Где-то гремит война…

В 41-м мне было 7 лет, а старшему брату Василию-10. мы жили на Украине, в селе Ялосовецское. Село было большое. В бывшем панском доме у пруда размещалось правление нашего колхоза имени Девятого Января. Недалеко текла речка Хорол и пролегал старинный Елизаветинский шлях, обсаженный вековыми дубами и осокорями.
Помню, как я играл с братом во дворе и вдруг послышался глухой ровный гул. Мигом взлетев на голубятню, я увидел, что с западной стороны в село въезжают танки. Огромные серые, со свастикой на башнях. Видно было, что немцы не ожидали сопротивления, поэтому танки сопровождали мотоциклисты. Меня поразила их техника: мощная, ухоженная, отлично сделанная. Да и немцы были холеные, китель аккуратно застегнут на все пуговицы, сапоги начищены.
Брат, тоже увидевший колонну, скорее схватил меня за руку, и мы побежали к дому, немцы могли расстрелять слишком любопытных мальчишек.
В тот же вечер нашу семью выгнали из просторной хаты в маленький сарай, а в доме поселились немецкие солдаты. Во дворе они сколотили будку и на следующий день привели овчарку. Ох, и хорошая была собака! Умная, на нас зря не лаяла, но всегда следила за теми, кто выходил во двор. Вечером немец брал цепочку и уходил с овчаркой патрулировать улицы. Мне очень нравился ошейник: широкий, кожаный, с металлическими заклепками. И вот, улучив момент, когда собаки и немца не было во дворе, я унес ошейник к нам в сарай. Но по дороге наткнулся на старшего брата, который, отвесив мне довольно ощутимый подзатыльник, сказал: «Миколка! Совсем с ума сошел что ли? А ну, бегом неси назад ошейник!»
Спотыкаясь на ходу, не помня себя от страха, я добежал до будки и положил ошейник на место. Но примерно через час увидел, что он снова исчез. Видно, брат все-таки ухитрился сам его унести. Весь день я просидел на голубятне, боязливо поглядывая в сторону дороги. Но ни собака, ни солдат этим вечером не вернулись, и больше я их не видел.
Оккупанты, хотя и вели себя как хозяева, жителей села не трогали. Только требовали еду, приговаривая: «Яйко, яйко! Млеко, млеко!». Каждое утро женщин и девушек отправляли на немецкую кухню. Мою маму всегда удивляло, как немцы заставляли чистить картошку. Кожуру следовало срезать тонко-тонко. Если срезать много, это «ошень плёхо», терялся крахмал и полезные витамины. Сами мы были рады и очисткам. Мама варила похлебку из всего, что могла найти. Очистки, зерно, которое перетиралось в муку, жмых. Она иногда сама не ела, оставляя нам побольше.
Однажды ночью мы проснулись от криков и стрельбы на улице. Но бабушка не пустила нас узнать, в чем дело, справедливо полагая, что в суматохе меня или брата могли убить. Утром мы узнали, что ночью в деревню пробрались два разведчика-партизана. Но женщина, у которой они скрывались, выдала их немцам. Одному партизану удалось уйти по болотам, а второго ранили и захватили в плен. О его дальнейшей судьбе мы могли только догадываться.
Прошли долгих два года оккупации. В конце 1943 года у нас в селе появилось двое парнишек. Никто не удивился: в те годы было много сирот. Они стали возить в немецкий штаб воду в огромных флягах. Рано утром, всегда в одно и тоже время, по улице трусила тощая лошаденка, а под уздцы её вели эти мальчишки. Через какое-то время неожиданно для всех, жителей села согнали на широкий двор панской усадьбы. Оказывается, этим утром из штаба пропали все документы, а с ними исчезли и два паренька-водовоза. Немцы были очень злы, ведь произошла утечка секретной информации. Так ничего и не выяснив, солдаты прикладами разогнали перепуганных стариков, женщин и детей по домам, пообещав, что, если подобное повторится, расстреляют каждого четвертого.
Все ближе слышны были залпы советских орудий. Все чаще люди прятались в землянках на кукурузных полях. Немцы никогда не заходили в кукурузу: боялись. Они только беспорядочно стреляли из автоматов по краю поля короткими очередями.
Помню, как во время одного из артобстрелов осколком снаряда ранило в щеку мою бабушку, только чудом не задев глаза. До конца жизни у неё сохранилась эта страшная отметина войны.
В начале 1944 года советские войска выбили немцев из нашего села. Отступая, фашисты подожгли дома и расстреляли тех, кто не успел укрыться. Оставшиеся в живых вернулись на пепелище встречать Красную Армию. И тут к нам подошел худой солдат в рваной гимнастерке и пыльных сапогах. Многие узнали в нем одного из разведчиков-партизан. Он слезно умолял показать ту женщину предательницу: «Я прошу вас! Лучшего моего друга тогда убили!». Но немцы увезли её с собой.
С той поры прошел не один десяток лет. Давно уже нет в живых бабушки и мамы. Низко кланяюсь их могилам, в одночасье оказавшихся пусть и в ближнем, но все-таки зарубежье. Спасибо вам, родные, за то, что спасли и сохранили мальчишек войны. Простите нас…





Рассказ ветерана МВД РФ Николая Николаевича Лопатина
.

Когда наступает вечер…

Чтение перед сном - наша семейная традиция. Когда я вечером возвращаюсь из бассейна, в окнах нашей квартиры светятся два огонька. Один в комнате моего брата, где он читает Ника Перумова, другой в маминой комнате. Мама уютно устроилась в глубоком кресле с томиком Астафьева в руках.
Вместо того чтобы делить книги на художественную и нехудожественную литературу, романы и рассказы, книги для самосовершенствования и для удовольствия, я делю чтение в постели на книги, от которых засыпаешь, и книги, с которыми не уснёшь. У тех и других есть своё время. Как раз вчера вечером я взяла книгу одного литературного критика, так как знала, что он наверняка усыпит меня. Полная противоположность - книги с захватывающим сюжетом, от которых до утра не оторвёшься: это и западные писатели - Чарльз Диккенс, Дж. Р.Р.Толкиен, А.Конан Дойл, В.Гюго, Джек Лондон; российские фантасты- братья Стругацкие, Ник Перумов, С. Лукьяненко, А. Беляев, Кир Булычёв; русские классики - И. Шмелёв, М. Булгаков, Ильф и Петров, В. Астафьев. Список можно продолжать бесконечно. Повествования, столь чарующие, что ты не в силах с ними расстаться, миры, столь красочно описанные, что ты не в силах их покинуть.
На город опускается ночь, улицы окутывают сумерки и в тумане скользят зловещие тени. На столе мигает лампа, словно свеча от дуновения ветра. За спиной прошелестели чьи-то шаги, пискнула мышь, должно быть во сне. Где-то в коридоре лязгнул металл, послышался кашель… И душа замирает в предчувствие чего-то… страшного, таинственного. Это необъяснимое «нечто» прикасается к тебе ледяными пальцами ужаса, сковывает по рукам и ногам тяжёлой цепью страха.
Я с трудом отрываюсь от увлекательной книги и с тревогой оглядываюсь. Показалось… Только один писатель в мире может так напугать - Стивен Кинг. Когда я читаю его книги, я не просто наблюдатель, я - участник событий. Вместе с Кэрри я терпела град насмешек её одноклассниц, со Стрелком пыталась понять смысл жизни, замирая от страха пробиралась по кладбищу Домашних животных, «путешествовала» по уголкам сознания Долорес Клейборн, пыталась увернуться от цепких лап «Оно», тянущихся из канализации.
Некоторые романы настолько пугают, что хочется скорее захлопнуть книгу. Но…замирая от страха, я не в силах была оторваться от чтения всю ночь. Стивен Кинг не просто запугивает читателя, это отнюдь не цель его книг. Он затрагивает и философские вопросы, и учит бороться с реальными опасностями реальной жизни. Может быть, поэтому я так люблю его произведения, где сплетаются в диковинный узор правда и ложь, добро и зло, любовь и ненависть.
Когда мир книги становится более реальным, чем мир призрачный за кругом лампы и тикающим будильником, ты ускользаешь из него, погружаясь в сон, где самая таинственная и искусная сказительница, твоя фантазия, увлечёт тебя в мир сновидений.
А завтра снова наступит новый день и новый вечер- время для очередного путешествия в мир чтения.


Где-то гремит война.

В нашем семейном фотоальбоме хранится старая фотография, сделанная в 1942 году. Вроде и неказистая, и невзрачная, но она дорога мне как память.
Когда началась война, мне исполнилось всего полтора года, а старшей сестре Нине- три. Но четыре военных лихолетья своего детства я запомнила на всю жизнь. Наша семья жила в Черноисточинске. Мой отец Павел Максимович Синицын добровольцем ушел на фронт в 41-м. и с этого дня каждое утро мама выходила на улицу и вместе с другими женщина ждала почтальона. Всё боялась: вдруг похоронка? Если письма не было, возвращалась домой молчаливая, с тяжелым сердцем.
Самое сильное воспоминание детства - голод. Есть хотелось всегда. Летом мы ели щавель, головки клевера. Из крапивы мама варила суп. Весной на концах веточек молодых сосенок появлялись зеленые побеги. Кисленькие, они были у нас вместо конфет. Но самым дорогим был хлеб. Чаще мама пекла лепешки из муки, всегда добавляя в неё какие-то травки. Но если делала хлеб, в доме наступал праздник. Никогда больше в жизни я не ела такой душистый хлеб, как в голодное детство.
Летом мама уходила работать в поле, а иногда, если был выходной, то в лес по грибы и ягоды. Запрет нас в избе, а мы с Ниной и подеремся, и поревем. А потом сидим по разным углам и дуемся друг на друга, пока мама из леса не вернется.
Однажды через наш поселок проезжал фотограф. Худой и изможденный он, несмотря на все трудности, сберег свой фотоаппарат. Целую корзину клюквы осенью отдала мама за одну маленькую фотографию и отправила её на фронт отцу. На обратной стороне сохранилась надпись, сделанная маминой рукой: «1942 г. 7 июля. Память дочерей Синицыных Нины и Лиды. Лиде 2 года 5 месяцев, Нине- 3 года 4 месяца».
Это просто чудо, что письмо с фотографией не затерялось, оно нашло своего адресата, который колесил на своей полуторке по фронтовым дорогам. И, кто знает, может, именно эта фотография и спасла солдату жизнь, когда он выскочил из горящей машины.
Очнулся он уже в госпитале. И первое, что увидел, были глаза двух маленьких девочек. Чьи-то заботливые руки бережно поставили фотокарточку на прикроватную тумбочку. Тяжело раненный, но живой, отец вернулся с фронта в 1943 году. Я сначала никак не узнавала его, называла «дядей», не шла на руки. Отец очень расстраивался. Но как-то он лежал на кровати, а я перелезла через спинку, прижалась к нему и сказала: «папа!»
Время неумолимо бежит вперед. 61 год назад закончилась та война, но маленькая фотография снова и снова возвращает меня в тот летний день 1942 года.


Со слов Лидии Павловны Синицыной
записала Ольга Лопатина.