Где-то в глубине души он, наверно, желал этой поездки. Последние
три года дались ему тяжело: дочь родилась болезненной, хлопот
доставляла много, приходилось успевать и жене помочь, и на
подработку, чтобы более-менее сносно обеспечить семью. Казалось,
он уже втянулся в такую расписанную по минутам жизнь, как вдруг
наступил надлом. Усталость, что накопилась в нем за эти годы без
отпуска, будто вышла из каких-то внутренних берегов, и он с
удивлением обнаружил, как начинает
шарахаться из надсадного крика на сотрудников и близких в
обидную безвольную слезливость.
Несомненно, его
потребность отдохнуть могла стать желанием побывать на юге, у
моря, не ради удовольствия, а лишь бы
уехать, отрешиться от будничной суеты. И все же он бы ни за
что не решился на эту поездку, не оставил жену одну с их трехлетней
дочуркой, если б она сама не настояла, купив ему билет на самолет.

И он поехал, поколебавшись и про себя решив, что не позже, чем
дней через десять, вернется.

Он поехал в Форос: была у него давняя мечта провести свой отпуск
где-нибудь в глуши, уединенно, чтобы только бродить по
окрестностям и купаться в лучащейся влаге моря. Приехав, он
удачно устроился, сняв часть дачного домика, расположенного на
крутом склоне. Комната, в которой он поселился, была крохотной и
невзрачной, но имела отдельный выход на ветхое деревянное крыльцо
и прекрасный вид из окна: над верхушками деревьев небольшого
запущенного сада, разбитого ниже домика, залитое солнцем море.

Форос оказался маленьким поселком, вполне оправдавшим его
надежды. Он нашел там довольно пустынное побережье с огромными
валунами и парк со стоячими зеленовато-желтыми прудами, в которых
не хватало лишь лотоса с сидящей фигуркой пророка. С Байдарских
ворот он увидел опрокинутое обратной перспективой море и посетил
старую заброшенную церковь, словно парящую над берегом, тогда как
снизу, казалось, едва державшуюся на скале.

За несколько дней он полностью освоился на новом месте и даже
познакомился с загадочной, со знаками зодиака, санаторской
аптекой, оборудованной по-старинному массивными деревянными
шкафами и вертушками, сплошь в пузырьках с каплями и микстурой,
такой сказочной аптекой, куда, похоже, вот-вот должна была
вбежать девушка в летящем платье из крепа, загорелая и печальная,
и произойти чудеса.

И вот он решил, что настало время отправиться к Ласпинскому
заливу. Эту, самую привлекательную прогулку, как лакомый кусок,
он приберегал на потом. Он уже бывал там однажды, вместе с женой.
Приманенные красотой залива, они не удержались и ненадолго
спустились вниз, к воде. С тех пор ему хотелось еще раз побывать
там и непременно добраться до мыса Айя: он любил найти нетронутый
уголок среди, казалось бы, вдоль и поперек изъезженной местности
и насладиться его красотой.

До Ласпи он решил добираться берегом, чтобы иметь возможность в
любую минуту искупаться. Конечно, по незнакомой дороге ему вряд
ли удастся сразу добраться до залива, но он не торопился. Вначале
он решил дойти до мыса Сарыч -- ему было любопытно, есть ли там,
на самой южной точке Крыма, такое узкое место, чтобы только море
было кругом, а вся земля оставалась позади, за спиной, -- а уже
потом, может быть другим разом, двинуться дальше. Во всяком
случае, перед ним стояла цель, маленькая цель,
скрывающая бесцельность его времяпрепровождения. Может статься,
что за весь отпуск он так и не удосужится достичь ее, но маяча в
голубом жарком далеке, она заполнит собой все неожиданные пустоты
и прогонит случайную скуку.

Сперва дорога шла лесом. Она была тенистой и прохладной, но
довела его только до Тессели. Тут асфальт кончался. Дальше
тропкой по каменистому выжженному солнцем откосу он обошел
территорию дачи и спустился вниз, к морю, по уже широкой до
неимоверности щебнистой дороге, которая, казалось, была не
проложена людьми, а пробита сквозь дикие заросли каким-то могучим
потоком.

Бухточка, к которой он вышел, выглядела невзрачно: галечный
пляж-дичок, однотонно серый, с кое-где валявшейся ржавой
проволокой и обручами от бочки. Справа несколько скал-валунов
подпирали круто обрывавшийся берег, слева еще более высокий обрыв
почти вплотную подступал к морю, и на нем стояла какая-то девушка
в белом просторном ласкаемом бризом платье.

Он долго смотрел на нее, поразившись необычности одинокой
фигуры в трепещущей одежде, но потом, устыдившись, огляделся.
Однако немногие пляжники, лениво подставляя солнцу свои тела, не
обращали никакого внимания ни на него, ни на фигуру на обрыве. Их
безразличие не заставило его краснеть, но было непонятным: то ли
она уже не первый раз встречалась им, то ли они ее от чего-то не
замечали, потому что как иначе объяснить отсутствие всякого
любопытства у мужчин к этой загадочной и красивой девушке?
Искупавшись, он последний раз бросил взгляд на обрыв, -- она
стояла на прежнем месте, все так же высматривая что-то в дали.

Продолжая свой путь, он двинулся вдоль берега, то поднимаясь по
крутому откосу, то спускаясь к самой воде, то карабкаясь по
камням, но мысли его все чаще возвращались к этой застывшей в
непонятном ожидании фигуре, и она мало-помалу вытесняла интерес к
окружающему. А когда дорога уперлась в лесной кордон и стала
подниматься в гору, все дальше уходя от моря, он решил прекратить
свою прогулку.

На следующее утро он вновь отправился в ту же бухту, но на этот
раз взял с собой ласты и маску, решив провести там весь день. Он
не спрашивал себя, что именно манит его туда. Как-то само собой
решилось, что нагромождение камней в правом углу заливчика
достаточно привлекательное место, ведь он любил располагаться на
камнях. Между тем, сначала он поплыл в противоположную сторону.

Дно бухты было покрыто некрупной галькой с каким-то серым
налетом, который даже от близкого движения словно
взрывался и медленно оседал назад. Негде было зацепиться взгляду
на этой ровной голой покатой поверхности. Лишь когда он выплыл из
бухты, дно приобрело привычный вид, заваленное камнями, густо
обросшими цистозейрой.

Он плыл, наблюдая, как снуют рыбки между водорослями, как
солнечные лучи пронизывают зеленоватую воду,
играют бликами на его руках, на неожиданно открывающихся чистых
местах гальки или песка, изредка ныряя за каким-нибудь
заинтересовавшим его предметом. Но чем дальше отплывал он от
бухты, тем меньше любопытного находил в воде. И
поминутно высовывал голову, осматривая берег, пока наконец не
снял совсем мешающую маску.

Он был почти у Тессели. На берегу небольшой, но круто изогнутой
излучины заливчика стоял тент, а под ним и вокруг него множество
топчанов. На пляже было пустовато, но вчерашней девушки он там не
заметил. Не было ее и на обрыве. Возвращаться ему, однако, не
хотелось, и минут сорок он еще якобы наслаждался купанием, до тех
пор пока не продрог настолько, что вынужден был отправиться
греться на солнце. Но как только он выбрался на берег и устроился
на большом теплом камне, он увидел ее.

Она стояла на прежнем месте, все в том же белом платье, плотно
прижатом ветром к телу, и все так же вглядывалась в даль. Она
появилась неожиданно, будто навеянная мечтой и воспоминаниями, и
не просто интерес, а трепетное чувство шевельнулось в нем.
Вначале робко, словно потягиваясь после глубокого сна, затем
все больше охватывая его, и он понял, что пришел сюда из-за нее и
что плавал там, у обрыва, отнюдь не из чистого любопытства. Он
понял это и поразился сходству пробуждающегося в нем влечения с
той давней юношеской тягой к женщине, когда волей-неволей помещал
ее в фокус своего сознания и она вбирала и преломляла через себя
весь мир. Какой неуловимой и загадочной представлялась она ему в
ту давнюю пору, и ей всегда удавалось увлечь его.

Он усмехнулся своим воспоминаниям и подумал о жене. Но отчего-то
мысли о ней не всколыхнули прежнего нежного чувства, все оттеснил
этот, вдруг увлекший его порыв, которого, казалось, не было в их
отношениях. Жена его была совсем другой<193> Он любил ее, но может
быть от того, что так долго желал тогда еще неведомой встречи с
ней, так долго ждал ее, поверил в возможность любви иной,
обыкновенной? Так все и было, решил он и тут же понял, что сам
придумал это, что фальшивит перед собой.

Мысли его кружились, суетливо толкаясь: любит, не любит он свою
жену, разве в этом дело? Просто он уже отлежался под
солнцем, отрешился от своих хлопотливых будней и теперь его
чувства требуют разнообразия, требуют неги. И он вновь удивился,
сколь живо в нем его юношеское влечение к женщине, томившее
теперь, словно жажда.

Какие волнующие картины рисовало ему раньше воображение, когда он
ловил на себе мимолетные взгляды женщин, как живо он представлял
себе знакомства с ними и возможные отношения. Прежде он считал
это игрой, бесплодным мечтаньем и не придавал этому никакого
значения, но оно, оказывается, до сих пор жило в нем, было частью его
существа и вот сейчас словно бы шагнуло из-за кулисы на сцену,
вступило в ярко освещенный юпитером круг и явило себя. И он
понял, что это серьезно, что объявившись, оно не станет больше
скрываться, а будет расти, впитывая в себя любое недовольство,
будет терзать его, требуя удовлетворения.

Занятый собой, он не заметил, когда она покинула обрыв.
Взобравшись на вершину небольшой скалы, выступающей в море, он
сидел вовлекаясь все больше в свои смутные
ощущения, нахлынывающие на него волна за волной, будто
облизывая, обкатывая непокорную гальку. Он пробыл на
берегу, пока солнце не скрылось за горой. У ног его шумно дышало
море, звезды все чаще протыкали мглу, и он уже подумывал, не
отправиться ли ему назад, как вдруг перед ним вспыхнула
вода. Покрывшись холодными
всплесками огня, море взметнулось вверх, истлев в колючем мерцании
звезд, и он, ощутив вечность, показался себе затерянным, одиноким
и ничтожным существом.

Спал он той ночью плохо. Ему снилась тьма. Была некая странность
в том, чтобы видеть тьму, однако он увидел ее. Клубясь, она
вздымалась стеной, напоминая внешнюю сторону полусферы,
гигантской полусферы, занимавшей все пространство перед его
глазами. Тьма никак не была связана с ним, даже отодвинута от
него и постоянно изменялась.

Вот она принялась уплотняться до бархатистости иссиня черного
цвета. Затем на этой стене наметилась тонкая полоса, будто бы
внутри нее, далеко в глубине забрезжил белый, чуть голубоватый
свет. Едва он различил это пятно, как подумал, что это не просто
полоса, а какая-то светящаяся плоскость, которую видит под
чрезвычайно острым углом. И действительно, полоса становилась все
шире и светлее, как если бы плоскость, выплывая из полусферы,
разворачивалась, приобретая по ходу яркость и четкость.

Но вот плоскость перестала вращаться, и на ней, как на экране,
вдруг возникло женское лицо. Это была та девушка, которую он
видел на обрыве. На таком расстоянии он, конечно, не мог видеть
ясно ее лица, но в тот миг был твердо уверен, что это именно она.

Повернувшись вполоборота, девушка посмотрела ему прямо в глаза,
но взгляд ее после секундной задержки двинулся куда-то дальше,
сквозь него, и она улыбнулась. Тут плоскость заколебалась и
девушка вместе с ней сместилась ближе к нему. Она стала так
близка, что его охватило жгучее желание овладеть этим чудом, не
дать ему исчезнуть, и он, слепо повинуясь своему влечению,
протянул к ней сразу обе руки, неожиданно сомкнувшиеся в пустоте.

А она улыбалась ему и не ему, но заслонив все от его глаз. И его
опять безотчетно потянуло к ней. Он резко бросил свое тело
вперед, протянув руки в пустоту. Мгновенье он недоумевал:
приблизившееся лицо кружило ему голову, но он ничего не ощущал в
руках. Но вот изображение отодвинулось и лицо, казавшееся таким
близким, мгновенно стало недостижимо далеким.

Тут он очнулся и открыл глаза. Она исчезла, а он вдруг
почувствовав острую тоску по утраченному, поспешно сомкнул веки в
надежде увидеть ее вновь. Однако она не появилась, лишь мрак
тягостно давил на возбужденные нервы. Он опять открыл глаза. Сна
как не бывало. В его каморке, несмотря на приоткрытое окно, стало
душно, и он вышел в сад, решив покурить на крыльце.

Близился рассвет. На белесом небе блестела утренняя звезда. Глядя
на нее, он вспомнил, как когда-то ждал чудесной встречи с той,
которая принесет с собой чистые и светлые мгновения радости, как
утренняя звезда, появляющаяся, когда, казалось бы, время звезд
уже прошло и они затухают одна за другой. Он не загадывал, какою
будет она, но знал, что найдет ее по неослабевающему блеску на
светлеющих небесах и она укажет ему, с какой стороны взойдет
дневное светило. Так, может быть, именно теперь этой встрече
суждено произойти?..

А заря в то утро оказалась удивительной. Он знал, что такие зори
бывают, но видеть их ему не доводилось. Она была зеленой,
необычайно светлого и нежного оттенка. Вначале по розоватому
краю, почти у самого горизонта, пролегла неширокая нежно
салатовая полоса. Затем она, расширясь, насытясь зеленым и
дополнившись оранжевой линией, поплыла вверх, изгибаясь по форме
солнечного диска. И когда солнце взошло, эта полоса не погасла,
как обыкновенно бывает с зорями, а узким ярким кольцом, наподобие
короны, охватила светило. И долго еще, постепенно ослабевая, она
окаймляла огненный шар, пока тот набирал высоту.

Наспех позавтракав, он отправился в бухту. Так рано ему еще не
удавалось выбираться, и бодро, несмотря на плохо проведенную
ночь, шагал он по уже известной дороге, мечтая о сегодняшней
встрече со своей незнакомкой. Действительно, почему бы ему не
сходить к обрыву, подумал он, добравшись до щебенки. Узкая
тропинка, пролегавшая у самой металлической сетки, огораживавшей
дачу, быстро вывела его к морю.

В том месте, куда он попал, берег чуть выдавался над морем,
обрываясь вниз. Запущенность, дикость поразили его. Сплошные
заросли колючего кустарника с мелкими, будто запыленными
сероватыми листьями и высокая сухая трава покрывали край обрыва.
Слева внизу была видна крыша тента тессельского пляжа, а в другую
сторону, вплоть до самой бухты, подножие обрыва заваливали
огромные валуны.

Тропинка уходила вправо по самому краю и почти сразу терялась. Он
пытался было пробраться дальше, но вскоре понял бесцельность
своей прогулки и свернул к дороге. Исколотый, исцарапанный,
спугнув змею, он наконец выбрался на щебенку и пошел, внимательно
осматривая заросли, однако другой тропинки нигде больше не
заметил. Спустившись в бухту, он провел там весь день, не
переставая посматривать на обрыв. Было тихо, ласково светило
солнце, но его ожидание оказалось напрасным.

Не появилась она и на другой день. Он все так же загорал и
купался в бухте, но тревога начала омрачать ожидание. Конечно, он
не знал, откуда она, зачем появляется на обрыве, но его вчерашний
визит мог не остаться ею не замеченным, мог спугнуть ее. Он
проклинал себя, свое нетерпение и любопытство, если б в его воле
было повернуть все назад, он бы не совершил этого опрометчивого
поступка. Никакого оправдания ему не было, но, господи, неужели
этой малой оплошности суждено сыграть роковую роль? Ну, мало ли
кто по той тропинке мог забрести на обрыв?.. Так почему же она не
идет, что ж она медлит? И он стал звать ее. Я жду, я жду тебя,
беззвучно повторял он, но имени ее не знал.

Постепенно его волнение улеглось, ведь она не обязана каждый день
приходить туда. Более того, она могла просто уехать. И все таки в
его душе щемило от пустых неоправданных надежд. Не заглушил эту
боль и вечерний кинофильм, и он подумал, а не сходить ли ему
завтра к заливу Ласпи. В конце концов следовало осуществить свое
прежнее намерение.

Утром он и отправился туда. Но когда проходил по щебенке, ему
вдруг показалось, как что-то белое мелькнуло в зарослях. Он тут
же устремился назад, к обрыву, и, пробравшись сквозь кусты, наконец-то
увидел ее. Она стояла на самом краю, и легкий бриз овевал ее
фигуру, играя складками просторного белого платья. Он замер,
сдерживая свой порыв, но она не шелохнувшись продолжала стоять
лицом к морю, однако, как ему показалось, почувствовала его
присутствие.

Сколько они простояли так, он не знал. Она все так же пристально
всматривалась в горизонт, неподвижностью своей отрезвляя его, но
одновременно тончайшим ароматом, который ветерок, казалось,
исторгал из складок ее платья, все глубже проникая в сознание. Он
тоже не шевелился, не решаясь приблизиться к ней.

Наконец он отважился заглянуть в ее лицо, сулящее, возможно,
радость и восторг, а может быть, забвение и горечь -- все то, что
не досталось ему из чаши судеб. Он только собрался, но не успел
сделать и одного шага, как она вдруг странно вздрогнула и
бросилась вниз с обрыва. Он машинально рванулся за ней, хотя
знал, что падение с такой высоты на камни удачным быть не может,
-- белым пятном растеклись в воде ее одежды и колыхались волной.

Это несчастье ошеломило его. Не раздумывая он бросился напрямик в
бухту, неистово продираясь сквозь колючий кустарник и оббивая
ноги о камни. Он не знал, можно ли пробраться вдоль обрыва по
каменному завалу, и потому сразу пустился вплавь. Он плыл со всей
скоростью, на какую был способен, но когда поспел на место, там
никого не оказалось. Уверенность, что после такого паденья без
посторонней помощи не обойтись, не оставляла его, но берег был
пуст, ни одного человека ни на обрыве, ни на камнях.

Он поплыл к Тессели, но и там ничего не прояснилось: редкие
пляжники спокойно, будто ничего не случилось, загорали на
топчанах. Тогда, возвратившись, он тщательно обследовал место
падения, лишний раз убедившись в том, что упасть с обрыва не
пострадав было невозможно. Более того, ему представилось самое
худшее. Но море было спокойно, и казалось невероятным, что ее
могло унести волной. На всякий случай он обследовал дно в округе,
но и это оказалось впустую.

Было загадкой, куда могла деваться она, неразрешимой страшной
загадкой, не дававшей ему покоя. Вернувшись в бухту, он даже
решился спросить, не известно ли, что случилось с девушкой в
белом платье, однако на него посмотрели с удивлением, мол, что,
собственно, произошло. Он не стал вдаваться в подробности и
покинул бухту.

На квартиру он возвратился подавленный. Ее таинственное
исчезновение стало для него ее уходом. Он страдал, не способный
смириться с утратой, страдал, брошенный, от бремени своих чувств,
но одновременно пытался утешить себя тем, что она, такая, к какой
он стремился, лишь создание его желания и что, скорее всего,
случившееся, самый разумный исход их несостоявшихся отношений. Но
такое утешение не помогало, хуже, он противился ему, ведь от
того, что он ее не знал, чувства его не ослабевали, она стала
даже драгоценней именно потому, что он никак не был связан с ней, ведь
узы вымысла совсем не то, что вымышленные узы, и почему они
должны быть слабее иных уз?

Ему было отрадно сознавать, что это, возможно, любовь, что он еще
не утратил пылкости чувств, но в глубине души шевелилась ядовитая
мысль, что все не так просто и что ему не суждено сладко томиться
от сознания неразделенности своей любви. И подталкиваемое этой
мыслью, все явственней стало проступать сомнение, -- его словно
разрывало на части.

В прошлом с ним не раз случались такие внезапные встречи, манящие
в неведомую, волнующую, восхитительную даль, но он умел обуздать
себя, считая их бесплодными, обреченными, -- если они приносили
боль, он трезвел от нее. И когда он познакомился с женой, ясность
и определенность их отношений больше всего тронули его. Это и
есть настоящая любовь, подумал он, и родилось сильное прекрасное
чувство, которое до сих пор ничем не омрачалось. Только здесь ему
отчего-то показалась странной его любовь.

И перед ним опять возникла фигура в белых развевающихся одеждах,
возникла и тут же, подернувшись рябью, словно погрузилась в воду
и превратилась в белое пятно. И глядя на колыханье этого пятна,
он вдруг с пронзительной ясностью ощутил необъяснимую, странную
связь с ней.

Зачем она приходила на обрыв, кого ждала, на что решалась, теперь
он уже не узнает, не поговорит, не заглянет к ней в глаза и ветер
не шевельнет складок ее платья. Наверно, у нее была какая-то своя тайна,
своя тревога, своя боль, которую она прятала в этом заброшенном
пустынном месте. Но вот он пришел туда, грубо вмешался в ее
жизнь, хотя и невольно, ослепленно, как и она, сама того не зная,
вторглась в его существованье.

Он не толкал ее с обрыва, она сама так поступила, намеренно, он
только присутствовал при этом, но другая мысль озарила все иным
светом: стало понятно, что, не окажись он там, все могло бы
обернуться по-другому. Конечно, на нем нет никакой вины, их
встреча просто случайное совпадение, но ведь и она не повинна в
его боли, и это заставляло особым образом ныть душу. Он лежал на
кровати, хоронясь от яркого света, непрерывно курил, стараясь
успокоить себя и одновременно терзаясь мыслями, и все время ему
было странно и тревожно, как будто он ощущал ее взгляд из тени.

Ночь он провел плохо и ранним утром отправился на санаторский
пляж, чтобы не было одиноко. Он любил море его умиротворяющую
красоту, но теперь, глядя, как ласково омывало оно тела
отдыхающих, как лелеяло их праздную беспечность, не мог
отделаться от мысли, что за всем этим скрывается странное
ожидание белого колышущегося пятна. И наконец понял, что ему
лучше всего уехать.

В тот же день собравшись, он отправился в аэропорт. С билетами
были обычные сложности, и ему пришлось лететь на перекладных.
Подходящего рейса ждать довелось не долго, и вскоре он, сидя в
самолете, снова был предоставлен своим мыслям.

Медленно, как бы не желая переходить к следующей сцене,
прокручивал он в памяти ленту вчерашних, уже слегка отдалившихся
событий и вновь неожиданно для себя и даже с какой-то досадой
натолкнулся на странную безучастность других людей к
случившемуся. Их равнодушие было навязчивым и неприятным.
Подталкиваемый им, он стал вспоминать все с самого начала: свой
первый приход в бухту и все последующие и плавание к Тессели - и
с удивлением везде обнаружил то же непонятное безразличие к
появлению девушки на обрыве. Как будто ее и не было на самом
деле, как будто она только ему и виделась.

Сколь ни невероятной показалась ему эта мысль, она
подтверждалась. Девушка бесследно исчезла: он не нашел ее, а ведь
никто другой не мог успеть к ней на помощь раньше него. А если
бы успел, случайно увидел ее падение и сразу же поспешил к ней,
то нужно было время, чтобы перенести ее с камней в бухту, в любую
бухту, справа или слева, и неужели тогда царило бы такое
благодушное спокойствие на берегу? Но куда она в таком случае
девалась, почему он ничего не видел и не знает об этом?..

Выходило, что она плод его воображения, его создание, его
откровение. Так получалось, только не само собой -- он
сознательно сводил к этому. Словно из тьмы времен, из небытия
захотел он явить ее, а вместе с ней вернуть себе то покинутое, с
чем давно расстался. Из тьмы прошлого вызвать ее и в тьму
возвратить, в приходе и уходе ее отразив всю напрасность своих
порывов и стремлений, всего того, что еще мучительно живо в нем.
Дать волю ему и возможность овладеть собой, и найти силы
избавиться от него. Возвыситься над ним, принести его в жертву, и
быть героем в лицедействе своем. Воистину желание, вырастающее из
мечты, приводит к неутолимости, отягченной тревогой, и состоит из
иллюзий, думал он. Однако иллюзорная его мечта была глядящей в
даль девушкой в белом платье, а избавление от нее -- сродни
убийству.

И он вновь представил себе ее и упругий ветер на обрыве, и белое
платье, источающее желание, и себя, растерянного и решительного,
и опять почувствовал возникшую между ними жесткую, неумолимую,
требовательную связь. Они замерли, они оба замерли, чувствуя эту
связь, и если бы он ушел, она, наверно, разрушилась бы. Но ему
захотелось приблизиться, и она напряглась, объединив их в единое
целое, так что он уже не мог двинуться, чтобы в тот же миг это не
отразилось в ней, -- он шагнул и толкнул ее с обрыва.

Может быть, ему действительно было не под силу удержать ее, но он
не стал этого делать, сталкивая вместе с ней то не реализованное,
что подсознательно мучало его. Он пожертвовал ею, не важно
надеждой или предостереженьем явилась она ему. Он убил ее, чтобы
избавиться от мучений. От будущих и от прошлых. Да, ценой ее
смерти он купил себе жизнь, но кто поручится, что все, что
произошло с ним, не возвратится в кругообороте перевоплощений?..

Он усмехнулся с горечью своим предположениям. То, что случилось в
Форосе, странно представилось ему. В другое время эти мысли
изумили бы его. Он не нашел ее, но это скорее свидетельствовало
не о трагедии. Пока он метался вдоль берега, она вполне могла
забиться между камнями, плача от своей боли и раны. Каким простым
и ясным все могло оказаться, но произошло так, как будто он любил
на самом деле, и в этом переменчивом зеркале любви увидел, что
могло случиться с ним и как это отразилось бы в нем самом.

Постепенно все становилось на свои места. Он сумел уложить в
сознание происшедшее, и боль начала утихать. Во всяком случае,
когда вновь вернувшись в мыслях в Форос, он увидел обрыв и море,
и девушку в трепещущем белом платье, и солнце в зеленом ободе,
рассеивавшее ночную мглу, -- все, будто подернувшись далью,
отлетело от него. Та девушка не стала его звездой, не могла быть.
И еще он понял, что это открылось ему только, когда он прошел
через боль.

Но вот сквозь иллюминатор скользнул солнечный луч, и он увидел,
как небо дернулось и поплыло вверх, -- самолет лег на крутой
вираж, заходя на посадку. Развеивая легкую сизую дымку,
приблизилась земля. По жаркой дороге, обсаженной пирамидальными
тополями, куда-то бежал грузовичок, справа, невдалеке, прохладно
поблескивали лужицы прудов -- привычная картина летних будней, но
какой-то отрадой повеяло от нее.

Меж тем, самолет выпрямился, земля скользнула под фюзеляж, открыв
горизонт, и он подумал, что жена удивится его раннему прилету, и
подумал, что не сможет солгать ей, не скажет, как торопился, как
скучал без нее там, на море. Но он, пожалуй, не сможет раскрыть
ей и истинную причину своего приезда. Он не знал, что сказать ей,
но еще было время, еще будет посадка, очередные хлопоты с
билетами и еще один полет.