Дело было в конце мая 2002-го. Нам, то есть мне, и моему закадычному, еще с детсада, корешу Лёхе, резко понадобились деньги. На очередной «стопудовый прожект». Высчитывая стоимость «прожекта», мы чуть было не подрались от азарта и предстоящих прибылей, и пришли к консенсусу, что для начала нам необходимо, ни много – ни мало 30 тысяч рублей.
В то время данная сумма, для студентов третьего курса, находящихся в «творческом поиске», была, сами понимаете, более чем приличная, и мы не первый день ломали головы, где бы такими деньжищами разжиться. Можно было бы и попробовать заработать, но буйная энергия юности требовала всего и сразу. Перебрав всех своих знакомых и их текущие финансовые перспективы, мы огорчились. Даже в долг столько набрать было сложно. И тут, на Лёху снизошло озарение.
- Яра! Вот у кого такие деньги есть! – радостно воскликнул он.
То, что с Ярой мы не виделись больше двух лет, нас, в тот момент, не смутило.
Яра. Он же Кирилл Яровский. Наш бывший одноклассник, с которым мы вместе проучились последние три школьных года. Он был хорошим компанейским парнем, но, что называется, «со странностями». Кирилл имел чрезвычайно острый ум, и не менее острое чувство социальной справедливости. От этого чувства, собственно, и шли его «странности».
Дело в том, что родители Кирилла были не «простыми смертными», а весьма известными и уважаемыми людьми. Его отец, Владимир Иванович, был не последним человеком в каком-то министерстве, а мама, Людмила Петровна, была преподавателем в МГУ, и имела ученую степень по философии. Понятно, что деньги, а также квартиры, машины, дачи, были в их семье нормальным явлением. Тем более странно выглядело, как для родителей, так и для всех окружающих, принципиальное желание Яры «быть как все» и не быть «папинькиным сынком». Что, при обостренном чувстве социальной справедливости, в итоге, и привело его к войне за свои права.
Первым актом этой войны, стал принципиальный отказ Кирилла, после восьмого класса, продолжать обучение в школе с приставкой «спец». Он потребовал у родителей перевезти его в обычную среднюю школу. Выбор, как вы поняли, пал на нашу, но тоже не с проста. Отец Яры в детстве учился именно в нашей школе. Да к тому же, не знаю, какими судьбами, но наш директор оказался старым приятелем Владимира Ивановича. В общем, истрепав немало родительских нервов, Яра добился перевода. Чему был рад он сам, наш директор, ибо учился Яра исключительно хорошо, и даже отлично, и наше РАНО. Не рад был только Ярин отец. Мама же восприняла демарш сына с философской рассудительностью.
Когда Яра только появился в школе, приняли мы его очень настороженно. Можно сказать враждебно. Так как перед этим, наш директор и классный руководитель устроили нам хорошую «промывку мозгов»
- Упаси вас, дармоедов, Бог, тронуть мальчика! – потрясал кулаком директор, на собрании 1-го сентября. - Парень всю школу один способен вывезти в лидеры по району.
Естественно, что после такого «промоушена», многим в классе не терпелось почесать кулаки об «золотого мальчика».
Но Яра оказался на редкость простым парнем, очень лёгким на подъём, и интересным в общении. Жажда аннигиляции сошла сама - собой. Только главный классный бузатёр, Генка Фролов, решил идти до конца и урыть «богатенького баклана-ботаника», за что был эффектно бит Ярой уже на третий день его пребывания в нашем классе. После чего Фрол стал Яру уважать «немеряно». Так как побить Фролова, на нашей памяти, не удавалось даже старшеклассникам.
В общем, жизнь у Яры потихоньку начала складываться. Он усердно тянул лямку «лучшего ученика» на уроках, и стал «душой класса» на переменах. Но не более…
Вне школы, между ним и остальным классом, была всё та же «стена отчуждения». Мы понимали, что он – «человек с другой планеты», мы ему никак не ровня. Это было очевидно во всём – от уровня его знаний, до уровня его одежды, как он ни старался одеваться проще, он все равно выглядел «первым парнем на селе». А он искренне хотел дружить, и так же искренне не понимал, почему этого сделать не получается.
Начиная с десятого класса, Яра, которого редко звали на наши негласные «митинги», начал сам приглашать нас к себе. Отец был в вечных разъездах, мама зачастую задерживалась на работе до вечера, и мы, всей ватагой, зависали в Яриной шикарной «трешке». Нельзя сказать, что это сильно нас с ним сблизило, но на Ярины посиделки ходить было интересно. Там было дорогущее бухло из батиных закромов, и, что гораздо интереснее, к Яре в гости так же заходили бывшие одноклассницы. Напомню, что Кирилл раньше учился в школе, с приставкой «спец». Так что девочки там были тоже «спец». Мы их не интересовали, по известным мотивам. Мы были в роли своеобразного фрик-шоу. Впрочем, они для нас были тоже своего рода шоу. Как однажды озвучил мысли всей мужской половины класса Генка Фрол: «Ыыыхх, мне бы хоть раз, хоть одну такую тёлку…».
Ну, и конечно, нельзя не вспомнить про Маринку. Маринка Колесникова – неформальная «звезда школы». Девушка невиданной доселе в наших краях красоты. А так же хитрости и коварства, как небезосновательно полагали некоторые. Училась ниже среднего, но, по житейскому разуму, равных ей, пожалуй, не было. Она была единственной, кто мог по всем критериям, кроме учёбы, хоть отчасти сопоставляться со «спец»-девочкам. И, естественно, Яра не мог не влюбиться в неё. Как я уже говорил, Яра был очень искренним человеком, и любил он Маринку тоже искренне и беззаветно. Маринка так же искренне и беззаветно любила его… деньги.
Яра, как галантный и воспитанный кавалер, потеряв от любви голову, задаривал Маринку цветами, цацками, шмотками, и вообще всем, чего бы ей только не захотелось. Он совершенно ничего не мог противопоставить её магически-капризному: «Ну Кирююююш…». Короче говоря, мало кто сомневался, что Маринка и Яра придут к взаимовыгодному браку.
В общем, вот так, незаметно, и закончились наши «школьные годы чудесные». Отгуляв выпускной, мы все начали заниматься насущной проблемой – «Куда идти дальше?». А Яра выкинул очередной «финт ушами», открыв второй фронт борьбы за социальную справедливость. Он наотрез отказался идти в институт, где его уже ждали, не отдав «священный долг Родине».
Вот это напугало Яриных родителей куда как серьёзней перевода в другую школу. На дворе был 1999-ый год, и Северный Кавказ в очередной раз набух, как готовый прорваться гнойник.
Не буду описывать, какие перипетии царили в семье Яровских в тот момент, но Кирилл, в очередной раз сумел добиться своего. Поработав некоторое время в какой-то конторе, Яра, весной 2000-го уехал в войска. После этого о нём начали забывать. Ну, мало ли какие у парня тараканы в голове? А по настоящему друзьями мы так и не стали. Приятели – не больше.
И вот, тот самый май 2002-го.
- Яра! Вот у кого такие деньги есть! – радостно воскликнул Лёха.
- Но он же в армии… – начал было я.
- Вить, он уже на дембель прийти должен был, в апреле еще. Заодно и поздравим!- расхохотался Лёха.
- Да, но сумма то, даст ли столько?
- Яра никогда не отказывал. Да и не убудет с него особо.
- Ну что ж, давай попробуем, – согласился я.
Подходя к дому, где жили Яровские, мы вдруг испытали непонятное волнение. Непонятно откуда возникла мысль: «А может не стоит?». Но, отметя сомнения, мы решительно зашли в подъезд, и стали подниматься на восьмой этаж. Странный мандраж не прошёл, даже когда мы позвонили в дверь, наоборот - он усилился.
Мы старательно натянули улыбки, готовясь к «встрече старых друзей». Дверь открыла Людмила Петровна, мама Кирилла. Мы были с ней хорошо знакомы, и общались легко.
- Здрасьте, тёть Люд! А Кирилл дома? – хором сказали мы с Лёхой.
- Здравствуйте. Ааа, школьные друзья Кирюши – Лёша и Витя!
- Ага. Это мы, – еще больше расплылись мы в улыбке.
- Вот видите - я вас помню. Проходите, Кирюша скоро придёт. – сказала Людмила Петровна, и, пропуская нас в квартиру, ещё раз тихо добавила: - Скоро придёт.
Мы прошли в квартиру, там мало что поменялось с тех пор, как мы были у Яры последний раз, в 2000-ом, после Нового Года.
- Проходите, проходите в Кирюшину комнату. Подождите его там. Рассказывайте – как вы живёте? Сто лет вас не видела, – улыбаясь, сказала тётя Люда.
- Да учимся вот всё. С работой трудновато только. С дневного почти никуда не устроишься, – ответил я.
- Ну да, ну да… - закивала тётя Люда. – Вы хоть учитесь, а Кирюшка в армию идти надумал. Откуда только надумал, не понятно?..
- Ну ничего, тёть Люд, сейчас он уж точно никуда не денется. Придётся ему опять за парту садиться, – отшутился Лёха, и, довольный собой, рассмеялся.
- Да-да, да-да… Вот он скоро придёт… - глядя в сторону от нас ещё раз повторила тётя Люда.
Мы с Лёхой переглянулись. Он тоже обратил внимание на это зачастившее: «Скоро придёт.». Когда она говорила эти слова, её лицо становилось каким-то странным, и смотрела она при этом всегда куда-то в сторону. Впрочем, тётя Люда быстро брала себя в руки, и продолжала держаться непринуждённо. Мелькнула мысль: «Что-то с Ярой случилось.» Пока только догадкой.
- Кирюша в письмах жаловался, что ему мало пишут. Говорил, только две девочки из спецшколы писали. И Марина. Но она почему-то прекратила писать около года назад. Он всё просил позвонить ей, узнать, что случилось. Я звонила-звонила, но там трубку никто не снимает. Переехали они что ли, вы не знаете, ребята?
- Д-да… Переехали… Ага, – сбиваясь ответил я, и переглянулся с Лёхой ещё раз.
Маринкины родители действительно переехали почти год назад. Наследство какое-то получили. А эту квартиру, в нашем районе, оставили Маринке. Вот только её там очень редко видели. А когда видели, она выходила из навороченных иномарок, в сопровождении весьма не бедных дядей, старше её минимум вдвое. Из чего можно было сделать вывод, что Яру она давно уже не ждёт. Если ждала вообще, что вопрос.
- Ну вот. Я так Кирюше и отвечала, что, мол, переехали. Вы, кстати, не знаете, куда она переехала? Нет? Жаль… Ну ничего, он скоро придёт, и сам её разыщет, – и снова она смотрит в окно и повторяет с отрешенным видом, - Скоро придёт, скоро придёт…
Теперь мы переглянулись с большой тревогой. Что-то точно с Кирюхой случилось. Господи, неужели?..
- А Кирюша домой очень часто писал. Вот, смотрите, сколько писем! – с гордостью сказала тётя Люда, и, открыв тумбочку достала оттуда действительно увесистую пачку. – Смотрите, иногда чуть ли не через каждые два-три дня.
Она протянула нам стопку писем. Лёха, из уважения к ней, начал их перелистывать. И правда, судя по штампам, Кирилл писал домой очень часто. В письмах он спрашивал, как Марина, как остальные ребята из нашего класса. Интересовался, не встречали ли его родители кого из нас. И про меня с Лёхой тоже спрашивал… Стало как-то гадко на душе. Яра нас помнил, а мы про него забыли. Все… Только те две «спец»-девочки помнили о нём, и регулярно писали. Лёха посмотрел на меня и произнёс тихо, почти беззвучно: «Витёк, я себя последним скотом чувствую…». Ответить ему я не мог, ком стоял в горле, и я смог только дёрнуть головой, в знак согласия. Посмотреть тёте Люде в глаза было стыдно. Я отвернулся.
И тут глаза у Лёхи стали с блюдце. Он уставился на меня, краешком показывая угол одного из писем. Я смотрел на письмо, не понимая его. Лёха пальцем ткнул в строчку, написанную Кирюхиной рукой: «Привет из Гудермеса!»
Тогда и у меня видимо глаза тоже стали не маленькие. Мы смотрели друг на друга как два филина. Тётя Люда отошла на кухню, и, на наше счастье, не могла лицезреть этот театр мимики и жеста. Мы с Лёхой стали быстро перечитывать письмо. Стало ясно, что Яра напросился в Чечню сам, да еще и скандалил с начальством, чтобы его отправили вместе со всеми ребятами из его роты, а не оставляли в тылу, как труса и «ссыкуна». Да, это мог быть только Яра, пламенный борец с несправедливостью. Что же с тобой случилось, Яра?
Лёха пролистал еще три письма, пришедших из Чечни. Из них намёками и полунамёками можно было разглядеть, что Яра поехал не просто в силу своей натуры, но и из-за Маринки. Он понял, что она его не ждёт, и не придумал ничего лучше, чем с горя уехать туда, где сильнее запах смерти. Зачем? Зачем?..
Задумавшись, я только теперь заметил, что Лёха глядит в пол стеклянными глазами, и что руки его безвольно опустились. Он показал мне последний конверт из пачки писем. Я невольно вздрогнул, увидев этот конверт. Точно такой же казённый конверт я видел в январе 2000-го, когда в Грозном погиб муж нашей соседки. Похоронка…
Яра погиб в середине сентября 2001-го, во время нападения на Гудермес. Восемь месяцев назад. А никто об этом даже не знал. Никто ничего не слышал. Вот только кто его убил – чечены там, или мы здесь, забыв об его существовании?..
Теперь стало ясно, почему Ярина мама постоянно твердит: «Он скоро придёт». Она до сих пор не верит в то, что он погиб. Хотелось немедленно убежать из этого дома. Убежать от тёти Люды, от этой квартиры, от своей совести, и от себя самого.
В этот момент из кухни вернулась тётя Люда. Мы попытались сделать непринужденные лица, должно быть не очень это у нас тогда получилось. И, как назло, в замке, в это время, провернулся ключ. Мы вздрогнули, как будто сейчас в двери должен был появиться призрак Яры, чтоб попинать нам за то, что мы о нём забыли. Когда на пороге появился Владимир Иванович, Лёха даже облегченно вздохнул. Он видимо и впрямь думал увидеть перед собой призрак.
- Ой, Володя пришел, – безрадостно протянула тётя Люда. Но тут же оживилась: - А к нам Кирюшины друзья зашли, а он всё что-то запаздывает сегодня.
От испепеляющего взгляда Яриного отца хотелось провалиться сквозь землю. Мы проблеяли «Здравствуйте», уставившись в пол.
- Извините, тёть Люд, мы пойдём, наверное. В следующий раз как-нибудь зайдём. Пора нам, – еле слышно выговорил Лёха.
- Да… Пора… Извините… Пойдём мы… - запинаясь промямлил я.
- Да вы подождите, ребята, он скоро придёт. Скоро придёт… - запричитала тётя Люда, и мне захотелось сломя голову выбежать, тут же, только бы не слышать этого больше.
- Люда, разогрей мне обед, будь добра. Молодым людям пора, не задерживай их, – мягко сказал Владимир Иванович, и улыбнулся жене.
- Ох, да, обед. Извините, ребята, совсем забыла. Заходите ещё! До свидания!
- До свидания…
Тётя Люда быстро ушла на кухню, а мы стали подходить к двери. Лёха обернулся и полушёпотом сказал Владимиру Ивановичу:
- Простите, мы не знали, правда.
- Не знали, или не хотели знать? – так же тихо спросил он.
- Вы правы. Безусловно. Простите нас, если сможете… - ответил Лёха и вылетел пулей из квартиры. Я задержался в дверях.
- Простите, где он похоронен? Он был хорошим другом, это мы его не ценили…
- На Хованском. По правую руку от входа, пятнадцатое место.
Сказать «спасибо» я уже не успел, дверь захлопнулась.
Спустившись на улицу, я нашёл Лёху нервно курящим в глубокий затяг, возле подъезда. Я стрельнул у него сигарету, хотя дал слово бросить курить. Но сейчас я не смог бы бросить ни за что. Вот так, цедя одну сигарету за другой, мы пошли в сторону дома. По дороге мы не сказали друг другу ни слова – каждый был погружен в свои мысли.
Я думал о том, чего достиг Яра. Он мог бы стать кем угодно, у него были все возможности. Но вместо этого он боролся за свои убеждения, и в итоге отдал за них жизнь. Его война за право быть «простым» привела его сначала в наш класс, затем в армию, и, наконец, на войну настоящую. Какая из этих двух убила его? Ответа я не могу дать даже сейчас. Стал ли он тем, кем стремился стать? Пожалуй, нет. Даже стремясь стать «как все», он выделялся среди остальных. В итоге среда, в которую он так стремился влиться, и погубила его.
Это были единственные стройные мысли в моей голове в тот момент. Всё остальное смешалось, прыгало перед глазами. О чём думал Лёха, я не знаю.
Когда мы подходили к нашему дому, мы заметили Маринку. Её выводил из шикарной «Бэхи» очередной папик. Единственный раз за всю дорогу Лёха произнёс, точнее прошипел:
- Яра из-за неё в землю лёг, а она… - и зло сплюнул, - Сссука…
А я лишь сипло ответил:
- Нет, Лёша, он и из-за нас тоже. Мы не лучше…
Лёха опустил голову, и кивнул.
В тот вечер я сильно напился дома. Не помню ни того сколько я пил, ни что именно, но пил много, до потери сознания. У меня перед глазами стоял, как живой, Кирилл Яровский, Яра, и, как обычно добродушно улыбался, лишь изредка укоризненно покачивая головой. Я рыдал в голос, не имея сил остановиться. Помню, как я кричал: «Прости меня, Яра! Прости!». Потом, наконец, я отключился. Но еще несколько дней, во сне, я видел улыбающегося Яру, кричал: «Прости!», и просыпался в поту. Это прекратилось лишь тогда, когда мы с Лёхой съездили на его могилу, и заказали венок с надписью: «Кириллу от одноклассников. Ты был лучше нас всех».
Прости нас, Яра. Прости, друг. Ты был, возможно, последним Человеком в этом мире скотов…
Я знаю – ты не умер. Такие люди, как ты, не могут умереть. Ты всегда будешь живым, пока о тебе помнят. А могила на Хованском – это всего лишь алтарь твоей памяти. Я и Лёха, мы читали твои армейские письма, мы не сможем забыть их. Никогда. Значит, и ты будешь жить вечно.



05.03.09