I
Мы помним поле Куликово – «вот только не было б войны»... , . . . . . .
Мы сбрасывали те оковы, которым не было цены!
И каждый мнил себя героем у телевизора... и вот пришел, и обагрился кровью к нам девяносто третий год...
Какой октябрь! Как славно пили! Уже и цены отпустили, когда талоны отменили и мы плясали гопака!
Мы не хохлы и не буржуи, но, Боже правый! как надули и умного, и дурака.
Интеллигенты жадной сворой перевернуть грозились горы, что ни придурок – то талант!
Придурок – он всегда при деле, а умники не доглядели, трехцветный лобызая бант.
За долгожданную свободу, не заплативши ни шиша, хотели бедные уроды остаться вовсе без гроша,
потом продать свою квартиру, продефилировать по миру – потом по свалкам и сортирам, отныне - в качестве бомжа...
Сегодня бомж, а завтра труп ты, ты в целлофановой скорлупке, и ни креста, и ни зарубки на грязном столбике в ногах...
Не человек ты – просто номер, тебя никто уже не помнит, ведь ты еще при жизни помер!
Все скроет белая пурга... . . . . . . .
II
Быть русским – это, значит, драться, не просто драться – на войне! Да я душой готов прижаться к той, к Петроградской стороне!
К моей убогой коммуналке, к моим оставленным друзьям! Мы нынче врозь? Мне очень жалко. Да, врозь, но все-таки не я!
Да, я готов прижаться сердцем, хоть с автоматом на весу, пусть не симфонию, а скерцо к твоим ладоням принесу.
Ты только разреши, попробуй... Я только верен, я живой и выбираюсь на дорогу, и все свое тащу с собой.
Там, позади толпа ярится, безумствуя и клокоча слюной... а я хочу напиться из заповедного ключа,
я жил как крот, умру как воин, умру – как я тебя просил, и не собой обеспокоен, но мало остается сил...
увы! ни времени, ни денег нам не хватало никогда. И в самый чистый понедельник случалась чорная беда.
Нам, невезучим от природы, нам, горько пьющим от тоски – повадки чуждого народа, казалось, чуточку близки.
Еще хотелось приодеться, напялить радужный ярлык... Увы! К такому интермеццо я почему-то не привык...
III
Да, я солдат! И повторяю, и скажут тысячи со мной: – Отчизну мы не потеряли! А дядя Сэм – ступай домой.
Гляди, в пути не заплутайся, у нас такие, брат, леса, у нас такие ипостаси и каждый вечер чудеса...
Мы понимаем, вам не сладко: В Гудзоне убыло воды... там, говорят, одни мулатки... там, говорят, одни жиды!
У нас свои случались драмы – тот, понимаешь, из-за дамы... другой, как образец рекламы, подходит, цацками звеня, и молвит, не моргнув очами, – Ребята! «Не Москва ль за нами?»
Москва пока еще над нами... за нами – Родина моя. . . . . . . .
За нами ты, душа живая, душа народа моего! Мы ничего не забываем, и не прощаем ничего.
Привыкли. Назови годину, что б было нам не горячо? Где есть земля – найдутся спины, где есть друзья – найдем плечо.
Здесь молодые думкой стары, я их за это не виню...
Один – купаться на Канары. Другой, как водится, в Чечню...
Рука привыкнет к автомату, глаза не разъедает дым. Всех привилегий у солдата – навек остаться молодым!
Зайдутся плачем мать и сестры, займется пламенем свеча... В моей груди огни погоста и сапогов его печать...
Твоим сынам, моя Россия, тревожный сон, тяжелый крест. Твоим Иудам – по осине, – их целый лес, их целый лес...
И это Ты, моя Отчизна, страна святых, приют воров?.
Конец войны. Начало жизни. И Божьей Матери покров. . . . . . . .
IV
Раз ты солдат – ты должен драться, иначе нам не победить. Тебе ли? русичу бояться? когда за окнами смердит?
Когда смердит с телеэкрана, когда старик, скрывая раны, украдкой оботрет слезу?
А может впрямь, – у них ОМОНы, менты, бандиты, миллионы? ПУСКАЙ ПОПРОБУЮТ НА ЗУБ!
И раньше мы стояли в поле – плевать на выслугу и чин! Ты, фронтовик и алкоголик, за что героя получил?
Нас жизнь учила не по книгам – поговори с пилотом МИГа, – поведает о двух словах,
что нас хоронят не в скафандрах – как паразитов в палисандрах, – хоронят в цинковых гробах...
. . . . . . . . . . . . . .
Не полно ли? Ведь мне так сладко, так хочется воспоминать сырой рюкзак и борт палатки, и удивительную гладь
воды... как сон, как звон гитары и ночи синие, и дни я вспоминаю... Нет, недаром со мной товарищи мои.
Нас жизнь учила не по книгам и, кажется, дала ответ. Здесь начинается интрига, нам было по семнадцать лет...
Октябрь в лицо дождями капал – достойнейший из горемык, – мы стали осторожней в лапах колючей пригородной тьмы. Мы стали пристальнее, строже и осмотрительнее, и – мы мудрецы, нас думы гложут и понимают воробьи за все, за пригорошни крошек, за поклонение огню, который в ночь, как в воду брошен, где даже дна не достают, где борт о борт не стукнет глухо, и не ударится в причал – там проходили мы, без звука, чтобы никто не замечал...
дни начинали не с газеты, а ночи не с календаря – мы, разбазарившие лето, и получается – не зря!
нас только ели укрывали, на нас наталкивались пни...
Мы НИКОГДА не забывали родной нехоженой земли.
. . . . . . . . . . . . . .
V
Лежит земля моя под снегом – большая, сильная земля... Подумать – где я только не был!? А получается – не я.
Теперь, судьбу свою итожа, не собираясь на покой, я знаю – был один похожий, он шел нетореной тропой.
Он верил, что родятся дети от полыхания огня, и был за жизнь мою в ответе, но лишь похожим на меня.
Он жил в душе моей, стократно в электризованном раю твердил: ты предал демократам больную Родину свою!
Ты предал все, что было свято, что создавалось на века, поверил дедушке с Арбата и превратился в дурака.
Ты думаешь, что это просто? Сквозные ночи напролет, суровый стих и окна РОСТа, когда поэзия поет?
Когда она тебе, внимая, как не рожденное дитя...
Когда подонки оплевали и слюни брызгами летят? . . . . . . . . . . . . . .
VI
Вы обожрались, вам плевать, до одуренья, до икоты, – вам говорить... А нам – пахать, мы только начали работу!
Мы верим в труд, мы верим в честь, в любовь, у нас стальные жилы!
Вы народились, чтобы есть и пить, что б голову кружило.
Мы созидаем наш Союз. Свободных. Сильных. Безкорыстных.
Вы – жрете то, что подают и разбегаетесь, как крысы.
Союз свободного труда! На удивление, на зависть построим здание, тогда – придет черед и ваших задниц!
Да, я солдат! Нас тьмы и тьмы! Мы презираем блеск регалий. Есть только Русь, которой мы с тобой на верность присягали.
* * *
|