Мысль лежала возле компьютера, обугленная до хруста. Плоть ее превратилась в нечто ноздреватое, сухое. Лишь халат и лифчик сохранили первозданную свежесть. Цветы на халате ярче тех, что заглядывали в окно из палисадника, живее живых, не привнесенные для памяти, а случайные, из тех, которые в огне не горят да и в воде не тонут. Вообще-то такого не могло быть, мысль-то испарилась, исчезла, вертихвостка, и от нее ли это остался хрустящий уголек? Слишком бестолково глазели цветы, стараясь о чем-то догадаться, да и о чем им было догадываться?
Интересный ответ: отношение глубинки к "рассеянному племени". В недавнем прошлом под гармошку пели:
Не ходите, девки, в баню:
В бане парится еврей.
У еврея батарея
От палатей до дверей.
Чего тут больше: добродушия или насмешки? Трудно сказать, вперемешку все. Теперь о "рассеянном племени" такого в провинции не услышишь ни под гармошку, ни под какой-либо другой музыкальный инструмент.
Могли ли цветы о чем-либо догадаться? Нет, не те, что живее живых, а те, что за окном, пышные георгины, сохранившие на своих лепестках блеск монитора. Живые свидетели. Что они могли понять или, нет, что они могли не понять? Почему не обуглились их собратья на мягком таком халате, на котором снизу не удалось в свое время идеально отстирать следы спермы? Их нездешность будто бы не позволила погибнуть и дала осознать при этом кончину мысли? Остались в мире не от мира сего, недотепы, чтоб строить догадки на глазах у тех, лепестками которых играл ветер. Красные, самовлюбленные, легкомысленные. Вертихвостки. Интердевочки. Что они могли бы не понять? Во-первых,мысль была полнокровная, шустрая шлюха - это совершенно очевидно. Иначе она зацепилась бы за что-либо в мире, повисла на нем и уцелела бы. Во-вторых, чистюля необыкновенная: иначе цветы на ее халате не выглядели бы живее живых. В-третьих, болтунья невообразимая - иначе зачем эта вызывающая, ошеломляющая красота? Итак, мысль была чистая, но вертихвостливая, готовая шустро выпрыгнуть из трусиков. Не одна такова, и вот ее нет, а другие живут.
Полнокровие не могло быть причиной гибели, полнокровная мысль - смелая гостья, такую не испепелить. Бойкая, задиристая и при этом не недотрога. Ханжества в ней - ни-ни. Чистюль пруд пруди, хоть маринуй их - на каждом шагу встречаются, улыбаясь белозубо. С ними ярче жить, хотя чистюля легко может оказаться ханжой. Как пить дать. Или подзатыльник, если мышцы накачаны. И при этом на чистюлю не замахнется даже судьба, ни случайно, ни понарошке, - упаси Бог щупать рукой зеркало: останутся следы. А что кокетливая, так ведь не замухрышка, чего не пококетничать и посплетничать малость? Для того и глазки с бесенком, и язычок без костей.
Не может ли привлекательное существовать отдельно, исчезнуть, растворясь в воздухе, если запахло паленым? И вернуться прежним путем, и вновь стать почти новым халатом, на котором снизу почти неразличимы следы спермы. Может быть, жара все-таки повлияла на нее, а потом даже холодной водой не удалось отмыть и лучшим порошком отстирать. Вот и попробуй после этого объяснить чистые цветы, будто выросшие из пористых угольков, так не похожих на ту почву, что под окном.
ДМИТРИЙ ГАВРИЛЕНКО