Не помню где и от кого услышал такую фразу: «ПисАть и пИсать, нужно только тогда, когда очень хочется. Иначе не имеет смысла». Сегодня, как раз такое состояние – сегодня хочется. Хочется поразмышлять, залезть в себя и, покопавшись там основательно, найти что-нибудь стоящее, если не мысль, так хотя бы историю. Такую, чтоб заинтересовать читателя, ведь любознательность - это наша отличительная черта.
Любознательность, как неотъемлемая составляющая национальной ментальности - развита в нас гораздо сильнее, чем в европейцах. Взять французов, к примеру (в предыдущей части я уже упоминал о своей командировке в эту страну) – ни один их них, при общении с нами, ни разу не поинтересовался хотя бы одним русским словом! Даже для хохмы. Почему? Самовлюблённо считают, что их речь гораздо красивее? Музыка любви? Возможно. Возможно, просто не интересно, а может и похуже. Нет, пожалуй, вру - главный механик фирмы мсье Кутюрье всё-таки знал одно. Когда были прохладные дни, он зябко потирал руки и приговаривал с улыбкой:

- Сибирия…

Явно стараясь вызвать у нас приятные воспоминания, ассоциативно сравнивая всю Россию с Сибирью. Для каждого из нас такая командировка - маленькое кратковременное счастье, во всяком случае, так казалось при вылете из Воронежа. Другое дело для немца или альманца, как там говорят. Для него командировка сродни наказанию, оно и понятно - зачем ему? Его и у себя неплохо кормят. Чуть, что не по альманцу – развернётся и уйдет, уедет к своей фройляйн. Вот и бегают французы за ними, да пытаются лопотать что-то по-немецки, но вовсе не из-за любви к незнакомому языку. Мы же с первого дня прибытия были вынуждены стать полиглотами, т.к. переводчика предоставлять никто не собирался.

Да, Бог с ними с пивоварами. Разве могут они испытать ту радость, то чувство счастья (помните: «Счастье – это когда тебя понимают»), которым я в полной мере насладился, изучая чужую фонетику. Устав как-то от ежедневных винных вливаний, решил попросить стакан молока в уютном ресторанчике, но, вот беда - вылетело из мозговой шкатулки нужное слово, коротенькое «ле», а молока хотелось нестерпимо. Спиной, затылком, всей кожей улавливал я волну блаженства, которая, как цунами, шла по лицам сидящих за столиками. Ибо перебрав все звуки французской и английской речи, уже перешёл к мычанию, и преставлению рожек к голове. С улыбкой смотрела этот театральный этюд молоденькая официантка Ан-Софи. Видимо всё давно сообразившая, но помогающая публике получать наслаждение. Они вообще любили нас - эти семейные дегустаторы сыра, любили с первого появления в отеле.

Назывался он «Белая лошадь» (возможно, поэтому, так непривычно было для всех потребление молока в нём?) и располагался по соседству с центральной площадью Ножана, рядом с мэрией и музеями. На здании мэрии, на самой верхотуре, невидимый для глаз, жил своей жизнью какой-то прибор, издающий порою сильнейшую по громкости сирену. Звучала она нечасто, несколько раз в месяц, но как-то совершенно бессистемно. Могла заголосить в любое время суток, да так, что слышно во всех концах городка. Что однажды и произошло ночью. Во время крепкого сна с открытыми окнами я был, буквально, подброшен с кровати её оглушительным рёвом. Вырывающееся из груди сердце и природная тяга к загадкам и знаниям, укрепили меня в твёрдом желании всё прояснить. Утром следующего дня, на почте, все мои вопросы мигом разрешились, но удивление осталось, по меньшей мере. Женщина терпеливо объяснила, что это сигнал для людей, страдающих СЕРДЕЧНЫМИ заболеваниями, особо восприимчивых к перемене атмосферного давления (т.е. сигнализация, что пора принять лекарства). Вот это да!

В голове мелькнуло: от такой сирены сердечник ночью скорей до утра не дотянет, чем от непринятой таблетки! Чудная информация, - подумал я - как хорошо, что не поленился и утолил жажду к новым знаниям. Какой замечательный город!

А городок, правда, был прекрасен, особенно по вторникам и четвергам. По этим дням Ножан, прямо-таки, тонул в цветах, тогда, как обычно, в них просто купался. Вторник и четверг - рыночные вехи недели. Центральная площадь, прилегающие улочки и подступы к ним – всё это погружалось в запахи и раскрашивалось замысловатой палитрой. Рынок, где торгуют одними цветами! Ни колбасы, ни окороков, ни картошки. Как же они любят цветы! Они везде! На клумбах, в окнах, за окнами, на балконах, на стенах домов. Поразительно, но никто не ломает, не рвет, не изучает, как устроен горшок с геранью внутри…говорю же – не любознательны, не похожи на нас.

Настало время упомянуть ещё одного своего коллегу. Коллегу с удивительно подходящим ему прозвищем Тарзан. Честно признаюсь – хочу посветить ему отдельную главу, ибо такой кладезь, или фонтан историй (как угодно) здесь не уместить, а очень хотелось бы. Это человек оркестр. Почему Тарзан? Дома, в Воронеже, работали мы в сборочном цехе, достаточно шумном, где задания выполнялись при помощи мостовых кранов. Перемещается он довольно высоко и человек им управляющий тоже. Поэтому, чтобы связаться с ним (мегафонов, раций у нас отродясь не существовало), приходилось громко кричать. Говорят, что прозвище к Владимиру Протопопову приклеилось, как раз из-за манеры звать кран, копируя голосом киношный персонаж. Но думаю, что не только или не столько из-за этого. Во всей его натуре, характере, во всём кипучем, деятельном, прямо-таки неуёмном организме - было что-то от энергии Тарзана. Прожил Владимир в Ножане чуть более года, целых тринадцать месяцев тянулся человек к цивилизации, взращивая в себе зёрнышко просвещения. Первое с чего он начал – это установка прочных, дружеских отношений со старенькой аптекаршей. Зайдя в Аптеку, Владимир мило улыбнулся и уверенно изрёк:

- Мадам, сильвупле, алколь!

- Алколь? – мадам явно растерялась, за несколько десятков лет работы такое просили впервые.
Переспросив несколько раз, крайне неуверенно, всё же «нырнула» в подсобку. Шаркающие звуки, наконец, возвестили её возвращение. В руке она держала 5-10 граммовую ампулу со спиртом.

- Но, но, - замотал головой Владимир и улыбнулся шире прежнего, - Гранде алколь!

И руки его при слове «Гранде» начали совершать рыбацкое движение, раздвигаясь вширь. Синхронно с руками движение сдублировали глаза старушки:

- Гранде?

Намеренно привожу их диалог без перевода, т.к. пояснять здесь что-то нет нужды, а по-русски пропадает весь смак этой тарабарщины. Языком Тарзан владел так себе, оттого не мог сразу объяснить бабуленции - сколько же именно спирта его устроит. В итоге уговорил-таки продать ему литра полтора. Этого ему хватало недели на две, а затем вновь улыбка, вновь аптека. Надо ли говорить, что с аптекаршей они сдружились достаточно сильно за год. Всё шло по рельсам и налажено, пока мадам не заболела. Зайдя в очередной раз за этим, так необходимым ему лекарством, увидел Володя за прилавком внучку старушки. Объяснялись долго и неплодотворно, до тех пор, пока не выглянула из-за двери старая хозяйка. Через пять минут всё было в ажуре, причем в полнейшей тишине, без слов. Это ли не показатель взаимопонимания? Каким боком спирт к возделываемой ниве просвещения? Катализатор!

Любое брошенное зернышко необходимо поливать, вернее стимулировать,а уж зерно знаний - тем более.
Недалеко от Ножана, где-то километрах в семидесяти (если не ошибаюсь), есть мемориальный комплекс памяти Шарля де Голля. Высоченный холм со стометровым огромным крестом (Шарль тоже был немалого роста) размещал миниатюрный скверик и небольшой дом-музей. В один из дней приобретенное в аптеке стимулирующее средство подтолкнуло Владимира к замечательному поступку. Очень я был горд за него потом, убеждаясь воочию, как не похожи мы на сонно-инертных европейцев. Купив бутылку водки и пару стаканчиков, сейчас поймете для чего, поехал он помянуть (немного – немало!) де Голля. Кажется, дата на календаре этому способствовала.

Забегая вперёд, скажу, что все мои истории совершенно реальны и от этого ещё теплее. Преодолев путь и поднявшись на гору, подошёл Тарзан к окошку кассы. Желая узнать, где находится могила, вдруг, обнаружил небольшой пробел в знании языка. Дело в том, что непосредственное захоронение президента было не на территории мемориала, а рядом. Это-то он знал, а вот спросить по-французски: «Как пройти к могиле?» оказалось затруднительно, память выдала только фразу: «Где сейчас ЖИВЁТ президент?» Именно с ней он и обратился к мадмуазель в окошке. Надо ли говорить, каково было удивление кассира!?
- Что Вы, месье, он давно умер!

- Да, знаю я, что умер… где же он сейчас…живёт?
- Говорю же Вам, месье Шарль более не с нами…
-Понятно, а где он …живёт?

Через десять минут такого общения девушку, возможно, хватил бы удар, если бы её всё-таки не осенило, и она не указала путь настойчивому туристу.
Подойдя к могиле, коллега обнаружил большую группу людей, молча стоявшую у надгробия. Деловито (что вообще характерно для него) протиснувшись меж ними, собирая вопросительные взгляды, уверенно расположился со стаканчиками и бутылкой водки на плите, спокойно спящего вечным сном Шарля. Наполнив до краёв оба, по традиции выпил один и не менее сосредоточено стал пробираться на выход. Десятки глаз неотрывно следили за всем происходящим. Уже почти добрался он до крайнего ряда, когда последовал вопрос, очевидно от самого недоуменного, откуда-то сбоку, прозвучавший робко и приглушенно:

-Мсье, Вы кто?
-Я? Я русский.

Удивление достигло апогея, своего пика, в огромной синусоиде, пробежавшей по душам и лицам этих скорбящих, оказавшихся родственниками самого де Голля! Но это выяснилось позже, а до этого Владимир успел эту синусоиду зашкалить, вывести за пределы графика:

-Каждый русский, прибывший в вашу страну, считает своим долгом приехать сюда и почтить память великого француза, большого друга России - Шарля де Голля.

Для понимания ситуации, надо знать одну особенность моего друга – это чрезвычайно важное, серьёзное лицо, сохраняющиеся независимо от произносимого.
Они что-то быстро и шумно говорили, удивлению их не было границ. Россия из холодной неприветливой страны превратилась в одночасье в лучезарного, обаятельного друга. Возможно, остаётся им и по сей день. До сих пор рад я за Владимира, из зернышка его вырос и вызрел великолепный плод. Добрый и вкусный. Солнечно улыбающийся, плод дружбы.
Иными словами:

Порой улыбки дарит скупо -
Судьба, в зигзагах своих резвых,
Тогда один хмельной поступок
Душе приятней многих трезвых.