*** Я - раб твой, моя госпожа! Прикажешь - и сердце вырву, И съем с острия ножа В честь новой победы пирровой.
И с небы звезду сорву, К ногам твоим брошу преданно. И в горле последний звук Убью, не сморгнув при этом, но -
Ответь мне, моя госпожа: Не зря ль запалил искру я? Сумеешь ли ты не дышать, Когда пред тобой умру я?
Палящее солнце сожгло силы и разум за каких-то два часа. Боль в связанных где-то высоко над головой и вытянувшихся под тяжестью тела руках уже не была такой невыносимой. В определенной степени она была даже приятной - давала понять, что организм еще жив и терпит. Но все равно раб умирал. Раб был я, и умирал тоже я. За то, что молоденькая дочь моего господина, авгура Гнея Флавия Корвина, знатока гаданий по птичьим потрохам, звездам и прочим приметам, решила, что влюбилась в меня. А может, и в самом деле влюбилась. Это было уже неважно. Плохо было то, что я поддался очарованию ее молодости и стал жить с ней, как с женщиной. Еще хуже, что я позволил себе увлечься и потерял осторожность. И был схвачен на месте преступления. А потом, в назидание всем рабам, подвешен на столбе, за связанные в запястьях руки. Прямо под палящим солнцем, на Аппиевой дороге - там, где наезженная колея сворачивала к вилле знатного авгура, моего неданего господина. Поначалу страшно досаждали мухи и слепни, облепившие тело сплошной массой. От их укусов было нестерпимо больно, и я дергался на столбе, добавляя к этой боли боль в рвущихся суставах рук. Но потом тело вспухло, и на укусы стало плевать. Треснула, выламываясб в плече, кость, и я сошел с ума. Плевать стало на все совершенно. И вот теперь я висел без сознания, сознавая, однако, что происходит. Я понимал, что умираю, подвешенный на столбе - в назидание всем тем, кто, может быть, лелеет в голове мысли, похожие на мои. Рабы при виде меня торопились перейти на другую сторону дороги и, не глядя по сторонам, торопились побыстрее убраться прочь. Великий и мрачный Рим умел заставить бояться себя и свих граждан. И моя маленькая любовница даже не пришла бросить прощальный взгляд на того, кого совсем неданвно с таким пылом обнимала. Знаете ли вы, чем смерть похожа на любовь? Она так же внезапна и неотвратима. И в этот раз она меня не разочаровала. Вдруг стихла боль в искалеченных руках. И стало ясным, как горный родник, сознание. И я бы уже не смог пошевелить ни одной частью тела, даже если бы очень хотел. Однако - даже не хотел. Слишком приятным было ощущение общего и полного покоя. Не менее приятным, чем прежде - чувство абсолютного беспокойства. Но покоя мне не дали. Какой-то молодец в коротком военном плаще остановил своего коня напротив столба, вынул из-за обтягивающих лодыжки ремней нож и небрежным жестом кинул его в моем направлении. Чуть выше перетянутых кистей. Веревка тенькнула, разделяясь под напором острого лезвия, я упал вниз, ударился о землю и мягко сложился втрое безжизненным телом. Солдат соскочил с коня, подхватил меня на руки и понес к своему скакуну, на ходу ворча под нос: - Полторы тысячи лет! Здесь, там, и везде успеть надо, за всеми четырьмя проследить! Как я устал!.. ...Самое забавное, что это была бесполезная жизнь. Кому нужны гадания, если гадающий все равно не может предсказать свою судьбу? Ну, невозмножно это.
|