***

Я ехал на 64-м троллейбусе от метро Ждановская в Ивановское, и когда мы почти свернули направо на Саянскую улицу у Терлецких прудов, я встал со своего места, просто чтобы размять ноги, подошел к пустой неоткрытой еще до остановки двери, дабы повисеть на верхних поручнях; повисев так минуты три, по привычке начал всматриваться в даль - от нечего делать, одновременно фоном отдыхая на привычных домах.

В это время сидящий напротив двери и пристально смотревший на меня человек лет сорока в очках довольно легко и быстро встал, подошел ко мне и дал мне пощечину, правой рукой, довольно сильно, небольшой сухой ладошкой.

Моя голова мотнулась,на секунду я зажмурился - он был ниже меня, худощав, и довольно интеллигентен.

Дал непримиримо, а потом троллейбус подъехал к остановке и он вышел.

Я не стал потирать щеку, а продолжал смотреть на его лицо.

Когда он сошел по ступенькам на тротуар, оно не выражало ничего, вполне удовлетворенный, он думал о чем-то другом, весь в своих мыслях.

Потом троллейбус поехал дальше,и я больше не мог его видеть. Щека горела - рука у него была не тяжелая, а какая-то хлесткая,он попал он мне по кончику скулы, больно, а перед глазами справа от меня и чуть-чуть вверх, вдруг появилось пятно синего цвета, через мгновение, впрочем, исчезнувшее.

Наверное,он прочел какой-то роман про «русский вопрос», или, по крайней мере, выдержки из него, а еще – газеты, где было написано про кризис.

Тогда я понял - больше мне ездить в общественном транспорте нельзя,конечно. Нет у меня общественной ауры.

***

Однажды меня поцеловали.

Тогда по всей Москве падал тополиный пух, попадал в нос, в рот, в глаза, особенно густой на Плющихе, а я торопился улететь в Минводы. Старый Аэровокзал еще вполне функционировал, и я сдал багаж, а сам поехал на «Икарусе» во внуковский аэропорт.

Я ни о чем не беспокоился и откинулся на спинку кресла, качественно расслабив специально, чтобы не терять время, прокачанные перед предстоящим отдыхом в самолете мышцы. Справа от меня, все время неотрывно смотря в окно, сидела девушка-лучик.

Я размышлял о природе самоубийства и вспоминал цитату из Луначарского о том, что история играет на клавиатуре биологических типов пьесу, определяемую ее последовательным и закономерным развитием. Далее там шел пассаж о том, что биологически человечество всегда более или менее было одинаково, как клавиатура рояля, но как при одинаковой клавиатуре звучала то одна, то другая клавиша, так и история выдвигала на первый план или, наоборот, ломала те или иные типы, более или менее подходящие или неподходящие к созданному ею объективному общественному моменту. Наше бурное время тогда еще не началось, и, думаю, самоубийств, да и убийств в Москве тогда было сравнительно немного.


Так или иначе,цитата мне понравилась и запомнилась - то есть, какую бы клавишу любая фаза истории, личная или общественная, не пыталась на нас нажать, пацаны, нам надо будет ходить с этими вмятинами и ждать - некоторые постепенно могут выпрямиться, некоторые - нет, или же не совсем, а в петлю, пацаны, нельзя, или в пруд там, так как логически жизнь не развивается, и если этого ждать, то, по меткому китайскому выражению, легко «съесть ущерб».

Потому что наше сознание меняется все время, и ноосфера вместе с ним тоже - кармически.
Почти все в Азии, совершившие самоубийство, пытались жить по логике, кроме японцев, которые любят себя убивать по определению, но это уже этнографический вопрос.
Это я в т от день как раз перед тренировкой в «Идущему по шкуре тигра» прочитал.
Там еще два самурая были на обложке нарисованы, от руки. Я, как мог, дорисовал третьего.
Там еще было написано, что те, кто жил переживанием, например, увидишь восход солнца, и ради этого стоит жить, с собой никогда не кончали.

Стартовавший по пустой вечерней летней Москве «Икарус» ехал по пустому сухому летнему вечернему шоссе, только шелест шин.
Сидело в нем всего несколько человек, и мы - то есть я и худенькая девушка справа у окна.

Что было характерно - она была в очень простеньком ситцевом платьице и с марлей на узкой загорелой щиколотке.

Всю дорогу она спала, а потом, когда я мысленно увеличивал объем своих мышц, как культурист-визионер, автобус уже подъехал к так же пустому Внуково и почти остановился.

В это время, девушка-лучик вдруг перегнулась через подлокотник, крепко обхватила меня обеими руками и впилась своими маленькими губками в мои. Ее соломенные волосы рассыпались мне на грудь.

Я, в смятении, тут же вскочил, загородив дорогу торопившемуся к выходу какому-то толстому господину с двумя чемоданами в панаме и едва сходящихся в талии не новых черных брюках - какой-то спешивший на Черное море хозяйственник - а она бытро, как ласка, юркнула в образовавшуюся щель и выбежала из салона. Больше я ее не видел никогда.

И еще что характерно - она была совсем без багажа.

Тогда я впервые задумался о гармонии темного и светлого, об их соединении, и о том, что, может, это совсем и не человек был, а что-то другое, или кто-то другой, принявшее доступную мне для восприятия форму, и, таким образом, благословившее на что-то.
Удивительно также было и то, что с того момента, то есть после Поцелуя, я начал автоматически запоминать любой прочтенный мной текст с первого раза, то есть, не наизусть, а как посмотрю хотя бы один абзац, сразу же всплывает вся инфлрмация.
Так что та история взяла на мне весьма мощный аккорд, если не в две руки, то в полторы - точно.
Тогда же я научился себя сдерживать. То, что девушка была русой и ее россыпью волосы на красном ситце я помню до сих пор. А тогда я просто потряс головой и спокойно пошел в здание аэропорта.

Девушка, кто Вы?

***

Однажды мне показали язык.

Я как-то в начале апреля, когда везде распускаются почки и сам просыпаешься очень рано утром, в одной компании познакомился с похожей на индианку Хешки из фильма «Золото Маккено» стройной девушкой, с блестящими прямыми черными волосами почти до пояса, мне было двадцать три, ей, как она сказала, двадцать один, веселая такая.

В тот день,сразу же после шашлыка в маленьком кооперативном кафе на Кропоткинской, недалеко от знаменитого проходящего во всех сводках криминального ресторана «Адриатика», мы поймали машину и поехали ко мне, по дороге - практически ни слова.

Поднявшись,тотчас занялись любовью, с прихожей, во всех мыслимых способах и очень контактно. Либо она была профессионалка, либо у нее была очень хорошая балетная память.

Впрочем, я знал только ее имя и фамилию, которую, кстати, и не запомнил совсем; училась она как будто где-то в текстильном.

Когда мы закончили наш первый бурнейший раз, она предложила взять такси и поехать в гости к ее живущей с одним американцем подруге.
Позвонила, и мы снова вернулись в центр, долго и мучительно стоя в пробках, теперь уже на Маяковку.
Фирмач этот снимал квартиру бывшего друга Берии в доме с лепниной на последнем этаже с огромной комнатой прямо при входе - сорок два метра, как мне сказала моя Эммануэль, которую она любовно назвала «вокзал для двоих». В смысле, комнату, а не девушку.
Первое, что я запомнил на всю жизнь, заглянув туда из полумрака мраморного коридора, был огромный медный танк «Т-34», видимо, подаренный предку теперешнего владельца на День Победы, и, возможно, тоже самим Лаврентий Палычем.
И стол, с такой же медной зеленой лампой.

Лампа была зажжена,шторы задвинуты, воздух был густым от импортной страсти.

Когда мы приехали, лежащий на огромной кровати такой же огромный голый «американец» приподнялся и совершенно искренне меня поприветствовал.
Был он лет пятидесяти с чем-то, загорелый и похожий на Бельмондо, Чака Норрриса и Хэмингуэя одновременно. Гангстер из Айовы с лицом дипломата. На волосатой руке - настоящий «Ролекс», искрится.
Он помахал мне рукой с русской постели из желто-зеленого полумрака. В полукруглое окно на крепостной стене была видна крыша аргентинского посольства.
Не плачь по мне, Аргентина, в общем.

Тогда в прихожую, не знаю, откуда, так же внезапно вошла примерно сорокалетняя подруга «американца», а, может, даже старше; только представившись -Тамара- рыжая, широкая и огненно-лихая - взяла меня за руку, отвела в ванную и стала ждать.
Из нее, тоже за руку, она снова отвела меня в другую комнату - белая дверь, высокие потолки - и сразу же начала любить, тоже по-всякому, сильно и белым днем.
Из нашего окна была видна очередь на посадку в ресторан «София».

Я верю в любовь, и в сердце был все еще увлечен нашим утренним романом с Эммануэль; машинально отвечая на калейдоскоп ласк Эвиты, я, когда все закончилось, встал и вышел опять в коридор, замотавшись в свои брюки.
Дверь в «вокзале» открылась и я оказался глаза-в-глаза с Эммануэль.

Я обиженным и негодующим взглядом посмотрел на свою утреннюю любовь, с немым укором. А она - показала мне язык. Я заглянул внутрь, и московский Джон Саксон вновь помахал мне рукой. Искрящаяся в лучах бериевской лампы большая, как графин бутылка виски стояла на подставке для танка.

По-самурайски, я тот час же оделся ушел, контролируя каждое свое дыхание и движение. Молча вышел из сталинского подъезда, повернул налево и спустился в метро. Уставший, в дреме троллейбуса я четко видел белозубую улыбку и «Ролекс» зарубежного гостя и эммануэлев язык. Я думал также о том, что, видимо, в каждом из нас существует тонкая душа, или тело, не отдельное от Будд, и если зайти с этой стороны, непременно можно добиться успеха. Надо только понять

Что было действительно интересно, так это то, что интересным было то, что после нашей большой рыжей Томой Любви, когда я недоуменно смотрел на свою студентку, Тамара, очень довольная ее со мной знакомством, тут же набрала номер телефона какой-то своей подруги и стала ей об этом рассказывать.
И еще запомнились ее странные руки - все пальцы - одинаковой толщины и почти одинаковой длинны, а на левой руке - золотой перстень в форме монеты-солнца с головой Александра Македонского.
И это совершенно непонятно, но вполне ассоциативно почему-то косвенно подтвердило мою догадку о том что мы все находимся в так называемой программе компьютерного сбоя, и надо обязательно выйти из этой матрицы, любой ценой. И что, в сущности, вся наша жизнь не более, чем тот американский зал ожидания, а любой дом – всего лишь гостиница на время.
Вернувшись домой, я тут же сделал упражнения на растяжку, полежал у стены с поднятыми ногами для оттока крови в уставшие почки и принял контрастный душ. Потом съел мороженой строганины, предварительно залив ее сырым яйцом, поперчив и посолив. Потом – спокойно заснул, наконец – один.

***

Я вспомнил, как на втором году службы, был откомандирован с другом в Новосибирск. Выполнив задание, мы возвращались в часть, и на пол дороги,ночью вышли на какой-то маленькой станции, не помню ее название, но поезд стоял примерно часа полтора, такой типичный перегон.

Ночь, холод, мы просто стоим, одни. Товарищ курит. Я –нет, я некурящий. И тут вдруг из какой-то будки, как у Астрид Линдгрен, выходят два подполковника, и прямиком к нам. Мы отдаем честь, а они нам – «Товарищи солдаты, предъявите документы». Трезвые, вроде.
Потом забрали наши военные билеты, никак не объяснили. И ушли, насовсем.
Представляете? Ночь, мы стоим на морозе, довольно сильном, и не знаем, что делать. Их искать –поезд уйдет, да и что сказать. Билеты мы не показывали, так что просто сели в вагон, и через полтора дня были в вэ че.
Так и доложили - военные удостоверения были отобраны ночью на полустанке двумя не представившимися командирами Красной Армии.

Тогда я понял, что могу ехать в Тибет, зажигать. Хуже уже не будет.

***

В двадцать пять лет я начал писать, все – статьи, рецензии, но, по преимуществу, рассказы.

И у меня появились читатели.

Они связывались со мной по нету, мылу и все такое, особенно старались две девушки - обе черненькие, одна помладше, другая – постарше, с разницей где-то лет в десять, причем обе были похожи друг на друга; даже не сестры, а одно и то же, только с разницей в десять лет. Где – то двадцать и тридцать четыре, примерно.

Впрочем, нет – та, что постарше, была похуже характером. Это было видно из писем.

Жил я тогда дома, в Новогиреево, и вот, случилось то, что должно было случиться – они созвонились - сначала,списались, видимо, и вынудили меня пригласить их, в гости на чай.

Одна купила бутылку шампанского, средней цены, вторая – коробку шоколадных конфет фабрики «Красный Октябрь», так они сказали.

Нервно жду звонка в дверь, есть. Они пришли. Открываю. Обе в меня влюблены, сильно и вместе. Глаза горят, смеются. Энергия, парни, энергия.

А у меня дома в соседней комнате - бабушка спит. Мамина мама. Представляете себе?

Спокойно посидели, культурно, сначала на кухне, потом в большой, посмотрели что-то из «программы», поговорили о литературе. Я подписал им сборник,переводов стихов Борхеса, не помню, чей, и кое-что из эзотерики.

Потом сказал, простите, надо писать - у меня норма. Почти как Паустовский – и посадил обеих на такси, от денег они отказались.

Эх, бабуль…

Больше они не звонили. И постов их я не видел тоже, ни на форуме, ни в журнале.

Тогда я понял, что я все-таки сильный человек, духом.

И еще - когда-то, в прошлой жизни, я, наверное, был каким-нибудь князем, на Востоке – а что тогда они ко мне пришли, двое к одному?

А вы говорите, нет никакой кармы.

***

Вот, давеча - в клубе сидел до поздна, уже почти утро, то же самое – двое.

Студентки.

Говорят, вы нас домой не отвезете? А я им – только к вам, я еду спать. А они – жаль. Ну вот.
Отвез я их в центр, где они квартиру снимали, они, печальные, пошли наверх, хоть, говорят, телефон оставьте.
Я им дал мобильный, честно скажу, последнюю цифру изменил. А наутро посмотрел – а у меня на заднем сиденьи маленькая записная книжка, они забыли.
Позвонил, так, как будто в Москву приехал Майкл Джексон – мы ждали. Ты где? Говорю, я в движении, человек один важный приехал, еду встречать. Шифруюсь.

Через день опять приехал в «Кабану», они там, и мне – коктейль. А я не пью. Тогда «Кола». Дорогая, между прочим.
Выпил, книжку отдал,уехал. А вы говорите, прошлой жизни нет.

А откуда тогда такая встреча?

***

Я сидел дома, на диване, а мама мне выговаривала. Мол, я все всегда делаю не так. Рядом сидела младшая сестра, участвует в моем воспитании путем греха умолчания моих благих поступков.

Когда мама закончила, я ей сказал, – А Конфуций говорил, "Женщина в юности должна слушаться Отца, в зрелом возрасте Мужа, а в старости – Сына".

- Какой Конфуций! – закричала мать. – На кухню, мыть посуду, быстро!

Сестра так же улыбалась.

Тогда я понял, что смогу когда-нибудь стать востоковедом. Для себя.

***

Мы пошли с отцом на Тверскую - ремонтировать мою «Омегу». Марка называлась «Констеллэйшн» - «Созвездие», и была красивой и модной. Сплошные камушки и золото. Купил их по случаю чужого несчастья за пол-цены.

Один раз как-то, на меня даже обиженно посмотрел какой-то новый русский, впрочем, не из тяжей, у знаменитой валютной прачечной на Пироговской улице, химчисти то есть.
У него тоже были такие же золотые часы, но пониже созвездием, они выпускались в нескольких вариантах, но у меня, похоже, был самый крутой.

Отец приехал на машине, я на метро, встретились на «Маяковке» на стороне китайской гостиницы и, зеленым днем, пошли искать гарантийный ремонт, который прятался где-то в одном из переулков на стороне Аглицкого клуба.
Всюду были строительные леса и запах свежего дерева.
Мы нашли сырой пункт починки и отдали часы и специальную не менее крутую книжку -сертификат с адресами во всех странах мира - и нам, на хорошом русском языке, ответили - приходите через пару дней, заберете.

Мы ушли.

Когда мы шли к папиному "Майбаху", чтобы поехать где-нибудь посидеть, например в "У Бурчо", покушать севанской форели, он вдруг сказал: «Деньги дай!».

Совершенно случайно, у меня в кармане было триста долларов - все, что было вообще, с друзьями-президентами, я не успел ничего разменять, и три все еще довольно новые бумажки лежали в левом кармане брюк, вместе со старым трамвайным билетом.
Это было всё. Других денег, по крайней мере, в этот месяц, не предвиделось, совсем.
В то время я как раз начал увлекаться конфуцианством, в котором были четко определены взаимоотношения между сыном и отцом.
Я задержал выдох и рывком вытащил из кармана доллары, зажав их в кулаке, одним махом. У меня не осталось ничего, даже чтобы вернуться домой на метро.

Отец пересчитал и спокойно положил деньги во внутренний карман тонкого английского твидового пиджака.

И тогда я понял, что могу заниматься благотворительностью, серьезной.

Домой я, после обеда, шел через всю Москву пешком, аккуратно переходя улицу на зеленый свет – паспорта у меня тоже не было, я его потерял опять же как с месяц назад, не помню, где - дошел глубокой ночью, от ходьбы по асфальту рассохлось левое колено; а потом утром звонил товарищам, один мне отказал, хотя, думаю, триста долларов у него было, но для себя, а двое других – тренер по боксу и товарищ детства - сразу ссудили мне сколько надо.
До первого товарища я шел пешком, опять же.
Продав очередной пиджак из рэдиссонского бутика за восемьсот долларов – как войдешь, первый магазин налево – за пол-цены - я с рассчитался с ними.

Тогда я понял, что такое дружба.

***

Как-то раз в Пекине захожу в общественный туалет, сажусь, на корточки. В Китае сидений нету, только "очки". И народу много, и нация гибкая.

Начал отдыхать, тут вдруг в туалет входит какая-то пожилая китаянка, плотной комплекции, в волосах - корень лотоса, серьезно что-то ищет, на полках, увидела меня и сказала:

– Давай, делай. Мне тут надо кое-что забрать.

Потом взяла из угла, что-то и вышла.

Сидевший рядом мужик-таксист дочитал газету, докурил, встал, заправил в черные брюки хорошую голубую рубашку, застегнул ремень и мне кивнул - мол, все хорошо.

Вот, пять тысяч лет культуры.

Тогда я понял, что я могу быть "Человеком Мира". В принципе - могу.

***

Тем летом я обнялся с командиром части.

По случаю, я купил себе трехдверный вариант «Шевроле Тахо», прямо из салона «Тринити Моторс», что на Тверской – приехал, поторговался, потом снова приехал, заплатил и забрал.
Просили они пятьдесят пять, я забрал за пятьдесят две с половиной. Джип долго стоял в витрине, притягивая мой взгляд, и я подумал – была не была, у джигита должен же быть конь, тем более вороной. И купил.

Было это в марте, а на Первое Мая я с легендой русского каратэ Игорем Анниковым и одним товарищем детства из Перово ехал в сторону Белорусского вокзала со стороны Северо-Запада Москвы.
Людей было много - светло и тепло - как и машин, и на Дмитровке мы попали в затор, объезжая который, я, резво работая баранкой, выехал прямо на военный пикет, которым этот затор вдруг закончился.
На все мои попытки договориться, чтобы нас пропустили через заграждение в центр, военные ответили категорическим отказом, и наш джип так и стоял слева от общей пробки, чуть не доехав до самого пикета.

Мы вышли из машины, и встали, энергично смотря на красные погоны внутренних войск.
Игорь Анников предложил прорываться до конца, несмотря ни на что, «гребень на гребень», а мой друг заметил, что в таком случае нас всех заберут в отделение – «примут», так сказать, – а если узнают его прошлое, то и посадят, надолго, его – не вызывая свидетелей, а нас – вместе с ним – за одно знакомство.

К слову сказать, это как раз он в середине девяностых годов заставил директора одной продуктовой базы за кольцевой дорогой написать впоследствии знаменитую на весь город расписку – «Я, такой-то, такой-то – имярек- съел две машины «сникерсов» по сто тонн». Там у них была недостача.

В этот момент, направляясь в ту же сторону, нас обогнало трое человек, двое – в военной форме, один – гражданский.
Это был командир части в городе Иваново, где я служил, тогда полковник, а сейчас не знаю точно, товарищ Вилль и лейтенант Земенов, известный на всю часть тем, что каждое утро бегал кросс по десять километров и сошел с ума на воинских искусствах, при этомдля офицеров оставшись совершенно нормальным человеком.

Знаменит он был тем, что когда –то при скандировании их всех – «Земён, Земен!» - на спор влетел прыжком йока–тоби–гири («парящий олень») в кабинет начальника штаба, естественно, ее выбив и упав прямо начальнику на стол. При этом он раздавил телефон, хороший, и графин, не порезался.

За это он был торжественно отправлен на три года «в поля» - собирать клюкву, а, заодно, ставить тригопункты и работать теодолитом, как и положено в военно-топографических войсках.

О продвижении лейтенанта по службе, больше, естественно, не могло быть и речи. Спас его только отец, бывший отставник.

Обоих я не видел с момента увольнения в запас, и, по самым приблизительным подсчетам, более десяти лет.

Чувств, возникших в моей душе, было два.

Одно – невероятность встречи, в таком месте. Второе – в таком составе.
Чтобы два столь преданных каратэ человека вдруг встретились в одной точке пространства и времени – это было нечто.

Я наспех бросился всех представлять, главным образом объясняя лейтенанту Земенову, кто такой Игорь – из команды Штурмина, знал Касьянова, Нигматулина, ставшего ныне священником родственника Андрея Миронова «железного воина» Менакера и тренирующего теперь в форте Брэгг американских морских пехотинцев великого и седого Володи Корячкина, который во втором раунде заставил «отдыхать» самого Бенни «Джэта» Уркидеса.

Анников вышел вперед, и пожал Земенову руку. Земенов был худее, чем тогда в части, гораздо старше, и похож на гангстера. Как они все оказались в Москве на тот Первомай, я не знаю до сих пор.
И когда Игорь пожимал Земенову руку, я понял, что он все же сильнее, намного, у него – настоящее кунг фу, и сравнивать, при всем уважении к лейтенанту, их мастерство нельзя. Игорь прекрасно говорил, читал и писал по–японски, и, кроме ИСАА, как он выражался., «Бурсы», закончил еще и факультет искусствоведения Строгановки.

Катана, бережно хранящаяся у Анникова дома, участвовала в семи войнах и была каталожной. Иногда она оживала и резала руку даже владельцу. На лезвии, если снять обмотку, было написано, старой-старой вязью – «Долг исполняю, ответственность несу».

С командиром части я сразу обнялся – двухметровый, огромный и крепкий, несмотря на живот «батя-командир», и стал говорить на «Вы», из–за конфуцианского уважения .
Я хотел поддеть его парой фраз - за все те ночные тревоги, которые запомнил на всю жизнь, и еще пару эпизодов, но не стал, а только сказал – «Как же Вы всех нас измучили за два года, товарищ командир!»

Когда я служил, он не курил, а тут был с почему – то с сигаретой, и на мои слова, и дальнейшие фразы, тоже в этом духе, только как – то прикольно и виновато улыбаясь, по – французски поднимал плечи, мол, положение обязывало.

Так мы все стояли и общались, шестеро, метрах в десяти от проволочных заграждений.
Из запомненного понял, что командир сейчас на учебе в академии Фрунзе, как он сказал, на ВАКе, а Земенов почему-то упорно не рассказывал, что он делает в Москве. Мой друг детства, вспоминая свой год дисбата, просто улыбался глазами.

Потом мы сели в джип и, развернувшись, уехали, а они вошли внутрь военного «круга». Больше мы не встречались. При этом командир моей части знакомо помахал кому-то там, за ограждением, огромной ладонью.

Тогда я понял, что могу делать большие дела, или, что я, выражаясь языком моего товарища, «деловой человек». По – своему.

Случайных встреч не бывает. Значит, потоки пересеклись. Все не определено.

***

«Если хочешь изучить ремесло войны, вчитывайся в эту книгу. Учитель – игла; ученик – нить. Ты должен практиковаться непрерывно.»
Миямото Мусаси. «Книга Пяти колец»



Она пришла и с порога заявила: - Я тебе изменила.

Даже туфли не сняла. Маленькая такая. Стройная. С большими глазами на пол-лица, сенситивная вся. В кремовом платьице – я ей на день рождения подарил. B с ножкой 43-го размера - мы всегда покупали обувь в "Детском мире". И погода была хорошая, все вообще было отлично, просто замечательно.

- С кем? – спрсил я. – С Олегом?

Первое, что пришло на ум.

- Нет, - сказала она. – С Брэдом. С тем иностранным менеджером. Из «Филипса». Ты его видел в прошлом году на корпоративке, он еще такой, в смысле, хорошо одевается.

Брэд одевался всегда очень по-английски. Можно носить только там. Если выехать на континент, все будут смеяться, над этим покроем - как триста лет назад. И у него были баки. Баки дейсивмиельно были хорошие, как у Лорда Байрона.

- А, - я все стоял и стоял, в коридоре, открыв дверь, отойдя назад. На тренировку я уже опоздал, и, похоже, надолго. Пусть там Тхеньюнгов сам тянется, без моей помощи.

Я прошел в комнату и сел на диван. Как говорил Учитель, если что-то произошло, отбрось это от себя, как-будто ничего не случилось. Но по-японски это коротко, а по-русски долго и болезненно.

Она вошла в комнату и села напротив.

- Нам надо расстаться.

И повторила.

- Зачем? – спросил я. У меня тоже были другие, как говорится, "герою трудно перейти порог красивых женщин".

А потом добавил.

– Ладно. Ты же знаешь, я давно дал тебе свободу. Тебе тоже надо отдохнуть.

Нельзя из-за такой мелочи, как "развод", оставлять Путь.

А потом, если честно, мне было все равно.

***

Я вошел на кухню, на столе лежала половина огромной рыбы. По – моему, белуги, уже сваренной.

Я отрезал большим ножом всю ее часть, от головы.

Она казалась вполне хорошей.

Я посмотрел в сторону головы и замер – она вся была полна насекомых, круглых, достаточно больших, болотного цвета, похожих на маленьких крабов. «Бычий цепень!» - почему – то пронеслось у меня в голове.

Я побежал на кухню, китайцы на кухне никогда не едят, там была жена, с квадратным ножом, говорю, наша рыба полна насекомых, наверное, есть нельзя. Жена на все реагирует остро, быстро и резко.

Она, на мандаринском наречии, северном – «Ни в коем случае».
Я говорю: «Это, что ли, бычий цепень?» Она - «Точно. Иди скорее на кухню, хоть запомнишь, как выглядит.»

А я боюсь.

Долго стоял и думал, чего я боюсь больше – ослушаться жены или вновь увидеть этот муравейник. Про увеличение своих познаний в биологии не думал вообще. Жену я боялся больше, пошел.

Смотрю, а рыбу уже кто – то положил в мусорное ведро - голова аккурантно прилеплена обратно, насекомых не видно. Со счастьем я вернулся к себе в крепость-кабинет на втором этаже.

И тогда я понял, что правильно женился, хотя бычий цепень – это совсем другое.

***

В славном городе-герое Сиане, столице тринадцати династий, тем летом, сижу в кафе у подруги жены. Тут она подходит, хозяйка, то есть, тебе, говорит, с соседнего столика, записка.

Обернулся, посмотрел - две китаянки. Среднего возраста, такие женщины-вамп, все в кожу затянуты ремнями, синие замшевые, до бедер, сапоги, глаза, как у древних фениксов с акварелей. Брови тушью подведены, волосы на затылке собраны в высокий пучок заколкой в форме меча из монет. Лихие кочевницы, однако.

Смеются - бордовой помадой.

Читаю - иероглифами, разборчиво, специально тронным стилем выводили – "Иностранец, ты по-китайски умеешь говорить?!"

Губами говорю - да, они рукой зовут – садись!

Пересел, так сидели, ощались, и ели это все – "Муравьи лезут на дерево", "Рыба-Лодка", собачий суп, корни лотоса в меду, пирожное из панциря черепахи, жареных личинок, такие толстые.

Потом все – в караоке на втором этаже, я им рассказывал о Париже.

В перывах между ариями играли в кости - у кого меньше сумма, тот пьет разбавленный виски, залпом, и так много раз, виски хороший, "Джэк Дэниелс"; смотрели на пляшущих на центральных столах тоненьких "китаянок молодых".

Как все допели и съели фрукты - помидоры и арбуз - на выход пошли, забирать одежду.

Они мне говорят – иностранец, с кем поедешь? Я – в смысле? Они – ну с кем? Со мной или с ней? Меня зовут "Гао – Старшая сестра", ее – "Люй".

Я паузу взял, как у Моэма, держу.

А хочешь не расставаться, так поедем все! Никаких проблем, праздник сегодня. Ты, говорят, первый иностранец, с кем мы лично познакомились.

Я продолжаю молча улыбаться. Серьезная ситуация.

Тут вдруг подходит швейцар в золотой ливрее, с эполетами, здоровый такой - северянин с круглым лицом, быстро - вам куда? – спас.
Махнул рукой, свистнул в свисток - меня увезло желто-зеленое такси - раньше километр был четыре юаня, теперь - шесть. Проезжали мимо "Великого Будды", таксист за рулем на мгновение прикрыл глаза, голову склонил.

Спас, да, а то бы все – "манджурские ночи".

Потом они звонили несколько раз, приглашали в чайную и на дискотеку. Я не пошел. Может, зря?

Точно говорили, другие тут мерки. Если предложат ч е г о, не надо удивляться. У них и пословица такая есть - "Приехал в деревню - следуй ее обычаям".

…через неделю у Учителя спросил, почему в старину в Китае у мужчины было одновременно несколько жен, официально, - "первый двор", "второй двор", и т.п. – та жена, что мужа ждала, зажигала над крыльцом красный фонарь. Вроде бы, все же, не ислам.

Он ответил – это связано с китайской культурой. Вот так, кратко и лаконично.

А один друг-китаец, когда я ему про тот случай рассказал - он работал когда-то в Москве - внимательно выслушал и кивнул головой, сказав по-русски одно слово - "Можно".

Надо бы с Китаем безвизовые отношения установить, да, господа?

***

В Куньмине – город вечной весны, высота тысяча с лишним, до "Золотого треугольника" рукой подать – иду по улице, слева горы, справа - деревья высотой до седьмого этажа, столетние; вдруг останавливает прохожий.

Парень молодой, энергичный, говорит, какой у тебя телефон? Наверное, хочет, как будет время, меня пригласить куда-нибудь – пообщаться. А я не помню. В Китае у мобильных одиннадцать цифр, и только взял новый номер, местный. Не помню, говорю, искренне не помню.

На его лице отразилась какая-то мука. Оно изменилось все.

- Не помнишь свой телефон? – говорит. – Невероятно!

И дальше пошел, размахивая руками.

Вот – страна с конфуцианской точностью.

А я, в шортах и шлепанцах, как был, направился в бар, американский. Не упомнишь всего.

***

Сколько помню, я всю жизнь мечтал попасть в Азию.

Началось это с того, что когда мне было примерно десять лет, мой отец как-то одним нежарким ласковым утром, в столице страны Гумилёва Аддис-Абебе, среди еще не побежденных революцией итальянских магазинов с красивой жвачкой, серебристых эвкалиптов, черных православных икон и игр про шпионов, на сумасшедшей скорости лавируя по манговым переулкам к нам на виллу, вдруг перекрывая рев клаксонов и верблюдов, прокричал мне импульсом в ухо - "Поступишь на японский в МГИМО на все пятерки, машину подарю!"

Я так и остолбенел. Машина для десятилетнего была все. Да еще на ней – в МГИМО. Как настоящий пятигорчанин! Это было предложение, от которого я не мог отказаться.

То был первый звонок.

Примерно лет через пять, мой дядя, вальяжно облокотившись на бетонную стену на нашей кухне, внезапно жестко поинтересовался, куда я после десятого класса буду поступать. Он терпеливо выслушал все возможные варианты, закурил сигарету на манер Юла Бриннера в черной шляпе, и заметил - "Лучше, парень, иди на Восточный".

Я оторопело спросил, почему? Дядя посмотрел на меня, как на несмышленыша. "В Индию можно поехать", - как будто объясняя Истину, сказал он. Я тогда усердно читал взятый у него же "Экипаж Меконга" и понял свою "тормознутость". Попасть в Индию - значит, так или иначе, завязать невообразимую кармическую связь с Высшим Миром.

Через полгода я по собственной инициативе начал каждую неделю посещать "Курсы молодого востоковеда" при находящемся через дорогу от журфака Институте Стран Азии и Африки, и в конце семестра даже резко оспорил с принимавшим у школьников зачет по страноведению студентом-преподавателем ценность и значимость самобытности японского карате, чем вызвал большое раздражение с его стороны. Преподаватель студент играл скулами и крепко держался побелевшими пальцами за свой профессорский стол.

Я с твердостью хорошего японского горного ниндзя-ямабуси - "совершающего деяния"- словесно отстаивал "Искусство Пустой Руки", он же, как теоретик-ученый, ратовал за традиционное кунг-фу. Сейчас, думается мне, я знаю китайскую культуру в глубину не хуже.

После успешного зачета я вышел на холодный ветреный проспект Марска, где меня ждал также интересующийся Востоком товарищ из консерватории, в очках, и в идущем к нему домой поезде метро вполне логически состоялся мой первый в жизни разговор про "Первоначальный Хаос", по-моему, до сих пор царящий в нашем мире и душах.

Интересно, что в том вагоне все сидели, и молчали, то есть, абсолютно все, никто, кроме нас, за все время, не сказал никому ни слова, ни один человек; а потом, когда мы доехали до красивой, как будто вылепленной из московских пряников, бело-красной Сретенки, то вышли из вагона и стали решать, где купить наш знаменитый традиционный чайный кекс, для имитации восточного чаепития у него дома.

В этот момент ко мне вдруг резко и быстро подошел какой–то совершенно незнакомый дядя, высокого роста, серьезный и жилистый, в коровинском клетчатом кепи и подозрительно весьма похожий на тайного мастера того самого искусства, которое я так мужественно и отчаянно отстаивал совсем недавно на рискующем быть провальным "зачете".

Он встал напротив, строго посмотрел прямо мне в глаза и довольно чувствительно ткнул жестким, наверное, набитым на соломенных тренажерах-макиварах, пальцем в грудь, чуть повыше сердца, при этом грозно сказав - "Занимайся", - так подержал паузу и выделил, – "Я-зы-ко-м!"

Эти пауза и слова были примерно такими, как на подростковой холодной осенней флюорографии, когда ты до пояса раздет и напряжен, а взрослая тетенька в белом халате кричит из соседней комнаты с большим квадратным окном - "Вдохнуть", а потом, с громким ударением, растягивая и заставляя подчиниться своему медицинскому приказу, на два тона выше- "И не-ды-ша-ть!"

Странные и неожиданные вещи случались со мной, как вы уже, наверное, поняли, всегда. Я не очень удивился. Но сердце в быстром ритме - зашлось. Внешне, однако, виду не подал, и молча кивнул, мой товарищ из консерватории - тоже.

Когда я поднял глаза, мужика уже не было. Вокруг нас не было вообще никого. Причем, помню как сейчас, - мы стояли в середине платформы метро "Сретенская", у выхода к "Кассам Аэрофлота", и он, при всем желании, не мог за такое короткое время дойти до эскалатора, или добежать там. Мы проверяли. Не мог.

. . .

В Индию я тоже потом попал, и не просто в Индию, а в самый священный город – Бенарес. Но это уже совсем другая история.

***

Это случилось где-то два года назад.

Поехал я тогда в Пекин, куда ездил сдавать свой старый просроченный паспорт. Билеты были только в жестком плацкарте – всю ночь сидеть в крепчайшем ароматнейшем сигаретном ханьском угаре - и всю дорогу общаться.
Я пытался, как всегда, рассказывать азиатам про их культуру, избегая ненужных длинных определений, жена – активно говорила с крестьянским населением на бытовые темы, почти как, наверное, когда-то Эвита Перон в Аргентине. По ходу дела, один похожий на Мао Дзэ Дуна старик с седой косой еще пытался научить меня читать коммунистические газеты.

…в Пекин приехали рано утром, в консульстве я был почти невменяемый - из-за бессонной ночи и тех самых газет - и все время делал описки в бланках на получение нового паспорта; спас только крепкий пельменный суп через дорогу от российского учреждения, куда я сразу махом вылил полбутылки черного рисового уксусу, «отпившись» им, отправились на знаменитую Я Бао Лу, где собираются все русские - для торговли.
Китайцев там тоже звали Машами, Мишами и Петями, что добавляло этому и без того веселому месту дополнительный шарм.
Не найдя достойных собеседников по азиатской э з о т е р и к е, я отпустил жену в модный район Сидань за покупками, дорогими, а сам оправился в снятую ей за десять евро в день комнату в подвальном постоялом дворе для малоимущих иногородних колхозников. Иностранцев туда селить было не разрешено, но жена что-то с к а з а л а, на северо-восточном диалекте, и нам отвели снаружи не просматриваемую комнату в трансформаторной со знаком молнии на стене, где весь потолок был испещрен точками от убитых комаров. Свет не заглядывал туда никогда, свежий воздух - тоже.

Я очень люблю такие места – в них хорошо читать Лавкрафта – и поэтому спокойно разобрал холодную одинокую постель и лег на пекинский послеобеденный отдых.

Сразу провалившись в сон, я очнулся в какой-то большой комнате, сидя в первом ряду прямо напротив кого-то огромного Гуру, с длинной бородой и волосами, который ничего не говорил, а просто лежал на правом боку в белой рубашке с коротким рукавом и белых штанах, в позе спящего льва, слегка согнув колени, зажав безымянным пальцем правую ноздрю и прикрыв глаза.

По рядам ходили женщины и раздавали фрукты. Мне досталось большое яблоко. Помню еще – особый аромат свежести, как в хвойном лесу после прозрачного летнего ливня.

Сон также быстро исчез, и я открыл глаза.

Единственное, что запомнилось четко - были слова какого-то моего соседа справа о том, что во сне надо всегда знать, что ты видишь сон, и помнить это, по крайней мере семь раз. Сосед был с большими черными усами и похож на махараджу Гайпаджаямы. Еще он говорил мне на ухо о том, что надо жить не для денег, а чтобы накопить религиозные заслуги.

Я посмотрел на потолок – он был все тем же. Но вот который сейчас час, я абсолютно не мог понять - то ли три часа пополудни, толь часов шесть вечера. Я сел на кровати и вдруг увидел справа от подушки то самое большое красно-желтое яблоко, которое мне дали во сне. Блестящее, твердое, гладкое.

Я потрогал его еще раз – крепкое и искристое. Пахнет серебром, старинным, как дуэльный пистолет.

Значит, действительно во сне мы должны быть осознанны и знать, что мы спим? А Гуру тогда кто такой?

. . .


По приезду в Сиань, разобравшись с делами, я пошел в монастырь, отдал это яблоко знакомому монаху и рассказал ему всю историю.

«Продолжай учиться», - только и сказал он. А второй монах, подойдя и посмотрев на меня, сказал первому – «Он оканчивал факультет журналистики». Откуда он узнал?

. . .


Прошло еще два дня и я узнал, что владелец конторы на «Русской улице», с которым я пил чай и пытался говорить о коммерции, внезапно умер. Вечером пошел с женой в ресторан, а ночью стал бездвижен. Он был помещен в китайско-японскую «сверхбольницу», но сделать ничего было нельзя.

. . .


С тех пор я всегда вожу с собой «Сонник Чжоу-Гуна». По Востоку, после пробуждения, мы ведь все тоже продолжаем видеть сон.

***

В «Комментариях на «Хроники и анналы «Книги Сумерек»» на тысяча триста восемьдесят четвертой странице существует такая запись –

«В мирный год Великого Благоденствия правления незабвенной императрицы Цы Си в город Ень Ань пришла девушка двадцати пяти лет. Была она стройной, босой, простоволосой и неземной красоты. Девушка та поселилась прямо возле Шелкового рынка и сразу же занялась своим ремеслом. Не отказывая никому по возрасту, образованию или общественному положению, она за короткий срок снискала в этом городе небывалую популярность. Плату за свои услуги она брала соразмерно доходам своих почитателей, и через некоторое время в городе не было почти ни одного мужчины, который бы не побывал у нее в гостях. После проведенного с ней времени независимо от его длительности каждый из ее гостей навсегда становился ревностным поклонником учения Будды Шакьямуни, у некоторых из них даже были случаи постижения непостижимого. Прожив так год или два, она вдруг внезапно,за один день, умерла и хоронить ее собрался весь город. По указу еньаньского лао-баня тело ее было перевезено и погребено на отдаленном кладбище для безродных. Ровно через двадцать лет после вышеуказанных событий через Ень Ань проходил странствующий монах, которому один из мирян-благодетелей рассказал эту историю. Монах внимательно выслушал, а потом настоятельно попросил проводить его на сохранившуюся могилу. По прибытии на место он погрузился в глубокую медитацию. Выйдя из нее, он попросил провести эксгумацию тела. Из уважения к Учителю монаха, тело было вынуто из могилы и гроба. Прекрасно сохранившиеся кости девушки были не такими, как у обычных людей, а золотистого цвета и все как бы соединенные между собой наподобие цепей. По объяснению монаха, это было воплощение самой Бодхисаттвы Гуань Инь, таким образом спасавшей мужчин того города. Через год на месте ее захоронения была воздвигнута Пагода, сохранившаяся по сей день. Во время воздвижения пагоды находившиеся на полке у лао-баня сутры трижды испустили яркий свет.»

«Бодхисаттва Гуань Инь является одной из восьми великих Бодхисаттв, и, по писаниям, вообще «Древним Буддой». Может все. Обязательно надо найти, потом я себе этого не прощу», - как вспышка отразилось у меня в воспаленном от чтения мозгу. Я почти зашелся в истерике книгочея.

Придя в себя, я резко захлопнул книгу, вытер пробивший меня холодный пот и вошел в Рунет.Кругом был Куньмин – «Город вечной весны». Теплое зимнее солнце ярко освещало пустынные кривые горные улочки и мою одинокую комнату в дешевом караван-сарае для местных. В углу стоял термос с кипятком, пустые бутылки из-под пива и топящаяся натуральным углем китайская печка-буржуйка, я был один и ждал команды из Москвы на закупку огромной партии гигантских кремовых чайных роз, росших только в скалистых горах. На стене висел старый ободранный плакат с полуголым Брюсом Ли.

Я нарезал себе «огненные драконьи плоды» и стал читать браузер.

«Известный основатели школы Тилопа (конец Х - начало ХI в.в.) тоже среди своих учителей называл женщин. Всю духовную жизнь Тилопы на раннем этапе направляла женщина, которая обратила его в буддизм и выбрала для него Гуру, а под конец сама дала ему посвящение в учение Тантру. Она следила за духовным развитием Тилопы и дальше. Когда она поняла, что он созрел для полного просветления, то послала его в один город в Бенгалии, чтобы он нашел женщину по имени Барима. Барима была Бодхисаттвой, и, дабы освобождать живых существ, вела жизнь куртизанки. Весь город был насыщен ее присутствием и давал наилучшее окружение для заключительного этапа пути к просветлению Тилопы, который занимался тем, что днем работал дробильщиком кунжута, а ночью – ее слугой.»

Нет, надо ехать. Звонка из Москвы нет все равно. Нельзя ждать. Среди уличных женщин может быть Бодхисаттва. Дома сидеть нельзя. Встречу, буду Ее слугой, как Тилопа великий, навеки.

А что смеетесь? Тот самый Тилопа, когда в один город входил, усталый и голодный, шел и думал – «Вот я полностью разбил различающее сознание», а один оборванный уличный мальчишка у крепостных ворот, словно прочитав его мысли, внезапно подошел к нему и говорит – «А вот съешь этот нож!» И нож ему протянул свой, перочинный. Тот взял, и со словами «Вайдурья!», ни секунды не поколебавшись, откусил и проглотил это острое, как бритва, лезвие, которое, подобно топленому маслу, моментально вошло через гортань в нутро. Люди тогда подумали – в город пришел Дьявол.

Я спешно накинул куртку, порывисто и легко, проверил деньги и ключи, и, как мяч тай-цзи, кубарем слетел с шестого этажа на улицу, не пользуясь старомодным лифтом. В Куньмине есть «Улица Красных Лотосов», это я знал давно.

Подбегаю к таксисту, спрашиваю, повезет или нет. Он говорит, большая она, эта улица, мой господин. Я говорю – на твой выбор. В конце концов, все мы – всего лишь истории в хрустальном шаре. Он как-то странно на меня посмотрел, давай, говорит, поехали.

Я сижу с ним рядом, уже стало смеркаться. Впереди – величественные горы, слева и справа – красивые утопающие в деревьях улицы. Туман.

Останавливаемся. На перекрестке стоят трое, одна красивая. Таксист приготовился выходить, я говорю – не надо, я сам. Выхожу – они меня увидели, обрадовались, кричат – «Смотрите, заморский человек тоже пришел!»

Начинаю тусоваться – водитель в машине – жду знака. Если среди них Святая, знак должен быть. Ну, не знаю, там, громкий внезапный треск, или луч, иди просто - Слова.

Нет ничего.

Телефон у них взял, думаю, надо искать дальше.

Поехали. Теперь приезжаем уже в Контору. На первом этаже – парад, на втором – действие. Отпускаю таксиста, он стал какой-то грустный, не знаю, почему, и плачу за вход.

Обстановка достойная, все по геомантии. Сижу, консумируюсь – полчаса – двести юаней, отдай-не-греши.

Жду знака. Девушки все разных возрастов, с жестокими лицами и формами, крепкие, бутылочками, икры. Привлекла внимание одна, с большим темным нефритовым колье и наколотым на бедре черным скорпионом. Может, думаю, она? Спрашиваю, откуда? Она говорит, из района Си Шуань Бань На, это рядом с Бирмой и Таиландом, там выращивают густой плиточный пуэрский чай и нет вообще никакой власти. Давеча там два уездных города объявили себя независимыми, закупили оружие, подавляли всей Красной Армией.

Думаю, интересно. Выбираю, говорю, уважаемая. Вас.

Допиваю чай из хризантем с ледяным сахаром, плачу еще сто, поднимаюсь наверх.

В ее комнате – кровать и биде. На стене - распятие. Сидим, пьем чай. Я отступать не намерен. Если я проведу вечер с настоящей Бодхисаттвой – страшно подумать – ночь – это скажется на моей этой жизни, и всех следующих, и всех моих друзей и родных. Жду знака, знака нет.
Она говорит – слушай, давай начинать, я здесь занимаюсь бизнесом, а то кончатся твои полчаса, и все, мне надо идти вниз. Я набираюсь храбрости, и использую последнюю возможность – говорю ей, а у тебя подруги есть? Мол, скучно вдвоем. Она говорит – не вопрос. Я спрашиваю, сколько? Пятьсот. Нет проблем, говорю, где банк?
Она очень учтиво меня проводила до двери – было уже темно – показала направление. На прощание ко мне прижалась, мол, жду звонка.
Беру следующее такси – в Куньмине они красного цвета, с синевой – спрашиваю, в банк отвезете. Идти, так идти до конца, вдруг? Таксист – конечно, уважаемый.
Я совершенно не имею представления, где мы, но впереди – целый город банкоматов.
Стеклянные двери открываются, я захожу, и тут машина съедает у меня карту. Карта на имя дочери брата жены, а живет она в Шанхае. Это от Куньмина примерно как от Сочи до Москвы.
Таксист, обеспокоенный моим с т о я н и е м, входит в зал, я говорю – «Съело». Он машет рукой, садится в машину и уезжает. На прощание – улыбается. Я улыбаюсь тоже.
Все, у меня в кармане – только мелочь, и ключ от гостиницы. На сегодня подвижничество закончено.

…потом как ни искал эти места, даже банкомат не нашел, как в странном сне. С розами тоже ничего не получилось. Так и вернулся в Сиань. Жене сказал, что карточку потерял спьяна, с деловыми партнерами. И деньги – тоже, пошли на выпивку. Она бы не поняла.

. . .

После Учитель объяснил, что право на парное тантрическое совершенствование – Религиозную Любовь – по Традиции имеет только Бодхисаттва 6-й ступени, давно уже вышедший из круга рождений и смертей, да и ему она далеко не безопасна. Эта практика подобна «змее в бамбуковом кувшине» - при ее успешном выполнении можно одномоментно собрать два накопления – мудрости и религиозных заслуг – и мгновенно стать Буддой, а при неудачном – попасть в так называемый «Ваджрный Ад», выхода из которого почти нет. Что-то меня тогда спасло, дамы и господа.

Наверное, Она.

***

В трудовом лагере я стал известен одной фразой. Это было после восьмого класса, летом, выполняемые нами работы и плохое питание были настолько тяжелы, что один из одноклассников произнес впоследствии воспетую нами в школьных стихах фразу «Все мы здесь подохнем!», а другой, вечером того же дня, заснул с открытыми глазами.
Сколько мы не проводили перед его лицом рукой, он не реагировал. Как будто это был картофельный Чань.

Примерно через неделю после этого запротестовал даже преподавательский состав.

- Девочкам нельзя носить столько тяжелого! – указав на носилки, закричала на колхозных представителей наш классный руководитель Инна Михайловна. – Им еще надо рожать!

И тут на сцену вышел я.

Обведя широким кавказским жестом всех своих одноклассниц – там еще были девочки из других школ – я сказал свою знаменитую реплику.


- И мне! Иначе они у меня тоже не смогут рожать!

Больше в трудовые лагеря я не ездил.


. . .

Интересно, что именно там, в бараке, я впервые увидел приклеенный кем-то из старших классов на ветхой, в два пальца, желтой деревянной стене в изголовье лежанок, заменявших нам кровати, аккуратно нарисованный образ Черного Манджушри – Бодхисаттвы Мудрости и покровителя студентов и литераторов, сидящего на лотосе, с книгой и мечом, легендарным престолом которого является одна из четырех священных буддийских гор Китая У Тхай Шань.

По преданию, окончательного и полного просветления - Аннутара-Самьяк-Самбодхи - он достиг, будучи сыном царя, в шестнадцать лет, и после этого, выйдя из-под власти времени и пространства, больше никогда не старел.
На современных "танках" – тибетских иконах – так и изображается красивым молодым юношей.
Позднее, его присутствие изменит всю мою жизнь.

Приехав в Лхасу, я узнал, что великий реформатор тибетского – да и всего - буддизма Лама Цонкапа ребенком, когда ему пришлось покинуть родительский дом и отправиться в Центральный Тибет для дальнейшей учёбы, при расставании со своим добрым первым Наставником, со слезами на глазах, сложив маленькие ладошки в молитвенном жесте на груди, уходил, повернувшись в сторону Гуру и читал наизусть некий священный тайный эзотерический текст "Произнесение имён Манджушри".

Дойдя до слов "...невозвращающийся, необратимый...", внезапно подул ветер и будущий великий мастер инстинктивно понял, что домой он больше не вернется никогда.

***

Сижу в Пекине в кино – сюжет такой – двое молодых ребят, оба прекрасно владеют мечами, имеют очень близкие – ближе некуда - отношения с двумя крутыми девушками. Все это где-то в 17 веке в пустыне на западе «Срединной страны», под постоянной угрозой нападения всяких уйгурско-гунских архаровцев с боевыми серпами, которые те очень даже точно умеют метать. Чуть зазевался, и как любил говорить наш замполит подполковник Барчук, «мама будет плакать – верните мне сына».
Такая «Великолепная двойка».
Имена девушек различаются только последними иероглифами, ребята часто путают, кто есть кто. Отношения непростые – мужчины любят не своих красавиц, а каждый – девушку друга, и во время любви, закрыв глаза, представляют себе, соответственно, их, о чем проникновенно говори за кадром поток сознания каждого из меченосцев на официально принятом мандаринском диалекте.
Похоже, девушки тоже – представляют... И так продолжается долго. Кульминация нарастает до того, что подруги «заказывают» друг другу своих мужчин. Когда те – они кореша – отказываются, девушки предлагают убить их самих. На что один из «наемников копья» резонно говорит: «Если я убью тебя, то как я тогда получу свои деньги?!»
В общем, отжиг ацкий, через «ц». Полная жесть. Плюс она из девушек еще немного не в себе – часто истерично смеется.
Тут сидящий слева от меня молодой китаец – толстая шея, золотая цепь, кожаная куртка, и сам такой «габаритный» – похоже, из пекинской братвы, не выдерживает. «ПОМЕНЯЙТЕСЬ, ПАЦАНЫ!» - кричит он на весь зал. – «И ВСЕ ДЕЛА!!»

Занавес.

***

…в Шанхае встретился с моряком Васей. Гуляет по барам, носит на руках китаянок, ждет когда уйдет обратно в Находку. По-китайски - ни слова, по-английски нормально. Обплавал весь мир, был во многих переделках. Говорит, в каждом порту есть жена.

В Саудовской Аравии, рассказывает он, он потрогал какую-то девушку за щиколотку, сидя на земле на местном рынке в каком-то заброшенном городке очень далеко от моря, просто из озорства. Его схватили и по законам шариата хотели отрубить кисть руки. Вася парень смелый, два года жил в Японии – занимался там боевым карате, говорит, по разбиванию твердых предметов - "тамесивари" - выполнил все нормы, - научили не бояться смерти. Он сказал – я согласен. Но рубите по плечо. Что мне делать потом с этим локтем? А так по плечо отрежете, я рукав заправлю в карман и могу «ходить спокойно». Куда хочу. И левую, сделайте одолжение. Я правша. А боль я потерплю. В боли тоже есть свои прелести. Вообще, это ложный образ.

Шейху перевели, он засмеялся. Да, говорит, не все русские – трусы, молодец. Ко мне в охрану пойдешь? Вася говорит, не, не могу. Я православный. Шейх ему – да ладно, неважно это. Просто не ругай ислам, и довольно. Я ж тебе зарплату буду платить, а не как. Вася говорит – не, слишком жарко. Я вологодский, у вас тут умру. Шейх его напоил, накормил, подарил говяжий окорок и свой кинжал. Кинжал Вася по пьянке потерял где-то в Сан-Франциско в порту. Там еще золото продавали в баночках. Жалко, говорит, работа чеканная, старинная.

Спрашиваю, как Китай?

Он говорит, странные они какие-то. Китайцы слишком вежливые, улыбаются, когда надо и нет, а девчонки – ночь проведешь, влюбляются, хотят замуж и - уехать. Наверное, это модно. Но пугает. Вот во Владике хорошо. Правда, погода.
Ну а где, если бы, например, стал выбор, хотел бы поселиться? Василий мечтательно потягивается – рост два метра, глаза синие, кудри, как у викинга - широченный. Шея и руки в татуировках. В Мексике, говорит. Там народ душевный. И чача есть. То есть, текила. А мексиканцы, как напьются, – ну русские прям, "зажигают", как хотят. И погода.

А вообще, отмечает Вася, правильно, что в Англии человек, пробывший шесть лет на воде, не имеет права давать свидетельские показания в суде. Мы, моряки, все немножко "того".
Он делает в воздухе синим запястьем какой-то жест, как будто пишет полный иероглиф.

Выходим на улицу. Вася подзывает стоящего напротив с маленькими на тоненьких спицах шашлычками и, видимо, знакомого, уйгура - молодой парень, очень худой, странного вида - про таких в старину говорили - "не хватает денег и добродетели" - заворачиваем за угол. Он из носка достает маленький целлофановый пакетик. Внутри – анаша.

Вася сует ему в руку десятку неизвестно откуда взявшихся евро, широкой ладонью заталкивает его обратно к соотечественникам, за ларек с синьцзянскими сладостями и дымящейся бараниной, и мы возвращаемся обратно в бар. На столе стоит початая бутылка "Блэк Лэйбл".

Вася достает папиросную бумагу, начинает крутить, давай, говорит, пыхнем по разу – «косячок». Чтоб пробило. А потом - кока-колы.
Я говорю, нет, по-китайски это называется – «втягивать яд». А у нас и так пять ядов(1) прут из всех пор. Кока-колу можно. А это, Вася говорит, шестой. Жаль, кальяна нема.

Смотрю на часы - пора. Прощаемся, он обнимает меня, при этом чуть не поломав. Заходи, я тут потихоньку с корабля таскаю всякую всячину, что могу открутить – судя по Васиным пальцам-тискам, открутить он может много – сдаю «за копеечку», «зависаю», а питаюсь вместе с моторикшами в "рабочей столовой". За два доллара - второе и суп. Закончишь свои уроки – залетай. Вообще. что это мы сейчас стали делить, кто армян, а кто нет. Раньше никогда не подчеркивали. У него с ВМФ лучший друг вообще был чеченец, убили в Москве, приехал туда на Первое мая с ним повидаться, они поехали в гости к еще одному "матросу", а пока были у него дома, внизу какие-то пацаны "дернули" из машины магнитолу. Ну они и поехали по дворам искать. Нашли, отобрали, в следующий раз, говорят, руки обломаем. А те к своей "крыше" пошли. И вот, говорит Василий, выезжаем на шоссе, а нас, как в кино, подрезает машина, а вторая - сзади. И народу человек десять. Банда, то есть. Нас в машине - четыре моряка. Мы, трое - вышли. Они все с цепями и заточками. Друг мой тот, кореш, из Чечни, занимался спортивным тэквандо, встал, как в зале. Так ему между рук нож и сунули. "Скорая" ехала сорок минут, он кровью истек. Я у них все заточки поотбирал и повтыкал им обратно, третий наш - тоже не промах, прапором был в внутренних войсках. Такую дал "обратку", та шпана до сих пор запомнила, а потом, когда были в СИЗО, еще и часто их с друзьями навещал. Мне, правда, легкое тоже "покоцали", но в Склифе развернули быстро, а через неделю был уже в Одессе на корабле. Следователю вообще ничего не сказал. А четвертый, Грант, ты знаешь, из машины вообще не вышел. Мы потом забыли, как его зовут…
А жена моего друга знаешь, что сказала, когда ей сообщили о муже? Спросила, там, в багажнике, мешок картошки был, картошка цела?..

Как "школярить" закончишь - я в Шанхае детям английский преподавал - залетай! Если я не здесь, то в зале, напротив. Китайцев я всех там уже «поронял», один был трудный, прямо не мог его никак ухватить, но потом разобрался, закрыл голову локтем – наверное, тем самым, что был ему не нужен где-то там в Эмиратах? - а пах – ладонью и попёр прямо на него. А в грудь мне кувалдой били, и ничего. Вот, дошел и поймал…

Говорят, сегодня должен прийти какой-то бывший морпех, "американец", давно здесь живет, «стукается», посмотрим. Говорю, будь осторожен. Ничего, смеется Василий, это же не Ростов-на-Дону, а все-таки Шанхай - город хлебный. А зубы у меня - немецкая металлокерамика, это знаешь, как надо бить, чтоб ее выбить. Приходи, а то не знаю еще, когда домой попаду. В нашем консульстве вообще одни @@@Ы.

Прощаемся еще раз, целуемся. С Бунда(2) начинает дуть сильный ветер - скоро хлынет. А потом снова солнце, и весь город будет большой сауной. Надо скорее в метро. Там можно съесть мороженое "Магнум" и попить из бутылочки черный улунский чайный напиток японской фирмы "Кирин" – есть такой сказочный единорог – «цилинь» на мандаринском, хочешь, с сахаром, хочешь, без, в других местах Китая этого чая почти и нету.
Прохлаждает, как сказал бы Вася, "капитально".

...так и запомнился мне этот, бог знает где, полутемный бар на пустой улице почти без тротуара, грузовые краны ржавыми птицами, стоящие с лотками сладостей, сухофруктов и шашлыков в стеклянных коробочках на трехколесных велосипедах худые сутулые уйгуры в тюбетейках и огромный, сидящий на табуретке у двери в майке-тельняшке русский моряк с поддельным "Ролексом" на поросшей рыжей щетиной огромной руке и наколотыми повсюду русалками и якорями.

Уж не знаю, жив ли и где он теперь. Очень надеюсь, что пока живой.

. . .

"- Стоит ли говорить об этом! - воскликнул Чжао. - Ведь правильно сказано: "Среди четырех морей все люди братья!"

"Речные заводи"(3), Ши Най-Ань


Примечания.

(1)Пять ядов – по буддийским представлениям, в нас все время присутствуют пять ядов – жадность, гнев, невежество, зависть и надменность, которые мешают нам достичь Просветления.

(2)Бунд – район в Шанхае в центре города, представляет собой набережную с построенной в европейском стиле колониальной архитектурой бывших восьми стран-интервентов. До революции там были немецкие клубы, английские полицейские участки, американские гостиницы и т.п. Сейчас , в основном, банки, офисы и магазины.

(3) Наряду с "Троецарствием", "Путешествием на Запад" и знаменитым "Сном в красном тереме" является одним из знаменитых четырех классических романов средневекового Китая. Полезен для изучающих у шу.

***

...стоит Иван у журфака, курит. К нему подходит какой-то студент МО, весело говорит: "Слышь, а правда, что ты в Афгане был, в спецвойсках?.." Вано молчит. Студентик не унимается, говорит:" А чё ты там делал, расскажи, а?" Иван холодными голубыми глазами посмотрел на него, докурил в рукав, бычок щелчком под ноги отбросил, взял его за отвороты "аляски", поднял вверх примерно до уровня памятника Ломоносову, снизу с высоты свои; два ноль один серьезно посмотрел и говорит - "Я там возил хлеб."

Потом поставил на ступеньки, чуть выше себя, опять посмотрел. Говорит, повтори, что я там делал. Ошалевший международник ему говорит - "Ххххлеб возиллл..." Иван ему говорит - "Правильно. А теперь, иди домой!"

Помолчал и добавил - "Флажок."

***

...прихожу я, говорит с работы, настроение отвратительное - человека убил. С работы выгнали почти...

Брали мы одного в Ясенево, я в комнату влетаю, а он на табуретке сидит, в трусах и в майке, и смотрит в одну точку. Он киллер. Убил там двоих или троих. К одному подошел, когда тот к дому подъехал, постучал в стекло, тот его опустил, а он ему в лоб из "ТТ". У того кличка была - Татарин. Весь город когда-то держал, то есть их городок. В смысле, не киллер, а убитый...

Ладно, неважно. В общем, узнали, где он прячется, ему туда кто-то там носил еду, нас подняли по тревоге, как раз моя смена, мы дом окружили, пожарных вызвали, пожарник в дверь позвонил, мы влетели. Я его за шиворот, за пояс, и об стену головой. Поднял повыше. Он меня не впечатлил, совсем - худой и сонный. Я думал, он как Рэмбо, а он - хрустнул. Так, шпиндюк. Я терь в киллеров не верю. Может, там у них и есть мужчина какой. А у нас...

Вот, и он умер. Вообще, это небольшая вещь. Ему все равно "вышка". И так, и так. Меня сначала хотели даже в звании повысить. Я же стажёр. А потом вызвали к начальнику ОМОН "на ковёр", тоже карлик. Волосы да плеч, и вообще - на каблуках. Похож на того малнького из "ACDC". Долго на меня кричал, говорит, выгоню к @@@ маме. А за что?..

Ну ладно. Вот, пил всю ночь, потом с Каршавским из пятого отделениия ходили по Арбату. Поступил сигнал, что там какой-то маньяк бегает со шпорой, бьет ей по глазам прохожих, стараясь, чтоб она прошла по касательной, как в кино...

Ой, Каршавский, это вообще песня. Он как-то на Бережковской набережной гаишнику проехал по сапогам. Такого мата я никогда не слышал. Мы, как всегда с ним, по встречной, на Ленинские горы, зима лед, гаишник уаидел, обалдел и нам палкой, вот, Каршавский одной рукой тянется за ксивой, другой рулем чуть влево берет, и к нему. Мы тормозим, и он аккурат гаишнику колесами волжаны по сапогам. Хорошо, у того они были из-за шерстяных носок больше на два размера. Но он так орал...

Я после этого с Каршавским и подружился. Сейчас он полицейским в русском квартале в Сан-Франциско, как-то созванивались. По берёзам скучает, а работа ничего. После Петровки, говорит, где хочешь можно работать. Черных тока не любит...

Вот, ходили, ходили, я думал, душу отведу, как Чак Норрис, никого не нашли, только промокли. Я беру "Блэк Лэйбл", есть еще "Блю", именно не "Ред", а "Блю", то - вообще чума, и домой. По дороге в метро выпил из горлА. В вагоне напротив сидели трое, стали на меня смотреть, я им говорю:"И чё?" Они на следующей вышли...

Прохожу через скверик, почти дошел. У подъезда - опять трое. Трое - самое опасное число. С двумя справиться легко, четыре будут друг другу мешать. А вот трое могут взять в "треугольник", и держись. Но это я так могу сказать, а ты нет. Тебя и двое отоварят, и так, и так.По виду - нацики. Помнишь, как у "Спорта" на Венадского нацики с пецификами дрались? Вот, похожи. Состояние отвратительное. Останавливаюсь. Спрашиваю, как настроение, Алёши? Они говорят, хорошо было, пока вас не увидели. Я руку поднял, глаза же у меня же голубые, и говорю: "Да здравствует наш великий и пресловутый фюрер!"
Послал одного в ларек, и выпили - пива. Ты понял?


Доползаю до лестничной площадки, а я в "пятом" ключи забыл. Все. Больше терпения у меня нет. Дверь у нас хорошая, железная, только что вставили, со шплинтами..

Отхожу к соседской напротив, фокусируюсь, шнурки на горных ботинках подвязал, и - лечу, визуализирую. Подошвой попал точно под замок, как учил прапор. И - влетел. Так что никому про эти двери не верь. Это так же, как говорят, что двумя пальцами можно выколоть человеку глаза. Никогда не сможешь, не верь никому. И дверь свою не меняй, будут проблемы, звони в милицию, или мне. Все равно не спасет...


Вот. И так на этой двери и заснул. Рано это было, утром. Проснулся где-то вечером. Представляешь, какой кайф соседи поймали, когда на работу уходили? Здорово, а?


...вообще, хорошо в Америке жить, там, если совсем ничего не получится, можно хотя бы стать "прирожденным убийцей" - ездить из штата в штат.

***

…я почувствовал неладное сразу. Не могу объяснить. Поезд стал тормозить, а я понял, что что-то будет. У меня так водится. Например, отдам кому-нибудь какую-то книгу и знаю, что больше ее не увижу никогда. Не могу объяснить, как. И вот тут. На минуту – понял. Ну ладно, думаю, выхожу, забираю вещи, и – вот. Это называется, «ара, случай». У меня так в Москве было с гаишником одним, за мной весь спецполк ехал по Горького, как в Голливуде, потом расскажу.

То есть – выхожу я из вагона, все, уже Пятигорск – «конь, ружье и вольный ветер», понимаете – я – гайдук, два года отдал, ДМБ – 89, и, вообще, все вокруг – «духи». И еду к бабушке, и в наряд больше не пойду никогда. И пьян этим словом «никогда» покруче, чем поэт – хорошей метафорой. Все, больше СА меня не достанет, даже если будет война.

Одновременно несколько грущу – в армии меня все знали, и я всех, и, казалось, что я там родился. То есть, делать ничего не надо, работать тоже, знаешь, как и куда «урыться», а уважение есть. Плюс – сахар, масло и сгущенка. Плюс – подруга из интеллигентной семьи, почти жена.

А тут – менты, им вообще все равно, служил ты или нет, почти всегда, но не всегда, плюс какая-то гражданка – никакого авторитета. Никто тебя не слушает, даже если ты прав. Плюс – здоровья нет. Девушка не одна, а пять. Какое тут, уважаемые, здоровье? Плюс, деньги, по-пятигорски – «лавэ». Нужна «девятка». А на что ее покупать? Плюс – не сидел. Вот это хорошо. А то точно бы, как в армии, привык и не стад бы выходить. Вернулся – тебе тридцать лет, делать ничего не умеешь, никому не нужен. Не «вписался», значит, бери пистолет, иди грабь. Грабить – грешно. Так что – нюансы, и сильные, хорош, что не сидел.

Но «нунчаки» в сумке ношу. Они сидели, а я – служил. Это они там все здоровье свое оставили, а я нет.

В общем, что говорить, еду к бабушке в Пятигорск, на месяц. Не знаю, что будет осенью. Может, Беня, «Геракл Сушеный», что придумает. Он, вообще-то, Алексей, и русский, но умный, веселый и черненький, поэтому ему дали такое погонялово - «Беня Райхман». И в компьютерах нормально волокёт. «Геракл» – потому, что больно красив, высокий, стройный, и мышцы квадратиками, как у серфингиста на каких-нибудь Сейшелах. В общем, «Ален-Делон-Смуглый».

Когда он рядом, ни одна не пойдет с тобой, хоть за деньги, хоть как, честно, ему девушки в лицо прямо так и говорили, когда на рассвете закрывались «ночники», ты здесь самый красивый из всех. А мы, вроде, как вообще ни при делах. Он довольный, а нам обидно. За это ему Гоша вырвал из мотора той ночью все проводки. Мы тогда домой возвращались. У Гоши была девушка «Света-Бондинка-Длинная-Коса», она потом с чеченцами тусоваться начала, мы ее «нагнали». Прогнали, то есть. Ей так тогда ее пацан так и сказал – не за то, что, мол, изменила, а за то, что с «чехами».

А тогда она с Ваней была. А весь вечер сидела с Беней. Вот, мы почти доехали до района, где-то в пол пятого встали у прудов, на природу перед сном посмотреть, на рассвет, и тут Ваня Бене и говорит, знаешь, а я умею предсказывать судьбу. У тя щас машина сломается. Беня ему – куда сломается, я недавно все поменял. Ваня – нет, говорит, она сломается, и никуда не поедет. Беня в смех. Тогда Ваня своей огромной рукой с заднего сиденья дергает капот, открывает дверь, выходит из машины – о ростом за два и весит за сто, в это время нам, всем сидящим, соответственно стало светло и легко, и машина перестала царапать асфальт, идет к капоту, кладет большую ладонь куда-то внутрь и вырывает у Бени все проводки. Те, что мог захватить. Потом возвращается, садится и говорит – я ж сказал, никуда она не поедет.

«Игорь-Воин» как узнал ту историю, говорит, надо было зайти Ване за спину и второй костяшкой среднего пальца ему дырочку в виске проковырять, или там, «сделать нукитэ». Конечно, Игорю говорить хорошо, он тоже за сто, и еще юниором они брали Союз по дзю-до, а Бене как? У него больше теннис, правда, большой, бассейн и женщины. Никак ему, если честно.

А Ваня был полтора года в Афгане, хлеб там возил с позывным «Сокол», навозился на боевую «Красную Звезду», и в университет его взяли без экзаменов на международное. И в спецгруппу, с испанским языком. Видел я его однополчан. У кого пластиковый кадык, у кого колено.

В общем, правильно он все предсказал - машина больше не поехала никуда. После того случая, правда, Ваня стал ходить пешком, и мы – тоже. Беня и на нас обиделся, мол, не заступились. А чего заступаться, если он Свету весь вечер гладил по бедру. Хорошо еще мы были в Москве, а не в Кандагаре. Ваня бы ему там тогда устроил шашубеш. А со мной он вообще потом порвал "отношения", за то, что я ему домой «уголовника» привел. А чего я мог сделать? Мы из одного района. Чего я скажу – нет, что ли. Ты здесь постой, а я поднимусь, чаю попью? Я ж раз привел, значит, «отвечаю». Не было у Бени все-таки тогда большого гражданского мужества. Сразу видно, не служил в армии...

И вот я выхожу, спускаюсь, спиной, оборачиваюсь и - все. Прямо напротив того места, где дверь вагона, на гравии перед рельсами три табуретки. А на них – Вися, Гося и Малыш. Он вообще не малыш, а Саша и ростом метр девяносто. Вися, Виталик, то есть, тоже армянин. У его папа еще кличка – «Шерхан». А Гося сбивщиком работал, нет, не ящики сколачивал, что вы колодки - на обувной фабрике – и денег у него было всегда, как у дурака фантиков.

Сидят, значит, и пьют. Расстелили на гравии газету, там сулугуни, трава, мясо какое-то, похоже на импортное, балык и бутылки разные. Чача мутная, вино, красное и белое вместе, портвейн, хороший, настоящий, шампанское и пиво. Хорошо, тогда еще не знали про текилу. А то я бы не выжил.

Вот зачем я ехал в последнем вагоне - так бы на сошел нормально на асфальт на перроне, под часами электронными, спокойно прошел через рощу мимо хладокомбината домой и не увиделся бы с «людьми». Это называется «случай». Мама.

Они, вообще, были еще "те". Kупит кто-нибудь себе хороший магнитофон, импортный, они узнают, подходят, говорят, продай, э. Тот в отказ. Потом, дней через пять, у него выносят "хату", то есть квартиру, он в горе. Прихордит на лавочку, там они сидят. Да, говорят, вай-вай-вай, какие люди здесь живут. "Ми же говорили тебе, продай, э. Ладно, давай по сто". Но у меня с ними отношения всегда были хорошие. Они мной гордились и считали, что я - будущий дипломат.

Как я сошёл, видели бы вы их глаза. Они все старше на три года, и в последний раз, ну не в последний, последняя у попа жена была, я видел их всех в девятом классе, так же, когда приехал на каникулы. Только тогда был август, а сейчас – июль.

И все, попал. Обнялись, по пацански целуемся, я даже подбородком Малышу попал в нос от избытка чувств. Я говорю, не пью. Они – мужчина, и не пьешь? Так не бывает, эли. Или ты наши слова «под сомнение по(д)ставил»? Нет, говорю, нет, как можно. за мной "косяков" нет. Тогда – пей, ара. Пей.

И все, попал. К бабушке меня принесли. Через пять часов. Как, не помню. Помню только, что один раз открыл глаза – хладокомбинат, а второй раз – уже у нашей калитки.

Она всех их узнала. Она учительница была, царство ей небесное, у нее профессиональная память на лица.

Они вежливо поздоровались, внесли меня торжественно через синие ворота - мой бренный после армейский дух, сумки поставили и два пакета с черешней - от себя. И растворились, в ночи, как ниндзя горные, их маму люблю. Где они сейчас, не знаю теперь. Хорошо, если все хорошо.

***

Игорь-Воин-Анников в сорок лет учился водить машину, или, как он выражался «рулить». Взял у друга маленький обвешанный желтыми противотуманками, как иконостас черный джип «Ранглер» с алюминиевым противоударным бампером - по-нашенскому, «Подпасок», и каждый день от Белоруской ездил на нем до Водного Стадиона, домой. Он жил где-то там.
Практиковал, нарабатывал водительский стаж.

Параллельно примерно от метро «Сокол» кругом начиналась средневековая Япония, горная притом - или он подрежет, по неопытности, или его. Тогда он сразу выключал зажигание.

Говорит, выхожу из машины, ключи в карман, и «понеслась». Бум-бум-бум.

Мы все знали, у него всегда в кармане пара «джокеров» припрятана. Вы знаете, у него за тридцать лет тренировок есть такие «козЫрки», особо эффективные удары, броски и связки, то есть, что никто не устоит, ни один чемпион, любой. Кто бы он там ни был. В Японии они часто называются «атеми».

Он так и рассказывал, была там какая-то стрелка, на нее приехали спортсмены, только что взяли Европу, радостные, крутые. Так, говорит, этих чемпионов можно было всех там размазать по стене, и быстро. Есть, говорит, такие люди, они на ринге, как дети, не знают, что делать там, а, например, на опушке в дымчатом бамбуковом лесу под дождем они просто кудесники. Говорит, сумма знаний.

Каратэ это ни в коем случае не спорт. Все от головы. Плюс – энергия, диета. Это как круг, выбросишь одно, и тебя «растащит». Плюс, при этом он на меня так по-японски посмотрел, сильно-вежливо, обычно кавказские бойцы любят хорошо одеться и поесть. А это, дружище Биттнер, совсем из другой оперы. И четки нефритовые на шее поправил. Он буддист, по комплекции даже чем-то похож на грядущего спасителя Майтрейю - голова переходит в шею, шея в плечи, плечи в грудь, грудь в живот, живот в бедра. И так все сто с лишним килограмм стремительного цунами. Такой даже если бы не занимался ничем, трудно сладить. Про «бойца» - это он мне кредит.

…как-то раз на Арбате мы зашли в его склад, пивной. Он им заведовал, туда все боялись заглядывать, да, трое здоровых тренированных «пацанов», а он там сидит, пьет зеленый чай и читает на древнекитайском какой-то манускрипт о «Книге Перемен» с рисунками непонятных идеограмм. Мы, вечно-молодые, вечно-пьяные ему так весело говорим – «Игорь, мы пришлиии! Ты - готов?» А он нам – «А сколько вас?» Говорим, уже невесело как-то – трое. А он говорит – «Скучно…» И в воздухе набитым пальцем покрутил – раз, два, три. «Ити, ни , сань», то есть. Мы говорим, ара, цавет анем, брат, все назад берем, научи, да? А он – не, будет война, зовите, лучше я рядом с вами рядом приду, постою.
Его нормы не могли выполнять даже люди с настоящей базой, а обманывать кого-то ради денег…Нет, он так никогда не делал. Но одолжить свой «меч» - свои чудесные «пустые руки» - другу на вечер мог. «На святое дело», говорит, «идем – дружка из беды вызволять». Да, с Игорем сражаться - садомазохизм. Это признали все. Их во всем Союзе таких было всего тринадцать человек, их так и называли – «Чертова дюжина», «железная».

…у него один товарищ вообще воробьев ел живыми. Пойдет на Птичий рынок, купит и голову отгрызёт. Игорь мне сказал, знаешь, я так бы не смог. Если б я не видел, я б себе что-то придумал, а я видел. Не, не смог бы.
Тот его «однокашник» по ночам ещё грузчиком работал. Как нет товара, снимет ватник, китайские матерчатые тапочки с Лужников и носки, и деформированной стопой-пирожком - по замороженной туше боковой, йоку, не очень высоко, где-то так на уровне пояса – и только ледяная пыль. И корова - почти пополам.
К нему еще на пляжах часто подходили, видят набитые кулаки, спрашивают, стукаешься? Стукаюсь, говорит он. Пойдем? Говорит, пойдем. Бедные. Это называется «нарваться».
Я как-то Игоря спросил, а ты и он - какого уровня? Он мороженное доел, «Баскин Робинс», когда-то спас от рэкетиров хозяина и тот ему бесплатно в любое время давал любое количество, засмеялся. Я, говорит, не могу сделать то, что он, а он, засмеялся опять, то, что я. И опять засмеялся. А потом надел очки, ложные, это он форсил, и стал Сартра перелистывать.

Вот, и в конце этого «средневекового Микадо» на Ленинградке, во время очередной экзекуции какого-то не понимающего настоящей красоты и гармонии «варвара» вдруг откуда ни возьмись, как Пьеро из коробочки, внезапно появляется какой-то высокий господин в черном костюме и галстуке, с военной выправкой. Игорь в первую минуту даже подумал, что он ниндзя. Здравствуй, говорит, я буду свидетелем. Мы тебя «закроем».

Понимаете? На блатном языке - ему сделали «постановку», подставу то есть. Какие-то органы нарядили своего сотрудника или «доверенное лицо» в спортивный костюм под «братка» и стали ждать. Дождались, вывели свою машину и дальше - по сценарию. Да, видимо, не японские у нас законы…

Вот. Отвели в милицию карать, там он позвонил чемпиону ФСБ или там чего по каратэ, своему ученику, сейчас занимает какой-то очень высокий пост, его выпустили. Деньги, правда, забрали. Сержанту, сделавшему это, он сказал: «Тебя, старик, если что, извини, я не отпущу». Вернулся домой, мне по телефону звонит и говорит: «Не, Грантик, нет никакого кайфа в вождении машины, совсем никакого. Я не тащусь.»

Потом помолчал и добавил – «Наверное, возраст».

***

Да, пацаны, вы сидели... А у меня в то лето было так. Как-то вечером мы с Козлова, помните, жэ дэ прошли пятигорское, с орлом, потом через рельсы направо к хладокомбинату, потом налево и наверх, если дальше, то на слободку, если нет, то налево на Козлова, где был наш дом, а если прямо, то в армянский район, вот, с Виталиком Адамовым по кличке "Гурам", Сашей Троицким и Фатимой Уртеновой, "Фатей" пошли в Летний театр, что был в парке КиО, ночью смотреть кино. На открытом воздухе. Не помню, какое кино, кажется, "Призрак замка Моррисвиль".

У меня с Фатимой серьезно, мне 15, ей на год больше, а что смеетесь, я мужчиной стал в тринадцать с половиной, почти. В каком смысле? В любом, слушайте.

В общем, сели, смотрим кино. Впереди сидит пацан, по виду взрослый. Но не здоровый, а такой борзый и худой. И одет приблатнённо. Тут Фатя мне вдруг и говорит - "Грант, мне не видно!" Мол, попроси его подвинуться.

Здоровья у меня вагон, я наклоняюсь к нему и говорю - "Вы не могли бы подвинуться, а то моей девушке не видно", пацаны, видели бы вы Фатиму, все поняли. У нее талию можно было двумя руками обхватить, как у Людмилы Гурченко, и глаза такие по пять рублей, на пол-лица. Отец карачаевец, мама русская, огонь и лёд. Вот-вот, я и говорю. Девочки, заткните уши, я скажу сейчас. Она была о(балденна)я, просто. Сейчас, говорят, в Австралии. Она потом с каким-то рыжим двух детей родила, русским, в пятигорском педе учился, да, какой пацан, такое и название, потом развелась, и поехала в Москву. А в Австралии тогда детей не хватало, вот она и свалила, в Сидней. Так что знайте наших пятигорчан. Один известный вор в законе тоже был из нашего города. Что? Сам ты Фарид Сейфуль-Мулюков! Ща как дам больно. Слушайте дальше. Дайте прикурить.

А он, этот борзый, как потом оказалось, тоже армянин, не поворачивая головы, мне и отвечает, борзо - "Я сейчас вам всем так подвинусь, вы все у меня пересядете!" За всех сказал, поняли?

Тогда я беру и вытягиваю вперед ноги на скамейку, понимаете, и кладу их впереди, где он сидит. И так смотрю кино. А он не двигается, и спиной как будто нас всех читает, как Терминэйтор проклятый. Все, будет битва. А чё он на "рэ" перешёл? Я ж вежливо к нему. Он чё, беспредельщик?

Фатима в нежности гладёт мне головку на плечо, и у нёё - каре, понимаете пацаны, стрижка такая, как у Мирей Матьё - я могу в Москву с каникул вообще не приехать. И не надо. Что у тебя, план. Дай пятачок. На дэцил. Я этот запах ее волос, свежесть эту, как у русалки Андерсена, помню до сих пор. Да какой там Андерсен, был я в Копенгагене...Не, я не ругаюсь. Просто там - сказка, а это жизнь. Вообще, если честно, Копенгаген ихний с Пятигорском рядом не стоял. Дай на дэцил, пыхнуть.

Ну вот. Вот не помню, что он дальше говорил и делал, много время прошло, в общем, пацаны, следующий кадр - мы стоим у Летнего театра у выхода, вы были там? Я Висе и Троцкому, а он тоже отвязанный конкретно, перед концом кино все рассказал. Первые вышли, стоим. Тут подходят ребята с Коста Хетагурова, говорят, что, проблемы, можем помочь. Там один был Ойтек такой, поляк, потом погиб в Карабахе, он когда мавашу бил, ногой боковой, ее вообще не было видно. Срубал любого. Мы говорим, нет, у нас тут личное.

Фильм кончился, мы вышли, ждём, тут он появляется из толпы, говорит, ну кто тут со мной хотел пообщаться, и так руки расслабил и ссутулился чуть, как змея перед прыжком. Я молчу и смотрю на него, пристально, как Отто Скорцени, прямо в глаза, жду удара. Или чего ещё там. Но вообще он духовитый. Нас трое, а он один, и прям даже не подошел, а наехал просто, как авторитет.

Тут Вися, "Гурам" вдруг его узнает. По-моему, тот как-то назвался, в общем, Виталик, а он сам тоже огромный такой, под сто, старше меня года на полтора, говорит ему, что его брат, который Боря, который муж сестры Фатимы, и ещё больше здоровый, чем он, учился с этим борзым в одном классе в одной школе. Мы целуемся, обнимаемся по-пацански. Все, идем пешком домой.

Вися мне говорит, а ты знаешь, что он всегда с ножом и уже отслужил, ара, нет? И что кого-то там в армии вполне конкретно уже завалил. А я думаю, он меня ножом, а я его зонтиком. Это август, и в Пятигорске часто дождит. Зонтик всегда с собой. Думал нож зонтиком отбивать, как в рыцарском кино. Что? Рыцари - это такие средневековые пацаны, жили по понятиям, сходняки проводили за круглым столом, у них там главный был Артур. Что? Да нет, не с Еревана, не тот, тот главный их уже умер, давно, в VI веке. И шаман у них был ещё, колдун. Что? Да нет, не прогон, настоящий. Как махнёт рукой, горы рушатся. Что? Книжку дам, а ты что, умеешь читать? Во даешь. И еще, у меня на груди тогда висел образок - бодисаттва Маричи, имя такое, богиня утренней зари, она когда-то дала обет любого, кто носит ее изображение, прятать от врагов, связана еще с созвездием Большой Медведицы, едет на семи свиньях, в у них кода синяя, а шерсть золотая, а в Большой медведице семь звёзд, так вот, в Монголии даже был такой случай, при Чингизхане один клан ворвался в деревню, и всех почикали, на глушняк, а ту семью, которая ее образ носила на шеях, не тронули, как-то не заметили, то есть, атас. Значит, спрятала она? Как и обещала. И нас всем тогда тот рамс развела.

Вот, вспомнилось. Давно это было. Виталика я так больше и не видел после того лета, никогда. Последний кадр с ним - это я его провожаю на стоянку такси у вокзала, он едет к отцу в Кисловодск за десять рублей, это как сейчас за сто зелёных, отец у него там имел левый цех, обувь шил, звали за глаза Шерхан, потом отсидел, был сам таксистом, но это другая история. И все, осталось вечера с того фото - Вися, Троцкий с нахальным лицом, ну вылитый хулиган, Фатя, бело-айвовая, мраморная, стройная, с такими глазами черного эбенового дерева, как персидская принцесса из икрустации, и волосы ниже пояса, а я в простой белой рубашке с коротким рукавом, налитый силой и глупостью молодости.

А пацана того в милиции насмерть забили потом, через двадцать лет, он киллером стал, известным.

(Продолжение следует)


© Copyright: Грант Грантов, 2009