Под ногами шуршала осенняя листва. Красные, коричневые, бордовые лежали листья на влажной земле, уже давно лишенные жизни, и теперь лишь ветер властвовал на ними, гоняя по лесным тропам. Деревья, засыпая зимним сном, мерно покачивались из стороны в сторону, мелодично поскрипывая, в так голосам уже редких лесных птиц. Осенний ветер заставлял поглубже закутаться в куртку, хлестая лицо холодными струями, как хлыстом надсмотрщика. Земля засыпала, вокруг была тишина. Нет, не та тишина, не обычная, звуков было достаточно, но тишина жизни, тишина свободы, легкости. Когда нет границ, нет зависимостей, есть лишь ты и мир вокруг, и ты един с ним. Вы одно целое, ваши души — едины. Но мир важнее, ты лишь гость, который никак не спешит покинуть этот гостеприимный мир, уже давно посчитав себя хозяином. И лишь изредка, именно в такие моменты осознаешь, что ты лишь кусочек жизни, его малая часть, но часть уникальная, неповторимая, наделенная чувствами и желаниями, тот уникальный строительный материал, созданный самой природой, чтобы закончить многообещающий замысел.
Каменистая тропка извилисто убегала вглубь, спеша соединиться с остальными тропинками, окутывая лес паутиной дорог, расходящихся и сходящихся, оканчивающихся бесконечными опушками, поросшими густой сочной травой и дикими цветами, скромными и оттого еще более привлекательными и красивыми.
В душе была гармония, такая, которую нигде больше получить нельзя, нельзя сымитировать ни мантрами, ни медитацией. Эта гармония, созданная самой природой, нерушимая гармония, непорочная, лишенная добра и зла, принимающего любого, ищущего её, будь он хоть слесарем, хоть вором и убийцей. Здесь нет и никогда не будет место маскам, лжи, ведь лес никогда не увидит тебя, не услышит, не осудить и не похвалит, он лишь примет тебя таким, какой ты есть, примет твою душу, молча выслушает тебя, мудро оценит то, что ты скажет, но не даст совета. И ты можешь простить его, умолять, кричать, но ответом тебе может стать лишь эхо.
Но порой и эхо — ответ на вопрос.
Я медленно ступаю по каменистой дорожке, слушая каждый шаг, каждый вздох, шорох, присвист, боясь упустить малейшую деталь. Вслушиваюсь и по-настоящему слышу, слышу настоящие звуки. Как же мало в нашей жизни настоящих звуков, настоящих мелодий, настоящих Слов. Мы живем, общаемся друг с другом, но о чем мы общаемся? Действительно ли мы общаемся? Нет. Мы живем в глубочайшей тишине, безмолвии. Да, конечно, этого так просто не заметить, слишком много обмана, слишком много масок приходится на каждого человека, но маски не умеют говорить, не умеют. Им покровительствует тишина. Как ядовитая змея, она извивается вокруг нас, кусает, душит, но главное она отравляет нашу душу ядом забвения. Дарит нам ложные надежды, ложную веру в неё. И если не бороться с ней, душа покроется кровавыми язвами, больными, нарывающими. И вскоре она почернеет, покроется черствой коркой, станет циничной и злобной, а человек превратится в статую, недвижимую и безмолвную.
Вышел на очередную опушку, яркую, солнечную. Еще полную жизни, наверное потому что она даже в это холодное время еще видит солнце, чувствует её тепло, наслаждается его ярким светом.
Длинные зеленые стебли весело шуршали, насмехаясь над злым холодным осенним ветром, дразня его бликами от солнца на застывших каплях росы. Кусты по краям опушки жадно тянулись стебли к солнцу в надежде получить свою частичку тепла и света. В центре опушки стоял исполинский дуб, развесистый, с здоровенными двух- а то и трехметровым в диаметре стволом. На ветках красовались резные листья, все еще не потерявшие ярко зеленый окрас. Вот он, стойкий, непоколебимый образ, и не страшны ему ни ветер, не стужа, потому что каждое утро он видит солнце, видит свет. Тянет свои ветви к нему, смеясь в ответ жесткой судьбе, пытающейся сломить его, оборвать листья, лишить его солнца. А он берется с ней, цепко держась за каждый пускай самый маленький и дохлый листик, но не давая оторвать хотя бы частичку себя, хоть малейший кусочек, его кусочек, его душу. Да как вообще, она смеет так бесцеремонно лишать его самого дорогого, что у него есть — его листьев, его души.
Но как не печально, придет время, и он тоже сломается, зима победит, сметёт, сорвет, обрубит его крылья, закроет его глаза, и он уснет, уснет до весны...
Я подошел к дубу, положил руку на ствол. Ладонью ощутил шершавую кору, вновь закрыл глаза... еще чуть-чуть... я уже почти чувствую биение его деревянного сердца, нужно только еще немного подождать, еще немного напрячься. Тише, еще тише, нужно не издавать ни единого звука. Так, задержать дыхание, крепко ступить ногами... черт, шелест... тише нужно быть, еще тише... Теперь что? Самолет, откуда? Улетай, пожалуйста скорее улетай, мне нужна полная тишина, иначе я не услышу его сердца, не услышу его голоса, не увижу его души...
Нет. Как и всегда я ничего не могу услышать, я не способен услышать, слишком много пустого шума вокруг, а дуб может быть и рад был бы компании, но я сам поглощен тишиной, той двухголовой гадюкой, отравляющей мою душу, обхватившей меня своим цепким хвостом, и теперь яростно перетягивающей меня то влево, то в право. А что же мне делать? Отрубить ей головы, так любой от мала до велика знает, что появятся лишь две новые, и меня еще сильнее будет разрывать в разные стороны пока я не сдамся.
Но вот вопрос — а что если сдаться, если уйти в тишину. Перестать сопротивляться, ведь не смерть меня ждет, но забвение. Но кто сказал, что забвение плохо — забыть горести, забыть волнения, забыть чувства. Остановить свою жизнь, начать жить на месте, не двигаясь ни вперед, ни назад. Пускай змея диктует мне как жить. Я не горд, могу и жить по указке.
Что же меня останавливает, что заставляет возвращаться в этот лес, идти по протоптанной тропинке, закрывать каждый раз глаза, слушать шум леса, а главное смотреть на этот дуб, каждый раз снова и снова касаться его холодного ствола, прислушиваться и искать ответы. Зачем нужны эти ответы, ведь ответы это те же двухголовые змеи, отруби одну голову, взамен появятся еще две, а то и того хуже, три и больше. Каждый ответ, ставит перед тобой новый вопрос, и все таки я отвечаю и отвечаю, и голов все больше и больше, а я как дурак слепо надеюсь, что когда-нибудь срублю последнюю голову...