Кавказский крест

Т Р И З У Б А

Кто не был в армии,
тот очень много потерял,
а кто был, тот потерял
в два раза больше.
(Из дембельского альбома)

Группа спала после очередного безумного дня. Не спалось только Малышу. Не простое это дело — служить в родном городе, да еще и засыпать в трех остановках метро от нее. А если к этому добавить богатырское телосложение, за которое Артем с легкой руки дедов-дагестанцев получил свое прозвище, да панцирную койку, предусмотренную уставом, то спать вообще вряд ли захочется до самого дембеля. Малыш глянул на рядом спящих Гнома, Тайсона и Балу, которые были еще здоровее его, и от этого глумливого зрелища ему стало совсем тоскливо.
В конце «взлетки» дневальный лениво возил шваброй.
— Да когда же суббота! — про себя взмолился всем богам спецназа Малыш в ожидании обещанного командиром увольнения. Всю неделю его взвод в группе был лучшим. Марш-бросками, стрельбами и даже нарядами командир остался доволен, поэтому так великодушно пообещал взводу «увал». Главное, чтобы теперь никого не заловили в самоходе и не спалили с водкой, а то по хорошей традиции, с незапамятных времен введенной в группе, обязательно кто-нибудь залетит, и вместо увольнения спецы в бронежилетах, касках и с автоматами наперевес на глазах у всего полка убегут на полдня «захватывать» какую-нибудь высоту, которая, по желанию командира, могла оказаться и в двадцати километрах от части.
* * *
Как Малыш предполагал, так и случилось. На следующий же день за ужином в столовой спецы подрались с дембелями-дагестанцами из второго батальона. Причем подрались так, что при виде происходящего начальник столовой убежал в мойку и из окошка раздачи кричал, что всех отправит в дисбат. В столовой летали столы, табуретки, стаканы, подносы, мелькали сапоги, руки, свистели ремни, и на пронзительные крики капитана никто не обращал внимания, отчего тот визжал еще громче и, как вольерная рысь, метался в окошке. Угомонить его удалось Тайсону, под шумок запустившему табуреткой в сторону раздачи. Капитан заткнулся, но, если бы не предстоящая командировка в Чечню, за свой снайперский бросок Тайсон мог получить пару лет «дизеля» и заодно выплатить в полковую казну за разгромленную столовую и казарму, так как драка плавно перетекла туда. За своих уже после отбоя в группе попытались заступиться даги, и спецы пошли стенка на стенку. Командир обо всем узнал наутро.
* * *
На утреннюю проверку все вышли как один: с перебитыми носами, разбитыми бровями, распухшими губами, фиолетовыми синяками, а у некоторых дагов лица напоминали беляш.
— Группа! Равняйсь... Смирно! — скомандовал Малыш, собираясь доложить командиру, что личный состав группы специального назначения для утреннего осмотра построен.
— Отставить, - хмуро сказал капитан и медленно обвел глазами строй.
Для всех командировка в Чечню показалась несбыточным благом в свете предстоящих воспитательных мероприятий.
— Значит так, — медленно начал командир, —Малыш... Давай... Командуй... Группа — занятия по распорядку. Тайсон, ко мне в канцелярию. До командировки все увольнения я прикрываю... Вопросы есть?
— Отсутствуют! — гаркнули три шеренги, ибо за побоище все ждали второй Варфоломеевской ночи.
— Разойдись! — крикнул Малыш, с трудом понимая, радоваться или огорчаться такому повороту дела. Инну он не видел уже целую неделю.
* * *
Следующие три дня группе показались адом. Кэп был мужик суровый. Мало говорил, но много делал, и все понимали, что прикрытыми увольнениями не отделаются. За «массовые спарринги» в столовой каждый уже пролил по семь ведер пота, и это было только начало. Глядя на мучения подчиненных, командир, улыбаясь одними глазами, одобрительно приговаривал:
— Ничего, ничего. Больше пота здесь, меньше крови там.
В течение дня спецы на стрельбах, марш-бросках и тактических занятиях так изматывались, что в столовой вели себя, на удивление всего полка, тише воды, ниже травы, а культовой команды «отбой» ждали больше, чем дембеля. Малыш не помнил, как засыпал, зато хорошо помнил день отправки в командировку:
— Если кэп собирается воспитывать нас до самой погрузки, то хреновые мы будем воины...
У группы силы были на пределе. Особенно тяжело дался последний ночной «бросок». По полной боевой днем-то тяжко бежать, а чего уж говорить о ночи. А если к этому прибавить, что то же самое будет завтра и послезавтра и через неделю мало что изменится, то от безнадеги хочется заорать: «Будь ты проклята, российская армия!». Примерно так и думал Малыш каждый раз перед тем, как во сне отлететь к своей единственной. За всю неделю лишь однажды ему улыбнулась удача. Со своим отделением он попал в наряд по столовой. Завалившись на топчане в хлеборезке на засаленный бушлат, он сладко потянулся и сам себе процитировал:
Кто в армии не был,
Тому не понять,
Как хочется кушать,
Как хочется спать.
В тот день он отоспался за все предыдущие.
* * *
После очередного «олимпийского» дня группа спала без задних ног. Режим в армии - великая вещь. Организм привыкает есть и спать по часам, к тому же армейская молва гласит: «Чем больше спим, тем ближе к дому». Поэтому сон в любых войсках - это святое. А вот Малышу после «спального» наряда не спалось, к тому же очень тянуло к той, которая наверняка уже спала и даже в кошмарном сне не смогла бы представить сотой доли того, что происходит с ним.
— Загран, пить хочу, — жестко прозвучало в ночной тишине. Где-то вверху заскрипела панцирная сетка, и две голые пятки спрыгнули на пол.
— Загран! Я не понял?! — специально громко спросил Малыш.
Повисла тишина.
— Загран! — так же громко и даже устрашающе прошипел Муса — дагестанец, который был в большом почете у своих и от которого больше всех доставалось молодым, в основном русским.
— Отставить, Загран. Если ты сейчас не ляжешь обратно, то я сам тебе вломлю, — спокойно сказал Малыш не столько для Заграна, сколько для Мусы.
* * *
В полку даги держались очень дружно. Их было понемногу в каждой роте, но если задевали одного, то они собирались всей кучей, и поэтому с ними считались. В спецназе дагестанцев было человек тридцать. Все были коренастые, крепкие парни, бывшие борцы, боксеры, другие в спецназ, в общем-то, и не попадали, а если и попадали, то не выдерживали нагрузок, и их переводили в обычные роты. Муса среди своих земляков был самый крепкий, самый выносливый и авторитетный. В группе у командира он был одним из любимчиков, хотя кэп даже не представлял, что тот устраивает после отбоя, когда «советская власть» заканчивается. Зато Малышу, Тайсону, Балу и Гному все это было хорошо известно. Более того, они и сами не так давно «отлетали», и воспоминания о своих дедах, таких же злых и коварных и до отвращения тупых дагов, еще были свежи. Поэтому в группе был договор: дагестанцы молодых русских не трогают, а из своих «черных» пусть хоть жилы вытягивают, чего, естественно, не происходило.
Загран был русским. Малышу он понравился сразу. Из всей молодежи он был единственным, кто вместе с дедами и дембелями после первого двадцатикилометрового марш-броска забежал через ворота КПП в часть. Все остальные молодые потерялись где-то по дороге. А Загран на себе притащил еще чей-то бронежилет. За ужином Малыш позвал его к себе за стол, где ели сержанты, и попытался расспросить его, кто он и откуда. Парнишка оказался детдомовцем. На этом, собственно, все расспросы и закончились, так как не трудно было представить, сколько парень повидал. В группе его окрестили Заграном, по фамилии Заграничный, происхождение которой тот объяснить не мог. Когда его вместе со всеми молодыми начали прессовать деды, и по большей части даги, Малыш вывел его в туалет, дал сигарету и объяснил, что он человек и унижать его не может никто, в особенности черномазые, которые на следующий день в столовой и в группе огреблись на все деньги.
* * *
— Загран, я ведь щас встану, — снова прошипел Муса.
Загран стоял возле своей кровати и не решался что-либо предпринять.
— Загран, я жду еще пять секунд, — уже на полном серьезе сказал Малыш.
— Малыщ? Зачем ты вмещиваещся? — не совсем уверенно спросил Муса, так как хорошо еще помнил последние два удара в столовой.
Малыш ему не ответил. Молча встал и пошел к Заграну. Через несколько секунд в темноте раздался хлесткий удар в грудь. Загран отлетел и собрал штук пять табуреток, которые мгновение назад были выстроены по ниточке. Малыш наклонился к нему:
— Если я еще раз узнаю, что ты шестеришь дагам, поверь, мало тебе не покажется... И почаще вспоминай, что ты человек, — направляясь к своей кровати, уже спокойно сказал Малыш.
— Малыщ?! Не много ли ты берещь на себя? — с явным неуважением прошипел Муса и привстал на кровати.
Малыш как раз проходил мимо него:
— А ты скажи своим черным, если еще раз кто-нибудь затронет наших молодых — встрянешь ты. Со своими делайте что хотите, в Чечне их хоть перестреляйте. Русских не трогайте. Понял?
— Подожди, сочтемсу, — прошипел Муса, с головой накрываясь одеялом.
* * *
За обедом Малыш узнал, что вечером дежурным по группе заступает лейтенант Князев. Князь всю жизнь проходил в прапорах, а лейтенантские погоны получил за год до пенсии, отучившись в экстернатуре. В полку был известен как матёрый афганец и горький пьяница, но в группе у дедов пользовался популярностью, так как за пол-литра водки мог отпустить до утра. Зато молодым его дежурства ничего хорошего не предвещали, так как он либо пьяный спал, либо пил, а в это время небо казалось с овчинку.
Малыш еле дождался вечера. После отбоя, уже в «гражданке», он не вошел, а влетел в канцелярию. Князь смотрел «Новости».
— Ну и что в мире происходит? — для приличия спросил Малыш, даже не глянув в телевизор.
— О, уже переодетый! Расслабил я вас... — для приличия возмутился Князь.
— Да ладно, товарищ лейтенант, таксу мы знаем, все будет без залетов, — сказал Малыш, выставляя на стол бутылку, за которой ему после ужина на командирском «уазике», якобы на заправку, съездил молодой.
— Сколько вас идет-то? — пряча бутылку в стол, спросил Князь.
— Да я один, - уже на ходу бросил Малыш. Теперь каждая минута была на счету.
* * *
— Артем! — бросилась на шею Инна, никак не ожидавшая увидеть его на пороге. Он по ней так соскучился, что даже, не стесняясь отца, поцеловал ее раза четыре.
— Ну, мать, накрывай, солдат наш пришел!
— Здравствуйте, — не выпуская Инну из объятий, поздоровался Артем и еще раз поцеловал ее.
— Ну дверь-то хоть закройте, — по-доброму возмутился отец и пошел помогать жене на кухне.
— Ты почему так долго не приходил? Я уже думала, что вы уехали. По телевизору такие страсти передают. И не позвонил даже ни разу?! — с детской обидой сказала Инна.
— Долгая история, не будем об этом, - прошептал Артем, закрывая дверь. — Потом все расскажу. — Так же тихо сказал он и еще раз поцеловал ту, мыслями о которой жил все это время.
* * *
Они познакомились за три недели до армии. По счастливой случайности Артем остался служить в родном городе и благодаря своему спортивному прошлому попал в спецназ. Два месяца они писали друг другу письма, а затем Инна приехала к нему на присягу, и он, стоя с автоматом на груди среди доброй сотни лысых парней, понял, что эта та единственная, которую он будет любить всю жизнь. После присяги всех местных до утра отпустили в город... и была такая прекрасная ночь, а утром она стояла заспанная перед ним, а он застегивал верхние пуговицы кителя, и не было счастливее их на свете.
* * *
После ужина они наконец-то остались вдвоем в маленькой, но уютной Инниной комнате. Сидя на диване, Артем снова обнял ее и, не веря, что это не сон, прошептал:
— Как я по тебе скучал...
— Я тоже, милый...
От прилива нежности Артем, еле сдерживая слезы счастья и умиления, наверное, в сотый раз за этот вечер поцеловал ее.
— А у меня зубик болел, — голосом маленькой девочки начала рассказывать Инна, - представляешь, в детстве занималась баскетболом, и на тренировке мне одна девочка случайно ударила по губам. Губы тогда распухли, я даже в школу не ходила. А дней десять назад зубы утром чистила, больно, чувствую, зуб шатается. Ну, я в слезы, ладно бы какой-нибудь, а то передний. В больницу приехала, мне говорят, что зуб спасти можно, только нужна операция и денег вагон. С мамой деньги собрали, на следующий день приехали. Так больно было, я наревелась! Там костную ткань наращивали, что-то тянули, вшивали, вживляли...
— Ты моя бедная, - искренне посочувствовал Артем и поцеловал ее в щечку.
— Конечно, бедная... Знаешь, как больно было... — все так же, как маленькая девочка, сказала Инна, вжимаясь в объятия Артема.
— Да уж откуда мне знать, что такое боль!? — съязвил Артем и еще сильнее обнял ее.
* * *
Когда он уходил, родители еще спали.
— Если мать позвонит, не говори, что я у вас был, и своим скажи, а то обидится. К тому же эта командировка... Прикинь, как она переживает, — попросил Артем, стоя уже у двери.
— Хорошо, милый, как скажешь, — обняв его, сказала Инна и, привстав на цыпочки, поцеловала.
— Все, сладкая моя, я пошел... Народ ведь думает, что я его охраняю, — улыбаясь сказал Артем и побежал по лестнице.
* * *
Князь еще спал. В канцелярии было накурено, а под столом, помимо своей бутылки, Малыш нашел еще две пустые.
— Товарищ лейтенант, я пришел, — сказал он, потормошив еще «синего» офицера.
— Молодец, - приоткрыв глаза и тут же снова уснув, сказал Князь и больше не подавал признаков бодрствования.
Малыш вышел из канцелярии и пошел к своему взводу. Деды и дембеля еще спали, а молодые «плавали» - мыли пол. Возле его кровати тряпкой возил Загран.
— Да брось ты, Загран. И так чисто, — сказал Малыш и, улыбнувшись, протянул руку. Загран бросил тряпку и неловко протянул локоть, чтобы Малыш пожал не мокрую кисть, а сухой рукав тельняшки. От неловкости ситуации Загран улыбнулся. В верхнем ряду не было двух передних зубов.
— Загран, только не говори, что ты упал, — вмиг стал серьезным Малыш. Улыбка сошла с лица Заграна. Он опустил голову...
— Че ты молчишь? На меня смотри, — начал заводиться Малыш, предполагая, чьих рук это дело. — Черные?
— ...Ты только ушел, Муса и еще два дага хотели меня заставить, чтобы я им кровати расправил, ну и заодно вспомнили, что я воды не принес.
— Ну а ты?
— Я сказал, что не буду, потому что...
— А они? — перебил Малыш.
— Ну, Муса мне и...
— А еще два дага кто были?
— Мага и Тофик, они потом уже... Попинали и ушли.
— Ну а ты че? Мусу-то хоть раз зацепил?
— Да не раз, я как зубы выплюнул, как начал их молотить, потом, правда, они меня запинали, хорошо еще в тапках были, а то бы вообще что-нибудь отбили... А из-за того, что на дедов руку поднял, они весь наш призыв всю ночь плющили.
Малыш быстро окинул взглядом молодых, ползающих рядом с тряпками. Доказательства вчерашнего «веселья» были почти на каждом лице.
— А где были Гном, Тайсон, где был Балу? — недоумевая, спросил Малыш.
— Они с Князем в канцелярии пили, да нам еще и от них досталось — ночью за водкой пришлось бегать.
— Балу! - заревел Малыш, подбегая к его кровати. — Балу, подъем!
— ...Не ори, - морщась после вчерашнего, с трудом продирая глаза, сказал Балу. — Еще полчаса можно спать, - все-таки сумев их открыть, добавил он.
— Балу, ты куда вчера смотрел?.. Парни, ну как вы так?.. — искренне огорчился Малыш, сев на кровать.
— Малыш, да на хрен тебе эти черти нужны, че ты с ними возишься? Если лохи, то и пусть живут как опущенные, мы так не жили, — зевая, начал было Балу.
— Мы так не жили... Балу, нам же на войну вместе с ними ехать!..
Из канцелярии вышел князь. Покачиваясь, он вошел в туалет. Дверь, заскрипев, приоткрылась, и все, кто уже не спал, услышали бодрое журчание.
«Господи, да когда же это все кончится? Да когда же дембель?», — подумал Малыш и, вскочив с кровати, от безысходности, заорал:
— Подъем! Группа, подъем! На месте построения по форме четыре строиться!
Те, кто еще спал, зашевелились под одеялами. Молодые, побросав тряпки, выбежали на «взлетку». Для всех началось еще одно безумное утро. А с этого дня у Заграна появилась новая кличка. В группе его стали называть Вампиром.



1999

С А Ш К А

После нищей, но прекрасной университетской юности и года, проведенного в армии, жизнь моя начала налаживаться. Я уже был подающим надежды журналистом и стал неплохо зарабатывать. Друзья мои к тому времени выросли в акул бизнеса, и в общем-то, главной нашей головной болью было то, как провести получше время. Мы были завсегдатаями клубов, бильярдных, ресторанов, пляжей, ездили на дорогих машинах, в окружении красавиц посещали все модные тусовки, короче, друзья мои прожигали жизнь, а я наверстывал все упущенное в армии, и на тот момент мне это казалось правильным. Одной летней душной ночью зазвонил телефон. Дело было в ночь с первого на второе августа. Звонил мой товарищ Антон. Он только что вернулся из Сочи и после месячного отсутствия взгрустнул по нашей жизни. Через полчаса он за мной заехал, и на его новеньком «мэрсе» мы понеслись по ночному проспекту. Антон рассказывал про Сочи, я — про наши городские события и сплетни. После посещения пары клубов и дискотеки ночного пляжа уже под утро решили заехать в бильярдную, которую держал наш третий товарищ. Бильярдная была пустой, Славы, как выяснилось, в ней тоже не было. Маркер Сашка в одиночестве гонял шары на русском бильярде. По привычке я зашел и крикнул:
— Сашка, ставь!
Весь год с момента открытия бильярдной я заходил и с порога кричал одну и ту же фразу, и Сашка, где бы ни находился и чем бы ни занимался, бросал все, подбегал, здоровался, улыбался и ставил нам пирамиду на нашем столе. Быть другом босса — это круто. В этот раз все было так же, как всегда. Сашка бросил свои шары, подбежал и улыбнулся.
— С приездом, — сказал он Антону и протянул руку мне.
На голове у Сашки по-спецназавски, то есть налево, был надет голубой десантный берет, а на его дешевенькой белой футболке я увидел орден Мужества. Сашке от силы было года двадцать два, и получить боевой орден он мог только за Чечню. Тут я вспомнил, что второе августа — День воздушно-десантных войск, и видимо, поэтому Сашка был в берете и при параде. Так уж случилось, что о спецназе я знаю не понаслышке.
— С праздником, братишка! — сказал я и обнял Сашку.
— Спасибо.
— Ты когда воевал?
— В первую, в девяносто пятом.
— А где служил?
— В Бердске, в спецназе ВДВ.
— Красавчик. Кто бы мог подумать, что ты у нас такой герой!
Сашка молча улыбнулся. У него была очень красивая улыбка и грустные глаза, только раньше я этого не замечал. Нам в армии всегда в пример ставили ВДВэшный спецназ. Командир батальона у меня был бывший десантник. Если у нас что-то не получалось или мы плохо стреляли, или ночью, замученные «дедами», на зарядке утром слабо бежали, он всегда орал, что в ВДВ мы бы не протянули и месяца, а когда он был сильно огорчен, то, матерясь в полголоса, говорил: «Не дай Бог с вашим стадом попасть на войну!». Крутой у нас был комбат.
Все это я вспомнил, глядя Сашке в глаза, с виду обычному пареньку небольшого роста с красивой улыбкой, который выжил в спецназе и героем пришел с войны...
— Пойдем, Сашка, выпьем за тебя, мы угощаем. На таких мужиках, как ты, вся Россия и держится, — сказал я, а сам подумал: ну как же это может быть, человек, который воевал, получил орден Мужества в двадцать с небольшим, вынужден «шестерить» в бильярдной и исполнять прихоти сытого быдла, которое кичится своими дешевыми бабками. «Сашка, ставь» больше я никогда с порога не кричал. В ту ночь вообще барских замашек у меня поубавилось.
Сколько же вас еще, достойных сынов Отечества, тихонько живет в нашей огромной безумной России, славной во все времена подвигами своих героев?


2000
СТРАНА ГЕРОЕВ

Баня для любого русского человека — это значительно больше, нежели может показаться на первый взгляд. Баня - это не только место для мытья, это целый образ, который по своей полноте вряд ли уступит советской кухне или коммуналке. В бане, как в церкви, все равны, а потому и ходят туда все. Кто прогреться - здоровье поправить, кто с друзьями встретиться, поговорить, пивка попить. Кто отдохнуть и расслабиться. Кому-то удается все сразу. Что может быть лучше, чем из парилки — да сразу в снег, или где еще так, кстати, окажется запотевшая бутылка пива. Конечно, в бане. А сколько тайн хранят бани? Сколько дел в них было решено. Сколько обмороженных они отогрели и спасли. Сколько радости и веселья они видели. Любит русский человек бани, а еще больше любит к березовому веничку хорошую компанию. Компанию Бестужев собрал сразу. Коллективные походы в баню были лишь одним пунктом из множества нововведений, которые он ввел в редакции.
С приходом нового редактора в газете все изменилось. Во — первых, всем подняли зарплату. Это было первое, с чего начал новый главный после встречи с трудовым коллективом. Неизвестно, чем мотивировал он эту необходимость учредителям, но атмосфера в издании резко улучшилась. Во — вторых, молодой, но явно способный, руководитель переманил в газету лучших журналистов города, отчего еженедельник стал значительно интересней, и материалы горячо обсуждались даже внутри редакции. В — третьих, в коллективе появились обязательные дни и часы «внеклассного чтения», как называл Бестужев редакционные походы в бассейн и спортзал, семейные выезды на пикники, а зимой — на горнолыжные базы. Всех мужчин, ранее никому не известный Александр Бестужев, сплотил в футбольную команду, где единогласно был выдвинут капитаном. Плюс ко всему в газете был заведен банный день. По пятницам, после выхода номера, «футболисты» ходили в баню и вечером уставшие, слегка пьяные, но в хорошем настроении и прекрасном расположении духа расходились по домам. Банно - футбольная традиция настолько прижилась в редакции, что продолжалась и после того, как у Бестужева закончился контракт и он уехал. Свой авторитет в газете среди коллег по творческому цеху новый главный поддерживал время от времени чересчур «зубастыми» материалами, в коих кусал и губернатора, и мэра, и депутатов, и ментов, и бандитов, и всех, кого было за что. Поначалу к Бестужеву приезжали учредители и хозяева газеты, пытались вмешиваться, объясняли, кого можно трогать в этом городе, а кого нет, на что Бестужев спокойно говорил: «Журналистика - это такой же бизнес, как и любой другой. Здесь есть свои законы. Для престижа издания иногда нужно быть и неистовым правдоборцем, к тому же тираж газеты растет, а это повышение расценок для рекламодателей и, в конечном счете, деньги».
Последний аргумент был более чем убедительный, и авторитет главного редактора стал непререкаем и по другую сторону газеты. Боссы успокоились, но попросили, если уж кого-то мочить, то мочить мудро, так, чтобы в офис не приходили факсы с миллионными исками за оскорбление чести, достоинства и деловой репутации. При Бестужеве до этого не доходило ни разу. Более того, «потерпевшим» он всегда предлагал место в своей газете для ответного хода, но почему-то герои нелицеприятных материалов этим предложением ни разу не воспользовались. И действительно, зачем еще больше заваривать кашу. Еще одно нововведение Бестужев ввел в газете, но скорее уже для себя. Каждый день он проводил утренние планерки, чтобы быть в курсе всех событий внутри редакции и не упустить важную нить человеческих отношений, на которых в творческих коллективах все и держится. В плохих коллективах, будь то театральная труппа или оркестр, люди презирают и ненавидят друг друга. Одни считают себя непонятыми, другие завидуют чьему - то таланту, третьи, будучи бездарями, ставят перед собой неимоверно высокие планки и, занимаясь самоедством, проклинают успехи других. В конечном счете, от всего этого страдает дело, а «творческий» коллектив напоминает ведро с крысами, из которого ни одна не может вырваться и с остервенением кусает и рвет других. На планерках Бестужев всегда повторял, дабы пресечь все трения еще в зародыше:
— Господа, раз вы собраны здесь, значит, вы уже лучшие. Не надо доказывать на страницах газеты себе и всем кто есть кто. Мы делаем одно дело. Мы зарабатываем деньги, которые являются гарантом благополучия наших семей. Давайте не будем подвергать угрозам будущее наших близких. Давайте будем профессионалами.
Для подчиненных Бестужев одновременно был и строг, и справедлив. Был требователен, и в первую очередь к себе. Не переставал удивлять коллег талантом и трудолюбием. Никогда не опаздывал и никому не спускал опозданий.
— В жизни мелочей нет, — была его любимая фраза. — Если бы мы в жизни всё делали вовремя, то сейчас бы печатались в центральных Московских изданиях, а мы с вами находимся, сами знаете где.
Приход нового главного для многих журналистов стал пробуждением ото сна. Работа снова начала приносить удовлетворение, теплее стали отношения внутри коллектива, а здоровый образ жизни, меньше чем за год, почти культом стал для всей газеты.
— Саня, ну где же ты раньше был? — уже под «мухой» по-отечески восхитился своим шефом Михалыч, зам Бестужева и основной вратарь банно - пивного футбольного клуба, семьянин и отец троих сыновей.
— Да много где, — отхлебнув пива, спокойно ответил Бестужев. Футболистам дозволительно было называть капитана Саней, к тому же в бане, но в стенах газеты для всех он был не иначе как Александр Владимирович.
— Саня, вот не поверишь, — не унимался Михалыч. — Вот ты для меня — герой нашего времени! Я своим пацанам только тебя в пример ставлю. Для меня...
— Так. Петр Васильевич, — улыбаясь, перебил Бестужев. — Проследите, чтобы Виктор Михалыч посетил парную не ранее, чем через два сеанса холодного душа.
Многочисленный банно-пивной футбольный клуб, который в простынях больше напоминал Римский сенат, одобрительно загудел.
— Нет, ну мужики! — попытался закончить свою мысль Михалыч, поправив на себе простынь. — Ну, вспомните нашу газету еще год назад. Я никогда не мог представить, что один человек сможет перевернуть наше болото. Саня, тебе же и тридцати, по-моему, еще нет...
— Михалыч, перестань, — снова перебил Бестужев своего зама. — Я не один сделал газету. Мы все ее сделали.
— Саша, все это так, но смотри, работают почти те же самые люди, остались все те же специалисты, а у газеты втрое вырос тираж. Посмотри, какие отношения внутри коллектива, а до тебя люди работали вместе по пять-шесть лет. Боссы в газету почти не лезут, а раньше дергали её из стороны в сторону, на выборах всякую мразь приходилось тянуть. Я газету несколько лет домой не приносил и иначе как боевой листок ее не называл, а сейчас с удовольствием работаю, от работы испытываю удовлетворение, да я на жизнь иначе смотреть стал.
— Михалыч, все это прекрасно. Я очень рад за тебя, но поверь, хоть мне и очень приятно это слышать, в данном случае один в поле не воин. Мне просто повезло, что меня пригласили в тот момент, когда назрела критическая ситуация, когда все хотели перемен, вот нас на этой волне и вынесло.
— А знаете, Саша, — подключился к разговору Борис Израильевич, почтенный старец и политический обозреватель еженедельника, который, будучи самым преданным болельщиком, не пропустил ни одного матча с участием футбольной команды и соответственно ни одного заседания банно-пивного клуба. — Виктор Михайлович очень тонко подметил. Вы действительно герой нашего времени. Я очень долго думал, окажись Лермонтов нашим современником в столь не простой период для России, кого бы он сделал героем своего романа?
— Ну, уж точно не меня, — засмущался Бестужев. – Точнее, у меня нет столько изъянов, как у Печорина, — попытался все перевести в шутку Бестужев.
— Видите ли, Саша. В силу своей молодости, а я думаю, мне дозволительно так говорить, вы оцениваете реальность текущими достижениями. Вы молоды, у вас еще все впереди, и дай вам бог. Но все дело в том, что в этих условиях в этой стране успеха могут добиться только люди действия. Интеллигенция себя исчерпала. Сейчас мало быть образованным и воспитанным. Сейчас нужно быть бойцом, нужно быть человеком дела, но при этом нельзя жить одним днем. Нельзя кроить, нельзя обманывать, нельзя наживаться на горе и несчастье других. Нужно уметь хаму дать в морду, а для всего этого, Саша, нужно быть таким образованным, таким порядочным и таким спортивным, как вы. У вас даже фамилия благородного старого рода.
— Спасибо, Борис Израильевич. Но я считаю, что герои нашего времени нищие учителя, врачи и медсестры, которые, несмотря на все тяготы, остаются добрыми и достойными людьми. Да еще лопоухие, конопатые деревенские пацаны, которые воюют и гибнут в Чечне. Мне повезло. У меня больше запас прочности. Я могу позволить себе тот или иной маневр. Конечно, это не с неба свалилось, я всегда хорошо учился и много работал, но у меня больше возможностей повлиять на события в моей жизни, а у них нет...
Повисла пауза. Все обдумывали сказанное Бестужевым.
— Может, вы и правы, Саша, я как-то об этом не задумывался.
— Знаете, Борис Израильевич, — помолчав какое-то время, продолжил Бестужев. — Героизм - это, как правило, исправление чужих ошибок. В наше время герои те, кто остаются людьми, те, кто, не взирая на обстоятельства, делают то, что нужно, а не то, что приходится. Расскажу вам одну историю. Когда я закончил университет, через несколько дней я сразу пошел служить в армию, я сам так захотел. Много там видел и хорошего, и плохого, а потом, перед тем как на веки связаться с газетами, я какое - то время работал на телевидении в отделе новостей. В той редакции я был единственный, кто служил в армии, и потому стал «главным» специалистом по армейской тематике. Тогда ни много ни мало в самом разгаре была вторая Чеченская война и все мои репортажи, за редким исключением, касались Чечни, предстоящих отправок на Кавказ, перроны, аэродромы, встречи и проводы на войну, а войны, как известно, без погибших не бывает. Несколько раз мне приходилось снимать прибытие грузов -200 и похороны военных. Так случилось, что к дополнению ко всем штрихам к моей биографии, служил я в элитном спецподразделении, спецназе внутренних войск.
Лица представителей банно-пивного футбольного клуба вытянулись от удивления и уважения.
— Ну ниче ты, Саня?! — еще больше восхитился своим шефом Михалыч, начавший было уже засыпать.
— Да нет мужики, я не воевал и чеченам уши не резал, — слегка улыбнувшись, продолжил Бестужев. — Срок службы прошел в аккурат между двумя войнами. Правда, мне пришлось сполна хлебнуть от дедов - «чеченов» за то, что они воевали, а я в это время учился в университете, но тогда на Кавказе все было спокойно, и свой «грех» перед ними искупить мне так и не удалось. Кстати, в Чечне я потом несколько раз был, но уже как журналист, и однажды даже послужил «России и спецназу». Колонну, с которой мы двигались, обстреляли и прижали. Пока пришла помощь, долбили нас часа четыре со всех сторон. Благо в сопровождении была рота десантников, а то не сидеть бы мне здесь сейчас. Раненые были, боевики техники сожгли много. Отстреливались мы со всех стволов, даже я несколько рожков по «зеленке» засадил. Десантура меня тогда зауважала. Когда все кончилось, я еще пошутил, дескать, давненько «калашик» у меня в руках не бился... Но это уже другая история. Тогда, когда я служил, на Кавказе было спокойно. Наш отряд в Дагестан ввели только в девяносто девятом году, когда там опять началась возня и воевать поехали пацаны, которые пришли служить через год после моего дембеля. После армии я часто приезжал в свой родной спецназ, делал много добрых репортажей об отряде и очень гордился тем, что еще недавно носил зеленый берет. В один весенний день, это было в марте, мне на работу позвонил мой бывший замполит, сказал, что в боях за село Комсомольское отряд потерял девять человек, есть много раненых и со дня на день в город привезут погибших. Ориентировочно назвал день похорон и повесил трубку. Впервые Чечня коснулась меня непосредственно. Погибли мои однополчане. Всех погибших хоронили на воинском кладбище с салютом и всеми армейскими почестями. Это были первые потери в отряде, и проводить воинов в последний путь приехали все, кто имел хоть какое - нибудь отношение к нашей части. На похоронах я встретил многих, с кем служил, и тех, кого знал уже позже. Много не говорили. Состояние у всех было подорванное, да и похороны — не лучшее место для встреч. Неожиданно среди солдат траурного караула я увидел друга детства. С Петькой мы когда -то росли в одном дворе. Я молча подошел, заглянул ему в зареванные глаза и коротко спросил:
— Кто?
— Серега Сажаев... В сержантской учебке вместе были...
Тогда имя этого пацана мне ни о чем не говорило. Петька был очень расстроен, и если бы не караул, горевал бы, наверное, навзрыд. У Петьки я узнал, где он служит, пообещал к нему заехать и, попрощавшись, обреченно пошел к машине. Мне предстояло сделать очень печальный репортаж. Прошло где-то полгода, и работа вновь заставила меня вспомнить те мартовские дни. Нашу съемочную группу пригласили в ту самую школу, где учился Сергей Сажаев. Мальчишке открывали мемориальную доску. Там я познакомился с его мамой и попросил рассказать, каким он был, а был он, мужики, обычным русским парнем, с типичной, как это ни досадно, для нашего безумного времени судьбой. Именно на таких, как он, у нас в России все и держится. Учился паренек в самой обыкновенной школе. Воспитывала его только мать. С юных лет он стал мужиком в семье и ее опорой. Как и все пацаны, хулиганил во дворе, прогуливал школу и, когда мог, подрабатывал. После окончания десятилетки поступил в пединститут. По конкурсу не добрал баллов, стал учиться за деньги, на платном отделении. Семья жила небогато. Денег хватило только на первый курс. Затем академотпуск и армия. Парень был крепкий, поэтому служить попал к нам в спецназ. Потом присяга и сержантская учебка. Что это такое в спецназе, даже мне, журналисту, словами передать трудно. Страшнее, наверное, только ад или долгая мучительная смерть. А выбирать ему не приходилось, поэтому пережил и это. По окончании командировка на Северный Кавказ. Пацан первый раз в жизни полетел на самолете, летел на войну. Из Дагестана матери прислал письмо. Восторженно рассказывал о полете. Затем еще были письма, но о войне ничего не писал, не хотел расстраивать маму и бабушку. Последнее письмо мать получила, когда его уже не было. Он отправил его в свой день рождения, поздравлял маму, очень жалел, что не может ее обнять, еще обещал, что, когда вернется, у них будет совсем другая жизнь. Незадолго до последнего боя его контузило. Казалось бы, вот он счастливый билетик выскочить из этого бардака, но он не только отказался вернуться в часть, он даже не пошел в госпиталь, причем, я уверен, он не геройствовал. Просто с самого детства жизнь не баловала, и он не искал в ней легких путей, не кроил, никого не предавал и не подводил. Как же он мог оставить своих пацанов там, в Чечне, на войне? Двадцатилетним он был всего несколько дней. На похороны пришли его одноклассники, друзья и девочка, с которой он дружил. Потом уже, когда все улеглось, его мать у нее спросила: «Вы хоть целовались?» Оказалось, что нет... И так горько мне стало, так обидно за этого пацана. Так мало хорошего у него было в жизни, хотя, уверен, вернись он живым, и институт бы он закончил, и дом и семья были бы у него полная чаша, и жизнь бы он ценил, и людей бы уважал, потому что с юных лет хлебнул через край, и уж он-то точно знал бы,, что хорошо, а что плохо. На таких, как он, наша Россия стояла и стоять будет.
В бане снова повисла тишина.
— Я с вами согласен, Саша, — после долгого обдумывания прервал молчание Борис Израильевич. — Во все времена так было. Жизнь хуже, значит, и поясок туже. Все пережила Россия: и революции, и голод, и нищету, и репрессии, и войны, переживет и все остальное. Потому что выбирать не приходится, а жить все равно как - то надо. Жаль, что по совести жить не у всех получается. Бестужев промолчал, а чего уже тут добавишь. Разговор, неожиданно возникнув, так же быстро сошел на нет. Через некоторое время стол снова загудел. Заговорили о футболе, о газете, о работе, снова вспомнили о бане. Несколько человек, сняв простыни, пошли в парилку. Бестужев тоже решил погреться. Допив пиво, он зашел в парную. Закончилась еще одна рабочая неделя


2002

Я К У Т

Пустоту и покой ночи разрушил телефон. «Очень кстати», - подумал Артур и приподнял с подушки голову. В глубине комнаты табло часов высвечивало начало шестого.
«Группа, подъем!» — мысленно скомандовал себе Артур и тихо, чтобы не разбудить жену, встал с кровати и подошел к телефону. «Уж не случилось ли чего?» — мелькнуло у него, прежде чем он успел поднять трубку.
— Алло? — недовольно сказал он и посмотрел на жену.
Катя тоже внимательно смотрела на него.
— Артур, это я, — услышал он голос отца. — Тут к тебе Дима Якутенко приехал, говорит, вы вместе служили в спецназе...
— Якут? — перебил отца Артур и заулыбался.
Катя, поняв, что все в порядке, снова закрыла глаза.
– Пап, дай ему трубку.
— Привет, Граф, — услышал Артур голос, когда-то очень хорошо знакомый.
«Значит, все-таки что-то случилось», — подумал он, прежде чем начать кричать в трубку, как он рад его снова услышать и почему за четыре года он не написал ему ни строчки, и даже ни разу не позвонил.
— Якут, ты в Москве по делам или что-то случилось? — вместо радостного приветствия спросил Артур.
— А ты по-прежнему быстро во все въезжаешь, — без особого оптимизма сказал Якут и, помолчав, добавил: — Надо встретиться, можешь сейчас приехать?
— Нет, сейчас не могу. Во-первых, я на другом конце Москвы, а во-вторых, много дел на работе. Давай встретимся вечером. Тебе есть куда пойти?
— Нет.
— Понятно. Дай трубку отцу.
— Алло?
— Пап, накорми его, если захочет, и положи спать. Я после работы к вам заеду. Да и мать давно хотела меня увидеть.
— Хорошо. Ты во сколько приедешь?
— Я думаю, часов в семь.
— Ну все, до встречи, - сказал отец и положил трубку.
Артур лег обратно к жене, но заснуть уже не получилось.
«Интересно, зачем приехал Якут? Может, у него какое-нибудь дело ко мне, бизнес или еще что-нибудь в этом роде? - стараясь не думать о плохом, предположил самое невероятное Артур. - Хотя вряд ли. Какой там может быть бизнес. Он и до контузии с головой не очень дружил. Значит, деловая версия отпадает. В отпуск в ноябре не ездят. Приехал без звонка, среди ночи, в квартиру, где я давно не живу... Все-таки что-то случилось», - обреченно подумал Артур и пошел на кухню. Самое неприятное в его терзаниях и сомнениях было то, что он догадывался, что могло случиться. По слухам, по письмам, по случайным встречам, разговорам и телефонным звонкам, он знал, что из пяти боевых групп, вернувшихся вместе с ним из Чечни, больше половины порезали и постреляли на «гражданке», либо посадили в места не столь отдаленные, с серьезными сроками. Очнуться и оправиться от войны смогли не многие, да и те задавили в себе все обиды только до первой несправедливости и беззакония. Артур более-менее смог вернуться в нормальную жизнь только потому, что в армию попал в двадцать два года, после университета, и не зеленым пацаном, а уже человеком, кое-что в этой жизни повидавшим. Командировку в Чечню воспринял как последнюю проверку на прочность. Декабристы ведь тоже воевали на Кавказе, пережили каторги и ссылки, к концу жизни, кто захотел, вернулись в свои дома и в тишине своих кабинетов написали мемуары, где нет ни единого слова обиды на судьбу, а только пережитое и переживания за Россию.
Увидев развалины Грозного с черными дырами вместо окон, эйфория на счет декабристов и вся прочая романтическая ересь прошли. Когда вместе с другими таскал на носилках к вертолетам окоченевшие тела погибших в грязных простынях, впервые по- настоящему испугался, но потом смирился. Чему быть - тому быть. Есть суровая правда войны — плох был тот солдат, который погиб. Поэтому на операциях, в разведке и в засадах особо не геройствовал, но за спины тоже не прятался, старался выжить, и выжил. Более того, за месяц до дембеля, под Шали, на себе вытащил израненного и контуженого Якута, за что был представлен, но не награжден. Да это уже было и не важно. Важно было вернуться домой и обнять мать. Долгожданный дембель, как и все в армии, произошел неожиданно. Вернулись с задания. Сдали оружие, помылись, переоделись во все чистое, затем вертолет, потом колонна до Моздока, железнодорожный перрон, прокуренный тамбур и похмелье... В части оформили документы, сходили в баню, еще раз поели в столовой, в развалочку прошлись по плацу, обнялись все напоследок и разъехались кто куда. Кто в аэропорт, кто на вокзалы. Война окончилась для Артура за несколько часов, но на людей он после армии бросался еще несколько месяцев. Он, от которого там зависели жизни и судьбы людей, исход боевых операций, он, которого уважали боевые офицеры и просто пацаны, такие же матерые псы войны, как и он сам, он, который видел столько крови и горя - здесь был никем. К своему удивлению он выяснил, что это только он мерз в горах, голодал, ползал в грязи под пулями, сутками сидел в окопах и на блокпостах, выживал и помогал выжить другим... А все остальные — его город, его улица, его дом и вся страна — живет, как и прежде, ничего не подозревая, что где-то там кто-то отстаивает ее неделимость. Там лилась кровь, а здесь ходили в кино, танцевали в ночных клубах, радовались покупкам и строили планы на будущее. На людей Артур кидался из-за всяких пустяков: толкнули, нагрубили, незаслуженно при нем кого-то обидели — заводился и срывался с полуслова. Борьба за справедливость закончилась только тогда, когда Артур не удержался и всек разбушевавшемуся в магазине пьяному мужику. В милиции не поверили, что это одним ударом он сломал ему нос, разбил глаз и сделал жутчайшее сотрясение мозга. Если бы не послужной список военного билета и связи отца, Артур все шансы имел за нанесение «тяжких телесных» загреметь на нары и пополнить печальную статистику своего полка. Но обошлось. После этого он решил, что нужно быть спокойнее, а всем, кому надо, и без него разберутся. Водка, материнские слезы и Катька, самое яркое впечатление после армии, постепенно привели его в норму. Работа, свадьба, семейные заботы, рождение дочки и решение каждодневных проблем затянули в водоворот жизни. Об армии и о Чечне воспоминания стали или резко ужасные или только хорошие. Время подлечило, и остались только хорошие. Катя видела не раз, как в суетной большой Москве Артур встречал своих однополчан, как они обнимались, целовались, вспоминали былое и с грустью расставались в надежде, что еще обязательно встретятся.
«Может, Якут приехал поблагодарить меня... Я ведь ему все-таки жизнь спас, — сам для себя придумал Артур еще одну версию появления Якута в Москве. — Хотя тоже вряд ли. За четыре года ни звонка, ни строчки. Наверно, ему что-то от меня надо», — окончательно решил для себя Артур и, чтобы больше не мучаться в догадках, пошел звонить отцу:
— Пап, вы еще не легли?
— Нет.
— Скажи Димке, что я сейчас схожу за машиной в гараж и за ним заеду. Обо всем поговорим по дороге и у меня в офисе, а как там и что, дальше видно будет.
— Ты знаешь, из разговора с ним я понял, что ему негде жить и нужна работа.
— Понятно. Разберемся, — сказал Артур и положил трубку. Теперь ему стало ясно однозначно, что у Якута что-то стряслось.
Через час Артур уже был у родителей. Якут выглядел плохо, но, увидев Артура, просветлел и заулыбался. Они обнялись. Артур взял его легкую сумку, и они пошли к машине.
— Ну, давай рассказывай, че у тебя случилось, — без долгих вступлений и вопросов что да как сказал Артур.
Якут отвернулся. За окном машины просыпалась столица. Помолчав, Якут закурил, вздохнул и начал рассказывать:
— Короче. Я после госпиталя приехал к себе домой. Работы нет, учиться негде. Хотел сразу рвануть к тебе в Москву. Потом прикинул, в столице и без меня людей хватает. Без денег, без работы просидел несколько месяцев. На лекарства надо, на еду, на одежду надо, мать с отцом пилят. Вобщем, залез в квартиру, и понеслось. Сначала один воровал, потом бригадешку сколотил. Начинали с квартир и машин, а потом разбои, грабежи. Причем я ж не по-тупому. Каждое дело - спланированная операция. Спецназ ведь элита войск... - горько усмехнулся Якут. - Стали деньги появляться, в городе о нас молва пошла... Короче, на одной хате нас спалили. Восемь месяцев отсидел в тюрьме, дали три с половиной условно. Думал, завяжу. А потом ткнулся. Работы так же нет, да я еще и судимый. На тюрьме пока сидел, познакомился с человеком, афганец, такой же, как и я, во всю башку контуженный, только до сих пор заикается. Он дал адресок, сказал, туго будет — обратись. Я и обратился... Короче, снова началась блатная жизнь - разбои, рэкет, разборки. Месяц назад у одного барыги пацана украли, ну чтоб за выкуп отдать. Ну а чтобы концы в воду, мальчишку пришлось придавить. Когда деньги у барыги забирали, нас менты накрыли. Я и еще один отскочили, а остальных повязали...
Артур резко остановил машину.
— Якут. Я ушам своим не верю. Ты что мне рассказываешь?.. Я тебе жизнь спас, а ты ребенка убил. Я не для того тебя тащил на себе. Лучше бы ты там остался, мать бы хоть думала, что ты героем умер...
Якут опустил голову.
— Чего ты от меня хочешь?
— Я ведь в федеральном розыске. Ну вот и подумал, что в большом городе затеряться легче будет.
— Легче будет, — передразнил Артур. — Че вы все претесь в эту бедную Москву. Да здесь влететь еще проще. А на что ты жить здесь собрался?
— Я думал, ты поможешь.
— Да?! А ты опять потом кого-нибудь убьешь или думаешь здесь детей воровать? Выходи, я тебе не помогу. Я жалею, что спас твою никчемную жизнь. Тебе лучше было погибнуть...
— Да пошел ты, — перебил Якут и начал на двери искать ручку.
— Да пошел ты сам. Ты мне как брат был. Я за тебя бы всех порвал, а ты хуже этих черных тварей стал. Вот деньги, возьми, если надо. И не задерживайся в Москве. Едь куда-нибудь за Урал, в Сибирь, на восток, живи там в какой-нибудь деревне и замаливай свои грехи, и за меня замаливай. Из-за тебя и я убийца этого ребенка.
Якут, недовольный таким поворотом событий, взял деньги и вышел. Машина с визгом сорвалась с места.
— Надо же, святоша, — глядя уходящей машине в след, пробубнил Якут. — У самого руки по локоть в крови, а все туда же.
Машина так же, как и сорвалась с места, с визгом остановилась невдалеке. Включив задний ход, Артур подъехал к Якуту.
— Садись, я тебя на вокзал увезу.
Якут сел. Всю дорогу ехали молча.
— Приехали, — не глядя на Якута, сказал Артур, остановив машину.
— Спасибо и на этом.
— Пожалуйста. Как и прежде, не пиши мне и не звони. Я больше никогда не хочу тебя видеть...
— Слышь, Граф, — перебил Якут. — Ты меня со своей аристократией еще там задолбал. Белые носки, чистые простыни, всегда выбрит, помыт, чистенький — да?! Ты и сейчас хочешь остаться чистенький. А помнишь, как ты меня учил: «Будь жестоким и перестанешь бояться»? Тебе по ночам тобою убитые не снятся?
— Это другое дело. Я мочил врагов, а не детей...
— Ты ничем не лучше меня, — ешё раз перебил Артура Якут и вышел из машины.
Артур недолго посмотрел ему в след и поехал, про себя проклиная и Чечню, и войну, и армию, которая в спецназах готовит добротных убийц, обкатывает их в Чечне, а затем тех, кто выжил и утратил веру во все человеческое, как отработанный материал выбрасывает в нормальную жизнь, где им, псам войны, места уже нет.


2002
Калёный


Калёным Юрка стал еще в детстве. До четвертого класса он был Юра Калёнов, а как пошел десятый год в классе, во дворе и в зале бокса, где он был в авторитете у тренеров и старших пацанов, для всех он стал Калёным. Даже некоторые учителя в школе обращались к нему не иначе как Калёный. Юрой его называла только мать. Отца Калёный не знал, знал только то, что он был военным. Возможно, это и повлияло на решение Каленова стать офицером. Мать особо его не отговаривала. По большому счету, она вообще не вмешивалась в его жизнь. Будучи от природы красивой женщиной, она все время была окружена мужчинами, и вся её жизнь была занята ими. Будила, кормила и отправляла Калёного в школу бабушка. Недостаток материнского внимания Калёного не тяготил. Напротив, в этом он видел только плюс – он был предоставлен сам себе. Рано поняв, что в этой жизни ему никто ничего не даст кроме того, что он заберет сам, он, не испытывая иллюзий, начал жить по этим правилам. Первые хорошие кроссовки и дорогой спортивный костюм ему подарили тренеры за усердие в тренировках и победы на мелких городских турнирах. После этого «простимулированный» Калёный начал с такой жестокостью избивать в ринге своих соперников, что очень скоро стал сильнейшим в городе в своей весовой категории. Калёный, как все мальчишки, мечтал о велосипеде, но бабушка по бедности его купить ему не могла, а матери постоянно не было дома. Свой первый и последний велосипед Калёный угнал от гастронома. У него было два дня счастья, после чего пришел участковый и забрал велосипед, поставив Калёного на учет в милицию. Бабушка пообещала ничего не рассказывать матери, а Калёный пообещал больше не угонять велосипеды. Несмотря на то что во дворе Калёный был первый задира, заводила и хулиган, в школе он учился без троек. Любовь к наукам ему очень своеобразно привила бабушка. Однажды Калёному пришлось притащить на себе небольшой мешок картошки из соседнего дома. Лифт в подъезде не работал, и Калёный, обливаясь потом, с трудом затащил мешок к себе на девятый этаж. После этого бабушка ему сказала:
— Вот Юрочка, если будешь хорошо учиться, будешь ходить в супермаркет с сумочкой. А если будешь учиться на тройки и двойки, так и будешь всю жизнь мешки таскать.
Бабушкины слова Калёный запомнил, и с того момента проблем со школой больше никогда не было, что и позволило Калёному безболезненно поступить в военное училище.
Если бы Калёному сказали раньше, что курсантские погоны, уставы и командиры так стеснят его свободу и осложнят жизнь, возможно, он бы и передумал, поставив крест на карьере военного. Но пожалеть он не успел. Через несколько месяцев после зачисления в честном бою он сломал нос одному старшекурснику. Потерпевшего увезли в больницу, а с Калёнова на следующее утро перед строем, в котором стояло всё училище, на плацу сорвали погоны и отправили в войска.
В части, где Калёному предстояло дослуживать свои два года, он был младше всех, но зал бокса помог ему всем «интересующимся» дедам и дембелям объяснить, что он подчиняется только офицерам. По иронии судьбы, командиром его взвода был выпускник его училища. Молодой лейтенант Максим Смолянский был всего несколько месяцев в войсках, и очень скоро они крепко сдружились с Калёным. Сложнее обстояло дело с командиром роты. Поняв, что Калёный солдат дисциплинированный, исполнительный и, что самое важное, с головой, майор Канабеев начал через день ставить Калёного дежурным по роте, отправлять в кухонные наряды и взваливать на него кучу дел и своих и чужих. Калёный первое время терпел, а затем в один момент подошел к Канабееву и сказал, что он устал и больше не будет пахать за всю роту.
— Еще как будешь, – весело сказал ротный, пытаясь все перевести в шутку. — Сынок, ты же в армии, а я твой командир. Зачем тебе портить со мной отношения. Терпи казак, атаманом будешь, – сказал командир и по-отечески похлопал Калёного по плечу.
— Товарищ майор, я вас предупредил. Если так же будете ставить меня во все наряды, я вас сильно подведу, — спокойно сказал Калёный.
— Я тебе подведу, — рявкнул майор, поняв, что по-хорошему не договориться. — Я тебе такую жизнь устрою, что наряды покажутся раем, ты понял меня, солдат!?
Калёный угроз не испугался и, заступив в очередной раз дежурным по роте, после отбоя с двумя дембелями, махнув через забор, ушел в самоход. С деньгами проблем не было и, выбравшись в город, троица, набрав пива, прямиком отправилась в ближайшую баню. В бане им предложили проституток, и три солдата срочной службы почти всю ночь провели как в сказке. Почти, потому что часа в три Калёный позвонил Максиму, который в эту ночь был помощником дежурного по части, и тот ему сообщил, что час назад была «тревога» и ротному уже доложили, что троих в расположении части нет.
— Так что вы лучше двигайте назад, -– были последние слова лейтенанта.
— Нет, Макс. Мы сейчас придем, ты нас сразу в клетку посадишь. Все равно мы уже спалились, так что мы уж лучше до утра здесь с девками поспим, чем на бетонном полу в клетке. К подъему придем.
— Ну, как знаешь, – сказал Макс и положил трубку.
Калёный убедил дембелей, что «губы» им не миновать в любом случае, поэтому не стоит лазить через заборы, а в часть нужно зайти непременно через «КПП», то есть через парадный вход, откуда Максим их прямиком сопроводил на «губу».
Отсидев положенное, Калёный вернулся в роту.
— А, я уж тебя заждался, — радостно сообщил ему ротный в предвкушении близкой и желанной расплаты.
— Я ведь вас предупреждал, товарищ майор, так что вы зря обижаетесь, — как всегда, спокойно сказал Калёный.
— Ах ты, щенок! Да я тебя сгною здесь! – заорал майор и с дикими глазами бросился на Калёного. Все попытки ударить его оказались безрезультатными. Калёный с легкостью увернулся. Майор поостыл и сказал:
— Сейчас, воин, ты оденешь противогаз, бронежилет, рюкзак с песком и будешь бегать на плацу два часа.
Калёный одел все, что ему полагалось, и с первого круга взял такой мощный темп, что все проходящие мимо цокали языком и качали головами.
— Ничего, — закурив, говорил Канабеев, — пару кругов пробежит в таком темпе и сдохнет. Умолять меня будет, чтобы я отменил приказ.
Но Калёный никого умолять не собирался. Благодаря спорту он отлично знал возможности человеческого организма. После двух недель «губы» с её ужасным питанием и бессонными ночами на холодном бетоне он был уверен, что в таком темпе быстро потеряет сознание, и, не добежав восьмого круга, рухнул на плац.
Майор остолбенел и рванул к Калёному.
— Ты что, тварь, хочешь, чтобы из меня сделали капитана!? – орал майор, стягивая с Калёного противогаз, - да я тебя придушу, гаденыш, - не унимался ротный, хлестая Калёного по щекам.
На плацу появился народ.
— Товарищ майор, с него рюкзак и бронежилет снять нужно, чтобы дыхание облегчить, — сказал кто-то, и майор начал остервенело стаскивать с Калёного рюкзак с песком и бронник.
Калёный очнулся в медчасти с высоким давлением и температурой. Доктора прописали ему неделю постельного режима, и Калёный провел семь своих лучших дней в армии.
После госпиталя противостояние Калёного с ротным не закончилось, и неизвестно, чем бы это все завершилось, если бы командир части не решил перевести Калёного в другое подразделение с глаз долой, да и от греха по дальше.
— С тобой бы сынок на войну, а не здесь, в тылу, нервы мотать, – сказал полковник и, прощаясь, пожал руку и пожелал Калёному удачи.
Прибыв в новую часть, Каленый узнал, что полк собирается в Чечню. Служить, так служить, решил он и написал рапорт на командировку. В Чечне Калёный оказался через две недели. Несмотря на то что на Кавказе он натерпелся больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, он ни разу не пожалел, о том, что добровольно поехал на войну. Из армии он приехал мужиком. Мать о том, что Калёный воевал в Чечне, узнала только по его наградам и медалям. Бабушке Калёный так и не рассказал, где был и что делал.
От армии Калёный отходил с месяц. Выпивал, гулял, спал, сколько хотел, встречался с друзьями, снова начал тренироваться и, конечно же, съездил к своим курсантам в училище. Они заканчивали второй курс, а Калёный уже давно был военный и с легкостью мог им поведать не только, что такое армия, но и что такое война. Но все это его больше не интересовало. В глубине души он благодарил судьбу и сломанный нос того курсанта, из-за которого он не стал офицером. А становиться все равно кем-то надо было, и тут неожиданно вмешалась мать:
— Юра, я помогу тебе поступить в институт, а до экзаменов поработаешь у моего знакомого. Ему нужен водитель и телохранитель в одном лице. При деле будешь, да и деньги тебе не помешают.
— Конечно, не помешают, — согласился Калёный и уже через два дня возил на мерседесе какого-то бандита.
В новой работе Калёного смущали два момента. Первый – шеф его не уважал и относился к нему как к извозчику, а второй заключался в том, что Калёный случайно узнал, что на его «подшефного» было два покушения и дважды гибли его охранники.
« Глупо вернуться живым с войны и дома умереть от бандитской пули», — решил для себя Калёный и стал ждать благоприятного момента, чтобы уйти с этой работы.
Момент настал неожиданно и совсем не так, как предполагал Калёный. Однажды весенним утром по дороге в офис шеф, будучи в прекрасном расположении духа, вдруг разговорился. Болтал он всякую чушь, в основном обсуждая поведение водителей и пешеходов.
— О, смотри, ресторан новый открыли, - сказал шеф, указывая Калёному на вывеску «Капитан Флинт».
Сквозь окна ресторана просматривались большие деревянные столы, бочонки, карты, якори, верёвки, одним словом, пиратская таверна, да и только. Возле входа в ресторан, несмотря на утро, ходил «зазывала» переодетый в пиратский костюм.
— Ну, что они? Не могли одноногого пирата найти? Взяли бы какого-нибудь афганца или чеченца, он бы им за копейки на одной ноге и костыле бы хромал, — возмутился шеф, явно довольный собой.
Калёного аж под сердце кольнуло:
— Тебя бы туда, — еле сдерживаясь, процедил он.
Шеф не расслышал, но суть сказанного понял:
— Юноша, в армию и на зону попадают только неудачники, да такие придурки, как ты, — не скрывая своего превосходства и презрения, самодовольно сказал он.
Это была последняя капля. Калёный, включив правый поворотник, притормозил и остановился возле тротуара. Одним ударом он вырубил своего пассажира, заглушил двигатель и, обломив ключ в замке зажигания, забросил брелок с сигнализацией на заднее сиденье.
— Счастливо оставаться, — сказал он и вышел из машины. Его не пугали ни последствия, ни потеря работы. Кроме смерти, всё остальное в жизни решаемо, не зря же он с детства стал Калёным.

2003