Я смотрел в его глаз, растворяясь в мутной молочной глуби, унёсшей меня из окружающей жизни в бесчувственное, пока ещё неведомое пространство.
       Проникать туда легко я смог позже, и стоило ли Михаилу Афанасьевичу пропускать своего Мастера сквозь смерть для перемещения. И красавицу Маргариту зря отравил. Хотя они - и Мастер, и Маргарита сочетались в едином существе. Мало кто этого понимает. Если уж Булгакову нужна была их смерть по сюжету, то он мог бы вполне ограничиться клинической.
       А хотя ... тогда возвращать из телесной смерти ещё не научились, и переход "Маргариты-Мастера" в другое пространство - по сути и оказался равноценным клинической смерти.
       
       Откуда-то всех этих премудростей я уже знал в моих четыре года задолго перед ключевым обращением к булгаковскому Прокуратору в череде лет.
       
* * *
       
. . . Забираться на кресло для дедушкиных чресл, - кресло с терракотовым сидением тебе аж под самый подбородок, дело не из лёгких :
- а затем нужно взгромоздиться на него сандальками и не поскользнуться вниз,
- дотянуться до бабушкиного зеркала, врезанного в бюро из красного дерева,
- вцепиться под ним в белую холодную шкатулку из матового камня, где хранилась заветная горсть бабушкиных украшений,
- вскрыть ребристую белёсую шкатулкину крышку и ... вот он :
       
Лунный камень, пленённый в броши вязью потемневшего серебра.

       Его вовсе не хотелось по-обезьяньи трогать или гладить, либо потереть,
- крупный миндалевидный выпуклый глаз сразу же затягивал тебя внутрь, и ты из своего четырёхлетнего тельца вспыхивал бесконечным пространством на миллиарды километров в разные стороны, лишь отделённым от комнаты тонюсенькой невидимой стенкой с заклинанием :
" Взять ! и посмотреть".
       
* * *
       
       Помещение дет.садовской младшей группы, где меня содержали всю рабочую неделю, на самом деле освещалось местами, и жизнь обители проходила именно внутри этих самых пятен :
чего видишь под колпаком свету, то и живёт.
       
       Огромные взрослые тёти высоко над головою совсем не воспринимались одинаковыми, и если появления в световом пятне одной из них ты жаждал, то при захвате светом иной особи - у тебя немедленно появлялись дела в детском углу с игрушками, где нужно проверить, не потырили ли кубиков для возводимой крепости, либо же вместе с Серёжкой втихаря умыкнуть у девочек новую куклу-красавицу наверняка со жгучей тайной в куклиных намертво пришитых к тугому тельцу трусах.
       
       Такие же трусы с зимним светло-салатовым начёсом возвышались на колоннах ног Валентины Степановны, впившись морщинами резинок в розовую плоть свинячьей кожи над пухлыми коленками воспитательницы.
       Трусы иногда меняли цвету на голубоватый или розовый, но неизменно вылезали из-под белого халату, и их появление над твоими глазами предвещало гренадёрской команды с эхом и оглушительными хлопками ладоней :

- Завтракать !
- Обедать !
- Тихий час ! - Всем спать !
       
       Тут же подвывалой вступало эхо, затухающее в оконных стёклах картавой отсебятиной :
       
- Гады-дети ! Дети - гады, гады ! Дрянные дармоеды !

       Спать после канонады могли только маленькие смирные животные в двух рядах своих кроваток, а мы с Серёжкой, выждав в притворстве вытянутыми трупиками, забивались в угол и начинали пытать вышеупомянутую жертвенную куклу-заложницу, - пытать нашей самцовой любознательностью до полного её истощения.
       После чего Серёжкины глазки продолжали блестеть масляными вишенками, а его щёчки безнаказано пунцоветь на плебейском личике вдохновенного подрастающего садиста.
       
* * *
       
       Световое пятно. Вверху огромная тётя в белом халате. Неподвижна. Её руки - варёные, красные от мытья гор детсадовской посуды.
. . . Биополе :
" Она не главная здесь. Я главней ",- чувствую соотношения безошибочно, властно.
. . . Покровительство, стойкая приязнь, - и теперь уже я стану защищать мою подданную всегда, когда бы этого не потребовалось ей ли, мне ли.
       Наши глаза соединились. Откуда этот тётин взгляд ? Как она всего этого понимает ?
       Откуда в ней столько горячей, жгущей нежности, доброты, признания ...
       Замечательно ! Теперь мой мир состоит и из неё.
       
       Выходные, - и я вновь у бабушки.

- Ты чего это надулся как мышь на крупу ?,- снизу, - из своего мира не далёкого от пола комнаты, я-то ясно понимаю, отчего нотки в голосе бабушки окрашены покровительством - " ... Мышь на крупу " :
. . . мы все уже попеременили кучу разных тел, прежде чем нам доверили человеческих, и важной бабушкиной ипостасью, окрасившей её хромосому, - время от времени проступала огромная серая домовитая Крыса, которая, - понятно, к мелким мышам относилась покровительстенно. ... Мышь на крупу.
       Даже когда я читал бабушке вслух " Золотого ключика ", то появление в действии Крысы Шу`шары всегда растворяло бабушкину личность и слегка её обездвиживало.
       
       Вообще-то, бабушка заведовала мощной государственной химико-фармацевтической лабораторией, имела уйму правительственных наград - медалей и орденов с красной, бежевой, синей и белыми эмалями внутри вензелей из чистого золота. Ордена валялись в коробочках в большом ящике дедушкиного письменного стола безо всякого почтения, и несколько раз я ловил гримассу брезгливости на бабушкином лице, когда она передвигала их в столе в поисках ластика или скрепки. Поэтому, когда сегодня я вижу важного чиновника, гордого только-что вручённым звёздным орденом на атласной перевязи, - либо же на золотой цепи через живот, то я осознаю, что передо мной идиот.

       Наконец, я снова один.
       Кресло - зеркало - бюро - шкатулка ...
. . . И вот я смотрю в его глаз, растворяясь в мутной молочной глубине, унёсшей меня из окружающей жизни в бесчувственное, ещё неведомое пространство.
       В этот раз измерений стало больше :
среди моих подданных из молочной `небыти просвечивает молодое лицо детсадовской нянечки с ошпаренными руками, - лицо, манящее меня.
       
       Лунный камень пригрелся в ладошке. Возвращаться в шкатулку ему на сей раз не захотелось.
       
* * *
       
       Рабочая неделя означала для меня дет.сад через промозглое ночное зимнее утро в столовую на завтрак, а затем в зал для общих игр.
- Темнота-темнота-темнота, - световое пятно. Не то.
- Темнота-темнота-темнота, - световое пятно. Не та.
- Темнота-темнота-темнота, - световое пятно.
       Она.
       
       Поток свету сверху втянут в протянутую ладошку. Лунный камень :
- Это тебе.
       Моя подданная, едва заметно отшатнулась, обмерши в столбняке, растворившись в голубовато-молочном глазу.
       Лицо её вспыхнуло. Глаза потеплели восхищением и сразу же страхом в неприемлемости пленительного мерцания.
. . . Я умел, - я умею убеждать молча.
       Она, едва касаясь кончиками пальцев, приняла брошь, не отрывая взгляду от переливающегося камня.
       
       А потом ...
       А потом обжигающая волна захлестнула меня. Ни она, ни я не сдвинулись с мест ;
её глаза засияли так, как только могут сиять глаза о`даренной женщины.
       Благодарная плоть запульсировала в ней сама собою, не зависимо от её естества,
глаза, жарко впитывающие меня сверху, заглатывали мой взгляд в ритме, уже не подвластном собственному сознанию,
. . . её зрачки, вытеснив из меня мироздания, - мерно и мощно расширялись, и тут же неумолимо сужались ;
я то деревянел, то становился мягким, пульсируя в их власти, - медленнее, чуть быстрей, быстрее, ещё быстрее, быстрее, - всё замелькало ...
       Потом тьма.
       В то мгновение во мне навсегда поселился неизбывный запах близости.
       
* * *
       
       Я, вообще-то, не возражаю, когда
- человеческим зародышам пространно повествуют об аистах, принёсших их однажды в пропахших навозом и головастиками клювах,
- или когда материнские лица `счастливо горят в описании заветных кочанов капусты вперемешку с фасованными младенцами,
- или когда детсадовские пацанчики ведут замурзанных девчонок из младшей группы в заветный угол двора, где :
"Я покажу тебе, чего есть у меня, только если ты покажешь мне, чего у тебя ... там, - а дашь пальчиком потрогать ? - один разочек, пожалуйста!",-
       
- ради Бога, я-то уже тогда, - под куполом света, заполнил пространство Лунного камня, которое моя подданная поделила со мною.
       
* * *
       
       На выходные в бабушкиной квартире меня деликатно выспросили о том, не известна ли мне судьба бабушкиного медальона с Лунным камнем и где он.
. . . Бабушкиного.
       Не особо запираясь, я объяснил, насколько моя подданная хороша в своей доброте, насколько она достойна Лунного камня, - `счастлива в единении с ним, и что речь идёт вовсе не о дорогом ювелирном украшении, а об негасимом `угле, рдеющим женской красотой.
       
       В течение дознания бабушка замерла боком в дверях, отвернувшись к кухне сквозь дверной проём, присутствуя лишь самым краешком, - и в то же время на комнату наделось бабушкино ухо : огромное, всёслышащее, - поглотившее моё дыхание, каждое словечко моей речи, меняющуюся интонацию.
       
       Внезапно для меня самого, - сверху, в пространстве, не мешая допросу и показаниям, повис образ бабушки, который однажды, - много месяцев назад, запечатлелся в моём сознании :
. . . я как-то ненароком узрел, как она передвигала пальцем украшения, склонившись к своей шкатулке;
тогда в её лице не случилось ни радости от красоты коллекции, ни даже сытого, греющего кровь наслаждения от обладания восхитительными побрякушками, - лишь рачительный контролирующий взгляд крысы, проверяющей запасы зерна на зиму в своём гнезде. Именно тогда она быстро взглянула на меня, застуканной, мгновенно овладев моим детским взглядом. Она поняла, что я посвящён и, более того, понял того, что она также поняла и этого. Всё-таки в нас обоих жил добрый шмат общей хромосомы.
       
       И теперь, её образ, заполнивший пространство, - образ, представляющий рачительную домовитую Крысу, с шипением гасился восторгом и счастьем о`даренной мною посудомойки.
       Крыса металась ошпаренной и униженной своею крысиной сутью.
       Через мгновение я въехал в то, что заполонивший комнату мечущийся в агонии бабушкин дух вижу не только я сам.
       Она тоже наблюдала его унижение.
       
       Я взглянул в проём двери : бабушки там уже не было, - там даже не было существа определённого пола - там стоял солдат, - солдат из подчинения неведомому Высшему существу, причём и сам солдат, и главенствующее чем-то существо оказались мне `чужды.
       В то мгновение в моём пространстве померк свет, ... досель сиявший моей бабушкой.
       Я превратился в сироту, став одним одинёшеньким на всём Белом свете.
       
       Паники не случилось, более того - я даже не расстроился, хладно уразумев, что, по крайней мере, есть основания сбацать ещё один Белый свет уже под стать самому себе.
       Я стал взрослым.
       
       В детском саду на следующий день разобрались, и медальон, согретый руками посудомойки, вернулся на место в шкатулку.
       Пришёл вечер.
       
* * *
       
       Утро наступило через тридцать с лишним лет.
       Бабушка искала смерти. Как все мы в нашем роду она, потеряв способности обслуживать себя, не желала ни малейшей зависимости пусть даже от родных.
. . . Лунный камень по-прежнему мерцап себе в шкатулке.
       Отношение бабушки ко мне из безразличного все эти долгие годы превратилось в болезненно обострённое : короткие незнакомые горячие взгляды, внезапные окрики, подчёркнутая отчуждённость.
       Между тем она начала оформлять передачу наследства.
       Собственно, существенное недвижимое имущество и состояние дедушки и бабушки по праву должны были бы отойти мне.
       Чураясь меня, бабушка переписала дачный участок с домом в правительственном товариществе на прочих родственников.
       То же произошло с финансовыми накоплениями, с богатейшей и редчайшей библиотекой с фолиантами, с драгоценностями, с коллекционной утварью в саксонском фарфоре, в хрустале и в сервировочном богемском фаянсе, с картинами и с прочей блажью, поспешно доставшимся чуть ли не посторонним людям.
       
       Продолжая враждебно поглядывать на меня, оставшемуся в её воле "Гол как сокол`", бабушка на том не остановилась и побежала к мерзейшим соседям из плебеев, коими брезговала всю свою жизнь, - побежала доносить обо всех моих тайнах и бедах, накопившихся к зрелому возрасту, - отдавая моё доброе имя на растерзание заплечных дел черни, вывернув наизнанку моё пёстрое житиё со всеми сокровенными потрохами.
       Тем не менее желанный покой, удобренный раскручивающейся местью, к ней не приходил.
       Бедняжка продолжала биться, пакостя мне в быту, тщетно пытаясь вырваться перед смертью из своих оков, так и не понимая до конца того сама, что же с ней происходит.
       Я видел.
       Мне было горько, я прощал ей всего, ни разу ни о чём не попросив сквозь торжествующее ликование посторонних наследователей.
       А очень скоро, - к чему она и причащалась, смерть приютила её.
       Она ушла, окрашенной Крысой, так и не став восхитительной нищей желанной посудомойкой-Золушкой, купающейся в беспредельном восторге, брошенном к её ножке в хрустальной туфельке.
       
       Я знаю у кого, - где, живёт Лунный камень, - мне этого всё равно.
       
       Я продолжаю свободно заполнять его пространство очередною посудомойкой.
























18-го Октября 2008 году.

© Copyright: Никита Людвиг, 2008
Свидетельство о публикации №2810180079