1

Окончив институт и получив работу в почтовом ящике (то есть в закрытом НИИ) упрочив, таким образом, свое финансовое положение, Николай, едва оперившись и подстегиваемый своими женатыми приятелями (многие из которых уже находились в браке повторно) решил, что, пожалуй, и ему пора жениться. Правда, было одно обстоятельство, мешающее исполнению заветного желания. Этим очень важным, с точки зрения Николая, обстоятельством была его мать Вера Павловна.
Мамы, как известно, бывают разные. Но все они, как правило, хотят, чтобы взлелеянные ими сыновья, оставались под их, как им кажется, надежным, материнским присмотром, ревниво опасаясь того момента, когда эти выросшие и носящие усы и бороды дорогие чада женятся и попадут под контроль других.
— Вот женишься, приведешь ее в дом, и буду я тебе совсем не нужна, — ворчала Вера Павловна и продолжала: — Не вздумай жениться на лимитчице. Пропишется, разведется, разделит квартиру, а потом поселит сюда нового мужа…
Впрочем, заметим, что сама Вера Павловна — рыхлая, рассеянная, когда-то, по-своему привлекательная, но с испорченным характером женщина, воспитывающая своего сына одна, хотя и имела на него значительное влияние, все же не могла полностью владеть им. Поэтому в минуты подобных материнских внушений, ее Николаша (так звала она его еще с детства) не находил себе места. Когда ему становилось тошно, не смея возразить ей, он приходил в глубокое уныние и, найдя какой-нибудь повод, сбегал из дому в гости к одному из старых приятелей или приятельниц ведущих свободный и веселый образ жизни. Там он отдыхал, при этом умудряясь избегать и кухонных рассуждений о политике — они совсем не занимали его (кого и как только не ругали тогда, в середине восьмидесятых); и разговоров о любви, которые казались ему весьма пошлыми. Тем не менее, следует признать, что Николай не являлся ни ханжой, ни «человеком в футляре»... Словом и для него ничто человеческое не было чуждым. Когда на него находило, он становился душой общества: на кухонных политических дебатах звучал, как трибун, ругая и разнося всех подряд, в разговорах о любви блистал остроумием, а новые, неизвестно где добытые анекдоты и смешные истории оставляли на лицах его собутыльников неизгладимое впечатление.
Тогда пили много и все подряд, в основном водку, ну а если ее не хватало, а не хватало почти всегда, бежали в магазин или на ночную улицу, и брали у таксистов все, что было — по двойной цене. Однако Николай при такой жизни вполне сохранился. Он не дошел до ручки, не спился, как большинство его приятелей, хотя, конечно, и прикладывался часто, а при случае даже весьма неумеренно.
Так продолжалось около шести лет, пока однажды Николай не встретил своего школьного приятеля Вадима. Вадим был правильным, то есть жил как надо. Работал в «ящике» на должностях, был женат и счастлив в браке, имел отдельную квартиру, гараж, машину, дачу, нормальную тещу и ребенка, словом жил в свое удовольствие. Однако то ли однообразие семейной жизни, то ли скука монотонности бытия, то ли необходимость в острых ощущениях толкали его на многочисленные любовные приключения.
— Что будешь делать в субботу? — спросил он, прищурившись и прикрыв рукой глаза от яркого солнца.
Жена у него, в тот момент была на даче у своей матери, в связи с чем у Вадима был повод остаться в Москве.
— Еще не знаю, — ответил Николай.
— Пойдем со мной на дискотеку, в клуб «После тридцати», там клево, — и после короткой паузы, добавил: — Начало в шесть, но в шесть я не могу, не успеваю, на работе завал. Пойдем в семь.
Николаю в этот день делать было действительно нечего, и он согласился. Договорились встретиться на «Тульской» без пятнадцати семь.
Клуб «После тридцати» располагался на тихой улочке в здании старенького кинотеатра, выкрашенного в какой-то замысловатый ярко-розовый цвет. Большая цветная афиша, сообщавшая о новом гангстерском боевике, красовалась как-то не к месту. Зажатая между старыми, ничем не примечательными темными низенькими двухэтажными домами, она была словно вырвана из какой-то другой, недосягаемой, манящей, совсем не похожей на эту, западной жизни….
Заплатив, сколько положено, приятели вошли вовнутрь. Только что закончился перерыв, и начала отбивать ритм громкая музыка. Шумный народ все еще толпился по краям зала, где стоял ряд стульев. Большая люстра с висюльками с претензией на хрусталь, окруженная вычурной лепниной на белом потолке, освещала помещение. В конце зала на сцене за мигающими огнями слепящих цветных ламп можно было рассмотреть дрожащие динамики, высотой почти в человеческий рост и диск-жокея, стоявшего в глубине, за пультом и двигающегося в такт музыке.
Внезапно свет погас. Вадима и Николая, остановившихся недалеко от входа, среди только что вошедших людей и еще не успевших толком освоиться, а потому чувствовавших себя несколько неуверенно, постепенно стало захватывать разворачивающееся перед ними действо. Они с интересом разглядывали танцующую толпу, утонувшую в мерцании разноцветных ламп разрывающих темноту. Однако вскоре народа стало так много, а все происходящее оказалось столь заразительным, что наши приятели присоединились к беснующейся толпе.
«Девочка моя синеглазая…» — неслось изо всех динамиков.
Музыка гремела так, что надо было сильно напрячься, чтобы услышать то, что пытается сказать стоящий рядом человек. Песня кончилась, и после некоторой паузы зазвучала тихая медленная мелодия. Потеряв временно Вадима, Николай вскоре обнаружил его неподалеку. Тот разговаривал с какой-то длинноногой девицей. Через несколько минут, Вадим подвел ее к нему.
— Оля, — смеясь над чем-то, представилась она.
В полумраке трудно было ее разглядеть, но как показалось Николаю, внешне она была довольно привлекательна.
— У нее есть подруга, — заговорщицки на ухо, шепнул Вадим. — Обе работают воспитателями в детском саду.
Николай, у которого детский сад всегда ассоциировался с неприятными воспоминаниями детства, посмотрел на приятеля с недоумением.
— Девчонки, что надо, — разбивая все его сомнения, уверенно продолжил Вадим, и, хлопнув ободряюще по плечу, добавил: — Подожди, мы сейчас подойдем.
Похоже, у Вадима был свой отработанный план военных действий, и Николаю, менее опытному в таких делах, не оставалось ничего другого, как только довериться ему. И все бы шло своим чередом, как вдруг объявили перерыв и снова включили свет. Николай сначала прищурился, затем, когда его глаза привыкли к яркому свету, оглядел зал. Вадима и его подруг он не увидел, зато обратил внимание на привлекательную белокурую, с мягкими чертами лица, загорелую женщину с короткой стрижкой. Рядом с ней стоял стройный высокий шатен, на вид лет тридцати — тридцати пяти, одетый в джинсовый костюм и пытавшийся занять ее разговором. Николаю она понравилась сразу. Более того, можно сказать, что ни одна из женщин, с которыми до этого момента он был знаком, не производила на него такого впечатления. Вскоре погас свет, и вновь заиграла громкая музыка. Но Николай уже не замечал ни этого отупляющего сознание ритмичного грохота, ни этой беснующейся толпы танцующих людей, сквозь которых он теперь делал попытки пробраться. Он искал глазами только ее. Однако познакомиться с ней не было никакой возможности. Она не танцевала, и Николай, который подобрался к ней довольно близко, не мог не заметить, что она сильно увлечена разговором, даже несколько смущена им, и этот разговор и те чувства, которые она испытывает, ей очень приятны.
«Что же делать? — задал себе вопрос Николай. — Влезть нахально в разговор? Или дождаться пока он, куда-нибудь отойдет…»
Терзаясь сомнениями, Николай все же поступил, так как поступал всегда, сталкиваясь, как ему казалось, с неразрешимыми и непредвиденными обстоятельствами. Он отступил. Настроение? Хуже выдумать нельзя. Он вышел на пахнущую вечерней прохладой улицу и грустно побрел к метро…
Через сорок минут он добрался до дому. О Вадиме и его девицах Николай больше не вспоминал никогда.

Домашняя обстановка, на удивление, не успокоила его. Выпив чаю и нехотя ответив на вопросы матери, он, не раздеваясь, прилег на неразобранную постель и уснул.
На следующий день Николай проснулся совсем разбитым. Выходной день был для него сущим наказанием. До самого вечера он валялся в постели, почти ничего не ел, ворочался с боку на бок, кряхтел, стонал, страдая от зовущего его, куда то за собой, сквозь туман, прекрасного, и такого недостижимого ее видения.
С тех пор она все время была в его сердце. Воображение Николая и реальность смешались. Он стал задумчивым, часто глупо и невпопад отвечал на вопросы, впадал то в полное отчаяние, то выказывал непонятную радость; все валилось у него из рук. Он ничем толком не мог заняться. По вечерам, не находя себе места, он все ходил и ходил по комнате из угла в угол...

С трудом дождавшись субботы, словно завороженный, к шести часам, он отправился на «Тульскую», в клуб «после тридцати». Зачем? Он и сам толком не знал. Он просто хотел видеть ее. Что будет дальше, для него не имело никакого значения.
Николай приехал на место раньше положенного времени. Пришлось ждать. Наконец, получив билет, он прошел, точнее, влетел в зал и стал нетерпеливо искать ее глазами, пристально всматриваясь в лица танцующих. Во время небольшого перерыва, он дважды обошел зал, но нигде не смог найти ту, которую искал. Шансы на успех с каждой минутой таяли. Казалось, дальнейшее пребывание здесь абсолютно бессмысленно, но Николай, постегиваемый верой в свою удачу, продолжал упорно ждать. И вскоре его терпение было вознаграждено. Он увидел парня, который, в предыдущий раз, был рядом с ней. У Николая появилась маленькая надежда. Но время шло, а она все не появлялась. Николай был настолько напряжен, что казалось, еще немного и наступит предел его душевным возможностям.
Наконец около семи он заметил ее. Кровь сильно застучала в его висках, а сердце то замирая, то делая попытки выпрыгнуть из груди, забилось, так, что когда он приблизился к ней, чтобы пригласить ее на медленный танец, ему показалось, что он не выдержит и сейчас, в ту же минуту, как последний трус, покинет эту планету великого счастья.
Первой заговорила она. Расспросы были вполне невинны. Как зовут, чем он занимается, сколько ему лет. В свою очередь он узнал, что ее зовут Светлана, по специальности она химик, окончила химико-технологический институт и сейчас, так же как и он, работает в каком-то закрытом военном учреждении.
— А, что ваш ухажер? — наивно спросил Николай.
— Мы с ним не сошлись… взглядами на жизнь. У нас с ним разные задачи, — пояснила она.
Николай постеснялся спросить, какие задачи Светлана имела в виду. Они весело провели вечер. Много танцевали, шутили, время пролетело почти незаметно. Когда все закончилось, он проводил ее на «Речной вокзал», до самого дома, под легкий и шутливый разговор ни о чем. На обратном пути Николай только и думал о ней…
«Неужели я влюблен? — спрашивал он сам себя. — Возможно ли? Так не бывает! Ерунда, какая то…»
Однако чем больше он пытался уговорить себя, отрицая очевидное, тем яснее ему становилось: «Несомненно, влюблен! Влюблен окончательно! И, увы, по уши».

2

Две недели пролетели, как один день. Николай был готов исполнять все ее прихоти и желания. А больше всего Светлана любила загорать. И Николай, который яркого солнца, в общем-то, не любил, покорно проводил все свои выходные вместе с ней на пляже. Дорога не занимала много времени. Пристань располагалась недалеко от ее дома, а до местного водохранилища ходила ракета. Уже через час, шутливо брызгаясь, они входили в прохладную воду; долго плавали (особенно нравилось им качаться на волнах, которые оставляло после себя проходящее судно), затем мокрые и счастливые они выбегали на песок и, устало упав на большие пляжные полотенца, подставляли тела под палящие лучи солнца. Там впервые он и поцеловал ее. Светлана после поцелуя пристально посмотрела на него и молча опустила глаза.
«Ангел!» — подумал Николай.
Тело у нее было такое упругое, гибкое, нежное, что ему хотелось целовать ее вновь и вновь. Светлана весело смеялась над рассказанными им анекдотами и историями, коих он знал великое множество, однако вместе с тем слегка подтрунивала над ним, но так, чтобы не обидеть. Николай же, играя и шутя, боролся с ней, а когда брал вверх, то покрывал ее все еще не высохшее от воды лицо легкими, мягкими и бесконечными поцелуями. В ответ на эти проявления восторга, Светлана, картинно надувшись, вдруг резко отталкивала его и, стесняясь то ли окружающих, то ли начинающейся любви, внезапно убегала в воду. Он, смеясь, звал ее назад, но, видя, что она только отмахивается от него, бросался вслед за ней и, догоняя, шутливо, вымаливая у нее прощение.
Шло время. Мысль об интимных отношениях, которая возникает в голове у любого мужчины по отношению к женщине, встречающейся с ним, неизбежна сама по себе. Все произошло у него дома, когда не было мамы, быстро, просто и ясно. Он долго, устало любовался ее полуобнаженным телом, разметавшимся по постели, одновременно все еще продолжая удивляться и произошедшему с ним и тому поразительному чувству, которое испытывал в эту самую минуту.
Она неожиданно прервала ход его мыслей, проговорив с некоторой заминкой:
— Есть еще одно, то, чего я тебе не сказала, но должна сказать.
Светлана вдруг замолчала... Возникла неловкая пауза.
— Ты что замужем? — спросил Николай первое, что пришло ему в голову.
— Нет! — резко ответила она.
В голове Николая творился полный сумбур.
«Если она не замужем, тогда что еще, — подумал он. — Может у нее кто-нибудь есть!..»
— Нет! Детей у меня тоже нет! — догадавшись, о чем он подумал, сказала Светлана.
«Господи! Тогда что же это может быть?!» — пытаясь привести свои мысли в порядок, произнес про себя Николай и вслух тихо спросил:
— Тогда, что ты имеешь в виду?
— Мне надо скоро уехать, — таким же тихим голосом ответила она.
— Надолго? — все еще не понимая, о чем речь, поинтересовался Николай.
— Для тебя навсегда.
— Не понял! — тупо возразил Николай.
— Дело в том…
В наступившей тишине было слышно, как жужжит и бьется о стекло противная муха.
— Дело в том… — набравшись смелости, Светлана наконец резко выдохнула: — Я не москвичка.
— А откуда же ты?
— Из города Р. в Краснодарском крае, — тихо ответила Светлана и добавила: — Я здесь в гостях у сестры.
Николай растерялся. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Он живо представил себе реакцию матери, непонимание друзей и знакомых, долгие ожидания, расставания, встречи, бесконечные путешествия его к Светлане, а Светланы к нему, и вообще, много, много всего другого, что ожидало его, и чего предвидеть не было никакой возможности. Его замешательство передалось ей и она, скинув с себя плед, молча начала одеваться.
— Подожди! — Николай попытался остановить ее.
Светлана неожиданно оттолкнула его и, изменившись в лице, стала надрывно и быстро говорить:
— Все вы москвичи одинаковые! Сторонитесь нас, будто мы прокаженные! И, не люди вовсе. Боитесь, что пропишемся, отнимем ваши квартиры, а потом разведемся и отберем все, что у вас есть? Вы скажите, скажите, куда же нам, провинциалкам, податься? В родном городе скука, пьянство да нищета. Работы нет. И не по специальности и никак. Денег нет! На панель, что ли идти?
Николай молчал. Она продолжила:
— Мальчики-то наши все уже спились давно. Кругом бескультурье, грязь. За кого нам прикажете выходить? Скажи?! Жизнь-то у меня одна и другой уж не будет…
В наступившей долгой томящей паузе (Светлана продолжала нервно одеваться) Николаю стало как-то не по себе. Он вдруг почувствовал определенную справедливость в ее словах. До этого он как-то особо и не задумывался над тем, что испытывают другие, совсем ему не известные и проживающие с ним в одной стране соотечественники, живущие вне столицы. У них была совсем иная, своя правда, в отличие от той, в которую свято верил он.
— Боже мой! — вдруг продолжила она. — Хочу всего лишь жить обыкновенным бабьим счастьем. Жить не послезавтра, не через месяц, не через год, а сейчас, сегодня, в эту самую минуту!..
Светлана замолчала. Она бессильно опустилась на постель и тихо заплакала. Николай, не смея дотронуться до нее, тоже молчал. Ему было искренне жаль ее. Казалось, что он должен сейчас, немедленно сделать ей предложение, но что-то останавливало его. Он чувствовал усталость и досаду.
— Оставь свой телефон — предложил он ей на прощанье. — Я тебе позвоню.
В его словах слышалось пропущенное слово — «возможно»…
Провожать ее на вокзал он не поехал.

3

Вера Павловна уже давно подозревавшая, что с ее сыном происходит что-то неладное, наконец решила с ним объясниться. В ее возрасте и с ее опытом, догадаться о том, что происходит, было совсем несложно. Она чувствовала, что ее Николаша влюбился, и в материнском сердце поселилась, не находящая выхода тупая болезненная ревность. Объяснение с сыном у Веры Павловны получилось бурным и кончилось слезами и причитаниями с ее стороны. Николай же в ответ теперь совсем замкнулся и, стараясь, как можно реже бывать дома, ночевал в основном у своих женатых и неженатых приятелей, постепенно осваивая чужие кухни и коридоры, разваливающиеся диваны и топчаны — в общем, стал вести неудобный во всех отношениях кочевой образ жизни. Так продолжалось до того момента, пока Светлана не покинула Москву и Николай, в силу отсутствия раздражающего фактора, снова поселился у себя дома. В ответ на немой вопрос Веры Павловны, боявшейся, что сын вообще уйдет из дому, он зло процедил сквозь зубы: «Все кончено! Ты как всегда права». В его ответе Вера Павловна интуитивно почувствовала, что все еще далеко не закончилось, но про себя решила, что лучше будет больше не тревожить Николашу расспросами, не читать ему нравоучений, а спокойно ждать развязки этой истории. Николай же в свою очередь испытывал некое легкое раскаяние. Какая-то внутренняя тоска поселилась у него в сердце. Ему было необходимо поделится мыслями с кем-то (не с женатым другом, который погряз в мелких бытовых делишках, не с одиноким приятелем, у которого все просто и главная цель — женщины как таковые, и не с веселым собутыльником с его вечным пьянством, картами и обжорством, впрочем, он и сам когда-то исповедовал все это), а с таким же глубоко несчастным, близким ему, родным человеком, который бы понял его душу, говорил бы с ним о его чувствах и среди этой, ставшей для него теперь бескрылой жизни, дал бы возможность обрести уверенность в себе и восстановить силы. Но в окружении Николая такого человека не было, от чего он еще больше мучился и страдал. Постепенно он совсем осунулся, окончательно ушел в себя и стал часто прикладываться к бутылке даже на глазах у Веры Павловны.
Что может быть хуже и ужаснее, чем красноречивое молчание одиноко пьющего, но не пьянеющего человека?
Любая мать, какая бы она ни была, понимает свое дитя гораздо лучше, нежели он сам. Она может не разделять его взглядов, убеждений, не приветствовать того, что он делает, ругать его по мелочам и ругаться с ним всерьез, быть наивной, надоедливой, покладистой или, напротив, быть упрямой и несговорчивой, но никакая мать никогда не будет желать зла своему ребенку.
Вера Павловна страдала, всем сердцем жалела своего Николашу, но помочь ему ничем не могла.
Тем временем, закончилось жаркое лето. Буйными золотыми красками и непогодой отшумела осень. Тихо прошла зима. Ее мягкий снежный убор, укутанный сугробами и метелями, как-то незаметно уступил весне. Земля совсем измученная, но еще не вполне освобожденная, все чаще стала купаться в нежных лучах приветливого солнца. Незаметно все потекло, задышало, задвигалось….
Вера Павловна вдруг осознала, что дальше так продолжаться не может. Она материнским чутьем почувствовала, что надо что-то предпринять, иначе можно окончательно потерять любимого сына. И вот однажды выбрав, как ей казалось, удачный момент (было хорошее апрельское утро одного из выходных дней), Вера Павловна подошла к сыну. Николай сидел мрачный и, плохо соображая после вчерашней выпивки, без всякого аппетита завтракал. Вера Павловна неожиданно по-матерински прижала его голову к своей груди и, поцеловав его прямо в макушку, слегка причмокивая по привычке, тихо произнесла:
— Может быть, не все так уж и плохо?
Затем она перевела дух и, набрав полную грудь воздуха, неожиданно предложила:
— Николаша, ты бы съездил к ней, что ли?
Столовый прибор с едой застыл ровно по середине между тарелкой и ртом Николая. Вера Павловна глубоко вздохнула и продолжила:
— Посмотрел бы, как, что. Разобрался бы и в ней, и в себе... А там видно будет.
— Действительно! — удивился сам себе Николай.
Столовый прибор опустился обратно в тарелку. Да как же ему самому не приходила в голову такая простая и очевидная мысль… Ну, конечно же! Надо ехать. И все решится. Тогда непременно, все решится!..
Вера Павловна терпеливо ждала ответа.
— А когда?! — глупо спросил мать Николай.
— Я думаю, тебе следует поехать, ну скажем... (Вера Павловна сделала нарочитую паузу, с ней опять советовались, и от этого она была на «седьмом небе».) Ну, скажем, в следующие выходные. Ты только предварительно позвони ей! Я возьму тебе билет до города Р. на пятницу вечер, и обратно, ну скажем, на воскресенье вечер. Ты возьмешь… (она опять сделала паузу, продолжая наслаждаться моментом) отгул на понедельник и, разрешив там все свои любовные проблемы, придешь наконец в норму.
Николай был бесконечно благодарен матери. Ни в этот день, как, впрочем, и во все последующие дни до поездки он больше не пил, не гулял, был паинькой, словом превратился в послушного покладистого любящего сына, о котором только могла мечтать любая мать. И Вера Павловна, хоть и на очень короткое время, была счастлива.

…Поезд уходил на юг поздно вечером с Казанского вокзала. Вера Павловна, несмотря на свой героический поступок, о котором теперь она, конечно, жалела, провожать сына не поехала. Ее сердце все еще разрывалось от материнской ревности.
«Вот и расти их! — думала она, смотря в окно. — Все равно сбежит, и в итоге я останусь совсем одна».
А за окном погода была подстать ее настроению. Ветер с сильным дождем и мокрым снегом раскачивал дотягивающиеся до третьего этажа голые ветки. Такие же колючие и одинокие, как и она, неласково заглядывали они к ней в окно, грустно покачивались, и, как будто кивая в такт непогоде, печально шептали и ей, ты права, ты права, ты права…
Вера Павловна тяжело вздохнула, отвернулась от окна и, подойдя к телевизору, включила его.

6

На следующее утро, Николай проснулся рано, соседи по купе еще спали, и он не зная, чем себя занять и полностью пропадая от скуки, стал смотреть в окно. Сквозь пепельную постепенно густеющую к горизонту пелену облаков, мощным потоком пробивались лучи встающего солнца. Мутная, темно-желтая вода неподвижно покрывала собой почти все видимое пространство. Казалось, еще немного, и она окончательно заглотнет оставшиеся причудливо вырезанные водными ножницами островки, насыпь, рельсы и поезд уже не поедет, а поплывет словно корабль. Несмотря на туман, вдалеке виднелись редкие лодки. Одна или две из них, почему-то не привязанные, плавали среди пустых островков. На одном из них как-то грустно приютился одинокий сарайчик на сваях. Недалеко от него замер рыбак; он был по пояс в воде, с длинным удилищем, в брезентовом плаще, и с надетым на голову остроконечным капюшоном. Картина природного художника была столь необычна, что Николаю пришло в голову посмотреть и на противоположную сторону. Он медленно поднялся и, стараясь никого не разбудить, тихо открыл дверь своего купе. В коридоре под ритм колес приглушенно мерцала лампочка ночника. Раздвинув занавески, Николай посмотрел в слегка запотевшее окно вагона. Кругом была вода. Туман медленно втягивал в себя идущий навстречу ему поезд.
И вот уже нет ни малейших провалов или проблесков света. Почти ничего не видно. Одна чернеющая пустота. Встречный ветер стремится проникнуть в любую щелку вагона. Зябко. Только упрямо двигающийся вперед, ритмично стучащий тяжелыми башмаками и не снижающий скорости поезд, уверенно прокладывает себе путь через это безмолвие.
Прошло время. И сердитый туман стал отступать. Маленькие островки, то соединяясь, то разрываясь вновь, быстро увеличиваясь в размерах, постепенно стали превращаться в сушу… Солнце, наконец, вступило в свои законные права, и по-весеннему весело стало забивать золотисто-желтые мячи в окна поезда. Вагон зашевелился, закряхтел и окончательно проснулся.
«Чаю! Хочу чаю», — подумал Николай.
Он открыл дверь в купе, и пожелал всем доброго утра…

* * *

Поезд прибывал на вокзал города Р. в субботу в середине дня. Моросил тягучий противный дождь. Встречающие спрятались под козырьком на перроне, и потому Николай не сразу смог разглядеть Светлану. Она не изменилась с тех пор. Все так же стройна, аккуратна и безумно красива.
— Я отпросилась на сегодня, — сказала она.
— Ты что работаешь по субботам? — спросил Николай.
— Бывает, — не вдаваясь в подробности, ответила Светлана, почему-то немного смутившись.
Однокомнатная квартира ее располагалась в углу длинной пятиэтажки на первом этаже. Большие обнаженные деревья, посаженные вокруг дома, стыдливо и безуспешно пытались прикрыть его старомодность и запущенность.
— Проходи, раздевайся, — сказала она, открывая дверь и пропуская гостя вперед.
Небольшая прихожая состояла из вешалки, ящика для обуви под ней и бра над головой.
— Чувствуй себя, как дома — добавила она и исчезла на кухне.
Раздевшись и пройдя в комнату, Николай почувствовал терпкий аромат духов. Бросилось в глаза вычурность занавесок, яркие покрывала, разобранный двуспальный диван. На туалетном столике выстроилась, словно солдаты на параде, косметика, над которой взгромоздилось очень большое, явно не по размеру, зеркало. Не зная чем себя занять, Николай присел в мягкое кресло, как раз напротив двери.
Вскоре появилась Светлана и пригласила его на кухню. Все было благопристойно и очень мило. Николай никак не мог налюбоваться ею. Светлана нравилось ему больше прежнего и своей нежной улыбкой, и тем, как она смеется над рассказанной им смешной историей, и тем, как говорит, с приятно ласкающим слух неуловимым оттенком местного говорка. Николаю в тот момент, казалось, что с ней можно говорить, не стесняясь обо всем, и сколь угодно долго; о чем-то для него очень важном и сокровенном.
Наконец обед подошел к концу, и она стала убирать со стола. Николай неожиданно обнял ее и посадил к себе на колени. Она почти не сопротивлялась. Он стал быстро и нежно покрывать ее лицо и шею нежными поцелуями. В ту ночь Николай любил ее, как никого и никогда в своей жизни.
На следующий день, проснувшись, он не обнаружил рядом с собой Светланы. Была вторая половина дня, но окончательно просыпаться ему все равно не хотелось. Неожиданно хлопнула входная дверь. Николай с трудом открыл один глаз. На пороге комнаты стояла Светлана.
— Соня! Кофе будешь? — спросила она.
Николай буркнул что-то невразумительное.
— Тогда быстро одевайся и топай на кухню, — игриво приказала она.
Николаю все-таки пришлось встать и одеться. Он с трудом сонно дополз до кухни, откуда доносился приятный аромат только что сваренного кофе. Горячий, он уже стоял на столе. Николай грузно плюхнулся на кухонную табуретку и стал, дуя в чашку перед каждым глотком, немного причмокивая с удовольствием пить.
— Знаешь, а у моего отца сегодня юбилей — вдруг сказала Светлана.
— З-замечательно! — буркнул Николай, отхлебывая в очередной раз свой кофе.
Он еще не вполне проснулся. А, как известно, «со сна человек, что дерево».
— Ты знаешь, — продолжила она. — Я должна там быть… — Светлана неожиданно запнулась и добавила: — Ты пойдешь со мной! Это, совсем рядом.
— Ну, если ты так считаешь, — протянул Николай.
Он сказал это просто так из вежливости. Идти ему явно не хотелось.
— Конечно, удобно! Все будут только рады, — с энтузиазмом подхватила Светлана.
— И твой отец тоже будет рад?
Светлана вдруг замолчала и внимательно посмотрела на него.
«Обиделась, — подумал Николай. — А, впрочем, не все ли равно».
Голова у него гудела, ему хотелось обыкновенного покоя и домашнего уюта. Настроения куда-то тащиться, особенно по такой мерзкой погоде, говорить какие-то спичи или еще того хуже развлекать, не дай бог кого-нибудь из Светланиных родственников... Словом…
— Ну да, конечно пойдем, — без особого энтузиазма сказал он.
На душе у Николая было крайне скверно. Он допил свой кофе и грустно вздохнул. Светлана явно не чувствовала его настроения и на вздохи Николая не обращала никого внимания.
«Железная женщина, — подумал он. — В сущности, с нами может быть так и надо. Придется смириться. Кроме того, во всем есть, и положительная сторона. Там наверняка можно будет как следует поесть. Один только кофе, особенно после такой бурной ночи, пожалуй, несколько, «маловатенько» будет».
До места добрались к восьми вечера. Дом отца Светланы располагался на краю какого-то дикого парка. От остановки местного транспорта надо было еще идти по размокшей аллее, сначала мимо тянущегося неизвестно куда бетонного забора, потом спускаясь вниз между старыми большими деревьями, опутавшими дорогу своими голыми щупальцами.
«Если это по их меркам рядом, — мелькнуло в голове у Николая, — то, что означает, когда они говорят совсем не близко?»
Светлана продолжала быстро идти не оборачиваясь.
— Еще далеко? — спросил Николай, окончательно разморенный дорогой.
— Нет, совсем рядом, — бодро ответила Светлана.
«Ну, все! — подумал Николай. — Значит еще столько же».
Казалось, Светлана совсем не устала. Ловко, перебирая своими стройными ножками, она быстро двигалась по колее, так что Николаю, в свою очередь, не оставалось ничего другого, как, не разбирая дороги, все время нагонять ее. В результате ноги промокли окончательно, он был полностью разбит, а тело стало неповоротливо-ватным и тяжелым. Наконец они миновали деревянный мостик, одиноко зависший над местным овражком, и вышли к двухэтажным домам совсем старой постройки.
Дверь открыл невысокого роста, с большим круглым лицом и невыразительным взглядом, коренастый мужчина. Лет ему было не больше шестидесяти, а по крепкому рукопожатию вполне можно было скинуть и еще годков пять или даже больше. Словом мало кто выглядел так в этом возрасте — по-молодецки бодро. Первое впечатление было весьма приятным и как показалось Николаю вполне взаимным.
Юбилейный стол просто ломился от яств. Рыба, явно не столичного размера, была горячего, холодного и еще бог знает какого копчения. Капуста — квашенная нескольких видов, огурцы малосольные, соленые, моченые яблоки, маринованный чеснок, черемша и прочие соленья распространяли такой аппетитный аромат, что хотелось все это съесть и сразу. Вино домашнее в немереных количествах расставленное на столе венчал в больших бутылях местный самогон, возможно собственного изготовления. Горячие блюда из домашней птицы, приправленные яблоками и картофелем, были бесхитростны, но так же как и все остальное, аппетитны, сытны и вкусны.
Николая от такого изобилия немного развезло, он даже попытался сказать тост, но вовремя одумался и чтобы не оскандалиться вовсе, вышел подышать на лестничную клетку. Тусклая лампочка слегка освещала небольшое пространство. Стоять перед самой дверью на свету да еще в таком состоянии Николаю показалось неуместным, и он тихо поднялся несколько выше, где было почти совсем темно. Лунный свет сюда проникал из маленького округлого окошка находящегося под самым потолком. Здесь было очень душно от жарящей во всю прыть огромного размера старинной чугунной батареи. В результате Николаю сделалось совсем нехорошо. Просто до жути захотелось на свежий воздух… Неожиданно сквозь пьяный туман ему показалось, что он слышит какие-то приглушенные голоса, скорее даже громкий шепот. Они раздавались откуда-то сверху, где было уже совсем темно. Николай прислушался. Один из них более решительный, был явно мужской, другой более нервный и взрывной принадлежал женщине.
— Ты любишь его? — спрашивал мужской решительный, голос. — Любишь?! Говори!
— Отпусти меня! Мне больно! — нервно отвечал голос, явно принадлежавший женщине.
Послышалась возня.
— Чего ты хочешь? Мы с тобой много раз говорили на эту тему.
— Я разведусь! Я тебе обещаю!
— Я тебе не верю! Пусти!
— Я люблю тебя!
— Ну ладно, хватит!
— Что ты как маленькая!
В наступившей паузе Николай почувствовал, что мужчина пытается поцеловать ее. Опять послышалась возня. Мужчина явно преодолевал ее сопротивление. Наконец она сдалась, и вскоре Николай услышал его вздохи и ее стоны. Было от чего злиться. Его мутило, а тут еще это.
«Нашли место», — подумал он.
Мужские вздохи становились все длиннее и глубже, а женские все чаще и громче. Николай понял, что скоро все это кончится и надо что-то делать. Быть застуканным ему вовсе не хотелось, поэтому он как можно тише спустился на два пролета вниз, решив там переждать. Ему по-прежнему было дурно, но дышалось здесь немного легче. Вскоре послышались спускающиеся вниз шаги. Николай невольно посмотрел наверх. Сквозь достаточно широкий пролет лестничной клетки он увидел мелькнувшее бледное лицо Светланы, лицо мужчины идущего вслед за ней и полоску яркого света открывшейся на мгновение двери. Николай оцепенел. Хмель моментально слетел с него. Не помня себя, он бросился вон из подъезда. Все было точно в тумане. Наконец он остановился. Его стошнило….
Вернувшись обратно, он налил себе полный бокал самогона в большую рюмку из-под вина и залпом выпил ее, не закусывая. Николаю казалось, что он абсолютно трезв.
Обратную дорогу он проделал, почти молча, односложно отвечая на вопросы Светланы.

* * *
…Он шел за ней, не разбирая дороги. Странное чувство не покидало его. Он все понимал. Понимал себя, понимал ее, понимал и того другого, кто был с ней там на той темной лестнице. Разве сам он когда-то не поступал точно так же? Что чувствовали все обманутые им мужья? Что, наконец, чувствовал он сам?..
«Все это мерзко! Мерзко и подло», — думал он.
Теперь уже ему и самому казалось, что он потерял что-то очень важное, нужное, скорее всего — навсегда. Потерял то, без чего совершенно не возможно было жить. И это смешение прошлого и настоящего, их бескомпромиссная борьба, всю дорогу мучили его.
«Какое жалкое существо человек!» — в полном отчаянии воскликнул он про себя.
Все, что произошло, у него никак не укладывалось в голове. Проникнуться сочувствием к пускай, несомненно, искреннему поведению Светланы он просто не мог. Это было выше его сил. Внутри него все горело, требовало другого, протестовало против того, что случилось. Он чувствовал, как в нем вскипает страшное обезображивающее зло. И от него, от этого зла (о! он пробовал!) никак нельзя было отвернуться, скрыться или убежать. Невыразимая мука исказила его лицо.
«Если бы!.. Если бы я мог убить ее!..» — кричала его душа.
Николай был взбешен, разъярен… Словно дикий зверь дышал он в спину идущему впереди врагу…

* * *
Неожиданно, почти перед самым ее домом, пришло осознание произошедшего.
«Боже! А ведь я действительно мог убить ее!» — подумал Николай.
Вновь вернувшееся к нему самообладание заставляло рассуждать, а не действовать.
«Убить?! — мелькнула мысль в его голове. — Возможно ли, чтобы это что-нибудь изменило? И можно ли было бы вернуть все назад? Разве подобное действие, даже такое, как убийство, способно изменить человеческую природу, получившую от бога ее суть поневоле?»

* * *
Когда они поднимались по лестнице в квартиру Светланы, тяжелые думы все никак не оставляли его.
«Что это было? Случайность?! Несомненно, да! — решил он. — Человек по своей природе слаб. Конечно, если бы они были связаны супружескими узами, она вряд ли бы так поступила… Впрочем... а если бы этой случайности не случилось вовсе? Он, как и большинство тупоголовых влюбленных, считал бы, что у него все в порядке и вообще не думал бы, точнее не хотел бы думать о том, что у нее и до него с кем-то и что-то было. В конце концов, у каждого есть свой багаж. То, что никем и ни при каких обстоятельствах на показ не выставляется….

* * *
Раздеваясь в прихожей, Николай попросил ее сварить кофе. Ничего не подозревавшая Светлана стала хлопотать на кухне. Николай прошел в комнату и присел на край кресла, в котором еще только вчера мечтал о счастливой семейной жизни. Сейчас же его мысли были совсем о другом. Сотканная им цепь рассуждений окончательно запуталась. Он испытывал сильную потребность досконально разобраться в том, что продолжало держать его за горло.
«Но здесь?! Здесь, — продолжал он свои рассуждения, — совсем другое дело. Все вылезло наружу. Случись это потом, после свадьбы… (В тот момент он даже боялся подумать о том, что подразумевалось под следующим, идущим за «после свадьбы».) Бог знает, чем бы это все могло закончиться. Теперь же….
Ему казалось, что теперь все представлялось совсем по-другому, в ином свете. Он спрашивал себя: «А собственно кто я ей сейчас, чтобы учить ее, как правильно жить? Да и вообще можно ли в современном обществе предъявлять права на то, что раньше практически считалось своей собственностью?»
«В конце концов, — думал он, — случилось то, что случилось. Значит так и суждено. (Поведению Светланы, с его точки зрения, все равно не требовалось оправданий.) Впрочем, можно ли осуждать ее?.. Но тогда что же мне остается?..»
Вдруг на него сошло озарение. Он все понял. Он никак не мог, не хотел — то, что произошло там наверху, на той темной лестнице — понимать. Ибо понять другого — значит почти простить. А раз он не понимал, то и не мог этого сделать — простить!.. И все же…

* * *
Светлана неожиданно прервала его размышления и позвала на кухню пить только что сваренный кофе. Он медленно поднялся с кресла и пошел за ней.

* * *
…Странно, Николай совсем не держал на нее зла. Сильное влечение, которое он испытывал к Светлане, не замечая ее недостатков и преувеличивая ее достоинства, было столь значительным, столь искренне его сердце было готово принести любые жертвы на алтарь любви, что теперь, когда ожидания его не только не оправдались, но и стали причиной его полного разочарования в ней, Николай не мог не испытывать ничего другого, кроме легкого недовольства самим собой… Он все понял!
После того, как вердикт был вынесен и топор палача привел, наконец, приговор в исполнение, Николай окончательно пришел в себя. Теперь он с наслаждением пил кофе, не обращая внимания на удивленную его столь необычным поведением Светлану, и периодически усмехаясь и смеясь в душе над собой, вымучивал только одну единственную, не дававшую ему покоя, мысль:
«Главное протянуть ночь! Главное протянуть... А завтра? Завтра — домой! В Москву!..»
В эту ночь Николай ночевал на кухне.

На следующий день она все же проводила его. Он поцеловал ее в щеку, пообещав позвонить. Николай знал, что больше никогда не увидит ее. Поезд тронулся, и Светлана последний раз на прощанье махнула ему рукой. Он не ответил. Когда же она совсем слилась с толпой, удивительная легкость овладела им. Всю дорогу Николай крепко спал и проснулся только в Москве.