Часы на стене мерно отсчитывали секунды. Я смотрел на них и никак не мог понять, сколько сейчас времени – мои мысли были заняты совсем иным.

В кабинете тепло – батареи греют на славу. А за окном падает снег. Я подумал, что когда буду выходить, он так приятно захрустит под ногами. Только тогда мне уже будет не до этого. Когда я выйду из здания больницы, я вообще ничего не буду слышать или видеть. Почти бегом я доберусь до дому, выпью водки и постараюсь уснуть. Но ничего не выйдет. Я всю ночь пролежу без сна и завтра не приду на работу. И мне ничего за это не будет. Потому что они сами меня об этом просят. Они подходят и говорят: «Эй, Колян, останешься сегодня на ночь?». Мы оба понимаем, что это значит. И я говорю: «Давай ты сам. Я уже устал. Я не хочу больше. Почему я?». А он в ответ: «Ну… Ты это умеешь. А я… у меня духу не хватит».

Когда же это случилось в первый раз? Три года назад. Я вводил ей инъекцию. А она, глядя на меня своими старушечьими мутными глазами, прохрипела еле слышно: «Я устала. Я не хочу больше». Я ответил ей: «Потерпите. Вам и так немного осталось. Максимум – месяц. Потерпите». Трясущаяся рука старухи, в которую я сделал укол, шевельнулась, ухватила меня за рукав белого халата. «Я хочу сдохнуть» - проговорила она. Никто меня не поймет, что бы я не говорил. И оправдываться бесполезно. Что сделано, то сделано. Я ввел ей тройную дозу медикамента, и она умерла в течение пары часов. Никто не подал на меня в суд – родственникам содержание старушенции обходилось недешево. Никто расследованием ее смерти особо не занимался, но слухи расползлись быстро, и теперь весь госпиталь знал, что я способен. Я убивал пациентов по их желанию и по согласию их родственников.

Сегодня снова такая ночь. В темных коридорах больницы пусто и тихо. Почему то такими ночами всегда пусто и тихо. Да еще этот снег за окном… Свет уличного фонаря тускло освещает кабинет, отбрасывает на стену мою скривившуюся тень. Глядя на этот мрачный силуэт, я еще больше ненавижу себя. Завтра я стану убеждать себя: «Он сам этого хотел. Его родные этого хотели. Ты ему помог, не навредил. Не терзай себя». И вроде как даже успокоюсь, примирюсь с собой, но только когда в следующий раз ко мне подойдет коллега и попросит остаться на ночь, я, не сумев сказать «нет», снова буду сидеть в этом теплом кабинете и снова смотреть на эту уродливую кривую тень на стене.

А почему бы мне не сказать «нет»? Твердо и решительно? «Нет, я больше не буду этим заниматься, делайте что хотите, но я не буду». Потому что я не хочу чтобы другие испытали то же, что и я. Кому-то придется нести эту ношу, даже если я уйду их больницы, займусь чем-нибудь никак не связанным с медициной. Все равно люди будут умирать по собственному желанию и кому-то придется им в этом помогать.

А ну и что? Не мне ведь. Моя совесть будет чиста и…

Чиста? Сколько ты уже убил? Десять? Пятнадцать?

Семь всего…

Ха-ха-ха! Всего!

Черт…

Снова смотрю на часы, уже изо всех сил пытаясь сосредоточиться на цифрах. 01:22. Пора, пожалуй. Встаю с кресла, тень на стене повторяет мои движения. Выхожу в коридор. Иду, ведя рукой по пыльному подоконнику. От больничного запаха, к которому я должен был уже привыкнуть, начинает слегка мутить. Хотя это не от запаха, наверное. Тень следует за мной по стене. Она черным фантомом скользит по белой извести, по истертому линолеуму. Она согнута пополам, словно обладатель ее – вековой старик. Я этой согбенности не чувствую, я вообще мало что чувствую.

Вот и нужная палата. Я приоткрываю дверь. В нос ударяет запах старости. Он лежит на койке, спит. А может и не спит. Хуже всего, когда они не спят, а смотрят на тебя как на спасителя. Тогда хуже всего. Но он вроде спит. Я подхожу, смотрю в его коричневое лицо, все в морщинах. Смотрю и пытаюсь сказать себе, что поступаю правильно. А на полу протянулась все та же неизвестно от чего перекореженная тень. Я достаю заранее приготовленный шприц и делаю смертельную инъекцию.

Вот в этот момент главное не сломаться. Не броситься, сломя голову, к выходу. Не закричать. Не задохнуться.

Преодолев себя, покидаю палату. Спускаюсь по мрачной лестнице. Внизу сторож, лет ему около шестидесяти пяти, он совсем без зубов а надета на нем всегда одна и та же фуфайка. И вслед мне он беззубым свои ртом говорит: «Пошел, убивец. Ну иди, иди».

Снег и правда хрустит под ногами так приятно, холодный воздух освежает лицо и легкие. Я как могу быстро шагаю по направлению к дому, где ждет несущая блаженное забытье бутылка.

И я стараюсь не обращать внимания на эту скрюченную тень, что следует за мной в свете желтых фонарей.