Мил человек
Утро – великолепное, солнечное. День обещает быть - теплым. На небе – ни облачка. Отпустив брата с машиной, Петр Иванович по насыпной дамбе через северные ворота вошел на территорию кладбища. Проходы, похожие на улицы города, уходили вдаль к южным воротам. Там, в низине, кое-где было грязно, но снега не было. А везде – памятники, с крестами наверху или со звездочками и оградки, высокие и низкие.
- Надо ж, весна сюда пришла пораньше, чем к нам в Пензу, - думал Петр Иванович, неторопливо шагая к могиле отца. Вот и она. Зима оставила свои отметины. На возвышении каркас памятника чуть просел и покосился. Острые шашечки на стойках ограды – потемнели. Остальное – нормально. Даже земля под цветы была сухая. Левее в сторонке можно было заметить согнутую спину работающего человека. А еще дальше – полная женщина красила оградку. Петр Иванович даже разглядел ее задумчивое лицо. На другой стороне от прохода, две могилки были пустые: оградок не было, плиты лежали на боку. От ворот мимо Петра Ивановича проходили двое, видимо, отец с сыном и разговаривали.
- Пап, а зачем же они оградку утащили?
- Наверно сдадут в металлолом, деньги получат и пропьют. Это, Витек, не люди. Это – бомжи-алкоголики. Еще их называют - вандалы. Для них ничего нет святого.
- Да, времена меняются, - размышлял Петр Иванович. - И люди. Ведь, до чего дожили? Могилы разоряют. Покушаются на святое.
Он открыл чуть покосившуюся дверцу оградки, зашел внутрь и сел на доску лавочки, которая лежала на одном столбушке, другого – не было.
- Привет, батяня. Щас, мы тут кое-что подправим, подкрасим, и все будет хорошо. Так что лежи спокойно. Ну, а всякое дело надо начинать, как положено.
Петр Иванович присел на середину доски лавочки, достал из сумки, поллитровку, два стакана, развернул газету с хлебом и колбасой. Все это положил на темную доску, служившую столиком. Пристально посмотрел на фотографию отца, его медали на гражданском пиджаке, и заговорщицки подмигнул. Отец - фронтовик, всю войну воевал. Сменил пять танков, два раза ранен, три – контужен. Но – приехал живой и прожил дома еще двадцать три года.
Петр Иванович наполнил стаканы до половины и один – накрыл кусочком хлеба, бутылку поставил на край столика у оградки.
- Царство тебе небесное, батя, - поднял стакан, и, неторопясь, выпил.
Услышал тяжелые шаги, оглянулся. К оградке медленно подходил мужик. Небритый, с опухшим лицом он вытянул грязную руку и что-то промычал. Петр Иванович жестом пригласил его сесть рядом с собой, чтоб помянуть усопшего, как заведено, и подвинулся на край лавочки. И… неожиданно другой конец лавки поднялся вверх, Петр Иванович беспомощно взмахнул руками, падая с лавочкой в небольшую ямку, резко повернулся, чтоб уцепиться за край стола правой рукой, но промахнулся, и ладонью левой руки задел за острый край памятника. А мужик на секунду замер с вытянутой рукой, но быстро опомнился, схватил бутылку и засеменил к соседнему проходу.
Петр Иванович, чертыхаясь, поднялся на ноги, зажал пальцами пораненную руку; по которой стекали струйки крови.
- Ой, мил человек, давайте я перевяжу, - Петр Иванович поднял глаза. Молодая женщина с состраданием смотрела на него. В руке у нее была марля. Круглый лицо, кокетливый взлет тонких бровей и синие-синие участливые глаза показались очень знакомыми. Что-то промелькнуло в сознании, а потом все перемешалось у Петра Ивановича. Нет, не от боли, от чего-то другого. Он и сам не понимал: отчего. Через секунду в самой глубине памяти он опять услышал эту фразу. Только голос, был детский:
- Мил человек, давай перевяжу.
Вспомнил! Так это же Оля!! Да, Оля. Маленькая девочка с военного эшелона, который стоял в тупичке железнодорожной станции летом 45 года. Да, и глаза синие-синие - ее, Оли.
…Август 45-го года. Через станцию шли военные эшелоны на японский фронт. Петька и его босоногая ребятня встречали и провожали каждый поезд – энергично махали руками. Если поезд останавливался, и люди спрыгивали поразмяться; - ребята без стеснения смешивались с бойцами; с завистью смотрели на погоны, ордена, медали. Иногда им что-нибудь перепадало: то горбушка хлеба, то пачка концентрата-каши, а то и кусочек сахару.
Как-то в тупичке остановился санитарный поезд. На 12-ти зеленых вагонах - красные кресты.
И надо же было случиться, что, поднимаясь на высокую насыпь, Петька, оступился и сильно порезал большой палец правой босой ноги. Сидя на рельсе и кривясь от боли, он думал: как бы приспособить лоскут кожи на место и остановить кровь. Вот тогда-то он и услышал:
- Мил человек, давай перевяжу!
Снизу ему показалось: перед ним стоит бо-ль-шая девочка в зеленом, как гимнастерка, сарафанчике; через плечо – офицерская сумка с красным крестом. Из-под красной пилотки с кисточкой, выбиваются две жиденькие косички. Лицо – суровое; но взгляд - участливый. Петька молча вытянул раненую ногу и отвернулся. Недалеко от вагона стояла женщина в военной форме и выговаривала пожилому солдату:
- Ну, мил человек, вот ты и дома. Для тебя война кончилась; руки-ноги – целы, кости – тоже, а мясо нарастет. До деревни – рукой подать. Прощай. И бережно, по-женски, обняла солдата.
– Шагай, дядя Федя, домой!
Отступила на шаг, повернулась и громким голосом приказала:
- Оля! Скажи капитану, чтоб пришел в штабной вагон, – и медленно пошла по насыпи.
- Есть!
Девочка даже не повернула головы, продолжая умело забинтовывать палец на ноге.
- Как тебя зовут?
- Петькой.
- А меня - Олей.
- Слышал. А это твоя мама? – кивнул на женщину, которая уже была на ступеньках вагона.
- Нет, мою маму убили на станции, где стоял эшелон, а меня взяла тетя Рита. Мы с ней возим раненых. Вот.
Закончив свое дело, она внимательно посмотрела на Петьку и сказала:
- Завтра утром обязательно приходи на перевязку, - аккуратно сложила остаток бинта, сунула в сумку и, совсем по-детски, добавила:
- Смотри, не забудь! – повернулась и побежала по насыпи к своему вагону.
А Петька долго сидел и смотрел на дверь вагона, куда поднялась Оля. Время для него, остановилось; он все решал: все-таки с девчонками можно дружить. И только когда начало темнеть, прихрамывая, пошел домой. Дома, машинально пожевал оставленный матерью на ужин маленький кусочек черного хлеба и лег спать на сундук. Это было его место для сна. Ночью ему снилось: Оля стоит на ступеньках вагона и машет рукой. А вагон, один вагон без паровоза, тронулся с места и медленно поехал, дальше все быстрее и быстрее. Петька зашагал, потом побежал по насыпи, потом по воздуху, протягивая руки, беззвучно крича:
- Оля! Оля!
Проснулся он оттого, что мать трясла его за плечо:
- Ты, чой-то кричишь? Олю какую-то зовешь?
- Мам, а который час?
- Да семь только. Я тебе оставляю денег, карточки, станешь в очередь к тете Насте за хлебом, а я пошла на работу. Понял?
- Понял, понял. Иду.
Покончив с домашними делами, Петька бегом побежал к поезду. Нога совсем не болела; белый бинт немного посерел. Олю он увидел издалека. Она стояла на верхней ступени у двери вагона и приветливо улыбалась. Кисточка на ее пилотке от движения головой моталась из стороны в сторону. Метров за пять, перейдя на шаг, Петька, не осознавая, широко улыбался.
- Ну, как твоя рана? Показывай. – Она спрыгнула с высокой ступеньки вагона на насыпь и посмотрела на него своими синими глазами.
И опять Петька поплыл по воздуху. Только не во сне, а наяву. Неизведанное ранее чувство захлестнуло его, и он решился. Из глубокого кармана холщевых штанов достал красноармейскую звездочку (его единственное богатство) и, не глядя на Олю, протянул ей:
- Это тебе. А палец – он - зарастет, – и небрежно махнул рукой.
- Мне? – широко открыв глаза, Оля смотрела то на звездочку, то на Петьку.
- Сымай пилотку, щас приделаю, - Петька осторожно снял с нее пилотку, из кармана достал острый гвоздь, быстро проделал дырочку, вставил звездочку, и осторожно надел пилотку Оле на голову. Кисточка как раз вытянулась рядом со звездочкой.
- Оля, иди сюда, сейчас поедем, - в дверях вагона показалась ее тетя.
- До свиданья, Петя, мы уезжаем на станцию Безенчук, приказ, - Оля торопливо вскочила на нижнюю ступеньку вагона и обернулась к Петьке. В это время санитарный состав дернулся и медленно поехал из тупика. Петька и откуда-то пришедшие ребята, неистово махали поезду руками. Только Петька махал именно ей, Оле.
Петька воспитывался в строгости; для него выполнение приказов было неукоснительно. Нежности он не знал – время было такое. Местные ребята относились к девчонкам свысока, да и девочки с мальчиками не очень-то дружили. И вдруг… Девочка сама проявила к нему такое участие. И Петьке она понравилась; он считал себя ее защитником. И вот… Она уезжает. Слезы жгли его глаза и готовы были вот-вот показаться на ресницах.
- Вам плохо? – Петр Иванович медленно возвращался в настоящее время. Синие глаза смотрели на него. Он протянул руку, и женщина умело начала бинтовать ее.
- Простите, а как вас зовут? – Петр Иванович обрел дар речи.
- Меня зовут – Ольга, – и под пристальным взглядом добрых синих глаз сердце у Петра Ивановича затрепетало.
- А меня – Петр Иванович. Спасибо большое, Оля, за помощь. Потом, посмотрев по сторонам кладбища, он спросил:
- А у вас тут кто похоронен?
- Бабушка моя, совсем недалеко отсюда, у южного входа. Надо посмотреть: как там могилка, как зиму пережила. Может, разорили? Вон кругом, какое безобразие. А вы заходите. Как пойдете домой и заходите.
Помахав Петру Ивановичу, Ольга неторопливо пошла по проходу.
А он долго еще стоял и смотрел. В его глазах мелькали: то девочка, машущая ему рукой, то женщина, уходящая от него. И еще. Как в кино крупным планом – стоп-кадр: пилотка-испанка с кисточкой и звездочкой.
Петр Иванович посмотрел вокруг: народ на кладбище начал прибывать. То здесь, то там он видел работающих людей.
Постепенно он начал успокаиваться. А меж тем, руки его, сами собой выровняли памятник, лопаточкой перекопали землю, выложили по-новому кирпичи и покрасили оградку. И ни как из головы его не выходила Ольга и ее бабушка. Наконец он решил, что на сегодня надо закончить уборку. Собрав в сумку свой нехитрый инструмент, Петр Иванович отправился до могилы этой бабушки.
Крепкую, будто сбитую, фигуру Ольги он увидел издалека. Она за оградкой копала землю. Легкая куртка распахнута - было по-летнему тепло. Петр Иванович заметил на мраморном памятнике фотографию женщины. Круглое ее лицо было очень похоже на лицо, стоящей за оградкой, Ольги; короткая стрижка, широко открытые глаза, и взгляд… Это был немой укор, и Петр Иванович понял, что он предназначен ему.
«Почему НЕ искал, почему забыл?»
Под фотографией – надпись:
«Ольга Ивановна Корзун» и, главное, - даты. 1937 – 2004; на месяцы он не обратил внимания. И уже чувствуя, какой будет ответ, Петр Иванович спросил:
- Олечка, а где твоя бабушка жила?
- Здесь в Чапаевске, с нами.
А раньше?
Да здесь же.
- А еще раньше, в детстве?
- В детстве? А… Она как-то говорила, что с мамой жила в Безенчуке, но не долго.
- О! Господи! – взволнованный Петр Иванович смотрел на фото; пальцами дотрагивался до холодной плитки с фотографией и тихо повторял:
«Вот и свиделись, вот и свиделись». Ольга недоуменно смотрела на Петра Ивановича.
- Олечка! А ты знаешь, кто она для меня? - он показал на фотографию, - и начал рассказывать.
… В родительский день после Пасхи Петр Иванович никак не мог посетить кладбище – ему пришлось уехать из города, да и сестры сообщили по телефону, что не могут приехать. Договорились встретиться здесь 9 мая, на светлый день Победы. Может, кто из однополчан будет – вновь увидимся. Сестры говорили: мало их было в прошлом году.
…И вот – день Победы. Петр Иванович, две его сестры и брат стояли у могилы своего отца. Свежевыкрашенная оградка и столик, широкая лавочка, черная земля квадратного цветника, по углам которого стояли горшочки домашних цветов – все было чистое и аккуратное. С фотографии мраморного памятника на них смотрел отец. На столике стоял стакан, накрытый кусочком хлеба. У каждого в руке полная рюмка.
- Пусть земля тебе пухом. Спи спокойно.
Все выпили. Петр Иванович задумался, пожевывая, бутерброд.
От северных ворот кладбища шли люди: четверо взрослых, мальчик-подросток и маленькая девочка, лет пяти-шести. Петр Иванович издалека узнал Ольгу, и кивнул. Неожиданно девочка отпустила руку матери и побежала к Петру Ивановичу.
- Здравствуйте, дедушка Петя! А я вас знаю.
Петр Иванович смотрел на эту девочку, на ее спортивный костюм, на две маленькие косы, с красными бантами, а видел… маленькие косички, которые выбивались из-под красной пилотки-испанки. На пилотке горела звезда, а сверху, как беззвучный колокольчик, качалась кисточка.