Посреди целого мира над всей землей вознесся дом, на последнем этаже которого, во втором окошке справа торчала ее рожица в обрамлении спутанных рыжих кудрей. Улица вытекала из подъезда и тянулась вдаль, выгибалась дугой у поворота и исчезала в зарослях отцветающего шиповника. Она наблюдала деловитые движения собак, в поисках прохлады переносящих свои тела с одного места на другое, лениво вращающих глазами в разные стороны и вяло потявкивающих на случайных прохожих. Толстая тетка прошла, неуклюже выгибаясь в позвоночнике. Ее обгавкали со знанием дела, черный кобелек, захлебнувшись лаем, попытался прочувствовать ее ботинки на нюх, но ретиво отскочил, отброшенный потоком воздуха, рожденным ее полуистертой коричневой сумкой, взметнувшейся ввысь… Вика стояла неподвижно, вжавшись носом в стекло, самопроизвольным царапаньем по которому кончики ее пальцев производили неприятный скрип, угасающий в предсмертном взвизгивании на исходе своего существования. Двое пацанов, басисто покрикивая друг на друга, устроились на качельке, попеременно дергаясь то вверх, то вниз с азартом, при виде которого губки у Вики сами собой сложились в снисходительно-презрительную улыбку. «Дураки какие-то» - пришло ей на ум и не покидало его на протяжении того времени, что она свысока, но с интересом наблюдала хаотичные мальчишеские метания по детской площадке. Наконец, мальчишки удалились, напоследок распинав в воинственном воодушевлении серебрящуюся на солнце поверхность горки. Вика еще долго глядела им вслед, и по мере их удаления ее капризно откинутая назад головка склонялась все ниже, пока она окончательно не уперлась подбородком в подоконник и тогда Вика принялась скучающе разгребать указательным пальцем крошки хлеба и земли, в прихотливом свободолюбии расположившиеся вокруг цветочных горшков. Лицо ее каждой черточкой, каждой светло рыжей ресничкой своей, каждой трещинкой обветренных губ хранило неподвижное состояние задумчивой серьезности, а руки из подручного пылеобразного хлама творили маленькие холмики, располагая их то по кругу, то по прямой, то в хаотичном беспорядке, тоже таящем в себе намек на какой-то неуловимый смысл.
Внезапно некое смутное воспоминание колокольчиком зазвенело в ее голове, она встрепенулась, передернувшись всем телом. Снег! у нее же есть снег, комочек зимы, запрятанный в спичечный коробок. Когда-то зимой она задумала этот трюк – спасти, уберечь от неумолимого таяния маленький сгусток помятых снежинок, засунув их в картонную емкость, грозно попахивающую предчувствием огня, обернув ее два раза обрывком газеты и для большей верности упаковав в красный целлофан. А потом она украдкой принесла этот сверток домой и долго слонялась из угла в угол, пытаясь отыскать место поукромней. В конце концов, Вика запихнула его за пианино, покореженным черным гробом задвинутое в самый удаленный угол гостиной. Она вспомнила это так отчетливо, даже ладони зябко вздрогнули от сохранившегося в структуре кожи ощущения ледяного холода. Она метнулась к двери, неловко соскользнув на пол, оставив позади себя грохот рухнувшего наземь стула.
Хранилище оцепеневших музыкальных звуков чернело в своем обшарпанном, но незыблемом величии. Вика попыталась просунуть ручонку в узкую щель между зеленоватой стеной и прильнувшей к ней задней поверхностью пианино, но локоть, неприметно утолщаясь по бокам, застрял, не имея возможности протиснуться дальше туда, где ворох мутно-неопределенного мусора скрывал свою маленькую тайну. Ей показалось, что в кромешной тьме ей явственно видится красноватое свечение пакета, от этого где-то глубоко внутри нее, там, где душа плавно перетекает в желудочную емкость, заскворчало, пискляво затренькало тоскливое беспокойное нетерпение. Она в беспомощном раздражении оглянулась вокруг себя, ощупывая ищущим взором предметы окружающего ее мира. Сразу все они в своей сумбурной никчемности вторглись в пределы ее внимания, хищно захватив его, завертели в разные стороны, увлекая в вихре повторяющихся изо дня в день, но каждый раз неожиданных впечатлений. И внезапно взгляд Вики наткнулся на тонкую металлическую трубу от сломанной гардины, валяющуюся под батареей в безучастном ожидании дальнейших событий. Молниеносно подскочив к ней и обхватив цепкими ладошками, девочка потащила ее к пианино, попутно задевая стены, оставляя на них еле приметные царапины… Один конец палки она запустила за пианино, пытаясь нашарить что-то существенное в этом царстве нетронуто-девственной пыли. Наконец, почувствовав неявное шуршание чего-то определенно целлофанового, Вика судорожными рывками потянула трубу на себя, вытащив ее на свет белый вместе с шелковисто-серым, ватным ворохом пылеобразного хлама, сквозь который местами просвечивало нечто красное, заставившее сердце девочки замереть от торжествующего предвкушения чуда. Помедлив мгновение, она протянула руку к свертку и, чихнув от взметнувшейся ввысь пыли, стала высвобождать из плена перепачканного целлофана спичечный коробок.
И вот он перед ней во всей своей шероховатой притягательности. Осталось только открыть, еще чуть, еще секунду… Она все не решалась, она неуверенно вертела в руках коробочку, но, внезапно насупившись, одним резким движением указательного пальца выдвинула внутреннюю емкость… Там ничего не оказалось.

***
Той зимой Вика шла по улице, пытаясь разыскать в снегу камни. «Куда подевались все камушки?» - пытаясь поспеть за торопливо шагающей мамой, взывала она. Но мама не слышала, она рассеянно смотрела по сторонам, погруженная в свои мысли… Вдруг Вика резко остановилась прямо перед матерью, запутавшись в ее ногах, а мать, наткнувшись на нее, тоже встала, с некоторым раздражением взглянув на дочь. Но в глазах девочки сияло воодушевление. «Я поняла! Я все поняла!» - торжествующе воскликнула она. «Что ты поняла?» - спросила мама. «Камни тают зимой также, как снег тает летом. Понимаешь? А ты знала это?».