – А тебя тебе понравились? – Да, понравились. Красивые. Даниил мне ещё поцелуй передавал? – Ты его тоже получил? – Не совсем. Он предал мне наперсток. Полина улыбнулась. Было темно, всё гремело, я чудом слышал её голос, и мне показалось, что она смеётся. – Мне нравится твоя улыбка. – Правда? – Да. Она красивая. И ты красивая. – Мне кажется, что ты торопишься. – Куда? – Я не девочка, которая может напиться пивом, а потом лезет в постель к первому попавшемуся несовершеннолетнему маньяку. – Я не маньяк. – Если тебе здесь не нравится, можем немного погулять. – Давай пока посидим. – Ты кого-то ждёшь? – Нет. – Мне кажется, что ты сидишь и ждёшь. – Я жду тебя. – Я тебе не верю. Все мальчишки любят обманывать. – А не люблю. – Хочешь сказать, что ты ещё и не мальчишка. Я обиделся на её слова. Я решил не отвечать. Мне вообще захотелось пересесть на другую скамейку. Но все места были заняты. – Мне нравится эта песня. – А мне не нравится. Пела Dido, песня White Flag. Полина начала подпевать. Я заткнул уши пальцами. – Я ничего не слышу, я ничего не слышу, я ничего не слышу. Ля - ля - ля - ля - ля! Я очнулся, когда она уходила. Она удалялась. Я сорвался с места и бросился за ней. Шла она быстро, не оглядываясь. Я догнал её у самого домика. – Извини, прошептал я. Она опять улыбнулась. Уже зажгли фонари, я увидел её улыбку. Ничего примечательного. Она предложила немного пройтись. Мы двинулись по дороге к морю. Мы шли не торопясь. – Я зря прислала тебе букет. – То есть как? – Мне казалось, что ты несчастный мальчик (о Господи, она говорила так, словно я – мальчик, а она – почтенная дама!), и тебе нужна поддержка. Я же не знала, что ты такой. – Какой? – Ты такой же, как все мальчишки. Вздорный. – Какой?! – Ну, хулиган. – Я произвожу впечатление хулигана? – Нет, но мне показалось, когда я тебя увидела в первый раз, что ты хулиган. – Это потому, что у меня короткие волосы? – Наверное, и по этому. – Я тебя уверяю, я не хулиган. Я вполне нормальный парень. Она опять улыбнулась, только на этот раз её улыбка показалась мне светлее, интереснее.

- Ну, что будем делать? – Я лично собираюсь домой. – Лично он собирается домой! А я? – Илюша, я думаю, ты будешь не рад увидеть у меня дома Малыша. – Бобби, а я и не увижу у тебя в доме Малыша. Мы стояли на балконе и курили. Точнее, он сидел на диване, заложив ногу на ногу, а я стоял. Мы оба смотрели вперёд, так мне казалось, но Бобби смотрел на меня. – Наверное, ты хочешь знать, зачем мне Малыш? – Нет. Я не хочу знать, зачем тебе Малыш. Меня не интересует этот вопрос. – А я тебе расскажу, почему я изменил тебе с малышом. Я изменил тебе с Малышом потому, что, когда ты вернулся, сам знаешь, откуда, я собственной кожей понял, что ты изменился. Ты стал нервным. Ты стал дёргаться. Ты раньше никогда не разговаривал во сне. Теперь ты постоянно твердишь о каких-то знаках, о картошке. Ты перестал быть собой, и я решил, что я тебя больше не интересую. – Для меня это всё слишком сложно! – Ты мне изменил, я изменил тебе. Кто он? – У психиатра давно проверялся? Со мной ничего не случилось, я всегда разговаривал во сне! В окно постучал Феликс. Я повернул ручку. – Парни, у вас резинки нет? – Мы давно уже не трахаемся, - ответил Бобби. – Понял, извините. – Чокнутый маньяк. – Зачем ты это говоришь, он уже ушёл? – Если ты хочешь, можем сразу после праздника поехать к Малышу. Я не знаю, как он отреагирует на твоё появление, я не знаю, что он кажет мне, но если ты хочешь, мы можем поехать! - Бобби, я люблю тебя! – Отстань, придумай что-нибудь новое. Например, скажи, что ты меня терпишь только потому, что я сплю с тобой чёрт знает сколько лет. И тебе просто не с кем спать, кроме меня. Я прав? - Конечно, нет! – Я так и думал. Мы вернулись в гостиную. За столом сидел Берман и пил чай. – Где все остальные? – Гириц побежала за вином, девочки – с Феликсом. Ребята, вы сегодня удивительно молчаливые. У вас что-то случилось? – Мы переживаем семейный кризис. – У нас проблемы с детьми. – Точно, с детьми. – Вы два тронутых! Мы с Бобби рассмеялись. Он налил мне вина, налил вина себе, мы чокнулись и выпили. У меня всё потеплело внутри. Бобби отломил кусочек груши. Я сел к Берману. – Берман, а, правда, что у тебя член длинной двадцать пять сантиметров? – Кто сказал вам такую глупость? – Значит, меньше. Бобби, я так и думал, что у него маленький член. – Да, Илюша, у него очень маленький член. Обидно иметь такую крошку в ширинке. Мальчики засмеют. Да, Берман? – Идите в жопу, пидарасы! – Фу, как вульгарно! – Берман, мы разочарованы твоими словами. От мальчика с большими данными у тебя слишком грязный язык. – За то у вас, ребята, он чистый. Наверное, жопы друг другу вылизываете. Да? Лижитесь? Ну, скажите, лижитесь? Бобби побледнел. – Илья, идём отсюда, здесь слишком много геев. Ой, прости Берман, пидарасов. – Идём, Бобби. Займёмся грязным сексом в свинарнике, что бы лишний раз убедится в своей ориентации. У нас с тобой и члены хорошей длины, и в личной жизни всё нормально. Мы же не мастурбируем на Талмуд! Кстати, Берман, колбаса, которую ты ел, она сделана из свинины. Мы специально попросили Гириц, что бы она купили именно свиную колбасу. Берман вскочил с дивана. – Вы, два идиота! – заорал он. Бобби презрительно смерил его глазами и посла воздушный поцелуй. – Прощай, свиное рыло. Нам будет не хватать твоих поросячьих глазок. Мы оделись в прихожей, Бобби вызвал лифт, я прикурил ему сигарету. – Держи. – Как ты думаешь, он знает, что мы с тобой не просто друзья? – Не важно. – Значит, мы идём к Малышу? – Я же обещал. – А зачем? – Ты же хочешь знать, чем я занимаюсь с ним, когда тебя нет рядом. Я вздохнул. – Мне кажется, из этой прекрасной идеи ничего не получится.

Мы шли по дороге к морю. Вдвоём. Никого вокруг не было. Никто за нами не следил, никто нас не держал. Меня никто не держал. Мне именно такая мысль пришла в голову: меня никто не держит! - Мне здесь нравится. – По ночам здесь лучше, чем днём. Здесь тихо. – А нас никто не будет искать? (В лагере существовало правило, согласно которому, в одиннадцать вечера все должны сидеть в домике). (В случае опоздания виновный подвергается наказанию). На часах было двадцать минут. – У нас есть ещё сорок минут. – Я думаю, нам хватит. – Хватит для чего? – А вы, мальчишки, всегда такие странные? – Нет, только когда вдвоём с девочкой. Полина остановилась. – Что ты имел в виду? – Не беспокойся, я ничего противоестественного не хочу. У меня закружилась голова. К тому же я здорово трусил, я никогда не гулял с девочкой. Полина же не замечала, как я запинаюсь, когда отвечаю на её вопросы, как я стараюсь не смотреть не неё. А может, делала вид, что не замечает. Во всяком случае, она говорила больше меня. Мы дошли до берега, несколько минут послушали, как плещется вода, и развернулись обратно. Пред каждым домиком есть что-то вроде завалинки. На нашей завалинке сидел Бобби. Когда мы проходили мимо, Бобби поднял голову. Я втянул голову в шею. Бобби проводил меня взглядом. Я проводил Полину, и тем же путём вернулся к Бобби. Он всё ещё сидел. Увидев меня, он поднялся. – Кто это? – Полина. Она очень умная. Никогда бы не подумал, что девочки могут быть такими умными. Она потрясающая! Почему у тебя синие губы? – От напряжения. - Что с тобой? – Я никогда тебе не изменю, - нужно было видеть его лицо в этот момент. Бобби отвёл меня за угол, куда не падал свет фонарей. Он положил свою ладонь на мою щёку. – Я тебя никогда не забуду, - запел он. – Бобби? – Я тебя никогда не забуду, - он спел громче. В уголках его глаз скопилась влага. Тоненький ручеёк побежал по щеке. – Что с тобой? – Я люблю тебя, олух! – Я рад. Потому, что мне казалось, что это не ты ко мне тянешься, а я к тебе. Я тоже тебя люблю, - моё лицо залило красной краской. Мне было невероятно стыдно, и я старался не смотреть на Бобби. – Скажи, что цветы от тебя? – Нет. Они от Полины. Но если хочешь, я принесу тебе тысячу цветов. Я завалю тебя цветами. – Идём в домик. Он поцеловал меня в губы. Внезапно, я даже не заметил, как это произошло. Целовался он лучше меня. Мне понравилось. Я так ему и сказал. Ночью, когда все уснули, Бобби подошёл ко мне, наклонился и поцеловал ещё раз. Я был счастлив.

Мы долго стояли на остановке. Наверное, больше часа. У Бобби закончились сигареты, он не мог стоять на месте, он бегал вокруг меня и то и дело спрашивал, зачем мне это нужно? Я честно отвечал, что Малыш такой же человек, как и мы, и что я должен его увидеть. – Уже поздно, он уже спит. – Ты обещал к нему приехать? Значит, он тебя ждёт. – Его родители дома. Нас никто не пустит. – Ничего, мы под окнами постоим. Наконец, маршрутка прибыла. Мы сели на задние сидения. – Помнишь, когда мы с тобой познакомились, мы тоже здесь сидели? – Не помню! Мы въехали в центр города. Бобби попросил остановиться. В окнах Малыша горел свет. – Он дома. Он нас ждёт. – У тебя есть деньги на телефоне? – Свои надо иметь. – Я телефон дома оставил. – Как всегда. Пока Бобби звонил, я обернулся в поисках киоска. У меня тоже закончились сигареты. – Я сейчас. – Иди. Пока я бегал, Бобби договорился. – Он дома. Родителей нет, они уехали к бабушке. Он один, но в одиннадцать придёт его сестра за ним проследить. У нас полтора часа. – Нам хватит. Когда дверь лифта открылась, мы увидели Малыша. Он стоял в домашних тапочках и в халате. – Привет, Малыш. – Достали. У вас покурить есть? – Держи. Я протянул ему сигарету. Жестом опытного человека он прикурил. Выпустив струйку дыма, спросил, зачем мы приехали. – Ты спал с Бобби? – В смысле? – Илюша, хватит. Я не спал ни с кем. И не спал с Малышом. – Малыш? – Бобби со мной не спал. Что вообще за допрос. Я взрослый человек. – Тебе сколько лет? – Не важно. Двенадцать. – Я в твоём возрасте в футбол гонял и книжки читал. – А я в своём возрасте живу, как хочу. Хочу, порно смотрю, не хочу - порно снимаю. – Бобби? – Я никогда не спал с Малышом. – Малыш? – Я никогда не спал с Бобби! – Тогда к чему весь этот карнавал?! – Потому, что у тебя, видите ли, проблемы. – Я домой поехал. – Меня с собой возьми. – Можете не торопится. Сестра не придёт. – Почему? – Она в клуб смылась. Вместе со своим. Я дома один до утра. Проходите. Мы прошли. Комната малыша представляла собой классическую детскую. И если бы не постер Metallica и несколько совершенно недетских вещей, вроде принтера и раскрытого тома Чехова. Малыш, мальчик двенадцати лет, в халате и в тапочках наливал нам кофе. – Мы к тебе со дня рождения. - Я вижу, вы какие-то дикие. – Бобби напился и признался мне, что с тобой переспал. – Полный бред! И зачем ты соврал? Бобби, сидевший с ногами на кухонном диване и разглядывающий свои ногти на руках, не поднимая головы, ответил: мне кажется, что любовь подразумевает некоторое наличие жестокости. Я не прав? – Лично я никогда никого не полюблю. Двенадцатилетний шкет с проколотым ухом, со светлыми волосами, голубыми глазами, хорошенький мальчик, самое яркое лицо своего класса. Он говорит медленно. – Как поживает твой ненаглядный Гриша? – Он делает уроки. Я просил его, что бы он приехал сегодня. Но он не может: он делает уроки. Мне кажется, что учеба для него важнее меня. Мне никогда не нравились такие люди. – Тогда почему вы вместе? – Потому, что 12 - летнего гея никто не воспринимает всёрьёз. – Противно? – Мне легче, чем вам. У меня-то всё ещё впереди. А ваш поезд ушёл. То, что остальные считают тайной, вы давно превратили в объект спекуляций. Вы просто два парня, которым нравится эпатировать публику. А я вот – самый настоящий гей. Потому, что я родился таким. А вы стали геями, потому, что вам было скучно. Вам не хватало новизны и свежести. И вы стали друг с другом спать, что бы хоть как-то оправдать своё существование. Извините меня за мои слова. – Это тебя Гриша научил? – Да, Гриша на меня повлиял, но к тому моменту, когда мы с вами познакомились, я уже точно знал, что я – гей, и никто меня в этом не разубедит. Правда, у меня возникали сомнения, когда я видел ваши ссоры, но Гриша мои сомнения быстро развеял. Он сказал, что ваши так называемые отношения основываются на следующем - Малыш полез в карман и достал сложенный вчетверо тетрадный лист. – Ваши отношения основываются не на стремлении к гармонии, а на сексе. Секс заменил вам любовь, силу и спасение. – Очень интересно, Гриша записал тебе свои слова. – Да. И просил прочитать вам. Я просчитал. Кстати, мы с Гришей сфотографировались. Хотите усидеть наше фото? – Неси. Малыш убежал в свою комнату. – Ты думаешь, зря мы пришли? – Бобби, мне здесь нравится! – Здесь нет Феликса? – Здесь есть ты. – Звучит ещё хуже! – Вот! Малыш положил перед нами карточку. На фоне памятника стоит молодой человек в солнечных очках, а рядом с ним – Малыш. – Он поступил в университет? – Да. – Вы стали меньше видеться? – Я прихожу к нему, он помогает делать мне уроки. – А потом? – А потом он целует мне пальчики и гладит по голове. Бобби ухмыльнулся. – Илюша, ты никогда не целовал мне пальчики.

Утро. Пасмурное утро. По небу плывут тяжёлые облака. Я пытаюсь собраться с мыслями. – Ты долго думаешь. – Даниил, я не могу так сразу! – Неужели это сложно: придумать поздравление? – Писатель у нас ты, ты мог бы сам придумать! – Я занят другим. – Чем же? – Я думаю. – О чём же? – Соболев, а ты можешь вот обойтись без своих штучек? – Без каких же? – Я вижу, тебе доставляет удовольствие надо мной измываться. – Какое удовольствие. Ты заставляешь меня придумывать какие-то поздравления для каких-то дурочек, а мне уже сказать ничего нельзя? – Если ты не хочешь сочинять, мог бы сразу так и сказать. – Я не хочу ничего сочинять. – Ты свободен. Я и Даниил придумывали поздравление. У девочек из соседнего отряда – день рождения. Даниила пригласили на пикник. Даниил предложил мне помочь. – Если ты не хочешь мне помогать, найди Пиотровского. – Зачем? – Мне нужен Пиотровский! – Ладно. Я вышел на улицу. В центре лагеря располагались администрация, столовая и кинозал. По бокам – отряды. В каждом отряде – по шесть домиков. В каждом домике – по четыре человека. Я прошёл мимо отряда Дельфинов, и носом к носу столкнулся с Ингой. – Привет, Соболев. – Привет, Зимняя. Как оно? – У тебя курить есть? – Нет. – У меня сигареты кончились. А в город сегодня никто не едет. До завтрашнего дня я буду умирать от никотинового голода. Ты должен мне помочь. – Украсть сигареты? – Пиотровский же курит. – Курит. – У него должны быть сигареты. – Но если я спрошу у него покурить, он подумает, что я курю, и будет на меня коситься. – А тебя беспокоит Пиотровский? – Я могу спросить у него сигарет. Мне не сложно. Вместе с Ингой мы пошли в администрацию. Пиотровский стоял в коридоре. – Привет! – Привет. – У тебя есть покурить? – Илья, ты же не куришь. – Тебе трудно? Кстати, тебя Даниил искал. – Зачем? – Понятие не имею. Сказал, что ты ему необходим. – Ладно, я дам, но с условием, что никто вас не увидит. – Мы пойдём за туалет. – Ладно. Соболев. – Что? – ты мне должен. За мужским туалетом была вытоптана полянка. – Здесь все курят. – Никогда здесь не был. – Приличные мальчики сюда не ходят. – Приличные девочки не спят с тётками. – Что ты понимаешь! Она с наслаждением затянулась. – Может, я пойду? – Сейчас я докурю, я тебя провожу. Она кинула бычок в кусты. – Я готова. – Ты похожа на наркоманку. – Да? А ты знаешь, что Бобби в десять лет нюхал кокаин в самом дорогом клубе Москвы. Он сыпал порошок на стеклянный стол стоимостью около пяти тысяч долларов, кредитной карточкой Master Cart делал аккуратную дорожку и через скрученные трубочкой сто евро вдыхал это отраву. – Это неправда! – Увы, я присутствовала при этом моменте. Потом он откинулся назад и предложил поиграть его членом. Я ответила, что мне пора домой. Он принял ещё одну дозу и вырубился. – Как красиво ты врёшь! – Не веришь? Твоё дело. Только Бобби не так прост, как ты думаешь. – Я понятие не имею, о чём ты говоришь! – Пока, Соболев. Увидимся на ужине. Когда я подходил к домику, из него выходил Бобби. Я передал ему слова Инги. – Она врёт. Стол стоил пять тысяч евро.

- Наверное, вы уже хотите спать? – С тобой? – Ко мне приедет Гриша, я думаю, вы будете рад его видеть. – А он нас? – Не знаю. Но если вы в чём-то сомневаетесь, идите домой. – Мы поздороваемся с Гришей, а потом поедем домой. Да? – Как хочешь. Мы пили вторую или третью чашку чая. У меня уже живот подвело, но Бобби, как ни в чём не бывало, пил. – Хотите есть? – Нет. А Гриша скоро приедет? – Скоро. Бобби поставил на стол красную кружку и спросил, где здесь можно покурить. Малыш указал на балконную дверь. Пока Бобби курил, я пересел со стула на диван. Малыш плотнее закрыл дверь и сел ко мне на колени. Под его белой футболкой билось сердце. Я всем телом ощущал его движение. – Ты волнуешься? – Я беспокоюсь о Бобби. – Филипс свой человек. – Он боится тебя потерять. – Мне ваш психоанализ уже в печёнках сидит. Почему каждый человек норовит справиться о моих с Бобби отношениях, да ещё и пару советов дать. Неужели вы думаете, что я не справлюсь с Бобби?! – Он сказал, что ты ему изменил, и он пытается тебя простить. – Я знаю Бобби почти четыре года. За эти четыре года он сказал правду только один раз. Когда я попал в больницу, он примчался ко мне и, перепуганный на смерть, сказал, что боится меня потерять. Я не поверил ему, но его глаза не врали. – Но если ты его любишь, ты сделаешь всё, что бы сохранить отношения. – Я закрываю тему! Союз с Бобби – фикция. Я сам не заметил, как пришел на крик. – Бобби терпит меня потому, что я не лезу в его душу. Я вообще думаю, что души у него нет. Он её продал за пятёрку по математике. – Сейчас придёт Гриша, скажет, что вы оба – два зажравшихся гомика. – А ты? – Я? Я нормальный гей, который прекрасно всё понимает. Больше вас всех понимает. Я – то был любимым, а вы – нет. – Не хочешь быть грязью? – А я никогда не буду Жорой, который с одиннадцати лет занимался проституцией в мужских туалетах. Это он сейчас студент и человек с будущем. – Жора – это отдельный разговор. – Жора – это другой разговор. – Почему же? Жора – это и есть реальность. (Для двенадцати летнего мальчика, Малыш слишком хорошо развит). Человек, который был никем, в один прекрасный момент стал всем. Золушка из туалета. И Бобби – это тоже Золушка. Только не из туалета, а из казино. Но ты бы спросил, сколько парней было у Бобби до тебя. И как Бобби открывал записную книжку каждый вечер, что бы выяснить, с кем он будет спать сегодня. – Ты сам видел? – Мне Гриша рассказывал. – Твои слова ничего нового не открыли. И твой милый Гриша такой же непонимающий тип, как и все остальные. – Нас отличает от прочих людей ярко выраженное чувство превосходства над остальными людьми. Мы в тринадцать лет пережили такое чувство, какое не каждый переживает в свои тридцать. Над диваном стоял Бобби. От него пахло табаком. Бобби наклонился ко мне и поцеловал в ухо. – Наша любовь бессмертна, а твой Гриша – обыкновенный педофил. Илюша, поехали ко мне. – Сейчас? – А что ещё делать. Моя мама будет не против, если ты переночуешь у нас. Как всегда. Малыш сполз с моих колен. – Вы ко мне ещё придёте? – Конечно. Как же мы можем бросить тебя, наш маленький, невозмутимый солдатик. Бобби поцеловал Малыша в лоб. Я надевал куртку. – Пока, малыш. – Пока, Карлсоны.

Каждый вечер к нам в домик приходили гости. Чаще всего приходила Инга. Они с Пиотровским курили, иногда, но редко, мы пили белое вино, красного Пиотровский не любил. Иногда приходила Полина, и мы гуляли перед сном по дороге к морю. Иногда приходили мальчики из пятого домика. Тогда начинался настоящий праздник. Мы ели сладости, пели хором. Сегодня к нам пришёл Шмидт. Шмидт, высокий сноб в очках, он ставил стул посередине комнаты, садился на него сверху и мог часами капать на мозги. Пиотровский называл его маниакальным клоуном. Я и Бобби называли Шмидта сучкой. Шмидт как обычно пришёл, как обычно сел. Мы с Бобби лежали на его постели, читали вместе комиксы. – А где Пиотровский? – Он с Ингой в столовой. – Или с Даниилом на море. – Или в администрации. – А вы чем заняты? – Мы читаем комикс. – А Бэтмене. – Интересный комикс? – Да! – Не мешай. Шмидт подвинул стул ближе к столу. – А почему вы не купаетесь? – Мы уже искупались. – Шмидт, не мешай. Он подвинул стул к двери. – А мне записку прислали. – Какую? – Если она с признанием, то нам это не интересно. – Почему? – Мы женаты. – В смысле? – Мы поженились. Бобби женился на Бэтмене, я женился на слоёном печенье. Посторонние люди нас не волнуют. Шмидт почесал затылок. – Вы читали Сэлинджера? – Нет. – Мы читаем про Бэтмана. – Так вот, там есть такой герой, он тоже приходит в гости, а потом уходит. – Ты уже уходишь? – Наконец-то мы спокойно почитаем! – Я никуда не ухожу. Я сейчас дождусь Пиотровского. – А если не дождёшься? – А если Пиотровского съели акулы? - Хватит валять дурака. – Мы тебя не трогали. – Мы тебя не валяли. – А вы всегда так отвечаете? – Как? – Вместе? – Мы всё делаем вместе. – Мы даже дышим одним воздухом. Шмидт отодвинул стул и поднялся. – Мне пора. – Привет планете! – Ты хорошо выглядишь. Увидимся на дискотеке. Шмидт попрощался и вышел. Мы были последними, кто его видел. Шмидт пропал без вести. Уже через восемь часов его искали по всем окрестностям. Искали всю ночь и всё утро. Но нигде не могли найти. Кто-то догадался пойти на пляж. Шмидт сидел на камнях. В его стеклянных глазах отражалось море. Я никогда не видел более бессмысленного выражения лица. Шмидт был пьян, - так говорили все вокруг. Шмидта положили в лазарет. Он целыми днями лежал, смотрел в потолок и не двигался. Я и Бобби часто навещали его. Ходили почти каждый день. Не потому, что мы испытывали чувство вины, такое чувство нам ещё не было знакомо, а потому, что Шмидта нам было жалко. Мы жалели нашу сучку. После завтрака, когда его уже нашли, Шмидт просидел на пляже всю ночь, мы с Бобби пришли его навестить. Мы принесли ему бананов и пачку сока. Мы попросили, что бы нас пропустили вдвоём. Нам дали белые халаты. Шмидт был единственным больным. Мы положили пакет с фруктами. Шмидт никак не отреагировал на наш приход. Бобби положил ему ладонь на лоб. – Какой горячий! – Почему ты шепчешь? – Наверное, Шмидт спит. – Я не сплю. Мы подпрыгнули на месте.- Мы думали, ты онемел! – Я ждал, когда вы придёте. Зачем вы меня выгнали? – Ты мешал нам. – Я все мешаю. – Уж извините! Шмидт сел на кровать. – К чему весь этот маскарад? – Я хочу, что бы на меня обратили внимание. – Но не таким же варварским способом! – Я не умею по-другому! Мы вышли на свежий воздух. – Шмидт настоящий клоун. – Дешёвые эффекты. Шмидта выпустили в среду. В пятницу на дискотеке я сидел у входа и ждал Полину. Шмидт возник из темноты, как призрак. Его очки зловеще блеснули при свете фонарей. – Привет. У него дрожали губы. И тряслись руку. И голос у него дрожал. – Мне нужно с тобой поговорить. – О чём? – Давай пройдёмся, я тебе всё объясню. – Хорошо. Мы поли по дороге к морю, потом свернули влево, и пошли вдоль берега. – Тебе, наверное, холодно? – Нет, мне нормально. – А мне холодно. Последнее время я никак не могу согреться. Сижу на солнце, а всё равно озноб бьёт. – Кто бьёт? – Озноб. Ну, я никак не могу мышцы расслабить. Ты хочешь знать, зачем я тебя пригласил? – Ну, если тебе не сложно, расскажи. – У меня проблема. – Какая? – А ты честно никому не скажешь. – Если это секрет, то никому. Шмидт завёл меня в какую-то чащу. В темноте я еле различал предметы. Но Шмидт продолжал идти не останавливаясь. Мы молчали. Шмидт внезапно остановился. Он резко задрал рубашку. – Возьми из моего кармана фонарик и прочитай. Я буквально обалдел. Тёмное тело, фонарик, срывающийся голос. Я достал фонарик. На впалой груди Шмидта зеленкой было написано: Илья, если ты не станешь моим, я покончу с собой. Луч пополз вверх, от живота к лицу. Очки съехали на нос. Глаза горели. Шмидт спятил! – Если ты не станешь моим, я покончу с собой. – Мне пора. Я выронил фонарик на траву и побежал. Я слышал, как за моей спиной стонет Шмидт, он задыхается, но продолжает бежать. Я пулей залетел в домик и запер дверь. Ребята удивлённо посмотрели на меня. – Что случилось?! – за мной гонится Шмидт. Он спятил! В дверь постучали. Пиотровский прикоснулся к своим губам, выключил свет и сделал шаг к выходу. При искусственном свете Шмидт выглядел впечатляюще: белое лицо, красные глаза. Очки он где-то потерял, волосы взлахмочены. – Что тебе? – Где Соболев? – Его здесь нет. Он на дискотеке. – Я видел, он забежал сюда. – Поищи его в другом месте. Шмидт положил руку на плечо Пиотровского. – Ты должен мне сказать, где он. – Зачем? В темноте неожиданно чихнул Даниил. Шмидт толкнул Пиотровского и вошёл в комнату, включил свет. Я сидел на кровати. Рядом сидел Бобби. – Илья, мне нужно с тобой поговорить! Немедленно! – Мне кажется, что сейчас не лучшее время! – Пиотровский, заткнись! Илья!? Я поднялся. – Идём. Под гробовое молчание Шмидт пропустил меня вперёд. Пиотровский проводил меня взглядом. Я старался не торопиться. В дверном проёме чернела ночь. Меня уводили на расстрел. Бобби подпрыгнул на месте и буквально налетел на Шмидта. Одного удара хватило, что бы Шмидт упал. Бобби ударил его по спине, но промахнулся. Бобби сломал Шмидту ребро – настолько был сильным удар. Шмидт скрутился от боли. – Сейчас его осмотрят, найдут надпись и мне будет плохо, - сказал я. Пиотровский задрал Шмидту майку и стал тряпкой стирать зелёную надпись. Шмидт плакал от боли, но никто не обратил на это внимание. Я принёс чашку с водой. Пиотровский тёр быстро, но всё равно надпись полностью не стёрлась. Пиотровский вспотел. Его семенил Даниил. Бобби в шоковом состоянии пил воду. У меня дрожали руки. Когда мы более - менее смыли зелёнку, Даниил сбегал за врачом. Шмидта увезли в больницу. Ночью мы пили вино. Пиотровский сказал, что об этой истории никто не узнает, что и в этот раз мы получил приз за лучший домик и всё будет хорошо. После бутылки мне захотелось в туалет. Бобби взял меня за руку. Мы шли под фонарями, как по бульвару. В некоторых домиках горел свет, где-то уже спали. – У тебя появилась седая прядь. – Где? – За ухом. Такая красивая. – Тебе нравится? – Очень! – Как ты думаешь, Шмидт вернётся? – Его отправят домой. А нас обязательно расспросят. – Шмидт неудачно упал. – Да, Шмидт очень неудачно упал.

- Ты меня любишь? – А ты меня любишь? – Я люблю тебя, даже если ты не любишь меня. – А я люблю тебя, вопреки твоей любви. – Я видел, как тебе нравится меня любить. Ты получаешь удовольствие от моей любви? – А ты? Мы едем в лифте. Бобби стоит у стены, я стою у стены. Лифт грузовой, места много, и если я вытяну руку, я всё равно до него не дотянусь. Бобби специально встал у той стены. – Я уверен, что как только мы выйдем на улицу, мы лоб в лоб столкнёмся с Гришей. – А если нет? – Тогда мы с тобой поедем ко мне, ляжем спать. Завтра в школу. – Завтра воскресение. - Тогда никуда не пойдём. На улице прошёл дождь. Бобби закурил. Я закурил. – Где Гриша? – Его нет? – Нет. – Идём домой. В окнах Бобби горел свет. Он толкнул дверь, мы вошли в квартиру. Я поздоровался с его родителями, Бобби запер дверь своей комнаты на ключ. – Ты хочешь есть? – Нет. – У меня есть пиво, будешь? – Наливай. Бобби поставил на стол полутора литровую бутылку пива. И два бокала. И ещё пачку чипсов. – Ты помнишь, как мы с тобой здесь кувыркались? – Детский сад. Твои родители были на даче, мы два дня ходили голышом. – А мне нравилось! Такие эмоции я больше никогда не переживал. – Два влюблённых мальчика – это что-то слишком красивое. – Нужно быть реалистом. – Что будем делать дальше? – Спать. Ты где ляжешь? – С тобой. – Сейчас пиво допьём. Музыку? – Бранденбургский концерт Бетховена, если не сложно. – Конечно, для тебя – что угодно. Он нажал на кнопку. - А если Малыш изменится? – Станет, как Жора? – Нет, как Жора ему становится нельзя. Жора по туалет ходит, бычки собирает, клей по подвалам нюхает. Я его тут видел недавно. Идёт по улице, никого не видит. В штанах, в куртке. Штаны грязные, протёртые, бывшие джинсы, а куртка на три размера больше. А глаза! Ты же помнишь его глаза? Они были голубыми, как озеро. А сейчас его глаза стали мутными. Зрачки огромные. Волосы грязные. Подошёл ко мне, поздоровался. В сторонку отозвал. Отошли мы с ним за угол. Он ко мне близко-близко подходит и просит у меня одолжить рублей двадцать. Протягиваю я ему двадцатку. Я тебя, говорит, могу отблагодарить. Здесь не далеко есть мужской сортир. Приходи туда. Я отказался вежливо и дальше пошёл. – Зачем ты мне это рассказываешь? – Что бы ты знал. Малыш – мальчик в прямом смысле золотой и терять его нам нельзя. Иначе он превратится в Жору. – Ты Грише об этом говори, а не мне. Я за Малыша и так отвечу. – Слушай, у меня сигареты закончились. – Опять? – Я сейчас вниз спущусь, а за одно и пиво куплю. Бобби оставил меня в одиночестве.

Этой ночью так никто уснуть и не смог. Я ворочался с боку на бок. Перед глазами стоял Шмидт и его зелёная надпись. Пиотровский включил привезённый им ночник. – Предлагаю полежать при свете. – Я не против. Даниил поднялся. Бобби пересел ко мне. – Значит так, - Пиотровский серьёзно посмотрел на меня, на Бобби, на Даниила, - историю про Шмидта мы забудем. Этот неуравновешенный псих своё ещё получит. Он наверняка вернётся в лагерь. Ещё бы, его отец – директор лагеря. Поэтому, мы с вами должны держатся вместе. Бобби, следи за Соболевым. Я и Даниил попробуем уговорить Шмидта, что бы он к тебе не лез. Я надеюсь, подобная история не повторится. – А мне кажется, что Шмидт своего добьётся. Он получит, чего хочет. И Илья никуда от него не убежит. – А мне кажется, что все ваши разговоры – трата времени. – Бобби? – Я знаю, что с Соболевым ничего не случится. И всё. А ваши домыслы – фигня. Если Шмидт и приедет, то врядли он тронет пальцем Соболева. Потому, что если Шмидт тронет пальцем Соболева, я трону пальцем Шмидта. И Шмидта не найдут. Сказано было таким тоном, что я не на шутку испугался: вдруг, действительно, Шмидта не найдут. Бобби говорил на полном серьёзе. Ребята, открыв рот, слушали Бобби. А Бобби одной рукой ел яблоко, а другой гладил меня. Мы сидели в полумраке. Когда Пиотровский закончил собрание, Бобби поцеловал меня перед сном и сказал, что всё будет хорошо.

- В этой дикой стране готовы зарабатывать деньги на чём угодно. У меня на лице написано, что я – несовершеннолетний, но никто ничего не сказал. Будешь курить? – Нет, не хочется. – А я закурю. Глупый день – сегодня. Я устал. Ты устал? – Мне бы поесть. – Ты голоден? – Да. – Идём на кухню. Бобби нагрел мне спагетти. – С сыром или с ветчиной? – С ветчиной. Рядом со спагетти на тарелку лёг кусок свинины. Я неторопливо ел, а Бобби сидел и смотрел, как я ем. – Давай завра не пойдём в школу. – Давай. – Давай никогда больше не ходить к Малышу. Я когда с ним поговорю, мне жить не хочется. – Давай. – Давай построим дом на берегу моря и будем в нём жить. – Давай. – Отлично мечтать, когда заранее знаешь, что ничего не сбудется. – Да уж. – Но, что бы ты ни говорил, я всё равно тебя брошу. Вилка выпала у меня из рук. – Зачем?! – Мне с тобой не интересно. Тебя постоянно нет, ты витаешь в облаках. Когда мы с тобой познакомились, ты был маленьким мальчиком, которого хотелось защищать. А теперь ты меня утомляешь, что ли. – То есть мне можно идти? – Нет, ты сначала доешь, а потом можешь идти. Я не хочу, что бы ты злился, но пойми меня, я тоже имею право тебе изменить. – Я даже спрашивать ничего не буду. Я просто сейчас встану и пойду. Домой. И ты можешь говорить, что угодно, я всё равно тебя уже не слушаю. Бобби, наверное, тебе не хватало конфликта. Или ты нашёл девушку. Наконец-то ты нашёл девушку. Прощай. Я взял куртку в руки, оделся, и вышел. Я не обернулся на прощание, я не помахал рукой, я не кивнул в ответ. Солнце уже село, за окном собирался дождь.

Шмидта выписали в предпоследний день моего пребывания в лагере. Он сухо поздоровался со мной перед завтраком. А после обеда он поймал меня у мужского туалета. Я был не высоким мальчиком, Шмидт сел на корточки, посмотрел мне прямо в глаза. – Я скучал по тебе, Илюша. – Отпусти меня, жалкий извращенец. – Ты же хочешь познакомиться со мной поближе? Я могу показать тебе чудеса. Хочешь увидеть фокусы. Он говорил тяжело дыша, спотыкался на словах. Никакой твёрдости. – Если ты сейчас меня не отпустишь, я закричу. – Кричи! Только тебя никто не услышит. Ты никому не нужен. Бобби следит за тобой потому, что у тебя аппетитная попа. А как только он тебя бросит, ты окажешься в такой яме, что не скоро сможешь из неё выбраться. Я тебя предупреждаю: Бобби Филипс тебя отфутболит, как только почует, что ты ему сопротивляешься. Или слишком преданно смотришь в его глаза. Бобби Филипс никогда на тебе не остановится. А мне нужен только ты. Шмидт сунул мне в руку лист бумаги. – Это мой адрес и телефон. Будет грустно, позвони мне. Я обещаю - буду ждать. Шмидт резко поднялся и убежал за угол. Я хотел выбросить бумажку, но меня нашёл Бобби. – Ты чего? – Ничего. Мне стало нехорошо. Пойдём отсюда. – Ты побледнел. – У меня голова закружилась. Это бывает. – Часто бывает? – Я хочу прилечь. Мы дошли до домика. Этой ночью я впервые целовался с Бобби по взрослому. Мы купались голышом. Мы бегали по пляжу. Я простудился и заболел.

Автобус тряхнуло на выбоине. Бобби подпрыгнул. – Я тебе позвоню. – Теперь ты, как честный человек, должен на мне жениться. - Я тебя теперь не брошу. Я буду с тобой всегда – всегда. – И я буду с тобой. Всегда – всегда. Автобус въехал в черту города. Мы возвращались домой.




Шмидт.

Шмидту не спалось. Он то садился на диван, то ходил по комнате, то смотрел в окно. Часы пробили два раза. Разгар ночи. Шмидт включил настольную лампу. Квадратная комната. На стенах – книжные полки. Разложенный диван занимал половину пространства. Заваленный книгами стол, заваленные одеждой стулья. Шмидт взял со стола пачку бумаги. Несколько листов упали на пол. Шмидт равнодушно посмотрел на них. Рядом с пепельницей лежала зажигалка. Шмидт щёлкнул, маленький огонёк коснулся кончика листа. Шмидт открыл балкон и бросил пачку на кафель. Бумага горела всего несколько секунд. Шмидт, слегка наклонив голову влево, громко отсчитывал секунды. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Когда осталась только горка пепла, Шмидт закрыл дверь и подобрал с пола выпавшие листы. Это были две страницы второй главы, лист четвёртой, лист шестой и два листа седьмой. Шмидт разложил их на полу. Из-за дивана он достал лист фанеры. Приклеил листы к фанере. А потом достал из ящика зелёную гуашь и кисточкой стал рисовать. Это всё он проделал, когда меня не было. Когда я вернулся, то увидел на полу странную куртину: зелёная травка, зелёное солнце, зелёная виселица. Фоном служит роман Шмидта LSD, кодеин, моя планета. Сейчас картина висит над диваном. На диване сижу я, мне семнадцать лет. Я студент университета. Я проколол ухо, я постригся, я возненавидел чёрный цвет. На моей шее – зелёный шарф. Я в джинсах. Я в теме. Под диваном лежит Шмидт. Мои ступни лежат на его груди. Я пятками ощущаю его дыхание. Его грудь поднимается, опускается, поднимается ещё раз. Мы слушаем группу Lacrimosa. В перерывах между песнями Шмидт ставил оценки. Мы слушали два альбома: Satura (1993) и Stille (1997). К этой музыке меня приучил Шмидт. Шмидт проколол мне ухо. Шмидт помог поступить в университет. Когда Шмидту исполнилось двадцать, я был единственным, кого он был рад видеть. – Слушай, я понимаю, что группа Lacrimosa – это великая группа, но, может, послушаем что-нибудь другое. Например, я давно не слушал Кино. – Если хочешь, я могу включить Кино. – Сегодня я решил прогулять две последние пары. Мне хотелось тебя увидеть. – Ты красиво врёшь. – Хорошо, я прогулял две пары, что бы выспаться. Завтра суббота, у меня выходной, и я хочу, что бы выходные наступили раньше. Такой ответ тебя устраивает? – Устраивает. Чем собираешься заняться в выходные? – Подготовлюсь к контрольной, почитаю. У меня много планов. – А я хочу тебя пригласить в театр. На Мольера. Хочешь? – С удовольствием. – Завтра в шесть. Шмидт назвал театр и улицу. – Мы, конечно же, поедем вместе? – Безусловно. - И ты купишь мне программку. – Само собой. – И мы поедем к тебе пить вино. – Ну, если у нас хватит сил. - Хорошо. Я согласен.

Я еле отыскал адрес Шмидта. Я еле разобрал его корявый почерк. Я долго соображал, где он живёт. Я решил сделать ему сюрприз. Я приехал к нему без звонка. Я стоял перед дверью, в подъезд я вошёл вместе с какой-то тёткой. Шмидт жил на девятом этаже, за большой бронированной дверью. Я два раза позвонил. Никаких движений, никаких звуков. Я позвонил ещё два раза. В замке загремели ключи. Дверь отворилась. Передо мной предстал Шмидт. В домашних штанах, в потёртой футболке. Увидев меня, он открыл рот. Дверь немедленно закрылась. – Ни фига себе! Шмидт, это я! Открывай. – Не заперто. Я прошёл в прихожую. – Куда идти? – В гостиную. – Ладно. Я поставил бутылку вина на журнальный столик и сел в кресло. Куртку я повесил на крючок, а ботинки поставил в угол. Я слишком аккуратный. Шмидт появился передо мной в рубашке и в джинсах. Он причесался, от него пахло одеколоном. Он протёр очки. Я снял кепку. – Привет, Шмидт. Удивлён? – Ты пришёл. – Пришёл. Правда, с опозданием на несколько лет. Но я пришёл. Ты рад меня видеть? – Я счастлив. – Что-то счастье твоё несколько наигранное. Я, вот, от Бобби ушёл. Ты всё верно предсказал: меня отфутболили. – Ты пришёл ко мне! Я рад. – Только не торжествуй. Я пришёл не надолго, я очень скоро уйду. Может быть, я уйду через час. – Главное, ты пришёл. Что может быть лучше?! – Оставь эмоции. Твоя радость радует только тебя. Запомни, Шмидт, я пришёл не потому, что нуждаюсь в тебе, а потому, что мне нужно отвлечься. Расценивай себя, как запасной аэродром. Прости меня, но такова суровая реальность! – А секс? – Только попробуй до меня прикоснуться, я тебе сломаю руку. Понял? – Да. Какие ещё будут просьбы? – Можешь делать что угодно, но только помни: я – твой. И не оскорбляй меня сношением с уродами и фригидными онанистами. Я этого не люблю. – Илья, а ты уверен, что ко мне стоили приходить? Вдруг я не приму твоих условий, и вообще тебя выгоню? – Я тебе нравлюсь. Я могу заставить себя полюбить тебя. Я терпел Бобби, теперь хочу, что бы терпели меня. И ты, как человек, мастурбирующий на мою фотографию, отлично подходишь на роль раба. Извини за прямолинейность. – Я позвоню тебе. – Я буду ждать. А теперь выпьем вина. Я просто так не уйду. Вино мы пили в полном молчании. Шмидт радовался мне, Шмидт ненавидел меня. Я же с непринуждённым видом держал бокал. – Хорошо, но у меня тоже есть условие. – Какое? – Если я заменю тебе Бобби, ты станешь моим. Полностью. И душа, и тело будут принадлежать мне. Ты станешь красивым цветком в моём саду. И прав у тебя будет не больше, чем у цветка. – А ты думаешь, что ты способен заменить мне Бобби? Какая самонадеянность! Мне нравится твоё правило. Я согласен. И мы чокнулись бокалами.

Шмидт вернулся на пол. – Лежать на полу – моё самое любимое занятие. А ещё мне нравится твой запах. – Шмидт, ты включил не ту песню. – Мне нравится, как ты дышишь. Тебе нравится моя причёска? Я постригся ради тебя. А ещё у нас сегодня три месяца, как мы встречаемся. Маленькая дата, но у меня для тебя сюрприз. Угадай, что я тебе приготовил? – Гильотину? – Не угадал. Держи. Шмидт протянул мне розовую коробочку. – Это тебе! – Ты даришь мне розовую коробку? – Нет, я дарю тебе кольцо. Внутри коробки лежало кольцо с гравировкой. Только дата. – Носи и думай обо мне. – Спасибо, я не ожидал. – А ты что мне подарил? – Я могу остаться у тебя на ночь. Согласен? – Конечно. – Это мой подарок. – И всё? – Ты думаешь, я запомнил такую никчёмную дату? – А почему нет? – Шмидт, мне нравится, когда меня ценят, но когда на меня давят, я бешусь. – Если тебе не понравился мой подарок, можешь кольцо не носить, но я его обратно не приму. – Твоё кольцо мне понравилось. Спасибо. – И всё? – А что ещё? Или я должен пасть перед тобой на колени, и кидать поклоны? О, благодарю тебя, великой Шмидт, пусть невзгоды не омрачают твоего светлого чела. Я так должен сделать? – Ты можешь обойтись без своих штучек? – Шмидт, мне это кольцо мне нравится. Всё?! – С тобой так трудно общаться. Шмидт выключил музыку. – И, пожалуйста, пока меня не будет, не выходи курить на балкон. – Ладно. Как только Шмидт закрыл за собой дверь, я распахнул балконную дверь и закурил.

За окном заметно стемнело. В окнах зажгли свет. Двор опустел. Шмидт плотнее задёрнул шторы. – Ты уверен, что сегодня нам стоит этим заниматься? – Мы уже два месяца встречаемся. Я думаю, сегодня лучший день для того, что бы выяснить, господин Шмидт, каковы вы в постели. К тому же, я давно не занимался сексом. Мне тоже хочется. – Я стесняюсь. – Что ты?! – Я стесняюсь. – Я тебе не нравлюсь? – Нравишься. – Или я тебя не возбуждаю? – Мне хочется. – Тогда докажи мне, как сильно ты меня любишь! Шмидт растерянно смотрел на меня, я же стал расстёгивать пиджак. Пиджак полетел на пол. Следом – галстук и рубашка. Потом брюки. Я стоял в носках, в белых плавках и в майке. – Ну, чего ждёшь? – У тебя такая бледная кожа! – Это освещение. – Такие тонкие руки. – Ты не в музее, не надо меня разглядывать. – Тебе не приятно? – Я сейчас оденусь и уйду, если ты ничего не сделаешь. Ты хочешь, что бы я ушёл? – Конечно, нет. – Тогда не стой, как истукан, делай что-нибудь. – Мне тоже раздеться? – А ты привык спать одетым? – Нет. – Ну, если ты стесняешься, можешь выключить свет. – Хорошо. Я нырнул под одеяло, я Шмидт стал раздеваться. Я отвернулся к стене. Шмидт медленно раздевался. – Ты так долго! – У меня ремень заело. – Я надеюсь, что у тебя уже были подобного рода эксперименты? – Нет. – То есть как – нет! – Ты первый. – О, Господи! – Ты не знал? – Я не думал, что ты настолько неиспорчен. Почему? – Потому, что я ждал только тебя. – Какая глупость. – Вся моя жизнь – глупость. – А мне кажется, что ты отвлекаешься. Меня не интересует твоё прошлое. Ты мылся? – Что? – Я надеюсь, ты не полезешь ко мне своими грязными руками? Я терпеть не могу нечистоплотных людей. – Я не мылся. – Иди, прими душ. Вымой голову, и все прочие места. – А ты никуда не уйдёшь? – А куда мне идти? – Тогда подожди меня. Я не долго. Шмидт в одних трусах поплёлся в ванную комнату. Я достал из внутреннего кармана пиджака телефон и прочитал два сообщения. Первое было из дома, второе – от сокурсника. В ванной шумела вода. Я пошёл на кухню попить воды. В квартире никого, кроме нас. За серым окном – холодные лужи. Я наливаю стакан воды. Я пью маленькими глотками. У меня замерзли ноги. Из темноты на меня смотрят два зелёных глаза. Тамерлан громко мяукнул. Я погладил кота по голову, почесал за ухом. Я долго не мог понять, какие глаза у Бобби. У Бобби кошачьи глаза.

Театральное фойе. Шмидт побежал мне за программкой, я стою у двери в портер. Из буфета доносится шум. Мимо ходят красивые женщины и злые мужья, носятся дети. Какой-то мальчик остановился рядом со мной и стал активно лазить по карманам. – А вы не подскажете, который сейчас час? – Почти шесть. – Почему же не дают третий звонок? Вопрос мальчик задал сам себе. Через секунду его уже не было. Мы прошли со Шмидтом в зал. Сели на места. – Я надеюсь, ты не станешь ко мне приставать. Мы всё-таки ни в кино пришли. Это – храм искусства. Во время спектакля Шмидт гладил меня по руке, а во время антракта он пригласил меня в буфет. – Если ты будешь так тратиться, мы домой пойдём пешком. – Не волнуйся. Мы пили вино. Весь второй акт Шмидт смотрел не на сцену, а на меня. От злости я даже пнул его. Шмидт покраснел и отвернулся. Потом мы пошли на улицу, Шмидт вызвал такси. На прощание он пожал мне руку и сказал, что это – лучший вечер в его жизни. Я, конечно же, не поверил.

- Я готов. – У тебя очень милый кот. – Ты ему тоже очень нравишься. – Ты чистый? – Да. – Тогда я, чур – активный. - Мы так не договаривались. – Неси мягкий крем на основе воды, ты же готовился к вечеринке и запасся необходимым инвентарём? – Я думал, что я буду активным. – Ага, размечтался. Так что неси крем. Шмидт принёс крем для рук. – Мамин? – Да. – На основе воды? – Можешь прочитать. – Я тебе верю. Скидывай трусы и ложись на живот.
Утро. – У меня всё болит. – Шмидт, не страдай. – Мне сегодня нужно в два места, как я туда попаду? Я еле хожу. – Твои претензии мне не понятны. – Мне понравилось, ты просто молодец, но я себя чувствую как минимум оплеванным. – Мне пора домой. Прими аспирин и ложись спать. Всё пройдёт, я тебе обещаю. – Поцелуй меня на прощание. – Чмоки - чмоки. Дверь закрылась, замок щёлкнул. – Глупый мальчик, неужели он думает, что именно в этом и заключается его уникальность. Конечно, если в тебе больше не за что зацепиться. Прощай, Шмидт, ты был отвратительно великолепен.

Мы прогуливаемся по парку. – Я тебя люблю, - то и дело повторяет Шмидт. Я уже устал это слушать. – Я устал это слушать! – Мне хочется об этом кричать! – Смени тему. Твоя любовь никому, кроме тебя, не нужна. Таких как ты – пропасть. Вы же ходите по земле только ради того, что бы испытать себя в роли женщины. Вы ебёте друг друга, а потом строите дворцы из тайн, вас буквально засасывает собственное ощущение исключительности. – Каждый человек по-своему уникален. – Я устал от ваших исключений. Мне нужна банальность. Шмидт, протри очки. На них паутина висит. Противно выглядит. – У меня нет платочка. – Держи платочек. Вы же скучные. Вы настолько скучны, что я не знаю, почему вы живёте. Шмидт, я бы на твоём месте давно бы покончил с собой. Ты же тля! Ты учишься, ты ходишь, ты дышишь. А ты задумывался о том, что ты засоряешь землю! Это не ты проживаешь жизнь, это жизнь проживает тебя! Ты даже платочек завести себе не можешь. Ты ребёнок, и от этого меня только тошнит. Сколько раз в своей пустой жизни ты был счастлив? Один? Два? Я уверен, что не разу. Ты не способен быть счастливым, ты не способен быть человеком. Я не знаю, зачем я трачу на тебя своё время. – Потому, что тебе некуда и не к кому идти больше. У тебя, кроме меня, никого больше нет! и ты ненавидишь меня за это! Ты понимаешь, что ты одинок, но всё равно расцениваешь меня, как свою кару, а не как подарок. Потому, что ты видел больше, чем я. И осознать то, что я – твоё настоящее – очень сложно. Прости меня, Илья. Но я тоже имею право быть счастливым. И мне тебя подарили. И я нему тебя на руках, потому, что не имею право тебя бросить. А ты сопротивляешься. Мне противно тебя тащить, но если я тебя брошу, ты погибнешь. Соболев, я – твоё спасение. – Ты – моё проклятие. И я всегда буду относиться к тебе, как к проклятию. Извини, Шмидт, я тебя ненавижу. – А всё равно исключение из правил! – Да будь ты хоть монголом. Ты для меня – тля. И будь любезен, не разочаровывай меня. Предлагаю сменить тему. – Я талант. – Это вопрос? – Я талантливее тебя, я умею играть на скрипке. – А я не умею. И что? – А ещё у меня есть, чего у тебя никогда уже не будет. – И чего же? - У меня есть человек, который меня примет даже мёртвым. Мой друг. Мой настоящий друг. У тебя друга нет. У тебя есть, были и будут только одни любовники. – И что? – Ты неполноценен, если до сих пор не завёл себе друга. – Уж тебе ли говорить об этом? – А кому? – Ты, Шмидт, тля, и всё. И друзья у тебя такие же тли! – Ты повторяешься. Ты испугался! – Я ничего не боюсь. – Жаль, что ты никогда не познаешь радость дружбы. – Хватит втаптывать меня в грязь! – А, я задел тебя за живое! Вот где твоё больное место! – Тебе не стыдно издеваться над маленьким мальчиком? – А тебе не стыдно? – Мне не стыдно. Я прекрасно знаю, что без меня тебе будет плохо, поэтому ты будешь держаться за меня, даже если я тебя ненавижу. – Я вижу, тебе доставляет какое-то странное удовольствие меня унижать. – А я ничего, кроме пустого места, не вижу. А ещё у пустого места на носу очки! – Предлагаю закрыть тему. – Я рад, что у тебя получилось прочитать мои мысли, тля! Шмидт только сжал крепче зубы.

Я пришёл к Шмидту в гости. Точнее, я не собирался к нему, но на улице начался дождь, и мне нужно было куда-нибудь идти. Я промок до нитки. Дверь мне открыл совершенно незнакомый мне человек. – А где Шмидт? – Он ещё не пришёл. – А ты кто? – Я? – Да. Ты? – А кто ты? – Я его очень близкий друг! – А я – Иосиф. – Ну и имя! Твои родители большие шутники! – Нормально имя. Проходи. – Спасибо, Иосиф. Я переступил порог. – Мне бы переодеться, я промок до нитки. – Хорошо. Халат подойдёт? – Да. Пока я переодевался в ванной, Иосиф заварил чай. – Я одежду повесил сушиться. Тебя не смущает, что на мне нет нижнего белья? – Нет. – А на тебе есть нижнее бельё? – Мне кажется, невежливо задавать такие вопросы посторонним людям. – А ты стесняешься? – Нет. – Значит, на тебе нет нижнего белья! – Почему нет? Есть. – Но ты же сам только что сказал, что нет. – Пей чай. – Ладно. Я сел как можно развратнее. Я почти что обнажился. Если бы Иосиф сел чуть ближе ко мне, он бы всё увидел. – Мы со Шмидтом поругались. Очень серьёзно. Почти подрались. Он тебе не рассказывал? - Нет. – Поругались из-за мелочи. Я хотел быть активным, и он хотел быть активным. Мы с ним спим, достаточно давно. Я никогда не видел такое удивлённое выражение лица. Крайняя степень удивления! – Ты не знал? – Нет, конечно, он мне ничего не рассказывал. – Слушай, посмотри, может у него есть что-нибудь алкогольное. Я боюсь заболеть. Иосиф достал из холодильника начатую бутылку водки. Мы выпили по первой.
Когда я открыл глаза, на стуле сидел Шмидт. Иосиф спал на моём плече. Халат и его одежда валялись на полу. Шмидт печально посмотрел на меня. Потом поднялся со стула и принялся подбирать вещи Иосифа. – Ты не мог бы бросить мне халат. – За что? – Я тебя не люблю. И ты не люби меня! Так будет честнее. – Он тоже тебя не любит. – И я его не люблю. Научись принимать измены как неизбежное. Шмидт, подай мне халат! – Он был нормальным человеком! Ты сделал из него чудовище! – Я открыл ему новые горизонты. – Я ненавижу тебя. Шмидт покраснел от напряжения. – Мне холодно. Ты сварил кофе? – Родители вернутся через час. – Не волнуйся. К этому благословенному моменту я уже уйду. Шмидт, ты меня ценишь. Спасибо тебе за это. Ты хороший человек. Я оделся в ванной. – Позвони мне. – Никогда!

Мы лежим на полу. Шмидт скачал sound track из кинофильма Твин Пикс. И мы лежали на полу и слушали. Шмидт молчал, я молчал. – Где Иосиф? – Он обещал придти часам к семи. У него важное занятие. – Ты меня ненавидишь? – Да, я тебя всё ещё ненавижу. – А Иосиф? Что ты с ним сделал? – Мы поговорили. – И что? – Ничего. Тебе нравится эта композиция? – Нет. А Иосиф ничего не говорил, понравилось ему или нет? – Тебя, я вижу, это сильно беспокоит! – Я никогда никому не изменял. – Интересно, когда он придёт, ты бросишься ему на шею? – Да. А ещё я его расцелую. И мы прямо при тебе займёмся животным сексом. А ты сядешь в уголке и начнёшь отсчитывать минуты. – Зачем? – Введи почасовую оплату. Час – триста рублей. Я думаю, я стою дороже, но ради тебя я готов пойти на жертвы. – Ты с ума сошёл! – А что? Роль сутенера тебе подходит. Зачеши волосы назад, надень пиджак и вперёд. Я буду проституткой, ты приучишь меня к кокаину, будишь меня бить. Я буду плакать, умолять, что бы ты прекратил. А ты ударишь меня сапогом в грудь напоследок и скажешь, что бы я пошла на панель. Иначе ты разоришься. Нравится мой сценарий? – Ты сегодня невероятно красивый. – Спасибо. А у тебя изо рта пахнет луком. Немедленно пошёл, почистил зубы. Грязный мальчишка! – Пойдём со мной. Пока Шмидт работал зубной щёткой, я принял душ. – Не люблю быть грязным. – Можно, я к тебе залезу? – Здесь и так слишком тесно. Вот я закончу, тогда вымоешься. Ровно в семь пришёл Иосиф и принёс бутылку водки. Мы быстро её распили. И началось веселье. Шмидт достал из шкафа старые платья. Мы накрасили друг друга, переоделись и принялись танцевать. Я изображал Похотливую Изабеллу, Шмидт – Пылкую Кармен, а Иосиф назвал себя Отмороженной Гликерией. Мы дышали друг на друга перегаром, целовались под джаз и лезли друг другу под юбки. Потом выпили вторую бутылку водки, разделись и началась оргия. Утром, с больной головой, разбитый, с опухшим лицом и остатками туши на ресницах я поехал в университет. Такие праздники случались почти каждую неделю.

Я вышел из здания главного корпуса и пошёл на остановку. Вот уже несколько дней я не высыпался. У меня сильно болела голова, и хотелось спать. Я вышел на проспект. Неожиданно рядом со мной остановилась машина. Окно опустилась, и я увидел Иосифа. – Садись, подвезу. – Спасибо! Я сел. – Домой? Или ты хочешь кушать? – У меня нет денег. – Я угощаю. – Тогда в пиццерию. – Поехали. После обеда Шмидт повёз меня покататься. Мы выехали из города и мчались по шоссе. – В пятидесяти километрах от города есть удивительное озеро. Я очень хочу, что бы ты его увидел. – Можно. Иосиф нажал на газ. Я сидел сзади, играла группа Аквариум. – Я хочу с тобой очень серьёзно поговорить! – о Шмидте? – О нас с тобой. – Приедем и поговорим. – Хорошо. Иосиф свернул с шоссе на просёлочную дорогу. Мы ехали через лес. – Закрой глаза. – Зачем? - Сюрприз! Я закрыл. Машину трясло на ухабах. Иосиф остановился. – Открывай и выходи. Мы стояли на берегу огромного озера. Нежно-голубая вода, совершенно прозрачная. И тишина. – Нравится? – Очень. – Давай пройдёмся. – Давай. Мы пошли вдоль берега. – Я решил, что нам с тобой без Шмидта будет лучше. Он хороший человек, но втроём нас слишком тесно. Поэтому я тебе предлагаю его бросить и встречаться только со мной. – У тебя же девушка есть. – Мы с ней поссорились. Она требует слишком много внимание. К тому же, когда я сказал, что у меня есть парень, она начала истерить. Ты когда-нибудь видел девушку в истерике? - Нет. – Слава Богу! Потому, что это отвратительное зрелище. Ну, что скажешь? – Ты хочешь, что бы мы с тобой стали парой, а Шмидта выгнали вон? – Ну, не так радикально. Я хочу, что бы ты виделся со мной чаще, чем со Шмидтом. Так будет вернее. – А что скажет Шмидт? – А тебя волнует его мнение? Никогда бы не подумал. – Он мой друг. – Не имей сто друзей, а имей сто любовников. К тому же мне не верится, что ты так просто откажешься от меня. Чёрт с ним, со Шмидтом, он человек пропащий, но ты! Ты даже не представляешь, насколько сильно ты изменил мою жизнь. Я понял, что быть с мальчиком проще и легче, чем с девочкой. – Девочки требуют больше внимания? - Девочки пожирают нас изнутри. В ты, ты такой замечательный, я не могу просто так от тебя отказаться. Ты же понимаешь, что, переспав со мной, ты несёшь за меня ответственность! – Я не хочу ничего нести. Я хочу, что бы меня любили, вот и всё. – Я люблю тебя. – Мне так часто это говорили, что я как-то перестал ценить эти слова. – Да? Но моя любовь уникальна. Так любить могут только натуралы. – Какой ужас! Что ты предлагаешь делать со Шмидтом? Бросить его? А если он не переживёт? - Переживёт. Поехали ко мне. – Заниматься сексом? – Да. У тебя такие нежные руки, я хочу, что бы они довели меня… - До сумасшествия они тебя доведут!

Мы сидим втроём. Я, Шмидт и Иосиф. Шмидт мучительно соображает, что ему ответить. Я сижу бледный, как поганка. Иосиф уже всё сказал. – Вот так! – Я не могу бросить Илью. – А тебе и не нужно его бросать. Просто давай поменяемся местами. Я стану тобой, ты станешь мной. И Илью принимать буду я, а ты будешь его навещать. Хороший план. – Мне не нравится. – Извини меня, Шмидт. Но я тоже хочу воспользоваться ситуацией! – Что!? – Илья мне очень нравится. Я его обожаю. И мне хочется, что бы он как моно больше проводил время со мной! – А я? – Ну Шмидт, мы с тобой не первый год знакомы, потерпишь. Найдёшь себе кого-нибудь! Такого же молодого и красивого. Я думаю, это не сложно! Для тебя-то точно не сложно! – Иосиф, ты не имеешь право забирать у меня Илью! – А давай самого Илью спросим, с кем он хочет остаться. Соболев, кто тебе нравиться? – Мне нравится Бобби Филипс. Но вы на него ни капли не похожи. Оба! Извините. – Илья, не будь тряпкой. Ты можешь выбрать? Не так это уж и сложно: ткнуть пальцем в человека. Тебе нужно всего лишь ткнуть пальцем. И всё! – Я поехал домой. Решайте без меня. Но только мне ни ты, ни ты не нравитесь. Я люблю себя!

Ночью мне позвонил Шмидт. Голос у него был очень расстроенный, он чуть не плакал. Его родители развелись, квартиру собираются продавать. Деньги поделят на три части. Я тихо собрался и поехал к Шмидту. Он сидел на лавочке у своего подъезда. Я сел радом с ним и положил свою руку на его плечо. Шмидт прислонился ко мне. От него пахло алкоголем. – Я никогда тебя не брошу, - прошептал я. Шмидт начал беззвучно плакать. Я гладил его по голове. Ночевали мы у Иосифа. Последний раз. Шмидт увезёт меня в горы. Странное место, странное время.

Я просыпаюсь в тишине. Палатка пуста, рядом валяется спальник Шмидта. Я выползаю на свет. Лагерь пуст. Я один. Я обуваюсь, я иду в туалет. Я не хочу есть, голова болит после вчерашней пьянки, меня немного тошнит. В бессилии я сажусь на большой камень и смотрю в даль. Сквозь деревья виднеется большая вода. Мы в маленьких горах, самая высокая точка - семьсот метров, мы где-то на уровне двухсот, на ровной площадке. У меня не кружится голова. Сзади незаметно подкрадывается Шмидт. Под его ногой хрустит веточка, я оборачиваюсь. Он остановился. Мы несколько секунд смотрим друг на друга не отрываясь. - Я не хочу, что бы ты ко мне подходил, - говорю я чётко и четно. - Почему? - Не то, что бы мне было противно, но мы с тобой здесь уже второй день, а ты ещё ничего не сделал. - Чего не сделал? - Ну, например, ты так и не доказал мне, что я тебе нужен. - К чему ты ведёшь этот разговор? - Вчера, когда мы с тобой спускались к воде, ты сказал. что ради меня готов на всё. Так? Шмидт насторожился. - Чего ты от меня хочешь? - Я хочу, что бы ты спрыгнул с обрыва. С того самого, про который мне рассказывали. - Зачем? Что бы ты поверил, что ты мне нужен? - Да. - По-моему, это глупо! - Ну, ты же меня любишь? - Я могу любить тебя и без экстрима, а доказательств моей любви сколько угодно. например, раз я тебя привёз сюда, значит, ты мне уже не безразличен. - Не факт. Ты мог меня привезти и по каким-то другим причинам. Так будешь прыгать? - Нет. - Значит, я для тебя пустое место! - Не понял! Ты можешь мне просто поверить на слово. Ты мне нужен, я тебя люблю и всё, что я делаю, я делаю ради тебя! А если этого недостаточно, я не виноват. Извини. - Мне кажется, - говорю я тихим голосом, у тебя что-то было с Ромой. Шмидт присел рядом. Наверняка, со спины мы выглядели сногсшибательно. - Было, - так просто отвечает Шмидт. - А что именно было? - спрашиваю я. - Всё было. - А именно? Шмидт придвинулся ко мне поближе, чуть не столкнув меня на траву и начал рассказывать. (Рассказ Шмидт приводится в некотором сокращении, ведётся со слов Шмидта).

Мы столкнулись в университете. Я входил в туалет, он выходил. Я задел его плечом, извинился. Он недовольно посмотрел на меня, кашлянул и пошёл дальше. Я посмотрел ему в след. Он мне сразу не понравился: невысокий, худой, как жердь. Полное отсутствие мяса на костях. Я таких не встречал. В руках он держал сумку. А от синего свитера пахло одеколоном. Длинные волосы завивались на кончиках. косой пробор. Очки. Нечто потустороннее было в его облике. Таким я увидел его в первый раз. В последний раз он предстал передо мной бритым налысо, немного нетрезвым, с непонятной девушкой. Он не отводил меня в сторону, никуда не пригласил, что бы поговорить. Мы расставались на улице, на лавочке, под фонарём. Он сказал, что не видит причин встречаться со мной дальше. Он много, долго говорил. Я его почти не слушал. Я не смог оторвать взгляда от девочки. Если бы меня не было, она так и залезла бы к нему в ширинку. Она висела на нём, она держала егоза руки и постоянно что-то шептала. Я думаю, моего присутствия она даже не заметила. Когда они ушли, я несколько секунд просто смотрел в даль. Ничего не испытывал, кроме чувства какого-то вселенского омерзения. Мне казалось, меня вымазали дерьмом, буквально до головы засыпали отбросами. Меня даже не предали, нет, меня просто выбросили. После того, как мы столкнулись в туалете, прошло два дня. Мне понадобилось в библиотеку, на большой перемене я туда отправился. Он сидел за столом один. Все другие места были заняты. Я подсел к нему и быстренько переписал, что надо было переписать. Когда я закончил, он вдруг поднял голову и спросил у меня что-то про Третий рейх. Я ответил. Он ещё что-то спросил. Я ответил. По всем правилам, мы не должны были больше встречаться. Но мы встретились. На вечеринке. Встретились. Несколько часов проболтали. И я пошёл ночевать к нему. Мы были пьяными, еле держались на ногах. После ласк, после поцелуев он захотел, что бы я его трахнул. Если бы я его трахнул, мы бы до сих пор встречались. Но я отказался. Мы ещё повалялись, а утром я ушёл. Через неделю мы начали встречаться. Странно, но случайный секс никогда не являлся поводом для знакомства. В моём случае - являлся. В конце сентября мы поехали на дачу. И на даче мы переспали. На втором этаже, на горе матрасов, под двумя одеялами, было прохладно, мы занимались сексом. Это было не восхитительно, но здорово. Он самоутверждался за мой счёт, а я только покрывал его тело поцелуями. Да, после того, как мы расстались, он завёл себе девушку, причём они долго встречались. Странный выбор, учитывая, что она и на девушку не похожа. Нечто среднее между парнем и лошадью. Ни красоты, ни ума. Сплошные груди. Я видел, как они гуляют вместе. Отвратное зрелище. Когда мы вернулись с дачи, выяснилось, что он оставил дома ключи, родителей у него не было, и мы некоторое время провели у меня. Он сидел вот так же, как ты сейчас сидишь: нога на ноге, взгляд - в даль. Мы не разговаривали почти. Я принял душ, он тоже, мы поели. Перед тем, как уйти, он наклонился ко мне и а ухо прошептал: ты отвратительный, грязный урод! Я тебя ненавижу. После таких слов мы должны были бы разругаться, но я ничего не сказал. Я молча поклонился ему, и закрыл за ним дверь. Через несколько дней так получилось, что я оказался у него на факультете, и мы увиделись. без лишних слов пошли на четвёртый этаж, в туалет. Заперлись и трахнулись. Не хочу сказать, что это было великолепно, но не так уж и плохо. Я вообще с ним ничего не испытывал. Мне иногда казалось, что я не человек, а машина. Да. Печально осознавать, что ты не любим, к тому же твой партнёр человек, который так и не пояснил мне, кто он такой! Кто он именно! И с кем ему лучше. Со мной или с девочкой. Поэтому, когда наступил момент выяснить, что дальше, мы разговаривали о химии. Именно в этот момент я понял, что нас ничего никогда не связывало! И я стал отдаляться от него. А он, как не смешно прозвучат мои слова, стал мне мстить. Он звонил мне по ночам, и говорил, что так больше не может. Он не привык к тому, что бы с ним не разговаривали. Я обалдел! Но не двинулся с места. Я так и остался сидеть. Он сначала просил, потом угрожал, потом умолял. Я не выдержал и уехал. Вернулся только в январе. Когда между нами было всё кончено. Да, я жалею об этом, да, мне хотелось бы его вернуть. Нет, я пальцем не пошевелю, что бы то исполнить. Ты доволен? - Доволен, - ответил я. Мне только одно не понято, почему ты согласился поехать с ним. - А я и не с ним, я с девочками. И ещё - с тобой. - Грубая лесть, но я тебе верю. - Не веришь.

После обеда, когда тарелки уже чисты, когда люди разошлись, кто погулять, кто куда, я остался один в лагере с Ромой. Шмидт ушёл с девочками. Второй парень, симпатичный, стройный физик ушёл спать. Рома пил кофе и одновременно курил. Я присел рядом на пенку. - Значит, ты с ним? - Да. - Тебе он нравится? - Могу не отвечать. - Мне всё равно. - Было бы всё равно, не спрашивал бы. - Хитрец! - Клеишься? - Допустим. Но ты же не побежишь к нему, что бы рассказать, что я к тебе клеюсь. - Нет, не побегу. - Почему? - Потому, что Шмидт не настолько мне близок. - А насколько он тебе близок? - Я не хочу сказать, что мне с ним плохо, но не хорошо. Рома отвернулся. - Мне кажется, что он смотрит на меня всё с той же теплотой. - Не ври! Ты ему безразличен. - Как и ты! - Но я-то не страдаю! - Как будто бы я страдаю. - Если ты не страдаешь, почему спишь в палатке один? - У тебя слишком много фантазий, мальчик. - Рома, почему ты не вернёшься к нему? - Потому, что я слишком люблю свободу. Ты ещё не понял? Этот скунс будет держать тебя на привязи, контролировать каждый твой шаг, следить за тобой. Ты будешь как в тюрьме. Тебе это нужно? - Нет. - И мне это не нужно. До сих пор не надо! Только он понять не может. - Чего? - Что я для него - слишком! Слишком умный! Слишком талантливый! Я выше его, и он этом знает, и он ненавидит меня за это! А я ненавижу себя за это. Мальчик, вон идёт Шмидт, - Рома резко выбросил сигарету, - иди к нему. Он нуждается в тебе.

Ночью мне приснился сон.
Мы идём по степи. В прямом смысле, мы идём по степи. Шмидт тащит рюкзак, я тащу рюкзак. Мы идём по дороге, просто так. Я безумно устал. Мы решили два дня провести в этой ужасной местности. Мы ищем место, где моно остановиться. Солнце беспощадно жарит. Я обливаюсь потом, мне хочется в душ. Но Шмидт терпеливо идёт. Он не оборачивается, он не жалуется. Я бросаю рюкзак на землю. – Я больше никуда не пойду. – Хорошо, – Шмидт остановился, - останемся здесь. Мы приехали сюда на машине. Иосиф специально нанял машину, которая завезёт нас поглубже в степь. Я тихо ненавижу это место. Здесь нет тени, нет дров. У Шмидта есть газовая горелка. Он ставит палатку. В ней невероятно душно. Я раздеваюсь догола и ложусь на покрывало. Шмидт возиться с обедом. Солнце начинает садиться. – Я не выдержу здесь двое суток. – Потерпи. Когда мы с тобой ещё так отдохнём. – А Иосиф, небось, лежит на берегу моря, пьёт коктейль! – Завидуешь? – Нет, радуюсь! – А я бы не радовался. У Иосифа своих проблем до чёрта. – Мне хочется домой. – А мне здесь нравится! – А мне нет! – А мне всё равно, нравиться тебе здесь или не нравиться! – Я не буду есть. Когда стемнело, стало очень холодно. Я оделся, сел на покрывало. – Иди в палатку. Здесь тепло. – Я хочу замёрзнуть, оставь меня в покое. – Отнесись к этому, как к испытанию. – Иди ты! – Я не дам тебе пропасть. Ты мне нужен. – Ты твердишь эти слова месяц. Придумай что-нибудь свежее. – Ты мне нужен. – Меня тошнит от бесконечных повторов. – Знаешь, зачем я тебя сюда привёз? – Зачем?! – Что бы ты понял, что на всей земле нет никого, ближе тебя. Здесь на несколько сотни километров вокруг – ни души! Только ты и я. Мы с тобой одиноки во Вселенной и должны держаться вместе! – Держись за себя. Мне, лично, полевать! Между мной и Шмидтом не больше ста метров. Я сел ка можно дальше, я не хочу его видеть. Я лежу. Надо мной – звёзды. Много звезд, и тишина. Такая тишина, что слышно, как поёт ковыль. Я слышу, как плачет степь. Я слышу, как плачет земля. – Ты меня не любишь! - кричу я. - Я хочу остаться с тобой здесь. Навсегда! – Ты спятил? – Нет. Я нуждаюсь в свободе, и только ты можешь эту свободу мне подарить. Находясь здесь, в глубине степи, мы с тобой можем понять, что нам не хватает для того, что бы быть довольными жизнью. – Мне не хватает кондиционера, а тебе – психиатра. – Неужели это так сложно – понять, что нужно нормальному человеку? Ты даже не представляешь, какие мысли приходят в мою голову! Я очень сильно нуждаюсь в поддержке, ты не имеешь право бросать меня. Я взял покрывала и пошёл. – Куда ты? – Прочь. Мне надоело слушать твою болтовню, жалкий псих. Тебе пора лечиться. – Я привёз тебя сюда для того, что бы ты понял, насколько сильно ты мне необходим. – Это я уже слушал. Скажи мне, Шмидт, зачем ты меня терроризируешь? Оставь меня в покое, я тебя очень прошу. – Ты мне нужен! – На самом деле, это ты выдумал. Ты придумал, что я тебе нужен. Тебе необходима помощь. – Я в отчаянии. – Как ты мне надоел! – Не уходи! – И не подумаю остаться! Я шёл как можно дальше. Находясь в степи, с покрывалом, я шёл на восток, так мне представлялось. Я прошёл ещё метров пятьсот и остановился. Сел на сухую траву, задрал голову. Одни звёзды, незнакомые звёзды. В этот момент в моей голове сломался счётчик времени. Я лёг. От голода и от одиночества я запел. С начало тихо, потом всё громче, я переходил на крик. Когда слова закончились, я стал вопить только одну фразу: я хочу жить! Я хочу жить!! Я хочу жить!!! В пафосном одиночестве я кричал. И никто, кроме Шмидта, одинокого очкарика с больными мозгами, меня не слышал. И я понял, что я – одинок! Когда разбиваются зеркала, когда ломаются стены, игрушечный мир ломается, оболочка превращается в труху, ты остаешься один на один с пустыней. И никого, кроме тебя и пустыни. И если ты не справляешься с эмоциями, пустыня начинает пожирать тебя. Меня толкнул Шмидт. Он потерял очки, он задыхался. Я лежал на покрывале и почти уснул. Мне было холодно, но я не замечал холод. Шмидт опустился на колени. – Я думал, что ты – умер. Я еле нашёл тебя! Мне стало страшно. – Я хочу спать, отстань. – Вернёмся в палатку. – Я хочу спать. Шмидт повёл меня сквозь тьму. На следующий день мы собрали свои вещи и пошли по степи. К вечеру мы набрели на шоссе. Ночью мы полетели домой.

Я проснулся посреди ночи от крика. Шмидт дрался с Ромой. Я повернулся на другой бок и уснул. Мы днём мы уехали домой. Больше Рому я не видел.

Иосиф начал курить. Я застал его за бутылкой пива, с сигаретой во рту. Он был пьян. Я сел рядом и заказал апельсинового сока. – Мы вернулись. – Ты вернулся!? - Вчера вечером. – Где он? – Дома, отсыпается. – Сколько времени вы были в горах? – Неделю. – Где он будет жить? – Он снимает квартиру, недалеко отсюда. – Ты к нему ходишь? – У тебя пиво закончилось. – Принеси мне бутылку. Иосиф бросил на стол сотню. Я взял два Будвайзера и ещё сок. – Ты неважно выглядишь. – Он тебя трахал? – Как вульгарно ты выражаешься! Нет. Он пальцем меня не тронул. По-моему у него крыша съехала. – А у тебя? – Я бросил курить. А ещё я практически не пью. – Ты похудел. – А ты давно брился? – Я предлагаю тебе поехать со мной в Новосибирск. – Куда? – В Новосибирск. У меня там живёт брат. Он будет рад, если я приеду не один. – Мне нужно подумать. – Ты же согласился поехать с ним в горы. Поехали со мной в город. Тебе понравится. – Мне нужно подумать. – Подумай. Я позвоню тебе.

Странная картина висела посередине стены. А рядом с картиной висел мой портрет. Точнее – красное пятно с синими глазами. таким меня видел Шмидт. Рядом с моим портретом висел мой автограф: лист с пожеланием счастья, моя подпись и дата. А над столом висело моё фото. Культ Ильи Соболева. Меня тошнило от такого поклонения. Но Шмидт не замечал моего недовольного лица. Каждый раз он встречал меня, как спасение, и провожал со слезами. Я всё реже бывал у него, он звонил мне домой, спрашивал, где я. Однажды он приехал ко мне ночью. Мы разговаривали с ним на лестничной клетке. Я сказал, что бы он больше не звонил мне. – У меня есть другой. – Я убью его! Он у тебя? - Он уже спит. – Ты прячешь его! – Шмидт, ты мне надоел. – Я тебе нужен! – Шмидт, иди домой и проспись! Всё! Я запер дверь прямо перед его носом.

Мальчика звали Вонг, или Вонг была его фамилией, я не знаю точно, но я звал его Вонг, и он не возражал. Мы познакомились в университете. Он приехал по обмену. Он неплохо говорил по-русски. Он обожал Толстого.
В актовом зале собралось несколько тысяч человек. На сцене стоял ректор и рассказывал о тенденциях развития нашего молодого заведения. Вонг сидел рядом со мной. Он иногда меня переспрашивал, что говорит ректор. Я объяснял. После мероприятия Вонг пригласил меня выпить кофе. Мы сидел в кафе рядом с университетом, он говорил о своей семье. Вонгу недавно исполнилось девятнадцать. Он – третий ребёнок в семье. Его отец – японец, работает преподавателем, читает курс японской литературы. А мать – музыкант. Его старшие сёстры – музыкантши. А он хочет изучать русский язык. Мы проговорили несколько часов. Потом я предложил ему поехать ко мне. Он, немного помявшись, согласился. Ночью он признался мне, что любит мальчиков. У него в Пекине есть близкий друг, они хотят пожениться. Я слушал его, открыв рот. А он говорил о том, что каждый четверг к его матери приходит ученик, он неплохо играет. После занятий Вонг отвозит мальчика домой, по дороге они обычно заезжают в какой-нибудь бар, пьют коктейли и разговаривают. Вонг полез в сумку и достал фотоальбом. Я листал страницы чужой жизни, сожалея про себя о том, что в моей жизни нет ни друга, ни ученика моей матери. – А каждую неделю мы ездим на море. Ты любишь море?
- Да, - рассеянно ответил я, стараясь не отрываться от фотографий. Вонг стоял то в плавках на берегу моря, то в чёрном костюме сидел среди друзей. На всех фотографиях Вонг был неподражаем. Тонкий, узкоглазый, элегантный мальчик. Я буквально задыхался от зависти. Мне захотелось в Пекин. Что бы моя мать преподавала музыку, а я провожал её учеников до ближайшего бара. Я хочу научиться есть палочками, говорить по-китайски и любить стройных пекинских мальчиков в белых рубашках. Вонг разделся до гола. Его белые плавки упали на пол, как осенний лист. Я видел короткие лобковые волосы. Я боялся опустить глаза ниже. Вонг сказал, что никогда не спал с русскими, хотя ему и прелагали. Его сосед по общежитию, монгольский мальчик встречается с русским студентом. Вонг несколько раз присутствовал на их вечеринках. Его приглашали. К нему подсаживались странные парни с манерами самых развязных девушек. Некоторые откровенно лезли в штаны. Вонг всегда отказывался. Он говорил, что он – натурал, и ему не нравятся мальчики. Парни злились, начинали кричать, или уходили с растерянным видом. Или молча наливали в стакан водку, выпивали и делали вид, что всё нормально. Вонгу нравилась атмосфера, нравилось слушать музыку, нравилось есть чипсы из пакета и сорить на пол. Вонг присел ко мне. Его холодные руки гладили меня. Мне было щекотно. Я сказал, что если он хочет, то мы можем не терять время, а сразу приступить к делу. Вонг улыбался. Утром он попрощался со мной, попросил звонить. Я не спал всю ночь. Я не поехал в университет. Я вернулся под одеяло. Я уснул.

Шмидт шёл по дороге. Он шёл по городу, как по кладбищу. Он не видел никого, кроме меня. Он искал меня глазами, он хотел случайно столкнуться со мной. Я несколько раз видел его тёмную фигуру. Однажды Шмидт сел под моими окнами и просидел так восемь часов. Когда мне надоело смотреть на него, я спустился вниз, я положил руку ему на плечо, ему всегда это нравилось. Я попросил его уйти. Шмидт посмотрел на меня, как на невидимку. Его глаза не различали меня на фоне деревьев. Я уверен, что он разговаривал не со мной, а со стволом тополя. Шмидт сказал, что он скучает по Илье Соболеву. Я сказал, что Илья Соболев уехал в другой город. Шмидт не отреагировал на мои слова. Он сказал, что Илья Соболев – хороший человек. Я сказал, что Илья Соболев умер. Шмидт ответил, что никогда не станет плакать по его телу. – Оплакивать его – дело некрасивое, - сказал Шмидт. Потом он поднялся. Он поднялся, и я увидел, что под пальто у него только футболка, а на улице поздняя осень. – Тебе не холодно? Шмидт не расслышал моего вопроса. Он побрёл в сторону проспекта. Листья, листья. Капелька упала на жёлтый лист клёна. Пошёл дождь. Я поднял голову. Синее небо пугало своей чистотой. Мне хотелось остановить Шмидта. Мне хотелось догнать его, и сказать, что я вернулся. Мне хотелось сделать шаг навстречу. Мне захотелось выпить. В кармане куртки – последняя сотня. В магазине я купил пива, три банки. Заперся в комнате, и не заметил, как всё выпил.

Иосиф спал. Я разбудил его своими настойчивыми звонками. Не говоря ни слова, я прошёл в его комнату, на ходу раздеваясь. В комнате я бросил одежду на пол и сказал, что если Иосиф меня любит, он со мной переспит. Иосиф был пьян. В гостиной Иосифа сидела девушка. Я прошёл мимо неё, она не заметила меня. Иосиф попросил меня одеться. Сказал, что я пришёл не в то время. Я стал одеваться. Я попросил у него закурить. Я закурил прямо в комнате. Иосиф выгнал девушку. – Ты мог стряхивать пепел в пепельницу. – Что? – Пепел надо стряхивать в пепельницу. – Зачем? – Что бы было чисто. – Зачем ты привёл её? – Тебя не касается. – Шмидт. – Я его давно не видел. – Шмидт стал странным. – Илья, ложись спать. Иди домой, и спи! Оставь его в покое. Ты пожираешь его, ты давишь его, он превращается в кусок мяса, ничего больше. Иди домой. Прошу тебя. И дверь закрыли. И закрылась дверь лифта. И закрылась дверь подъезда. И открылись двери маршрутки. И из маршрутки выполз Шмидт. Он был пьян. Он не заметил меня.

Вонг уходит. Его красные губы говорят мне - прощай. Мы не виделись неделю. Он заглянул на минуточку. Он говорит, что минутная слабость – это плохо. Я слишком молодой, что бы понять, что значит быть однолюбом. Вонг протягивает мне руку. Я пожимаю её, скорее инстинктивно. Вонг мне улыбается. – Ты будешь скучать по мне? – Нет. С чего ты взял, что я вообще буду о тебе вспоминать? Ты хороший человек, ты милый, но я тебя забуду. Я обещаю тебе, что я тебя забуду. Вонг грустно улыбается. Я грустно улыбаюсь. Момент прощание заканчивается странными словами Вонга. Он просит меня показать ему могилу одного писателя. – Хорошо, завтра. Я позвоню. Он порывисто меня целует. Мы прощаемся. Я ложусь на диван и начинаю плакать.

Мы бродим среди могил. Он ищет могилу, я иду рядом с ним, он бегает глазами по надгробиям. Я устал ходить по этому необъятному кладбищу. Наконец, он находит могилу и начинает её фотографировать. Я спиной чувствую, что что-то не так. Я оборачиваюсь. С двумя гвоздиками бродит Шмидт. Он печален. Я вижу его скорбное лицо. Я подлетаю к нему. – Что ты здесь делаешь? Шмидт меня не слышит. Он пытается обойти меня. – Что ты здесь делаешь?! Шмидт поднимает на меня свои глаза. Они мокрые. Шмидт плачет. – Один мальчик мне сказал, что умер Илья Соболев. Я ищу его могилу. Отойди, пожалуйста. Я делаю шаг. Второй шаг приходиться на камень. Я стою на могиле. Я в темноте. Шмидт незаметно уходит. Вонг завёт меня рукой. Он закончил снимать. Я срываюсь с места и бегу за Шмидтом. Я несусь по главной аллее, я боюсь, что не успею его догнать. Шмидт стоит в воротах. Он уходит. Я догоняю его, хватаю и ничего не делаю. На меня смотрят пустые глаза. – Шмидт! – кричу я,- Это я, Соболев. Я – Соболев! Я!! Шмидт вертит головой, он не хочет на меня смотреть. Он вырывается. Я крепко держу его за пальто. Он вырывается. У меня свело пальцы. – Шмидт! Отзовись!! Шмидт не слышит меня. Он молчит молчанием ребёнка. Так дети на расстреле. Так смотрят на смерть. – Шмидт! Я – Соболев. – Соболев умер, - отвечает он чуть слышно. У меня опускаются руки. Шмидт поправляет рукав, гвоздики лежат на чугунных воротах. – Соболев умер, - шепчет он. Я еле слышу его голос, но каждый звук – это удар кинжалом. Сзади неслышно подходит Вонг. мы выходим с этого проклятого места. Вонг говорит, что это – его лучшие фотографии.

Я поднимаюсь пешком по лестнице. Лифт постоянно занят. Я поднимаюсь до этажа и вижу, что у квартиры Шмидта собралось множество народу. У ступенек стоит Иосиф. Я подхожу к нему. – Что случилось? – Это ты? – Иосиф, что случилось? – Он умер. – Шмидт? – Шмидт умер.
Шмидт покончил с собой. Но смерть не приходила сразу. Она медленно пожирала его в течение нескольких часов. К Шмидта началась паника. Он выполз из квартиры, он еле сумел повернуть ключ. Он умер сидя, прислонившись к периллам. Его нашли в такой позе. В комнате на столе лежала записка. Илья Соболев умер, умру и я. Его похоронили 12 ноября. В день рождение Пиотровского.


Светлый ангел Пиотровского.

Костя Пиотровский родился в ноябре. Он рос в окружении цветов, людей и стихов, не различая разницы между добром и злом. Каждое лето он ездил на дачу, собирал цветы, ловил бабочек, носил штанишки с подтяжками, пил молоко и ел клубнику. Купался в озере, катался на велосипеде. По вечерам слушал сказки, и ему снились розовые драконы и прекрасные принцессы. После окончания школы Пиотровский поступил учиться на учителя русского языка и литературы. Он получал стипендию, носил широкие штаны и яркие шарфы, он проколол себе ухо и был нормой жизни. у него была девушка по имени Лера, она играла на гитаре. Они пели песни группы Наутилус Помпилиус и группы Чайф, они читали вслух Шекспира.

Костя проснулся в день своего двадцатилетия в дурном расположении духа. Накануне он повздорил с Лерой, к тому же сегодня ему нужно подготовиться к вечеру. Костя перевернулся на другой бок. Его брат Гриша сидел на стуле, помахивая открыткой. – Ты прекрасно выглядишь с утра. В такие крупные праздники, как этот, нужно выглядеть хорошо. Пока тебе это удается. – Гриша, отвали. – А я и не настаиваю. С праздником. Вот тебе открытка, а вот тебе подарок. Гриша протянул книжку. – Оскар Уайльд, Портрет Дориана Грея. Нравится? – Спасибо. – Ну, если не нравится, я мог забрать обратно. А это тебе от Малыша. Гриша достал из кармана маленькую статуэтку белого ангела. – Поставишь на каминную полку. – Он здесь? – Нет, он в школе. Извини, но он не сможет придти. – Жаль. – Ты мог бы не кривиться, меня это несколько напрягает. – Хорошо. Я буду улыбаться. – Только не так. У тебя не улыбка, а оскал. Одевайся, я хочу есть. – Там на кухне стоит кастрюля, а в кастрюле – суп. Сам поешь. – Ладно, ладно! Я тебе ещё припомню. Гриша бросил Пиотровскому джинсы. – Слышишь? Музыка. Гриша подошёл к окну. – Смотри-ка, кого-то хоронят. Печальная процессия двигалась по дороге. – Кто-то умер! – Иди, узнай, кто. – А зачем? Мне сказали, что умер какой-то немчик. Слушай, не отвлекай меня своими глупыми разговорами. У тебя сегодня праздник. Гриша выскользнул из комнаты. Костя остался один. Он умылся в ванной, почистил зубы. Причесался. Надел чистую футболку. На кухне пил кофе Гриша. В его лучистых глазах бегали огоньки восторга. – Я нагрел тебе молока. – Спасибо. – Сегодня, я полагаю, у тебя будет много гостей. – Нет. Придёт Лера, придёт Инга. Наверное, придёшь ты. А так я никого не жду. – Тебе сегодня двадцать. Совсем взрослый. – Ты говоришь, как бабушка. – Я ведь тебя помню вот таким. Маленьким, хилым. Ты бегал за мячом и задорно смеялся. – Я сейчас расплачусь. – Может, позовёшь Клевера? – Зачем? – Он придёт, посидит. Ты ему покажешь свои новые фотографии. Он скажет, что они полный отстой, выпьет всё и уйдёт. – Он должен помнить про мой праздник. – Значит, ждёшь? – Не твоё дело. – Да, действительно не моё. – Ты кофе допил? – Допил. – Не кривляйся. Сейчас пойдём в магазин. – О, Господи, тётя Костя, а можно я с собой дробовик возьму? Мне так нравится стрелять по людям. – Конечно, можно. – Спасибо, тётя Костя.

Пиотровский не спал половину ночи. В голове проносились сцены скандала. Накануне он и Лера поругались. Из-за мелочи. Лера хотела, что бы пришла Инга. Лера требовала, что бы Инга пришла. Косте Инга никогда не нравилась. Костя просил не давить на него, Костя просил, что бы его оставили в покое, и не портили ему настроение. Лера не сдавалась. Самый веский аргумент Леры – она очень одинока, она нуждается в помощи и поддержке. Самый веский аргумент Кости – это мой праздник, и мне выбирать гостей. Лера ударилась в слёзы. Костя растерялся. Скандал перерос в истерику. Костя сдался. Лера обещала, что они придут вместе. Ровно в три. Костя не спал, он то и дело переворачивался. Он никак не мог устроиться. Инга ему не нравилась. Вульгарная особа с рыжими волосами, она нарочно красилась в его самый нелюбимый цвет. Она носила широкие джинсы, она курила, она раздражала Костю своими словами, своими поступками. Костя ненавидел Ингу, а Инга, словно не замечала эту ненависть. И тонкая грань между холодным равнодушием и отчаянным мордобоем стиралась. Костя согласился. Только ради Леры.

- Мы идём за продуктами? – Я надеюсь. – Тогда надо торопиться. Надежда скоро пройдёт.
Они спустились к остановке, они поехали в гипер - маркет. В левом кармане Костиных джинсов лежал длиннющий список еды. Гриша же беззаботно толкал перед собой тележку, то и дело кидая туда совершенно ненужные продукты, вроде банки тушенки или растительного масла. Костя внимательно прочитал список. Самое главное – это алкоголь. Костя хотел купить пять литров белого вина, литр водки и два литра мартини. Ещё Костя хотел ветчины, сыра, бутербродов с паштетов, собирался делать три салата, на первое он собирался делать отбивные с гарниром. Короче – праздник. И по деньгам праздник выходил не дешёвым. С двумя набитыми сумками Гриша и Костя шли домой. – Мы забыли купить хлеба. – На хлеб у нас денег не осталось. – Придётся послать Леры. – Придётся её посылать. Гриша улыбнулся.

Ровно в три часа пришла Лера. Высокая, стройная, хитрая. Она разделась в прихожей, поправила макияж. С видом императрицы прошла в гостиную. Костя в фартуке стругал салаты. Гриша в фартуке ему помогал. Лера в гостиной слушала Бетховена. Через десять минут появилась Инга. – Привет, именинник. – Привет, дорогая,- Лера спрыгнула с дивана и полезла обниматься. Костя растерянно улыбался. Инга прошла мимо, обняла Гришу. – А тебя я поздравлю вечером. – если хотите, можете мне помочь, - выдавил из себя Костя. – Конечно. Ровно в пять всё было готово. Стол был накрыт. Тарелки, вилки, ложки. Салаты и вино. – Кого мы ждём? – Никого, кроме Клевера. – О! Он тоже придёт? – Да. Костя его ждёт! – Гришка, не моли чепухи. – Он так волнуется. – Гриша! В пять пятнадцать появился Клевер. Невысокий, крепкий Клевер в чёрном пальто, в белом свитере с горлом, зелёных очках. Он вошёл в квартиру. Гриша налил вина в бокалы. Праздник начался. Костю невероятно сильно тянуло напиться. Уже к семи часам вечера Костя был невменяемым. Его отнесли на постель. Праздник продолжался без именинника. После Кости куда-то пропали Инга и Лера. В гостиной за столом сидели Клевер, который снял свитер, и Гриша. – Ну, что нового? Ты всё ещё сходишь с ума от этого мальчика? – Малышу я обязан жизнью. – Это что-то новое! И каким же образом он спас тебе жизнь? – Он протянул мне руку помощи, когда от меня все отвернулись. Он принёс себя в жертву. – А если обойтись без этих высоко пафосных речей? – Мне просто надо было с кем-то трахаться. Малыш подвернулся под руку. – Ну, я думаю, не совсем под руку он подвернулся. – Неважно. Любовь приходит со временем, а вот потребности организма как-то сложно перебороть. – И что ты сделал? – Я пришёл к Малышу, и сказал, что, если наш интерес не будет иметь продолжение, я умру. – Как не оригинально! – осознание того, что я использую несовершеннолетнего подростка ради минутной слабости, пришло позже. Гораздо позже, когда мы уже не могли обойтись друг без друга. То есть могли, но не хотелось. – Ты прирос к нему? – Да, можно и так выразиться. – А мне кажется, тебя нужно посадить. – За что? – За совращение. Он маленький мальчик, ты – взрослый парень. Между вами ничего не может быть! А все те чувства, про которые ты говоришь, и которые якобы есть – это всё враньё. Ты меня обманываешь. А я купился. – То есть то, что я делаю – аморально? Ты так хочешь сказать? – Именно! То, что ты делаешь – это преступление. За всё нужно платить! – Я уже заплатил. За всё! И не тебе меня судить! Клевер, ты сам-то! Гриша наклонился близко-близко к уху Клевера и прошептал: вены покажи! – Что тебе нужно? Клевер моментально помрачнел. – Что? – Покажи мне вены. На руках. Можешь на ногах. Я думаю, там есть на что посмотреть. Клевер выпрямился. Его узкие губы превратились в тонкую ниточку. Брови сошлись на переносице. – Гриша, я не хочу, что бы у тебя были проблемы. – Синие вены, красивые вены. Тонкие струйки бегают по венам, они переносят жизнь по организму. Но этого мало. Крови не хватает ощущений. Кровь надо разбавлять. Клевер, чем ты разбавляешь кровь? Клевер поднялся с дивана. – Я понятие не имею, о чём ты говоришь! – маленькие мальчики любят играть в игрушки. У них есть солдатики, у них есть погремушки. Только злобный Клевер любит… .Угадайте, дети, что любит Клевер? – Я сейчас уйду. – Нет. Гриша достал из-под стола пакетик с белым порошком. – У тебя из кармана выпало. Держи. Потом спасибо скажешь. Клевер с красными глазами схватил пакетик. – Ты его вынул! – Нет. Он выпал. Давай ещё выпьем. – Давай. Они выпили по рюмке. Вино кончилось, они пили водку. – А почему так мало гостей? – Костя никого не хочет видеть. Как всегда! Его дни рождения проходят всегда одинокого – много еды, и никого нет.- Да уж. А где эти девушки? Где Лера? – Не знаю. Давай ещё выпьем! – Наливай. – А вены ты мне всё равно покажешь. – Да достал ты меня, честное слово! Клевер задрал рукав рубашки. Вены левой руки были покрыты маленькими точками. – Убедился, гнида! – Так значит, это правда! – Да, Клевер – наркоман. Доволен? – Давно? – Год. Всё? – Всё. – Наливай. – Кто? – Сам. Да ещё и один человечек помог. – Кто? – Неважно. Вот так. – А деньги? – Это не проблема. – А здоровье? – Чего нет, того нет. Извини. – Тебе не страшно? – Нет, мне уже не страшно. Когда нас пугали этим в школе, все писались, боялись, а мне стало интересно. На каждом углу кричали, что наркомания – это страшно, что это проблема, достигшая пределов вселенной. И прочий бред в таком же тоне. И был у нас комитет в школе. Я после всего пришёл к ним, сажусь и говорю, что наркомания – это не страшно. Страшно – это последствия. Они на меня глаза выпучили, моргают. А я такой с видом высокомерным, встаю и выхожу. А потом началось. Лечения, истерики, крики. Меня чуть в милицию не поволокли. Предки кое-как устроили меня в элитную клинику. А там!! Я оттуда выхожу, в одном кармане – кокаин, в другом – справка, что я здоров. Два дня дома отсыпался, а потом ширнулся. И сразу сознание потерял. Меня обратно в эту клинику. Режим – хуже тюремного. Я еле выжил. Теперь я на таблетках сижу. Да ещё. А колоться мне пока нельзя. А впрочем, всё фигня. Что молчишь? – Слушаю. – Почему к нам так все относятся? На всех углах кричат, что наркоманов надо спасать, а приходишь к ним, а они отмахиваются. А после твоего прихода весь кабинет моют, детей своих нами пугают. Я наркоман, хуже прокажённого. Так мне сказали. Вот. Наше общество – сборище лицемерных уродов. Цивилизация – куча гнилой картошки. Клевер махнул рукой. – Значит, ничем ты от меня не отличаешься. – Ничем. Ты – изгой, я – изгой. Мы все изгои. – Малыш обещал придти. – Твоё маленькое чудо? – Оставь иронию. – Я вчера шёл мимо парка, гляжу – два парня третьего бьют. Я подхожу. Они меня увидели и дёру. Я с тростью шёл. Привычка у меня такая – с палочкой ходить. Очень стильно. Помогаю я парню подняться, приглядываюсь – лицо знакомое. Я говорю: Жора, это ты? Он вздрогнул, затрясся весь. Ну, думаю, сейчас скопытиться. Я ему говорю, что это я, Клевер. А он заплакал. И правду, Жорой оказался. – Он всё по сортирам бомбит? – Не знаю. Только он меня так и не узнал. Поблагодарил, и побрёл в сторонку. А я дальше пошёл. – Что с ним? – Мне говорили, что какая-то свинья его избила, череп проломила. И стало у Жоры с головой плохо. Заикаться начал, тормозить. А пить меньше он не стал. Жалко его. – Ничуть. – Тебе – то конечно не жалко. Ты каждого нового человека рассматриваешь, как своего потенциального партнёра. – Ты? – А я вообще против секса. - Оно и видно. – Вот сейчас Малыш придёт, мы его и спросим. – О чём ты его спрашивать собрался? - О сексе. Малыш, а что тебе больше нравится в сексе? Что доставляет удовольствие, что раздражает. А устраивает ли тебя отдельные части тела Гриши? Ух, какие вопросы! – Не страдай! Я всё равно ничего не отвечу. – Почему же? – Потому, что тебя это не касается. – Гриша, дорогой мой, меня в этом мире ничего не касается. Потому, что я делаю всё от себя зависящее, что бы не замарачиваться на мелочах. Но Малыш меня беспокоит. Что будет, если он просечёт, что ты его не любишь, а используешь. – Но я люблю его! – Гумберт так тоже говорил. Лолите, однако ж, легче не стало. – Это он меня любит. Я мирюсь с этим, и ничего не делаю, что бы его разочаровать. – Ложь во благо? А когда он поймёт, что всё это – бред. Что ты будешь делать? Продолжать жить своей жизнью? Спокойно спать по ночам? Отлично! – Ты наркоман, у тебя косяков не меньше, чем у меня, но я же тебя не попрекаю в них! Не так ли? – Когда придёт Малыш, я не буду молчать. – Тогда я всем расскажу, почему ты не обнажаешь руки. – Рискни! – А мне нечего терять. Любая малолетка согласится со мной переспать. Деньги у меня есть. – Я бы не был так в этом уверен. – Не тебе решать. – Сейчас очень строго смотрят на беспризорников. Пристально смотрят. – Я не боюсь. – Я бы боялся. – Принимать наркоту не боишься, а деток боишься?! Хорошо устроился. – Я не торгую наркотой, я её только потребляю. – А я потребляю Малыша. И ему другого не надо! – Тебе нужно показаться психиатру. Твои пристрастия аномальны. – А твои? Сколько врачей-наркологов ты сменил? – Двоих. И что? – Тебе, видно, никто не помог. – А тебе? – Я отказываюсь с тобой разговаривать. Я закрываю тему. – Наливай.

В это время в комнате Гриши Лера и Инга лежали на диване. Инга смотрела в потолок, Лера курила. На полу валялось Лерино платье. – А что будет, если Гриша войдёт? – Ничего. Я же не его подружка. И потом, кому какое дело до того, с кем я лежу. Мне стало плохо, закружилась голова. Ты мне помогла. – А платье? – Мне не хватило воздуха. – А что будет, если Клевер войдёт? – Прекрати! Что будет, что будет. Ничего не будет. Потому, что никого не касается моя личная жизнь. То есть ты. – Мне, конечно, приятно, что у меня есть молодая и красивая любовь. К тому же, когда я смотрю на дикие заигрывания своих одноклассниц с одноклассниками, мне становится так смешно! Я чуть со стула не падаю. Нелепые записки, какие-то детские намёки. – А я давно не обращаю на посторонние взгляды никакого внимания. Я иду по улице, на меня налетают дяди-тёти, я обхожу их стороной. Я чувствую себя выше их, потому, что у меня есть тайна. Люди не замечают элементарных вещей, люди глупые, странные. Вот я иду, а у меня в кошельке твоя фотография. И если кто-нибудь её увидел и спросил, кто это? Я бы ответила, что это – моя любовь. Люди шарахаются от нас. – Я обожаю шокировать людей. – Я тоже. Они целуются. – А ещё мне нравится, когда люди меня запоминают. – А мне нравится, когда люди меня носят на руках. – А я не могу тебя носить на руках, ты слишком тяжёлая. Они снова целуются. Лера бросает бычок за диван и потягивается. – Может, оденемся и вернёмся на свет? – Нет, не хочу. Там и без нас весело. – Костя напился, как маленький. – А что будет, если он узнает, что ты спишь не только с ним. – А я с ним и не сплю. Я попробовала один раз. Не прошло и пяти минут, как он побежал в ванную мыться. Совсем мальчик, ни опыта, ни настроения. Я еле удержалась, что бы ни рассмеяться ему в лицо. А он сделал вид, что всё путём. Как все мальчики, он безумно стесняется показать себя мальчиком. Он хочет, что бы его воспринимали мужчиной. Если я скажу ему, что он меня не впечатляет, он повесится. Он очень добрый, мне бы не хотелось его обижать. – А я бы не останавливалась ни перед чем. Если человек меня пугает, я ему сразу об этом говорю. Или человек меня бесит. – Ну, дорогая, я конечно, тоже не подарок, но мне как-то ближе молчание. Холодная реакция. Или полное отсутствие реакции. – Лера. – Что? – Бросай своего Пиотровского, давай будем жить без него. – Я бы его с удовольствием бросила, но кто ж его подерёт? – А что, некому? – Костя - нежный мальчик. Моя измена его убьёт. – Мы с тобой не один год уже встречаемся. – Да, только тебе хватило ума принять это, а Косте, боюсь, не хватит. – Не хватит? – Да. Он очень инертный мальчик. Очень тонкий. Очень лиричный. Я его убью своими новостями. – Что же? Продолжать лгать? – Да, другого выхода нет. – Почему же нет? Просто поставь на своё место другую девочку. – Какую. – У меня есть одна одинокая и красивая девочка, Полина. Очень умная и обаятельная. Блока любит. Живопись тоже любит. – И телефон у тебя её есть? – Мы с ней видимся иногда. Встречаемся. Она милая. – Позвони ей. – На днях позвоню. Я думаю, он обрадуется новой знакомой. – Я тоже так думаю. – Слушай-ка, а может не пойдём домой. Здесь останемся ночевать? – А Гриша где спать будет? – С нами. – С нами? Да он слюной подавится. – Точно.

В одиннадцать часов вечера пришёл малыш. Он развязно поздоровался с Клевером, он обнял Гришу. – Я не вижу именинника. - Костя спит. – Прошё прощение за опоздание. Мне хотелось бы придти раньше, но обстоятельства мне помешали. Хотя перед кем я оправдываюсь. Вино есть? Гриша налил в высокий бокал белого вина. Малыш поморщился, но выпил. Клевер с ехидной улыбкой наблюдал за ним. – Противно? – Дёшево. А, впрочем, сойдёт. – Мы тут поспорили. – С кем? – С Клевером. Он говорит, что ты способен мне изменить. – С кем? С Клевером? - А почему нет?! Клевер – красив. Я думаю, что у него получится. – Меня совратить получится? – Да! – Я подумаю. – Малыш, то согласишься переспать с наркоманом. – Ну, с педофилом же я сплю. И ничего.

Инга одевалась. – Ты забыла лифчик. – Я дарю тебе его. – Мне? Какой неожиданный сюрприз. Только у меня есть свой. – Давай его Клеверу подбросим. – А может, ты его наденешь и всё? – Хорошо. Инга закурила. – Я себя чувствую немного странно. У меня болит голова. – Как всегда. – Ты никогда меня не жалеешь. – Получила, что хотела, теперь можно хамить? – А ты могла бы придержать коней? – Я не похотливая сучка, которая занимается сексом ради секса. Для меня важную роль играет чувство. – Член для тебя играет важную роль. – Что?! Да кто ты такая, что бы так мне говорить? – Я – твоя жертва. Моя дорогая. – Я не твоя дорогая. – Значит, моя дешёвая. Очень дешёвая. – Тварь, я тебя сейчас на куски порву. – Попробуй. Инга размахнулась и влепила Лере звонкую пощёчину. Началась драка. А шум прибежали Гриша и Клевер. – Что это? – Лесбийский мордобой. – А вы можете на минуточку остановиться? Мы за попкорном сбегаем. – Да. – Пошли вон! – взревела Лера. – Хорошо. Не будем мешать. Малыш, ты видел? Наши девочки подрались. Потасовка продолжалась недолго. Лера принесла вина, девочки выпили. И помирились. – Всё, концерт закончился. – Пошли, поедим чего-нибудь.

- Малыш? Отличный повод познакомится ближе. Гриши нет, можем вместе посидеть. – Клевер, отвали. – Но почему? Не такой уж я и противный. – Ты мне надоел. Гриша, мои родители в разъезде, пошли ко мне. – А Клевер? – Оставим его здесь. Пусть он утром Костю развлекает. – Нет, я хочу с вами. – А мы подождём, пока ты уснёшь, тогда и пойдём. – Малыш, мне просто нечего здесь будет делать. Эти две извращенки сейчас будут мириться, Костя спит, а мне что делать? – Иди домой. – Не хотите, как хотите. Я хотел вам водки купить, если бы вы меня взяли, я бы и ещё чего купил. Ну, не хотите, как хотите. Гриша, ты, сколько мне помниться, не очень-то обеспечен. – Задолбал! Чего ты хочешь? – Возьмите меня с собой. – Нет! Идём, Малыш. Они одевались в прихожей. – Ты третий, автоматически становишься аутсайдером. Извини, но твоя судьба – постоянное голосование на обочине жизни. Дверь медленно закрылась. Клевер повернул замок. В Гришиной спальне уже сопели Инга и Лера. Делать было нечего. Домой идти не хотелось. Клевер достал из кармана две белых таблетки и проглотил их, запив вином. В бутылке с водкой ещё оставалось. Он налил себе в рюмку, взял бутерброд с паштетом. Сел на стул. Из колонок музыкально центра еле слышно доносились звуки джаза. Запись Чарли Паркера. Клевер обожал джаз. Он опрокинул рюмку себе в рот. Закусил бутербродом. На журнальном столике между креслами стоял телефон. Клевер оп памяти набрал номер. – Да? – чей-то заспанный голос в трубке. – Привет, Феликс! Как дела? – Клевер? – голос удивился. Сон как рукой сняло. – Что тебе нужно? – Я тут на дне рождении. Отмечаю чужой юбилей. Хозяин спит, мне одиноко. Приезжай, водки много. – Куда? Клевер назвал адрес. – Полчаса, и я буду. – Отлично. Клевер повесил трубку. Клевер достал из бэка бутылку водки. Убрал со стола лишние тарелки. В половине второго ночи пришёл Феликс. В четыре часа Костя проснулся. В квартире было темно. Костя умылся в ванной. Почистил зубы: изо рта тянуло перегаром. На кухне аккуратной стопкой стояли грязные тарелки. Объедки свалены в мусорные пакеты. В гостиной на диване лежали два человека. Костя не смог различить их лица в темноте. Костя включил кофеварку, достал из холодильника колбасу и сыр. После завтрака он перемыл всю посуду. С ещё одной чашкой и двумя бутербродами он вернулся в свою комнату и включил светильник. На стене висела большая карта Монголии, на полу стопкой лежали книги. Перед приходом гостей Костя убрался: засунул все вещи в шкаф. От отпил из чашки горячий напиток. Прояснение в голове не наступало. Костя включил компьютер. Незаметно наступил рассвет. Костя потянулся. В квартире захлопали дверьми. В ванной зашумела вода. Костя выглянул в коридор. У двери в ванную стояли Инга и Лера. Они целовались. Костя равнодушно смотрел на них. В гостиной снова заиграл Чарли Паркер. Костя прибавил звук. Группа Doors в туманное утро – самое то! Костя зевнул. В дверь постучали. – Да? – Ты будешь завтракать? Лера. – Нет, Лера, не буду. – Как хочешь. В двенадцать квартира опустела. Костя убрался в гостиной, пропылесосил ковёр. – Как самочувствие? – Гриша, я так странно себя чувствую. – Ты чувствуешь себя взрослым. – Скорее – уставшим. – А где все? – Разбежались. Лера ушла с этой маленькой шлюшкой Ингой, Клевер ушёл с Феликсом. Где Малыш? – Отсыпается. – Дурацкий день рождения.

На следующий день вечером позвонила Лера и пригласила Пиотровского на свидание. Костя выслушал какие-то невнятные комментарии, и согласился. В восемь часов он стоял у памятника Льву Толстому. В восемь пятнадцать подошла красивая девочка. Синее пальто, длинный синий шарф с белыми полосками. Она пожала ему руку. – Полина. – Костя Пиотровский. – А я тебя знаю. – Откуда? – Не знаю. – А где Лера? – Она потом придёт. Ты не обидишься, если я приглашу тебя в пиццерию? У тебя вчера был юбилей, я бы хотела подарить тебе вечер с пиццей. – Ну, мне как-то неудобно. – Я от чистого сердца. Не пойми меня превратно. – Хорошо. Пиццерия находилась на этой же площади. Полина, не задумываясь, заказала классическую пиццу и две колы. – Что-нибудь ещё? – Ты ещё что-то хочешь? – Нет. – Ничего. Спасибо. Официантка удалилась. Они сидели наискосок. У Полины под пальто находилась синяя кофточка. У Кости – разноцветный пуловер в вертикальную полоску. – Ты любишь синий цвет? – Да. Очень. – А я люблю разные цвета. – А ещё я очень люблю читать. – И я. Принесли блюдо. Костя с аппетитом поглощал пиццу, Полина смотрела на него. – А ещё я люблю кино. Мой любимый фильм – Пианистка. – Я видел. Хороший фильм. Но мне больше подходит Мертвец Джармуша. – Я не видел. – Я тебе покажу. Они сидели в забитом до отказа ресторане. Потом гуляли в парке. Потом ещё гуляли. Потом стали почти каждый день видеться.

Лера плакала. Инга успокаивала. Костя нервно ходил по комнате. – Я не понимаю, как ты мог променять Леру на какую-то сопливую сучку. – Инга, выбирай выражение. – Да как ты посмел! – Инга. Я не обязан оправдываться перед тобой. Поняла?! – А как же бедная Лера? – Слушайте, хватит ныть! Я люблю другую. Всё! – Я знаю. Я понимаю, - Лера вытирала слёзы, - я не могу понять, почему ты полюбил её так быстро. – Потому, что она разрешила мне с ней переспать. – Это так важно? Для тебя это – важно? А как же чувства? - Чувств у меня с тобой было достаточно! С лихвой. – Я делала всё, что бы ты был счастлив. Я хотела, что бы ты ни был одинок. – А я и не одинок. У меня появилась девушка, которую я по-настоящему люблю. Смирись с этим! – Ты меня бросаешь? – Да. Я тебя бросаю. – Все мужики – козлы. Я всегда это говорила. – Инга, не вмешивайся. – Да, чему удивляться!? Ты же обыкновенный тюфяк. Ты даже не мужчинка, ты – тля. – Я прошу не оскорблять меня в моём доме. Лера? С тобой всё кончено. Я тебя больше не люблю. – Твоё мнение никого из присутствующих не волнует. – Инга, я прошу тебя заткнуться. – Да пошёл ты! – Лера, ты свободна. До-свидания. Нет, прощай. Лера поднялась. – Я, конечно, хотела, что бы мы расстались, но не так нервно. – Всё! Идите! – Ты ещё пожалеешь об этом. – Смешно слышать угрозы от школьницы. Не забудь завалить экзамен по литературе!

Они встретились по - привычке у памятника Толстому. Полина опоздала на двадцать минут, чего с ней раньше никогда не случалось. Полина пришла задумчивая. Она сухо поздоровалась с Костей. – Присядем? – Я купил два билета в кино. – Подожди. Мне позвонила Лера и сказала, что бы я не особо рассчитывала на тебя. Ты меня не любишь. Просто у тебя нет парня, поэтому тебе нужно убить время. Ты убиваешь время со мной. – Это не правда! – Лера сказала, что ты – голубой. Я её, почему-то, поверила. – Она готова наплести что угодно. Я прошу тебя, поверь мне! Я – нормальной ориентации. А эта тварь просто бесится – я её бросил. Она мстит. – Ты меня не убедил. – То есть?! – Когда я тебя первый раз увидела, я так и подумала, что ты не совсем натурален. И первая наша ночь это подтвердила. Я видела твоё лицо. Выражение брезгливости сне запомнилось. – Но я люблю тебя! – Скольким парням ты это говорил? – Я тебя сейчас ударю. – Попробуй. Я даже сопротивляться не буду. Никогда не видела, как дерутся голубые. – Полина. Я – натурал. Я не хочу с тобой ссориться. Я тебя люблю. Очень сильно. Поверь мне. – Я тебя тоже люблю. Очень люблю. И я не могу ничего сделать. – Ты уходишь? – Из тупика нет выхода. Даже если ты и не любишь меня, а любишь мальчиков, я всё равно тебя не брошу. – Почему? - Я не Лера. Я – другая. – Идём в кино. – Идём.
Они сидели в двадцатом ряду. Место 16 и 17. Она смотрела на экран, он гладил её руку.

На столик поставил две кружки пива. Клевер смутился. – Может, лучше кофе попьём? – Прекрати. Гриша улыбнулся. – Ты же мужчина. Мужчина пьёт пиво. Это нормально. – Нормально заниматься сексом с девушками. – Ты опять об этом? – Не обращай на меня внимание. – И не буду. Как Малыш? – Хорошо. Учится. Мне кажется, мы исчерпали себя. – Потянуло на откровение? А ещё ничего не выпили. – Мы все в тупике. Так сказать – конец маршрута. Дальше начинается поле. Город закончился. – Проблема в том, что мы слишком быстро повзрослели. – Да. Мы слишком рано познакомились с наркотиками. – Сексом. – И алкоголем. (Они сказали это хором. Девушка за соседним столом обернулась). – И нам больше нечем заняться. – Потому, что мы всё испробовали. – Тупик – это так естественно. – И так изнуряет. – Нам нужно развлечься. – Предлагаю выпить. – А дальше? – И закусить. А потом можно набить морду твоему брату. – Или напиться и лечь спать. – Не так уж и много развлечений. – Так скучно. – Смотри-ка, Костя. – С девушкой. Гриша помахал рукой. Костя его заметил. Они подошли. – Привет. – Привет. – Пива? – Нет. Мы не надолго. – А что это за девушка? – Полина. – Очень приятно. Я - Клевер. – Мне тоже приятно. – У тебя хороший вкус, братик. – Интересно, а Лера одобрила твой выбор? – Идите в задницу. – Значит, нет. – Ну, я думаю, это не страшно. – Конечно. – Лично мне твой выбор нравится. – Мне тоже нравится. – Я на минуточку. – За сигаретами? – Да. – Я с тобой. Клевер жестом пригласил Полину присесть. – Пока они ходят, ты могла бы оставить мне свой номер? – Зачем? – Такая очаровательная барышня, как ты, не должна ограничиваться только одним поклонником. Ну, хорошо, вот вам мой номер. Позвоните мне, я прошу вас. – Последнее время меня многие стали о чём-то просить. – Я не многие. Я – один. Позвоните мне, я буду ждать. Клевер на листочке нацарапал свой домашний номер телефона. Полина засунула его в карман. На улице Полина вдруг спросила: а Клевер? Он какой? – Он? Он смешной. Обаятельный. Стильный. – Он мне запомнился. – Его все запоминают. – Да, наверное, он очень счастливый? – Откуда у тебя такой интерес к Клеверу? - Да так. Просто. Ничего особенного.

Вечером Полина ему не позвонила. Она позвонила Клеверу. Спустя два часа они встретились у памятника Толстому. Костя ничего не знал. Костя мирно занимался своими делами.
Тринадцатого апреля, в день их первой встречи, Полина и Клевер переспали. Костя почти четыре часа просидел в пиццерии, в ожидании Полины. Она так и не пришла. Телефон она выключила, дома её тоже не было. Костя вернулся домой в дурном настроении. Гриша с Малышом писали сочинение. Точнее, Малыш играл в комп., а Гриша писал. – Привет. – Привет. Что такой грустный? – Сегодня Полина не пришла. – Она и не придёт. Она с Клевером. – Что? – Да. Костя сорвался с места и буквально полетел к Клеверу. Дверь открыла Полина. Костя тяжело посмотрел в её глаза. Она вздохнула. – За что? – Мне тебя слишком мало. – Где он? – Он спит. Костя оттолкнул Полину, не разуваясь, прямо в обуви, прошёл в комнату. Клевер был в отключке. – Он спит? – Да. – Тебе идёт эта рубашка. – Спасибо. – Пока. – Пока. Костя вышел на улицу. Неслышно падал снег. Костя купил бутылку водки. Вернулся домой. Заперся в своей комнате. Широким жестом смахнул всё со стола. (Правда, через секунду он пожалел об этом). Поставил бутылку, поставил стакан. Из холодильника принёс грибы. Он грустно посмотрел на белого ангела. – Привет, чудо, - сказал он, - я сейчас буду пить. А ты будешь смотреть. Костя перенёс статуэтку с полки на стол. – Знаешь, ангелочек, а ведь я не такой уж плохой. Я хороший человек. Добрый. И все этим пользуются. Все. Костя начал пить. – Мне так хочется быть свободным человеком. Понимаешь меня? Косте показалось, что ангел еле заметно кивнул. Костя допил бутылку. – Я ведь хороший человек, - плакал он, - добрый. Меня никто не любит. Даже мой брат меня не любит. Никто меня не любит. Никому я не нужен. Никому я не нужен. Костя достал вторую бутылку. – Они все думают, что Костя Пиотровский – слабый, хилый, а они все сильные! А я такой же как и они все, просто они этого не понимают. Они мне завидуют, и боятся признаться себе в этом. Они трусы, а я нет. Ангел, ты ведь меня понимаешь? Конечно, ты меня понимаешь. Костя всё пил и пил. Его организм чудом принимал водку. – А мой брат настоящий козёл. Он паршивый извращенец, а не человек. И все они козлы! А я хороший человек. Я очень хороший. Правда? Ангел молчал. Костя, пошатываясь, поплёлся к Грише. – Эй, урод! – Костя?! Да ты на ногах не стоишь. – Ты – вонючий урод, понял? Ты – сопливая тварь. Член тебе нужно оторвать. И твоему маленькому сосунку тоже! – Иди, проспись. – Не указывай мне. Я тебя ненавижу!! Ты – тварь. И место твоё – в дерьме. Убирайся вон, падаль! – Сам убирайся! – И уберусь. Костя надел пальто. – Прощайте, ублюдки. – Стой! – Не буду! Костя спустился вниз. Он побрёл по дороге. Незаметно для себя, Костя дошёл до кладбища. Никого не было. Он шёл мимо могил. Неожиданно он наткнулся на каменный крест. Промелькнула знакомая фамилия. Костя сфокусировал взгляд. – Шмидт. Под именем – дата. Костя опустился на скамейку. – Шмидт, ты умер?! Косте захотелось плакать. – Шмидт, ты умер двенадцатого ноября?! Мне исполнилось двадцать, Шмидт. Я такой старый. Шмидт, Шмидт. Ты тоже не выдержал испытание одиночеством? Ты тоже не видел свет в конце тьмы? И я его не вижу. Шмидт, наши судьбы похожи. Ты слышишь гудки? Это Титаник зовёт меня на свою палубу. Последний рейс, мой последний рейс. Я вижу, что тебе было плохо на этой земле, мне тоже плохо. Мне так плохо, Шмидт, ты даже не представляешь. Как мне плохо!! Меня все предали. Меня все бросили. Все – все бросили несчастного Пиотровского. И никому я не нужен. Шмидт, я никому не нужен. Прости меня, Шмидт. Прости меня за всё!

Костя сидел на скамейке, пока не стемнело. В кромешной тьме он выбрался с кладбища. Ему безумно хотелось спать. Он сел в маршрутку. В его квартире горел свет. Костя тихо пробрался в свою комнату и лёг спать. Ему снилось поле, Шмидт и множество цветов. Во сне Костя падал с большой скоростью в воду. Он взлетал к небу, а потом резко срывался вниз. Костя просыпался в холодном поту. Костя моргал глазами, пытался понять, где он находится. Реальность всё дальше и дальше отдалялась. Костя не пытался бороться с собой. Любая борьба бессмысленна. Костя курил в темноте. Костя боялся, что тонкая нить, которая связывает его с реальностью, оборвётся. Тонкие грани, они рвались с такой высокой скоростью, что Костя не всегда это замечал.
Его тонкое, бледное лицо, как портретная маска, навсегда осталось в больничном окне.


Гончаров.

С самого своего детства Даниил Гончаров мечтал стать писателем. Он хотел целыми днями сочинять рассказы и ни о чём не думать. Каждый вечер Даниил садился за стол и писал. Даже если у него получалась откровенная туфта, он всё равно дописывал до конца. Даниил верил в силу практики, в силу повторения. Каждое слово обдумывалось, каждый персонаж был настоящим. К восемнадцати годам он написал уже два крупных романа и три пьесы. Уже готовыми для публикации лежали два сборника рассказов. К тому моменту, когда я появился в его жизни, Даниил Гончаров входил в сотню самых читаемых авторов. Его произведения скачивали с Интернета. Правда, в печать он не торопился. Его больше волновали не форма книги, а содержание. Какая разница, на каком носителе.

Мне на глаза попался отрывок из его романа. Я бы в жизни не стал бы его читать, если бы не имя автора. В конце отрывка был напечатан его электронный адрес. Я написал ему короткое письмо, отметил номер своего мобильного и принялся ждать. Через неделю мне позвонил Гончаров. Мы договорились о встрече. Место он назначил странное: Арт – Вокзал. Двухкорпусное строение, в первом корпусе располагался ресторан, во втором корпусе – картины. Я пришёл в пять, заказал чашку кофе и принялся ждать. Я выбрал столик у окна. Я ждал. Даниил опоздал на десять минут. С непринуждённым видом он опустился на стул. У подошедшей официантки он заказал пива и попросил принести пепельницу. На стол легли пачка сигарет и зажигалка. Не вставая, Даниил стянул с себя куртку. – Я надеюсь, никаких интервью ты брать не будешь? – Нет. – А то меня достали непрофессиональные журналисты, которые думают не о высоком, а о деньгах. А ты изменился. Похудел? - Сбросил несколько килограммов. – Ты повзрослел. – Мне почти восемнадцать. – А мне почти двадцать. Тяжело быть талантливым, не так ли? – Наверное. – Я помню тебя смешным, наивным мальчиком. Как поживает Бобби? – Мы расстались. – То есть роман всё-таки случился? Я бы хотел написать об этом. – Мало интересная тема. – Ты так думаешь? - Да, я так думаю. – Я думаю, основная зада литературы – это суммирование, а не выделение. Ты так не думаешь? – Нет. – Не важно. Так о чём ты хотел побеседовать? - О тебе. – Я мало интересная личность. Хотя я и достиг определённых вершин, я всё равно продолжаю быть ребёнком. Я уже устал отвечать на одни и те же вопросы. Скучно быть популярным писателем. Ты пьёшь кофе? – Да. Тебя это удивляет? – Я думал, ты закажешь пива. Тебя не смущает? – Нет, пей, если хочешь. Официантка уже принесла высокий литровый бокал пива, Даниил его уже попробовал. Ещё он заказал чипсов. – Люблю закусывать. Так что тебя именно интересует? – Ты. Твоя судьба. Твоя жизнь. – Ты мог бы конкретизировать? – Я хочу знать, как ты живёшь. – Хорошо. Я живу очень хорошо. Я писатель, у меня всё классно! Я талантлив, прорываюсь на мировую арены. Меня читают. Что ещё нужно для счастья? – Личная жизнь? - Её зовут Арина. Она милая. – А в целом. – Я отвечаю на подобные вопросы каждый день. Сейчас я пишу третий роман. Он о войне. Ещё я пытаюсь протиснуть свою пьесу в один театр. Моя жизнь насыщена событиями. Мне не на что жаловаться. Его бокал быстро опустел. Он заказал второй. Я пил кофе. – Вот. У меня регулярный секс, я хорошо, легко пишу. Мне всё нравится! опустел второй бокал, он заказал третий. – Но, если говорить откровенно, то меня ничего не устраивает. Меня читают либо малолетки, у которых нет секса, они мастурбируют на мои рассказы. Либо меня читают извращенцы, которым не хватает острых ощущений. Я не самом деле – дерьмо, потому, что ничего путного не сделал. Мой первый роман стал очень популярным благодаря первой фразе. – Какой? – У жены пастора были месячные, поэтому занятия в воскресной школе перенесли. Мой второй роман публиковался только отрывками, потому, что никто не хочет читать двухсот страничный талмуд. Мои рассказы – откровенная порнография, потому, что мне в жизни не хватает секса. Арина не получает удовольствия, она – фригидна. Я ненавижу себя за то, что не могу довести до оргазма девушку. И поэтому больше пищу. Что бы хоть как-то скрыть свои страдания, я пишу. Я плачу на бумаге, потому, что в жизни мне плакать очень сложно. Я страдаю от одиночества, а люди думают, что меня нельзя беспокоить, потому, что я творю. Я мараю бумагу от одиночества, а не от таланта. – Я читал твои рассказы, по-моему, очень не плохо. – Ты читал! Нет, вы посмотрите, он читал, и тебе наверняка, понравилось? Да? – Ну, да. – Они всем нравятся. Все в восторге. А я страдаю. Каждое слово рождается в муках. Каждое моё произведение – это ребёнок. Ребёнок рождается с адских муках. Но этого упорно никто не замечает. Когда меня критикуют, я лезу в драку. Потому, что они не понимают, как это сложно – писать. – Кто это они? – Мои блядские поклонники! Они, черти, читают меня и стонут в оргазме. А я в это время пытаюсь спастись от самоубийства. Я четыре раза пытался покончить с собой. Знаешь, почему? – Почему? – Да потому, что восприятие у художника на порядок выше, чем у любого другого человека. Писатель определяется страданием. Ну, хорошо, - Даниил наклонился ко мне, - ты идёшь по улице и видишь нищую женщину. Что ты видишь? - Нищую женщину. Алкоголичку, которая не способна работать, язву я вижу. – А я вижу судьбу страны. Разбитые судьбы, тоску и безысходность. Я страдаю вместе с ней! Я соучаствую в жизни другого человека, я разделяю все его проблемы, его беды. Знаешь, великий русский философ Флоренский сказал: „ Удел величие – это страдание. Страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от самого себя“. И я страдаю. Страшно страдаю. Потому, что не могу изменить этот мир. Я постоянно нуждаюсь в подбадривании, я нуждаюсь в поддержке. А никто этого словно не замечает. Меня словно не существует. Есть Даниил Гончаров – писатель. А есть ли Даниил Гончаров – человек, это уже вопрос? Вопрос очень важный для меня. И я всячески пытаюсь полностью соответствовать какому-то уровню. А у меня ничего не получается. – Какому уровню? – Марке. Своей внутренней марке. Своему статусу. Я хочу, что бы моё собственное Я было на уровне я – писатель. А ничего не выходит. Потому, что одно пожирает другое. Я – человек жру себя – писателя. Я – писатель никогда не соотносится ко мне же, но только как к человеку. Это ужасно. Но я ничего не могу изменить. И никто не может. Поэтому, когда я говорю, то говорю не я, а говорит либо писатель, либо человек. Ты меня понимаешь? – Не совсем. Но, по-моему, у тебя раздвоение личности. – У меня расслоение личности! Я – это не я. Я – это ярлык. Я – некая субстанция, которая носит имя, как на бутылках вина пишут название, что бы отличать одно от другого. Я дышу – значит, я живу. Я хожу, следовательно, Я не парализован. И так далее. То есть для того, что бы доказать моё существование, мне нужно проявить себя хотя бы жестом. И я пытаюсь что-то сделать. Самый приемлемый для меня способ - эти литература. И я стал писателем. Не оттого, что у меня есть глупое слово талант, а потому, что иначе я себя проявить просто не могу. Человек не может летать, я ни могу не писать. – Хорошо говоришь. – Пишу я тоже великолепно. Поэтому мной все и гордятся. Я – символ эпохи. То есть человек, не имеющий право на ошибки. Я должен быть идеальным. И я стремлюсь быть идеальным. Я – камень. Я не имею право ошибаться. – Ты имеешь право не писать. – А ты пробовал не дышать? – Нет. Если не дышать, можно задохнуться. – Вот и я не могу по-другому. Извини меня, мне нужно выйти. Он выбрался из-за стола. – Я в туалет. – Я подожду. Когда Даниил скрылся за углом, ко мне подсела девушка. – Простите. – Да? – А это – Даниил Гончаров? – Да. – А можно у него взять автограф. – Ну, откуда же я знаю, можно или нет? – Мне очень нравятся его произведения. Он очень умный. А вам как кажется? – Мне тоже так кажется. – О, я нашла человека, который разделяет мои пристрастия. – Вы уверены? - Нам, по крайней мере, симпатичен один и тот же человек. Я очень его люблю. Он буквально изменил мою жизнь. Он открыл мне глаза на многие вещи, о которых я просто не задумывалась. Он – настоящий гений. – Вы так думаете? – Я в этом уверена. Он пишет поистине великие вещи. – Да? – Вы прочтите его романы, они великолепны! И его эссе, они сильные. Они необычные. Они яркие. Даниил вернулся с ещё одной кружкой пива. Он обошёл поклонницу, сел на своё место. – Почём услуги? – Какие услуги? – Вы стоите в такой аппетитной позе, что мне хочется заплатить вам сверхурочно. Скажете, сколько? – Вы грубиян. – Никогда бы не подумал, что проститутки могут так изящно изъясняться. Вам бы романы писать. – Извините, - девушка обратилась ко мне, - я думала, это Даниил Гончаров, а это какой-то пьяный хам. Я ошиблась. Девушка выпрямилась и гордо удалилась. – Ну вот, на одну поклонницу у тебя стало меньше. – Пускай торгует кабачками на рынке. То же мне, ценительница. Длинных … (тут он выругался) она ценительница. – Даниил. Нам пора. – Да? Время, время. Заплати за меня в такси, а то я не в состоянии. Я уже вызвал машину.
Мы неслись по вечернему городу к Даниилу домой. Он спал на моём плече, водитель не донимал нас вопросами. Мы подъехали к высотному дому. – Всё, спасибо. Пошли ко мне. Я расплатился. Мы вошли в подъезд. Даниил вызвал лифт. – Мне на двадцатый, а тебе? – Мне, видимо, тоже. Даниил долго копался в замке, пока дверь не открылась. На пороге стояла девушка в халате. – Познакомься, это - моя дрянь. Девушка жёстко посмотрела на Даниила. Потом на меня. – Он опять напился? – Да. – Я ему говорила, что бы он ни пил, а он! Сколько раз я ему говорила. Девушка не приглашала войти, она держала дверь, что бы Даниил не смог пройти. И я никак не мог разглядеть её лица. – Чёртов сукин сын, я тебя однажды выгоню к собакам, если ты придёшь домой пьяным ещё хотя бы раз! Даниил низко опустил голову. Он ничего не отвечал, только кивал. Мне было очень неудобно за него. А ещё и за себя, что попал в такую переделку. – Ладно, заходите. Я протолкнул Даниила в прихожею и следом вошёл сам. Девушка достала пачку, закурила и баритоном предложила сигарету мне. Девушка весло улыбалась. – Ну, как? - Отлично. Кстати, хочу тебе представить. Мой друг, и по совместительству – артист, Глеб Гириц. – Очень приятно, - выдавил я из себя. – Мне тоже. Проходите. Глеб уложил Даниила спать, потом пригласил меня на кухню. – Он часто напивается, меня это пугает. – А вы вместе живёте? – Да. То есть, нет. Мы живём вдвоём в этой квартире. – А то я испугался. – Чего? – Ну, мало ли, что бывает. – В этом мире, юноша, бывает всё. Но не все к этому относятся понимающе. – А вы, правда, артист? – В ТЮЗе работаю. Бабочек играю. Мышей. Но чаще всего – бабок. У меня талант играть злых женщин. А вы поверили, что я женщина. – Я даже испугался. Фамилия у вас красивая. – Мне тоже нравится. – У вас сестры нет? – Есть. Троюродная. Она сейчас в Германии живёт. – Замужем? - Нет, она там учится. – Мы с ней учились в одном классе. – В этом городе слишком много совпадений. – В этом городе всего слишком много. – Увы. Глеб затушил окурок в консервной банке, она служила пепельницей. – Вы остаётесь у нас? – Да. Уже поздно. Если вы меня не выгоните. – Нет, не выгоним. Глеб постелил мне на раскладывающем кресле. – Я думаю. Вам будет удобно. – Не стоит беспокоиться. Мне сойдёт. Глеб выключил свет.

Даниил учился плохо. Ему трудно давались точные предметы, с учителями истории и литературы он отчаянно спорил, а на физкультуру или труд просто не ходил. Его поступление в университете было большим, но всё же маловажным событием. Даниил писал, и только в творческом процессе видел себя, ощущал себя. Он не разбирался в машинах, он не знал ничего о футболе, фамилия Пеле ему ни о чём говорила. У него не было любимого цвета, блюда, он практически не гулял, он никогда не был за границей, он не слушал музыку, он практически не смотрел кино. За то Даниил мог часами спорить о влиянии Вирджинии Вульф на модернизм. Поток сознания и Томас Гарди его волновали больше, чем проблемы в Косово. Первого июня Даниил вышел на улицу. Он только что закончил своей первый роман, он с огоньком в глазах вышел на воздух. Он шёл по главной улице города, улыбался. Он прокручивал в голове любимые сцены из своего детища. Незаметно для себя Даниил попал в парк. И увидел странно одетых людей. В чёрно – розовых одеждах, с непонятными причёсками, они стояли тесной группой, о чём-то беседовали. Даниил вздрогнул. На мгновение ему показалось, что он попал в другую страну. Жизнь изменилась. И Даниил не заметил, как она изменилась. Теперь, выходя на улицу, Даниил прятался за солнечными очками, что бы ни видеть перемен. А перемены давили своей пошлостью. И Даниил ушёл в книги. Он продолжал писать о красивых девушках и дохлых лошадях на перекрёстках. он писал о войне, крови и смерти. Даниил писал для себя. Когда его начали читать, он ужаснулся. Больше всего Даниил боялся, что его начнут воспринимать не как отдельную личность, а как часть мозаики. Его стали воспринимать как мозаику.

Я проснулся от странного чувства. Я открыл глаза. Комната залита белым светом. Удивительно тихо. Я поднялся. В комнате никого не было. В квартире никого не было. Я прополоскал рот проточной водой. Даниил вернулся из магазина. Мы сели завтракать. – Соболев, а как Бобби? – Мы не видимся больше. – Почему? – Всё имеет начало, но во всё важен только финал. – Кто был инициатором? – Все. Но первым начал он. – А ты подхватил? - Я готовился к неизбежному финалу. Просто для меня это было полной неожиданностью. – Вы хорошо смотрелись вместе. – Нас погубила односторонность. Мы видели только светлую сторону. Тёмная сторона помещалась внутри нас, и когда конфликты стали неизбежными, мы поняли, что мы совершенно разные. Вершины айсберга одинаковы, но вот подводная часть оказалась пугающе разной. Его – шире, моя - длиннее. Я доставал до дна, Бобби неплохо двигался по течению. Печальная реальность. – Меня многие называют писателем-реалистом, но на самом деле я – фантаст. Потому, что описываемые мною вещи никогда не случаются. Они не происходят в жизни, только в моих книгах. И меня любят за это. – А меня никто не любит. – Почему? – Я слишком требовательный. – А я выше любви. - А где Глеб? – На репетиции. – Слушай, я ведь великий человек? – Ну, наверное. – Если я великий человек, значит, мне можно всё? – Странная логика! – Ну, многие поступки мои будут восприниматься, как шалости, хотя последствия этих шалостей могут быть страшными. – К чему ты клонишь? – Я хочу, что бы позвонил Арине и попросил её придти сюда. – Зачем? – Я хочу, что бы она видела, как ты выглядишь. – Зачем? – Я хочу ей отомстить, и ты – лучшее оружие для мести. – Я не буду никому звонить. – Позвоню я, только прошу тебя, ничего не говори, что бы я ни сделал. Хорошо? – Дикую игру затеваешь. – Я стараюсь держать марку. Ну, поиздеваемся над девушкой? – Я не одобряю твоих действий. – А надо бы. Я иногда делаю очень правильные вещи, хотя меня не все понимают. Я сейчас. Пока Даниил звонил, я нервно соображал, что же он задумал. Если он хочет разыграть девушку с моей помощью, то, как он хочет её разыграть? Я сорвался с места. Даниил стоял в коридоре с трубкой в руках. – Я бы тебе не советовал ставить эксперименты на людях. – Почему? Ради полезного опыта можно. – Это жестоко. – Жестоко, мой друг, рекламировать аборты и наркотики. А вот откровенно показать человеку, какой он на самом деле – это не жестоко. Я за мирные опыты, и человек лучше кролика. – Она может неправильно отреагировать, не так тебя понять. – Она живёт неправильно, в основе её программы лежит ошибка. И если она не хочет ошибку замечать, значит, нам придётся эту ошибку указать. Не мешай мне, я по телефону общаюсь. – Я домой пойду. – Нет, не пойдёшь. Даниил внимательно выслушал чей-то голос в трубке. – Да, я запомнил. Она освободится только в три. – К этому времени я буду уже дома. – Ты не хочешь мне помочь? – Нет. Не хочу. Потому, что не понимаю, зачем измываться над бедной девушкой. – Бедной? Она не бедная, она – глупая. И указать на её недостатки – моя задача. – Ты не преуспеешь в этом деле. Ты только всё испортишь. Зачем оно тебе нужно? – Она меня не любит. Я должен ей показать, что есть люди ещё хуже меня. – На моём примере?! Вот спасибо! Отлично придумано. – Она должна понять. Она просто должна понять. – Тебя? – Меня. – Дохлый номер. – Что ты мне посоветуешь? – Я кровно не заинтересован, поэтому мне и советовать нечего. – Я должен тебя показать Арине! – И я должен согласиться? – Да. – Я не картина, что бы меня все показывали. – Просто помоги мне. – Я подумаю. – Время у нас до трёх. – Я подумал. Я согласен. – Точно? – Я не могу отказаться, потому, что мне тоже интересно, что ты задумал. – Не бойся. С тобой ничего не случится. Господи, неужели Ты услышал меня?! – Что? – Всё в порядке.

Когда Даниил понял, что отличается от прочих людей, ему стало весело. Он ловил кайф от ощущения своей оригинальности. Ему нравилось быть разным. Ему нравилось быть оригинальным. Его запоминали. Именно этого добивался Даниил – что бы его запомнили. Даниил был эпатажен, нервозен, хитёр, и талантлив. Даниил был маленьким мальчиком, который заблудился в лесу. Даниил был потерянным щенком, забытым зонтиком, брошенной игрушкой. И всячески скрывая свою ненужность, Даниил упорно заполнял собой пространство. Он был везде, и везде вёл себя вызывающе. Скрывая своё одиночество, (никому же не могло придти в голову, что ему часто не с кем даже поговорить!) Даниил вёл тусовочную жизнь. На одной из многочисленных тусовок он и познакомился с Ариной. Она сама подошла к нему, сама предложила выпить. В мужском туалете два позитивных наркомана глотали экстази. Даниилу не терпелось присоединиться к ним. Арина нарочно посадила его за столик, к своим друзьям. Арина никогда не ходила одна. Даниил критическим взглядом оценил ситуацию и тут же назвал Бреда Питта козлом. Ему не поверили. Девушка в стразах немедленно отреагировала. Началась маленькая потасовка. Хозяева столика были пьяны, Даниил был трезв как никогда и это обстоятельство ещё более накаляло обстановку. Закончилась дело удалением Даниила и некрасивой сценой у входа, когда Арина пыталась навязать себя. Спустя несколько недель она позвонила. Они встретились. Даниил приготовился к самому худшему развитию событий – к сексу. И когда, после логического завершения первого свидания, они стали прощаться на остановке, Арина предложила поехать к ней, попить кофе. Даниил взвесил в голове все за и все против. Ситуация выходила не очень красивая: если он откажется, будет плохо Арине, а согласиться – будет плохо ему. Выхода не было. Даниил предложил ещё немного погулять. Они не прошли и половины квартала, когда она прямо заявила, что познакомилась с ним не столько из-за таланта, сколько из-за постели. Переспать с великим человеком – чем не смысл жизни. Даниил ни как не ожидал такого поворота событий. А Арина преспокойно продолжала. Она прекрасно понимает, что умом она не блещет, что ей достаточно отличить Рембрандта от Шекспира. Её, как девушку волнуют несколько другие вопросы, но она готова принести себя в жертву Даниилу. – Я где-то вычитала, что для того, что бы стать великой женщиной, нужно принести себя в жертву великому мужчине, - закончила она. Даниил сконфуженно молчал. Она взяла его за руку и повезла к себе. – Мне нужен только секс, - прямо заявила он. Утром Даниил ненавидел всех девушек. А вечером она позвонила ему. И Даниил не взял трубку. Она позвонила ещё раз, и ещё. Они разошлись на три месяца. Ночью на первое октября она позвонила, и призналась ему в любви. Даниил кивнул в ответ.

Ровно в три она пришла. Я увидел стильно одетую девушку, модная стрижка, розовый лак. – Такая девушка никогда не будет чистить картошку и бегать по магазинам. Она создана для другого - она создана для любви, - сказал я вслух. Девушка опустила голову. – Ты кто? – Я – Илья. Данил подскочил к ней, обнял за плечи. – Помнишь, я давно хотел познакомить тебя с ним? – Не помню. – Так вот, познакомься. Перед тобой сидит настоящий гей. Не я – жалкая пародия, как ты меня называешь, а самый настоящий, реальный гей! Можешь потрогать его руками. Я разрешаю. Арина тяжело дышала. Я моргал глазами. – Что за фокусы? – Ты хотела увидеть, с кем я сплю?! Я сплю с ним, если тебе так это важно. Вот он - человек, с которым я тебе якобы изменяю. Вот он – человек, которому я покупаю подарки, человек, на которого трачу время, пока тебя не вижу. Наслаждайся зрелищем, дорогая! – У тебя всегда была склонность к дешёвым эффектам! – У и тебя – бешенство матки. Ты подозревала меня в изменах?! Вот она – моя любовница. Обнимитесь, вы так сильно друг на друга похожи. У вас даже футболки одинаковые! – Даниил, заканчивай дешёвые игры! – Нет, мои дорогие. Арина, я разрешаю тебе с ним переспать. Ты же разрешила мне изменять тебе. Вот, я плачу той же монетой. Соболев, ты привык под музыку раздеваться, или так? Арина, покуришь? Ты же любишь курить перед делом? А я посижу в уголке и посмеюсь. – К чему этот маскарад? – Даниил, мне это не нравится! – Я ненавижу вас всех. И тебя, и тебя, и Глеба. Я ненавижу весь мир. И мне доставляет странное удовольствие издеваться над вами. Вы заслуживаете пыток. Я могу принести плётку. – Почему пыток? – Вы же издеваетесь надо мной? вы пристаёте ко мне, вы спрашиваете, какие джинсы одеть, в какой сортир пописать, куда пойти сблевануть. И я отвечаю вам, дельно и обстоятельно. Вы киваете, принимаете к сведению и уходите. Я не справочное бюро, я человек. Но вы об этом забыли. – А сам-то ты помнишь? – Я всё помню. Арина, ты почему до сих пор не разделась? – Я тебя не понимаю. Тебе не хватало внимание? Или тебе слишком хорошо со мной, что случилось? Даниил засмеялся. – От тебя? Похотливая сучка, ты даже трахаться нормально не умеешь! Ты прыгаешь на мне, как на коне. Я тебе не лошадь! А твои расспросы? Кто давал тебе право лезть в мою жизнь? – Но мы вроде как пара. – Мы с тобой никогда не будем парой! Ты для меня слишком бездарна. Илья. Предлагаю тебе выпить. – Я не хочу. – Арина, предлагаю тебе застрелиться. Арина, сидевшая рядом со мной, неожиданно выпрямилась. – Тебе всегда нравилось унижать людей. Кто тебе сказал, что ты – гений. Ты обыкновенный псих. Всё! Я ухожу. А вам, Илья, я хочу сказать – этот истерик никогда не знал, чего ему нужно. Он хватается за первую попавшуюся возможность, что бы только насладиться своим величием. Я вам рекомендую его пристрелить. Он этого вполне заслуживает. Прощай. Гончаров. Ты мне никогда не нравился. – Подожди, это только начало представления. А теперь кульминация! Скажи мне, Арина, кто спас тебя? – Начнёшь попрекать? – Нет, я пойду дальше. Арина, я должен сказать тебе правду. Я давно хотел, но именно сейчас мне нужно тебе это сказать. Арина, я тебя заразил! – Чем? Она в миг побледнела. От напряжения посинели кончики её ушей. Неожиданный поворот событий, Арина растерялась. Даниил же сохранял спокойствие. – Я говорил тебе, что нужно предохраняться. Ты мне не верила. Ты говорила, что такие светлые люди, как я не способны заболеть. Я согласился с тобой. А в это время у меня лежала справка от врача, в которой было отмечено, что я не совсем здоров. Да, я соврал тебе. И теперь ты – такая же, как я! Ура. Арина сорвалась с места. Она накинулась на Даниила и начала его бить. Гончаров продолжал улыбаться. Всё дьявольски светиться его улыбка! Арина разрыдалась. Даниил перешагнул через неё, Арина плакала на полу. – Теперь ты видишь, насколько она глупа! – Я посажу тебя? - За что? За болезнь? – Ты маньяк! Ты урод! Ты кретин! Ты свинья! – Ни слова, а песня. Жаль, что вылетают в трубу. Я не слушаю тебя, сучка! – Гончаров, ты вправду болен? – Нет! Я здоров. Но эта милая полоумная поверит мне. Она же меня, видите ли, любит! Да, любовь слепа. Прости. – Ты чудовище! – Да, Соболев, я – чудовище! Но и вы – не ангелы. Потому, что ангельского в вас – ни на йоту. Вы банальны, глупы, скучны. А я – ваше порождение. Наглый, талантливый параноик. Это я. Так что вы, мои родители, должны радоваться. Я превзошёл своих учителей. Арина, я здоров. И ты здорова, - он прокричал ей прямо в ухо, - поднимайся, варвар. Я помог подняться Арине и отвёл её в ванну. Мы остались наедине с Даниилом. – Ты оказался ещё хуже, чем я предполагал. – Люди ошибаются. Они рождаются с ошибками в программе, и нелепо умирают. Да! Всё так. – Ты мне только скажи, зачем тебе нужен это спектакль? – Мне так скучно жить. А вы, дети асфальта, вы идеально подходите для моих развлечений. – Финал будет печальным. – А ты думаешь, эта история когда-нибудь закончится? Нет! Арина выйдет за меня замуж. Она обожает садистов! И наши дети будут курить травку под музыку тамтамов, потому, что другая жизнь – это миф. Я готов, Соболев, я давно готов! – К чему? – К бегству, естественно. – Мне нечего тебе сказать, кроме одного: Даниил Гончаров кончился! – Соболев, я уже давно кончился.

Арина вышла из ванны. – Но всё равно я тебя люблю, - сказала она Данилу. Даниил повернулся ко мне и сказал: я же тебе говорил, она меня любит. Я ничего не ответил. – И я обязательно на ней женюсь! Я люблю глупых женщин! И я опять промолчал. – Ты чего? – Даниил, а ты знаешь, что Шмидт умер? – Нет, не знаю. А давно? – Его в ноябре похоронили. – А ты знаешь, что Пиотровский в лечебнице был. В специальной. – Да? – Да. Его Лера довела. – Лера? – Его подружка. Как это всё тоскливо! – Мы слишком рано выросли. Мы слишком рано поняли, что значит безграничная свобода. – Да. И плата будет страшной. – Мы уже за всё заплатили. – Ты чувствуешь себя старым? – Опытным. И я не знаю, что мне делать дальше! – Лично я буду жить дальше. – А как? – Быстро. Как и положено. – Тупики – это прекрасно. – Наверное, так нужно! – Наверное, у нас нет иного выхода. – Наверное, пора поесть. – Наверное, пора ложиться спать. – Я чувствую такую пустоту в душе. – А я и есть душевная пустота. – Мне так хочется быть счастливым. – А мне так хочется быть! Как ты думаешь, нас простят наши ошибки? – А некому нас прощать. Все одним дёгтем мазаны. У всех души табак отравлены. – Красиво говоришь. – Повторяюсь.

Я вышел от Даниила, уже собирался вечер. Я решил не идти сразу на остановку, а немного пройтись. Я шёл через парк. Ко мне на встречу бежали два мальчика, обоим лет по 12, один – в бейсболке, второй – с белыми длинными волосами. Они остановили меня, спросили, есть ли у меня покурить. Я протянул им две сигареты и зажигалку. Чтобы не светиться, мы свернули с дороги. Мальчики курили, я стоял рядом. – А родители знают, что вы курите. – А кто вас учил такие глупые вопросы задавать? - Молодец! – Я знаю. Мальчик с белыми волосами докурил быстрее второго. – А вы ещё в школе учитесь? – Нет, мы уже университет окончили. – Молодец ещё раз! – Спасибо вам. – За что? За то, что я вас отравил? – Ну, хотя бы за это. Они пожали мне руку и побежали. У мальчика в кепке развязался шнурок. – Илья, подожди! Я резко обернулся. Мальчик со светлыми волосами стоял под огромным дубом, а мальчик в бейсболке завязывал шнурки. Я несколько секунд посмотрел на них. Они оба, как по команде подняли на меня свои глаза. – А меня тоже зовут Илья. – Ну и что? Очень популярное имя. – Да. Вы правы. Мальчик со светлыми волосами вздохнул. – Дядя, а может, вы уже пойдёте дальше. – До-свидания, мальчики. Я поплёлся прочь. И краешком уха услышал, как один мальчик второму сказал: вот старый педофил! Меня тоже зовут Илья. - А мне кажется, что ему плохо! – Иди, пожалей его, а я потом на твою задницу посмотрю. Идём. – Идём.
Я остался один. В огромном парке начинался вечер. Шум машин сюда не доносился. Где-то вдалеке играла музыка. Я двигался по белой дорожке с низко опущенной головой. Всё!


ФИНАЛ.

- Ну, и зачем нас всех созвали? – Бобби, помолчи. – Я уже давно не Бобби, меня лишили этого звания. Теперь меня зовут по-другому. – Демьяном Бедным? – Василисой Прекрасной. Гончаров. Мне помниться, ты у нас талант? – Да. – А ты можешь по талантливому смыться с моего горизонта. От тебя воняет! – Чем же? – Гнильём. Это разлагается твой мозг. – А твой? А, я забыл, у тебя его нет! Тебя лишили не только имени, но и мозга. – Вы можете заткнуться?! – Господи, Пиотровский. Тебе скоро двадцать один? Мог бы и сумничать – промолчал бы! – Филипс, ты дрянь. – Ой, он открыл планету! Какая прелесть! Пиотровский, иди, напейся! Толку будет больше. – Как же он напьётся! Бобби забыл дома смазку! Пьянка без секса – деньги на ветер. – Даниил, иди в жопу? – Если в твою, то я один боюсь. Я там потеряюсь. Возьмём с собой Пиотровского. – Вы заткнётесь или нет!? – Пиотровский, ты ещё трезвый?! – Бобби, хватит! – Гончаров, не твоё дело. У меня день пропадает, я тут стою с двумя неудачниками на могиле неизвестного алкоголика. – Бобби, я тебя сейчас ударю. – Костя, не обращай на него внимание. Он жира бесится. Его только глушитель остановить может. – Я сейчас кого-то на крест натяну, вот на этот! – Да уж, других действий мы от и тебя не ожидали. - Кстати, а где Соболев? – Сейчас приедет. Приедет, посмотри на нас, плюнет и обратно пойдёт. – Это он на Пиотровского так посмотрит. А я не при чём. – Бобби, ты ещё как при чём! Не пытайся убежать, не получиться. – Я вот смотрю на тебя, Даниил, и вижу, как твой холодный труп съедают собаки. – А я тебя даже не вижу. – Вот он идёт. По дороге шёл Соболев. – Он похудел. – Бобби. – Я сказал правду! Хорошо, он выглядит, как последний бомж. Довольны? Я подошёл ближе. – Привет. – Привет, Илюша, хорошо выглядишь. – Филипс, а ты всё такой же! – Какой? – Похотливый. – Мы с вами на могиле человека, можно вести себя приличней? – Костя не в духе? – Гончаров, ещё и ты? – А что? Бобби можно, а мне нет? – Ребята, не будьте свиньями. – Пиотровский, тебя на долго отпустили? - Чего тебе от меня нужно? – Бобби, хватит! – Ладно. А от Даниила пивом пахнет. – Он не стоит наших нервов! – Да. Костя достал из сумки бутылку водки и четыре стаканчика. Мы выпили. – Хороший он был человек. – Да уж. Жалко, что не нормальным. – И с нервами у него было не в порядке. – И вообще. – Бобби нечего добавить! – Гончаров, ты бы пошел, застрелился! Тише будет! – Ладно. Я промолчу. – Хватит! – Хватит, так хватит. Мы допили бутылку и гуськом направились у выходу. – Я в ресторан, кто со мной? – Я не хочу. - Я тоже. Может, Соболев поедет? – Соболев никуда не поедет. – Ну, как хотите. Тогда прощайте, господа. Был рад вас снова увидеть. Надеюсь, последний раз! Бобби скрылся. Мы остались втроём. – Мне тоже пора, - Даниил пожал мне и Пиотровскому руки и уехал. – Ко мне? – Лучше ко мне. Мы доехали до моего дома. Костя вышел первым, я – за ним. В подъезде кто-то играл на гитаре. Женский голос пел песню группы Кино. – Красиво поют. – Да уж. – Красиво. – Скажи мне, как умер Шмидт? – Его нашли на лестничной клетке. Он умер сидя. Всё. – Всё. Он был очень несчастным человеком. – Мы с ним в горы ездили? – Зачем? – Не знаю. Он хотел побыть со мной наедине. – Значит, вы всё-таки встретились? – Да. Мы встретились. – И что? – Он умер, я жив. Мы сидели в моей комнате. В полутьме. – Никогда бы не подумал, что мы встретимся при таких страшных обстоятельствах. – Да. Страшно. – Очень страшно. Темно и пусто. Финал печален. Титры. – Длинной лентой бегут титры. – Звучит музыка. – Бетховен. – Лучше, Нино Рота. – Можно. – Илья, как ты думаешь, наше будущее будет светлее, чем настоящее? – Нашего будущего не будет. – А что будет? – Петля. – Петля? – Да. И мыло. – Хватит об этом. – Тогда мы будем жить в розовом городе, в розовых домиках, бегать среди розовых цветов по розовым тропинкам, пить розовый кефир, есть булочки с розовой глазурью. И каждый день смотреть на розовый закат. – Уж лучше жить так, как мы живём. Твоё будущее ужасно. – Моё будущее – призрак. Моё прошлое – призрак. И я живу, как камень. – Мне кажется, что я скоро умру. – А я уже умираю. – Мы соревнуемся! – Да, приятно словесно гнить! За окном проносились машины. Два парня в полной темноте пытались понять, что с ними произошло. Вопросы повисли в воздухе. Незаметно наступила ночь, незаметно наступило утро. В рассветном тумане два парня расходились по своим мирам. Начинался новый день.

ЭПИЛОГ.

Бобби Филипс в пальто на углу. Он курит в нервном ожидании. Появляется мальчик. Они здороваются и уходят. Ночью Филипс будет спать с мальчиком. Утром, с больной головой, разбитый и злой Бобби будет кричать, что счастлив жить такой жизнью.

Даниил Гончаров допишет очередную главу нового романа, встретиться с Ариной. После нескольких неловких минут он всё же скажет, что осушил чащу, и ему пора найти новый источник. Арина будет плакать, но Даниил будет неумолим. Он резко развернётся и уйдёт. Она будет догонять его, но не успеет. Даниил растворится в воздухе.

Костя Пиотровский примет несколько таблеток, запьёт их горьким коньяком и попробует уснуть. Во сне к нему придут призраки, они начнут заживо поедать Костю. Костя проснётся в холодном поту, не сможет больше уснуть. Он будет ворочаться до утра, примет ещё таблетки и провалится в пустоту.

Я, Илья Соболев, допишу главу, допью кофе и подойду к окну. В лунном свете романтично блестит снег. За окном сильный мороз, светло и ясно. Я вижу каждую веточку на деревьях. Я слышу, как хрустит снег. Через несколько минут начнёт светать, и будет новый день.

Конец.
Январь, 2008 год.