А Старик, после посещения его Каримом Сабировичем, потирая от удовольствия руки, накрыл небольшой стол, выложив на него все привезенные ему продукты – краковскую колбасу, сыр, сгущенное молоко, свежие лепешеки и разную сладость. Потом он пошел к Саиду и пригласил того на ужин.
Нарезанная колбаса и сыр издавали невероятный запах, который распространялся далеко за пределы стариковской конуры, дразня нюх зэков и сторожевых собак.
- Мархамат, Саиджан, присаживайся. Сейчас будем кушать, или правильнее – хавать колбаску с сыром и пить чай с шоколадными конфетами. И еще – у меня есть небольшой тортик. Ведь ты любишь торты, взяточная душа?
- А, кто их не любит, ака? Все любят - и взяточники, и хищники, и убийцы, и воры. Даже наш хозяин, я слышал, тоже торты любит, особенно шоколадные.
- Ты абсолютно прав, Саиджан - менты, пожарники, судоисполнители, и все остальные, кто связан с карающей системой, - все они любят сладкое, особенно на халяву. Я знавал одного вертухая, который очень любил сладкое. Правда, он не совсем любил торты. А знаешь, взяточник, что он обожал? Конечно, не знаешь. Но может быть, угадаешь? Да, и не угадаешь. Этот вертухай, один раз в далеком детстве, будучи у кого-то в гостях, попробовал там мармелад. И на долгие годы запомнил его, как он выразился, непревзойденный вкус.
Мне рассказывали, что он однажды, за две большие коробки мармелада, устроил побег из колонии для двух зэков. Но сподличал, сволочь: когда те двое ушли в лес, он сам же организовал погоню за ними. Зэков в лесу постреляли, а этот вертухай сожрал эти две коробки мармелада и не подавился, и даже не угостил никого. Живут же на свете такие люди, если их еще можно называть людьми. Зона, где служил этот вертухай, находилась в глухой таежной глубинке, на краю городка, где жили промысловики за пушниной, рыболовы, лесозаготовщики, и охраняющий эту зону персонал. Молодые девушки, женщины и вдовицы часто становились жертвами насилия со стороны офицерского состава колонии.
Надругательство над ними в среде вертухаев считалось делом обыденным и суетным, а скандалы, возникавшие на этой почве, часто заканчивалось простым и дешевым откупом. В качестве откупного служили небольшие подарки в виде дешевых брошек или не менее дешевых бус.
Жаловаться пострадавшим от насилия женщинам было некому - большое начальство находилось за тысячи верст от городка, а местное руководство эти жалобы не рассматривало, считая преступления офицеров – баловством, незаслуживающим особого внимания, и тем более наказания. Возбуждать уголовные дела за какое-то изнасилование, да еще против представителей военных формирований было чревато большими неприятностями. Поэтому пострадавшие женщины молча, переносили все причиненные им унижения. Но однажды очередное «баловство» со стророны одного офицера закончилось для него и его товарища плачевно, то есть совсем не так, как они с ним ожидали.
Девушка, над которой надругался любитель мармелада, оказалась не столь сговорчивой и робкой, как многие другие, и решила добиваться справедливости своим, изобретенным ею, способом. После того как она обратилась с жалобой на насильника майору – начальнику колонии, тот, выслушав печальный рассказ пострадавшей от насилия женщины, рассмеялся расмеялся прямо ей в лицо и сказал:
- Ну, да ладно, чего уж там. Ну, потискал тебя лейтенант маненько, ну, побаловался с тобою чуток. Что же здесь плохого? Да и самой, небось, приятно было? Да, не расстраивайся ты уж так – купит он тебе красивую, ну, скажем так, брошку или бусы, и конфет не пожалеет. Иди с Богом, а ему я скажу, чтобы тебе купил все. А, что до жениха твово, который на фронте, так ты говоришь, кровь проливает? Так никто не знает – выживет он в этой заварушке, или не выживет. Дай Бог, пусть вернется здоровым и невредимым. А наших не трожь - сомну! Ишь ты, невинности ее лишили, девственность ее нарушили. А кто знает – может ты, со своим дружком еще до войны сблудила, а теперь все свои грехи на лейтенанта свалить хочешь. Может быть, ты со своим миленком на сеновале любовничила в свое время? И нашего лейтенанта, может быть, сама в лес заманила, а уж там и соблазнила? Кто видел, где свидетели? Давай сделаем вот так – ты, во-первых, успокойся, а через недельку приходи и все обсудим. Лейтенант – парень молодой, красивый, я с ним переговорю, и может быть, он на тебе и женится. Ты ведь хочешь замуж выйти? А этот до баб охочь, как петух, вот и накувыркаетесь вволю. Давай, не плачь, и ступай себе с миром. Так ничего не добившись, девушка пошла к себе домой. Запершись дома в светелке, она целый день проплакала:
- Неужели на этих сволочей нигде управы нет? Неужели нет на свете такой власти, чтобы могла защитить нас – оскорбленных, униженных и поруганных?
А раз нет такой силы, значит надо справедливости добиваться самой. С такими мыслями она на следующий день засобиралась к одной знакомой девушке, тоже совсем недавно изнасилованной этим же молодым лейтенантом. Правда та девушка, никому жаловаться не ходила, и всю боль души своей носила в себе.
Встретившись в доме, две несчастные женщины о чем-то долго беседовали. Ровно через неделю, как договаривались майор и приходившая к нему с жалобой на лейтенанта женщина, встретились у того в кабинете. Затем туда пришел и вызванный майором лейтенант – виновник всего этого сыр-бора. Он был уже слегка пьян. Увидев девушку лейтенант гоголем подошел к ней и, выпучив на нее наглые глазенки, произнес:
- Ты что, за меня замуж хочешь выйти? Затем, повернувшись к начальнику, спросил у того:
- Как вы считаете, товарищ майор, стоит мне жениться на этой жалобщице, или повременить с этим важным в моей жизни шагом? Она с виду только смирная, а если против нее, что – либо сделаешь, так она, по судам затаскает ведь? И слово ей не скажешь лишнего, и по шее не взгреешь – сразу к следователю потащит.
- Тебе решать, Казимирчик, ты ее подпортил – тебе и терпеть ее бзыки и ее дурной характер. Любишь кататься – люби и терпеть. Правильно девушка?
Та продолжала слушать издевательства военных наглецов, смиренно покачивая головой и, лишь затем, не выдержав очередного словесного укола, расплакалась.
- Хорошо, хорошо, раз товарищ майор не против того, чтобы все решить тихо – мирно, давай поженимся, - плотоядно улыбаясь, помигивал лейтенант своему начальнику, - только без всяких там торжеств и свадеб. С моей стороны будет товарищ майор, и ты пригласи подруженьку – посидим, отметим свадебку.
- А ты, Казимирчик, - вмешался майор, - достань водочки, бутылки три, закуски конечно. Только где мы все это провернем?
Тут девушка неожиданно встрепенулась и уже улыбаясь предложила:
- Раз так решили, то давайте у моей подруге посидим и свадьбу сыграем.
- А там кто еще кроме нас будет? – поинтересовался майор.
-А, никто, разве еще кто-то нужен? Сами же сказали – тихо и мирно.
- Вот и ладненько, договорились, значит. Мы с Казимирчиком водочки, вина и закуски принесем, ну уж на счет огурчиков с капусткой кисленькой, я думаю, вы девушки позаботитесь?
- Конечно, конечно позаботимся. У подружки всего этого достаточно, только мы водку пить не будем.
- Я же вам сказал, что Казимир вина принесет, пейте на доброе здоровье. Ну, договорились, - майор поднялся со стула.
- Казимир, для девушек красненького достань, или вы водку пить будете?
- Красненького, красненького, мы беленькую не пьем, - опять заверещала вновь испеченная невеста. Только когда свадьба то?
- Ну, я думаю, послезавтра будет - в самый раз, - начальственно поглядев на молодых, выпалил майор. Послезавтра выпадало на воскресенье.
В назначенный день две женщины у поселкового ларька поджидали майора и жениха Казимира, которые не заставили себя ждать и, к оговоренному часу с кульками и бутылками явились к месту встречи. После взаимных приветствий вся компания направилась к окраине городка, где жила подруга невесты. Сам городок располагался у огромного дремучего леса, на делянках которого работали заключенные из недалеко расположившейся колонии.
Каждый рабочий день их под конвоем выводили на специально выделенные участки леса, где осужденные, разделенные по-бригадно, вооружившись пилами и топорами, начинали валить вековые сосны. Затем очистив стволы деревьев от ветвей и сучьев, подготавливали их к транспортировке на большую, как выражались зэки, землю.
Работы на лесоповале проводились под присмотром солдат и офицеров. Людям было тяжело физически, но и моральная ноша подчас казалась невыносимой. Выходя на работу в лес, получив задание, они приступали к валке деревьев, торопясь выполнить требуемую от них норму. И думать о красоте окружающей их природе и любоваться ею не оставалось ни времени, ни сил.
Другое дело, когда подходило время обеденного перерыва и небольшого отдыха. Вот тогда, наскоро проглотив нехитрую похлебку, многие зэки ложились на травку и, устремляли свои взоры на верхушки высоченных сосен, которые упирались в само небо. А по синему, до боли в глазах, небу ослепительно белыми пятнами медленно двигались облака.
Вглядываясь в эту волнующую душу картину, где облака под напором ветров, постоянно меняя свою конфигурацию, то наползали друг на друга, то наоборот, разбегались в разные стороны зэки, лишенные элементарной свободы, мысленно уносились в родные места – не менее красивые и завораживающие, чем здешние.
Кто-то видел родную деревню, кто-то обнимал любимую девушку, а кто-то вспоминал теплые руки матери или усталое строгое лицо отца. Необъяснимое блаженство незримым облаком нежности окутывало заключенного, пока громовое:
- Всем встать, за работу, окаянные! - не нарушало покой маленького зэковского счастья. Бывали случаи когда, не выдержав испытания кратковременной неземной благодати, некоторые зэки бросались, сломя голову, бежать. Куда бежать? Неважно – только бежать, бежать от этого ада, от опостылевшей работы, от болезней, вечного унижения и нескончаемого срока. Заканчивались такие спонтанные побеги обычно короткой автоматной очередью и похоронами на местном кладбище, в могилах под номерными знаками.
Но вернемся к свадебному квартету, который не спеша подходил к дому подруги невесты. Войдя в аккуратно прибранную комнату, служившей залом, женщины принялись накрывать на стол, расставляли тарелки, ложки вилки, а мужчины занялись откупоркой бутылок. Затем все сели за стол и торжество началось. Глухо звякнули стаканы после непременного тоста за молодых, послышалось «горько» и жених жадно притянув к себе невесту, горячо и долго целовал ее в губы.
После принятия добрых порций водки мужики с жадностью набросились на еду. Жених и майор кушали упоенно, не забывая глотать горячительное, кричать «горько» и целовать невесту. Когда хмель основательно ударил в буйные головы служителей колонии, они вальяжно пересели на диван и затянули протяжную песню, с богатым набором блатного сленга и непристойных слов.
Женщины пили мало, закусывали скорее для вида, а не для утоления голода. Через некоторое время офицеры снова уселись за стол – чревоугодие продолжилось, но уже без тостов и поцелуев. Во время очередной залихвасткой песни, опьяневший майор встал из-за стола и пригласил подружку невесты потанцевать. Во время танца, он под пьяный надрыв лейтенанта, стал лапать партнершу за ягодицы, стараясь вытолкать ее в другую комнату. Но девушка сумела вывернуться из цепких рук начальника и вернулась за стол. Ну, наконец, водка кончилась, и майор на правах старшего стал гнать Казимира за бутылками:
- Слетай, литер, к тете Фае, у нее водка не переводится, принеси нам еще пару бутылочек. Если станет кочевряжится, скажи ей, что от меня пришел – даст.
Опьяневшему Казимиру, не хотелось покидать уютный уголок и теплую комнату, и идти в темень к какой-то тете Фае. Он всячески оттягивал момент выхода на улицу, то притворяясь, что не расслышал своего начальника, то затягивая очередную песню.
- Да, никуда ходить не надо, - успокоила мужчин хозяйка дома, - у меня есть выпивка, сейчас принесу. С этим она спустилась в погреб и вытащила оттуда бутыль с мутной зеленоватой жидкостью.
- Ну, не мешайте мне, товарищ начальник, - отталкивая от себя майора, неотказавшегося от попыток залезть хозяйке дома под юбку, - громко шептала хозяйка.
- Давайте выпьем, потом миловаться будем, - с улыбкой на покрасневшем лице, - продолжала она. Под одобрительные возгласы мужчин она, водрузив на стол сосуд жидкостью, стала разливать ее по стаканам.
- Вот, это да, здесь на неделю горючего хватит, - вскричал начальник, и предпринял еще одну попытку затащить хозяйку в спальню:
- Пойдем, пойдем, радость моя – вспомним наши дни золотые, нашу с тобой любовь, - плотоядно облизывая губы, бубнил начальник.
- Ну, куда вы так торопитесь, повремените маленько, скоро все у вас будет, - отчаянно отбивалась женщина.
- А, ты дашь мне, не обманешь? – вопрошал потный майор, - или убежишь куда?
- Куда от вас сбежишь? Хихикала женщина, вы ведь все равно поймаете. Дам я вам все, что хотите, только немного позже. Пора выпить и закусить, а потом уже можно и в постельку.
- Казимир и невеста, прошу к столу – обратилась она уже к жениху и подруге, те в это время сидели на диване и нежно целовались. Слова хозяйки несколько охладили порыв начальника, и он с большой неохотой вернулся за стол. После принятия порций самогона, жених совсем было осовел – он положил одну руку на плечо возлюбленной, другую пытался было водрузить на бутыль, но рука скользила по сосуду и бессильно падала на стол. Сделав попытку подняться, он почти добился, было успеха, но некрепкая нога подвернулась, и Казимир всей тяжестью тела рухнул на своего начальника. Они оба, не выдержав испытания в равновесии, упали на пол, где и продолжили возню, то поднимаясь на четвереньки, то заваливаясь друг на друга.
- Ты, осел, литер, слазь с меня, - лепетал майор, - что ты разлегся на мне как на жене, слазь курва, что говорю? Казимир привстал было над майором, но невероятный чих, вырывавшийся из ноздрей, смешиваясь со слюной рта, моментально забрызгали лицо начальника, не давая ему возможности до конца выполнить так удачно начатый было подъем. Опьяневший не менее Казимира майор, растирая по лицу капли жидкости, вылетевшие из отверстий своего подчиненного, орал как недорезанный козел:
- Ну, сука, я тебе сейчас покажу, жених хренов, слазь, пидор, с меня, а то застрелю. Наконец, после мучительных усилий офицеров, Казимир сполз с начальника и тот, встав на нетвердые ноги, поплелся к умывальнику, грозясь по пути, рассчитаться с ним за все его плевки. Но, вымыв морду, предъявлять лейтенанту претензии не стал, резонно рассуждая, что тот все равно ничего не поймет. Компания снова уселась за свадебный стол, офицеры с трудом выпили по полстакана самогона, закусь в глотки не полезла. Не прошло и часа как мужики были невменяемы. По такому случаю, женщины налили себе вина, чекнулись стаканами, выпили. Затем, не проронив ни слова, встали из-за стола, подошли к Казимиру и перетащили его в спальню.
Затем они перетащили туда и майора. Раздев Казимира до гола, они положили его на заранее приготовленный топчан. Затем веревками привязали ему руки и ноги к прибитым к топчану скобам, в рот воткнули кляп и для надежности перетянули этот кляп платком. Когда мужчина был надежно обездвижен, хозяйка дома принесла из кухни хорошо отточенный нож и передала его невесте. Та, перекрестившись, подошла к несостоявшемуся жениху и, ничтоже сумнявшись, почти профессиональными движениями отрезала тому детородный орган.
Из тела фонтаном хлынула кровь. Невеста подложила под струю крови таз, а на рану тампон из каких-то тряпок и уже вместе с подругой бинтами зафиксировала этот тампон на теле дико выворачивающегося мужчины. Когда тот окончательно перестал шевелиться, они поменяли местами мужчин. Майор занял место на плахе Казимира. Следующая экзекуция по оскоплению начальника была проделана с точностью, как и первая, с той лишь разницей, что в качестве палача выступила сама хозяйка дома. Темной ночью, погрузив на телегу полуживые тела, женщины отвезли их далеко в лес к заранее приготовленным ими могилам.
Все, предпринятые властями попытки найти внезапно исчезнувших офицеров закончились полным провалом. В официальных документах значилось, что майор и лейтенант, напившись, пошли в лес на охоту и там, видимо, утонули в болоте. Вскоре поиски, пропавших без вести людей и вовсе прекратились. Женщины, после совершенной ими казни, аккуратно прибрали в доме, уничтожив все следы своего преступления. На следующий день они, как ни в чем не бывало, вышли каждая на свою работу, поэтому ни одна из них не попала под подозрение.
Бог – нам всем судья. Подруга невесты Казимира, в свое время изнасилованная майором, работала в местной больничке сестрой милосердия. А майор по роду своей служебной деятельности часто посещал эту больничку, проверяя и меняя конвой, который охранял прооперированных зэков. Осужденные, невыдерживая страшных условий содержания и изнурительной работы, чтобы попасть в больничку, и хоть какое-то время побыть там, подальше от мрачных бараков и лесоповальных делянок, сами себе наносили всевозможные травмы, то проглатывая гвозди, то протыкая конечности всевозможными железками.
Разнообразие методов самокалечения приводило в изумление даже самых искушенных хирургов, привыкших вроде бы ко всяким выкрутасам изобретательных зэков. Прекрасно понимая их положение, они, рискуя попасть под суд за ложную информацию, зачастую скрывали от властей истинную картину того или иного заболевания осужденных, обеспечивая им некоторое облегчение в их нелегкой жизни. Майору и другим проверяющим, по большому счету было наплевать - с каким диагнозом и по какой причине тот или иной зэк попадал в больничку. Они ходили туда с большой охотой лишь потому, что там можно было поживиться халявным спиртом и пощупать задницы молодых представителей женского персонала данного медицинского учреждения. Особое внимание они уделял юным медсестрам. Если же кто-то из медичек оказывал офицерам сопротивление, то против нее восставал весь состав охраны колонии, и тут начиналась уже настоящая охота на строптивую девушку.
- И эта молодая сучка тебе отказала, дала от ворот поворот? – обычно удивлялись офицеры, после того как прослушивали исповедь товарища после посещения того больницы, - ну, ничего – общими усилиями мы ее стреножим, как думаете, ребята?
- Стреножим, стреножим, и на четыре кости поставим, смеясь, хором отвечал охранный персонал колонии. И тут же после принятия дармового спирта принесенного заботливым майором, разработался план проведения операции по усмирению медсестры.
- Надо заманить молодуху в лес,- советовал бойкий лейтенатишка, - а там юбку на голову, и Маша – была ваша, - стала наша. Хохотом был встречен план – толковый и короткий.
- Вот, тебе - Ромео и подбивать клинья, резюмировал майор, - ты – молодой горячий, красивый. Влюби в себя эту сучку и тащи ее в лес. А там уж и разберемся. Теперь уже молодой друг майора – красавчик и балагур Казимир начал завоевывать ту вершину, которая оказалась не по зубам майору. Он начал, как и договорились офицеры, влюблять в себя недоступную девушку.
Он разыгрывал из себя влюбленного Ромео – дарил цветы, пел ей дифирамбы, и даже пытался написать стихи о любви. Однако из стихотворной затеи ничего не получилось.
Девчонка, как это неприскорбно было говорить, быстро попалась на удочку подловатого офицера, и вскоре они стали вместе появляться на людях – ходили в кино и на прогулки. Надо сказать, что отказам девчонки майор был оскорблен до глубины души. Он ведь пользовался непререкаемой властью в поселке и не терпеть такого унижения, тем более от какой-то там сопливой девчонки, не желал. Он жаждал мести, мести, можно сказать публичной. Которую и должен был подготовить подчиненный ему лейтенант. Вскоре тому удалось договориться с девушкой пойти прогуляться в лес. Девушке Казимир сказал пойдем в сходим в лес родная, подышем там свежим воздухом, может быть ягод насобираем? В лесу, в назначенном месте их уже поджидал майор. Там лейтенант из рук в руки передал свою возлюбленную начальнику. Девушка, поняв, что попала в заранее приготовленные ей сети, обескураженная предательством возлюбленного, отдалась почти без сопротивления. Жаловаться она никуда не ходила, просто замкнулась в себе и поклялась, что если ей представиться возможность, то она жестоко отомстит обидчикам. Этот случай не заставил себя долго ждать – появилась другая потерпевшая женщина, и…возмездие было совершено.
Через год после того как исчезли два офицера, несостоявшейся невесте стал являться во сне Казимир – абсолютно голый, который вставал на колени и умалял девушку простить ему нанесенные им ей обиды и позор. Та, проснувшись в ужасе, подбегала к окну, крестилась на образа, и только после этого начинала собираться на работу. Так продолжалось несколько дней, и с каждым разом Казимир приближался к ней все ближе и ближе. Однажды он приблизился настолько близко, что казалось - еще чуть-чуть, и он коснется ее. В такие дни посещения образа Казимира, она не только, что выходить на работу не могла, но и боялась перемещаться по дому. Усевшись на табурете у окна, она часами не отрывала взгляда, глядя на улицу полную людской суеты и забот.
Потом оцепенение постепенно отходило, и женщина возвращалась в нормальный ритм своей нехитрой жизни. И так до следующего посещения видения. Однажды она не выдержала и побежала к подруге, и там в доме все ей рассказала. Но, что могла посоветовать ей соучастница злодеяния – ничего толкового. Она что-то пробормотала на счет посещения церкви, которой и в помине не было ни в поселке, ни за тысячи верст вокруг.
В свое время ЧК всех служителей культа, ничтоже сумнявшись, пострелял, обвинив их в пособничестве конрреволюционерам и прочим врагам советской власти. Так, что очищать душу было не с кем, и девушка, придя домой от своей подруги и подельницы, сама, без посредников, решила обратиться к Богу. Она, бия поклоны и воздевая к небесам руки молилась, молилась долго, неистово. В эту ночь Казимир снова явился к ней, и снова умолял ее простить ему прегрешения. Девушка, набравшись смелости, подошла к нему и произнесла:
- Я прощаю тебя, Казимир, но прошу тебя больше не являться ко мне.
Еще полчаса она выслушивала благодарственную речь приведения, затем оно превратилось в красное облако, и тут же растворилось в пространстве. Больше уже видение не являлось. Измученную этими посещениями, девушка начала постепенно приходить в себя. Но в это, же время, помимо ее воли, у нее в голове начали рождаться странные, на первый взгляд, мысли:
- Почему я, и по какому праву убила Казимира? Он изнасиловал меня, лишил девичьей чести – это подло и непростительно, и вроде бы понес заслуженную кару. Но тогда почему, нечто живущее во мне, не дает мне покоя, тревожа мою душу и сердце? И почему какая-то сила мучила Казимира, даже после его смерти, пока он не получил прощения от меня? Значит получается так, что после физической смерти человека, его дух живет и жаждет прощения, и окончательно успокаивается только после получения этого прощения. Видимо, Казимир ответил за то, что он отнял у меня. А отнял он то, чего сам не давал. И за это ответил - плоть его умерла, а дух не успокаивался, пока я не простила ему. В таком случае получается так, что я тоже отняла у него то, чего я ему не давала – его жизнь. Я взяла суд своего насильника на себя, и это действо идет против Того, кто дал ему эту жизнь, а ее мог дать только Бог.
Отняв жизнь Казимира, я противопоставила себя Богу, то есть встала на одну ступень с Казимиром – своим обидчиком, совершила такой же грех, как и он. И в свое время, придя туда, где сейчас находится Казимир, буду так же как и он мучится, пока не получу прощения. А он ведь столько ночей умолял меня простить его. Выходит лучше просить прощение сейчас, пока находишься здесь, на земле, и просить до тех пор, пока Бог не простит. Ведь, в конечном счете, Бог управляет событиями, и только Он может давать и отнимать то, что принадлежит Ему. А Ему принадлежит все.
После получения таких откровений, женщина, рыдая и катаясь по полу, в течении многих ночей, вымаливала прощения у Бога за все свои грехи, особенно за убийство Казимира. Она рыдала, катаясь по полу комнаты, рвала на себе волосы, билась лбом о пол до тех пор, пока не услышала нежный голос, раздававшийся неоткуда:
- Встань, дщерь, Я простил тебя. Девушка все еще стояла на коленях, не в силах подняться на ноги. Теплая, убаюкивающая волна пробежала по телу, наполняя его силой и блаженством. Необъяснимая любовь к окружающему миру наполняло ее сердце, захотелось петь и радоваться, хотелось оставаться в этом непонятном сладостном состоянии вечно. Так кто же Тот, моментально изменивший ее состояние, заменивший отчаяние на радость, наполнивший ее сердце неиспытанным ранее чувством безграничной любви. Не той любви, которая ранее ассоциировалась ею с объятьями и поцелуями, которыми щедро одаривали ее шустрые одноклассники, где-нибудь в укромных местах небольшой поселковой школы. Нет, это чувство было масштабнее, всеобъемлющее, обращенное к кому-то конкретному человеку и, в тоже время ко всему миру одновременно.
С трудом справившись с этим наваждением, девушка поднялась с пола, подошла к умывальнику, умыла лицо, поправила волосы, и вся обессиленная прилегла на кровать и тут же уснула. Проспала она более суток, не видя никаких снов, будто провалилась в какую-то черную яму. После всего произошедшего с ней, девушка почувствовала, что ее сущность полностью изменилась – она перестала обращать внимание на моментные невзгоды, которые раньше мучили ее душу. Она перестала обращать внимание на скудность пищи, на старую одежду, которую, учитывая военное время, ей и многим другим приходилось носить.
Все это теперь представлялось ей таким мелким и недостойным внимания, что близкие подруги даже стали ее упрекать в невнимании к самой себе. На все эти упреки подруг, девушка только загадочно улыбалась и согласно кивала головой. Девушка стала постоянно просить Всевышнего вернуть ей хоть на несколько мгновений состояние, в котором она пребывала в день покаяния. Позже она стала понимать, что эту милость Создателя, необходимо заслужить. И эта уверенность, что рано или поздно, в плотской ли жизни, или в духовном состоянии, она достигнет того совершенства, когда Творец даст ей блаженство и вселенскую любовь, стала негасимым маяком в ее дальнейшей жизни.
Вот такую историю о любви поведал Старик Саиду во время ужина с колбасой и сыром.
- Ваах, ваах, получается, что Аллах на самом деле есть, - спросил старика Саид, - и что же получается – после каждой запоротой бочины надо прощение у Бога просить? Как ты думаешь, Старик, так получается?
- А ты, Саиджан, думал за прощением к хозяину колонии нужно бегать? Так у него у самого этих грехов больше, чем у нас с тобой вместе взятых. Ты, что думаешь - он чистый и может нам грехи прощать? Как бы - не так. Ему самому нужно барана резать, кровь пускать, чтобы Аллаха ублажить как-то. Только кровь жертвы может смывать грехи.
- Но ведь, у человека этих грехов много и с каждым часом они не уменьшаются, а только увеличиваются. Так, где же взять столько баранов, чтобы зарезав их искупить свои грехи перед Богом?
- Ты, Саиджан всегда утрируешь. Что же, ты думаешь – Аллах не знает об этом? Знает лучше тебя, поэтому Он и есть – самый милостивый и самый справедливый. Поэтому Он принес Сам эту жертву – раз и навсегда. Вот чрез кровь этой жертвы мы и имеем счастье спасаться от гнева Создателя.
- А, где же она – эта жертва?
- В священных книгах написано, что от Слова Бога был рожден Иса Масих, по-русски – Иисус Христос, Агнец непорочный на ком не было греха, ибо Он был зачат от Духа, во чреве святой и непорочной Девы – Мариам. Об этом сказано во всех писаниях. В Коране – в третьей суре – « Семейство Имрана» об этом более, чем подробно изложено. Его грешники пригвоздили ко древу, где он и умер. Затем Аллах воскресил Его, и посадил рядом с Собой до тех пор, пока не положит к подножью Иса Масиха всех его врагов. Вот тогда Аллах пошлет Иса, сыны Мариам на землю судить живых и мертвых. Вот поэтому, мы – и ты, и я, и Висеров, и даже хозяин, могут спастись от гнева Божьего, только призывая кровь Спасителя к нашей жизни. И это все потому, что Он пролил за нас свою чистую и святую кровь – за нас грешных. Так, что ты, Саид, отнесись к этому серьезно – не греши, и покланяйся Богу. Аллах всевидящий, Ему не надо наших слов, Он читает наши мысли, знает все наши желания и все наши помыслы. Он в курсе всех событий, ибо Он находится над обстоятельствами, а все люди, и весь мир под Его обстоятельствами.
И все дела, которые мы делаем на этой грешной земле, если они не наполнены Божьей любовью, предстанут рано или поздно пред Его ликом, чтобы быть судимыми. И по делам своим мы можем спастись, или будем осуждены на вечные муки. И, еще, Саиджан, я посвящу тебя в одну тайну – если делаешь доброе дело и ждешь взамен благодарности, то это не любовь, а сделка на подобии – ты - мне, я – тебе. И еще – писание учит, что если тебя обидели, обманули, оскорбили, необходимо найти в себе силы и простить обидчика, не отвечать злом за причиненное тебе зло, и даже молиться за обидчика, благословляя его на любовь Аллаха.
- Вай, Старик, так что же это получается – меня обманули, скажем, так на двести рублей, и я должен простить обманщику эти бабки, не проклинать его, и еще молиться за него? Ты, все точно сказал, или опять, что-то как всегда, попутал? Я так не умею и не понимаю – меня кидают, а я прощаю, и еще молюсь за кидалу. Нет, Старик, ты видимо опять рамсы попутал, лапшу мне на уши вешаешь. Не может быть, чтобы так написано было.
- Эх, Саиджан, ничего я не попутал. Мне самому это тяжело понять, и тем более сделать так, как сказано в писании. Но, поверь мне, если мне когда и удается сделать что-то доброе по слову Божьему, то я вижу, как Аллах снимает с души моей всякий груз, и мне становится легче, и я вижу, что Бог незамедлительно отвечает на мои молитвы и просьбы.
- Так, ты что ко всем своим прелестям еще и молишься, Старик? Я никогда не видел, чтобы ты когда-нибудь молился, опять брешешь. Но если молишься, то разреши тебя спросить, - ехидно продолжал Саид, - и как ты себя после молитвы, чувствуешь?
- Я чувствую себя после молитвы прекрасно. Конечно же, если молюсь искренне, а не так - для отмазки. И наоборот, если молитва неискренняя, без покаяния, без искреннего покаяния, то ничего не получаю от Аллаха, пустое времяпровождение, не приносящее ни освобождения от грехов, ни от забот и невзгод.
- Слушай, Старик, а как определить – искренне я молюсь или, как ты говоришь – для отмазки?
- Вот, ты, Саиджан, когда следователям лапшу на уши вешал, чувствовал, где правду говорил, а где брехал, как собака? Наверняка чувствовал. А они, следаки тоже, наверняка, понимали, где в твоих показаниях - правда, а где ложь. И нет-нет поправляли тебя – когда через кулаки, когда через прессхату. Не так ли было?
- Ах, Старик, конечно же, так и было, ты это прекрасно знаешь. Они, сволочи меня, как через рентген просматривали, и резко прерывали, когда я начинал дуру гнать.
- Вот, видишь – менты и те тебя раскусили, и ложь твою на чистую воду выводили. А теперь подумай – у Аллаха рентген то почище, помощнее ментовского будет.
А ты спрашиваешь, как Всевышний определит искренность твоей молитвы.
- Значит и сейчас наш с тобой разговор Бог слышит?
- А ты, что думаешь? Аллах вышел на время нашего разговора на свежий воздух погулять? Или может быть Его поспать потянуло, пока мы здесь о Нем разговариваем? Понятия у тебя детские о всесилии Всевышнего. Он есть все – мы сами, все, что мы видим и ощущаем, все, что нам принадлежит, весь мир и вся вселенная. Вот так-то – душа ты, взяточная.
- Ассалям алейкум, - раздалось в дверном проеме каморки и радостная, улыбающаяся физиономия Ильяса появилась перед глазами Старика и Саида.
- О, Ильяс, приветствую тебя, дорогой, - привстав со своего места, отвечал Саид, - знакомьтесь, это наш Старик – ум, честь и совесть бесконвойного состава, кивая в сторону Старика, продолжил Саид, – а это Ильяс Анварович – ценнейший технический специалист всей промзоны, взяв Ильяса за локоть, представил он технаря. Старик и Ильяс пожали друг другу руки.
- Наслышан, наслышан, присаживайся Ильясик, - пододвигая тому стульчик, улыбаясь, прошамкал владелец конуры, - будь как дома, но не забывай, что в колонии. Угощайся – вот тортик, вот колбаска, делай братан, не стесняйся.
- Как-то в стеснительном грехе замечен не был, - сострил Ильяс, присаживаясь за стол и принимаясь за обильную трапезу. Колбаса – высшая, тортик – тоже хорош, - не прекращая угощаться, оценивал лежащие на столе яства проголодавшийся зэк.
- Бесконвойник Ильяс, где ты затарился? – раздался вдруг душераздирающий вопль. Старик выглянул в окошко своей конуры – посреди двора зоновского гаража стоял Калека и, оглядываясь по сторонам истошно орал.
- Калека по твою душу, Ильяс, иди не дразни его, потом придешь, докушаешь, все сохраню для тебя. Сомневаться в сказанном Стариком не приходилось, так как согласно колонийского закона бесконвойник только, что вышедший из зоны мог рассчитывать на питание независимо от того к кому он обратится за этим, и особенно у тех, кого он первого осчастливил своим появлением. Такое положение вновь вышедшего на бесконвойку зэка продолжалось до тех пор, пока тот не обзаводился новыми связями, и пока к нему не начинали приезжать родственники и друзья.
- Да, гражданин начальник, - обратился Ильяс к Калеке, - я здесь, никуда пока не убежал, только, что вышел, поесть спокойно не успел, а вы уже ищете меня. Что такое могло произойти, промка утонула, или совершен массовый побег по случаю моего выхода на относительную свободу, или Висеров от счастья напился и устроил дебош?
- Да, нет, Ильяс, все нормально. Хозяин вот приказал срочно найти тебя, а в чем дело я не знаю. Иди к нему, он у себя в кабинете. Настроение у него, кажется, хреновое, поэтому не задерживайся, беги.
- Что за дела, пожрать не дадут, что могло произойти, раз сам хозяин разыскивает меня. Может быть, закрыть опять в зону хочет, чем я ему мог насолить? С этими тревожными мыслями Ильяс быстрым шагом шел к штабу колонии. Поднявшись на второй этаж, он подошел к кабинету начальника колонии и робко постучался в дверь. Ответа не последовало. Несколько осмелев, Ильяс открыл дверь и вошел в кабинет.
- Осужденный, Ильяс, по вашему приказанию явился, - отрапортовал зэк сидевшему в своем кресле хозяину.
- А, бесконвойник Ильяс, собственной персоной, так сказать, явился. Где это ты шлялся столько времени? Я уже заждался тебя. Колбасу, наверное, у кого-то поглащал, шоколад жрал? Знаю я тебя – любителя колбасы.
- К чему он клонит, толстая харя? Какую гадость готовит мне, или не забыл то, что я сожрал его колбасу, будь она не ладна? – лихородочно соображал зэк, готовясь к любой подляне. Но вслух, широко улыбаясь, бодро сказал:
- Так точно, гражданин полковник, соскучился я по хорошей колбаске, если бы вы угостили – не отказался.
- Конечно, раскатал губы, хватит с тебя и одного раза, забыл что ли? Ты мне вот, что скажи: вы там с Висеровым спецам с военного завода приспособление для замера параметров бомб сделали? А почему я об этом не знаю? А ведь я – хозяин, все знать должен, что твориться у меня в колонии. Ну, ладно, не боись – сделали, так сделали. Подь сюда, вот эти спецы, в знак благодарности вам, просили меня передать для тебя сыр. Из России привезли, вкусный – я в расчет за сожранную тобой мою колбасу, немного отрезал от твоей доляны. Бери, а Камилю в зону я сам уже занес, сидит с Митричем с чаем сыр хавают.
Хозяин протянул Ильясу большой круг сыра с небольшой вырезкой из него.
- И это все? - спросил Ильяс.
- А ты чего еще хочешь, чтобы я в нарушение всех норм и правил тебе водки дал? Обойдешься, бери сыр и топай к друзьям.
На этом встреча зэка и хозяина к их обоюдному согласию и удовольствию, закончилась. С сыром, завернутым во вчерашний «Труд» Ильяс примчался к Старику. Саида там уже не было, тот вернулся к исполнению своих обязанностей в дизельную. К вечеру Ильяса оповестили, чтобы он в зону не заходил, так как ожидалась подача вагона на станцию под погрузку партии бомб. С этой погрузки и началась настоящая бесконвойная жизнь Ильяса. Впереди были бесконечные погрузки готовых к отправке изделий, разгрузки прибывающих в колонию вагонов с комплектующими материалами, а осенью вагоны с картофелем, который, кляня все на свете, измученные до нельзя бесконвойники, день и ночь перегружали из вагонов в грузовики. Те в свою очередь привозили и разгружали этот картофель в ЧИС / часть интендантского снабжения /, где потом зэки в течение многих дней перебирали его, отделяя гнилые клубни от нормальных клубней. Сухую неповрежденную картошку они закладывали на хранение в полуподвальные амбары.
Через месяц после выхода Ильяса на бесконвойку, к нему приехала его мама - пожилая добрая женщина. Старик на время свидания Ильяса с мамой, дабы не мешать их беседе, перебрался к Саиду.
Оставшись наедине с мамой, Ильяс рассказал ей про свою арестантскую жизнь, про друзей, стараясь всячески успокоить ее. Он не знал – каких трудов стоило ей приехать к нему на свидание. Она, с неподъемной сумкой, в которой находились продукты для любимого сыночка, добиралась до зоны. На многих пересадках, она просила помощи у посторонних людей перетащить эту сумку с одного автобуса на другой. И вот наконец-то добралась до цели. От последней остановки до колонии было не менее километра, и ей пришлось тянуть эту сумку волоком, ибо поднять ее не оставалось уже никаких сил. Пройдя полпути, она остановилась передохнуть, и тут один из бесконвойников, издали видавший, достойную кисти художника картину, бросился на помощь вконец обессилевшей женщине и, взвалив сумку на плечи, понес ее до адресата.
- Вот, Ильясжан, твоя мама приехала, гостинцев тебе доставила в полтонны весом, иди, принимай, - с этими словами зэк сбросил сумку в руки Ильяса.
- Спасибо, золотой, давай присаживайся, сейчас угощаться будем, суетившись, верещала мама Ильяса.
- Не беспокойтесь, отдохните, с сыном поговорите, я потом как-нибудь загляну, успею еще угоститься, - ответил отдышавшийся от трудов бесконвойник.
Ильяс помог маме выгрузить из сумки всякую всячину, там были продукты, белье, сигареты и не простые, а импортные. Она привезла даже расческу, которая сыну было ни к чему, а так же зубную пасту, несколько зубных щеток и крем после бритья.
- Мама, ну зачем так много нужно было тащить, да тем более ехала с пересадками, - нежно ворчал Ильяс, продолжая выгребать из сумки содержимое.
- Ничего, сынок, тем тяжелее сумка, тем легче на душе. Я очень рада, что ты вышел на свободу, теперь я смогу чаще видеть тебя, и подкормить моего сыночка. А то ты сильно похудел у меня – одни кости наружу торчат.
- Ну, на счет костей – это мама, конечно, сильно перебрала, - говорил себе Ильяс, - но подкормиться все равно неплохо.
Мама, расставляя на столе привезенное, с радостью в голосе перечисляла – вот тебе сахарку, вот тебе печенье, твое любимое, вот колбаска, сало, маслице сливочное, вот сгущенка вареная. Смотри, Ильяс - вот не вареная, а это тетя Зоя тебе передала малиновое варенье, бараний жир, а вот это тетя Фатима постаралась – пирог с лимоном, вот пирог с творогом. А вот тебе копченая рыба – передал дядя Фарит, а вот это – приготовленное особым способом мясо лошадиное, сосед дядя Курбан специально для тебя два днявозился. Кушай, сыночек, поправляйся, еще привезу. Носовые платки спрячь вместе с шерстяными носками – это тебе к зиме, потом привезу шапку, два шарфа и свитер шерстяной.
- Мама, да где я здесь все это хранить буду? - умоляющим взглядом глядя на мать, бубнил зэк - сыночек.
- Ничего, ничего, спрячешь, все я спокойнее буду. А украдут – не беда, к зиме снова соберем, купим все, что надо. Спорить с мамой Ильяс далее не стал.
- Бесполезно ее в чем-то убеждать – решил он про себя, а если ей от этого на сердце легче, то и, слава Богу. Затем он встал из-за стола и пошел заваривать чай привезенный мамой, чай индийский с изображением слона на пачке. Потом они сели чаевничать, мама ела мало, убеждая сына в том, что перед поездкой хорошо подзаправилась дома. Об этой наивной хитрости своей мамы Ильяс, конечно же, догадывался, но перечить сейчас ей ни в чем не хотел. Ибо он знал свою маму более кого-либо. Он так же знал, что если бы его посадили в колонию, которая была бы расположена не на земле, а скажем, где-то в созвездии Альфа Центавра, то его мама, ухитрилась бы какой-нибудь оказией, явиться и туда.
Он был частью ее тела, ее души, и никакие силы, ни какие преграды не смогли бы противостоять движению ее материнской любви. А его мама твердо верила во вселенскую любовь, в силу этой любви, в ее исцеляющую мощь, и ничтоже сумнявшись, через молитвы и ежедневные поклоны Творцу, направляла эту любовь на облегчение участи своего любимого чада. Приезжая к сыну на свидание, она не оставляла без внимания ни одного, повстречавшегося ей зэка, и для каждого у нее находилось доброе слово, кусочек пирога или колбаски. И это было не дежурное участие в судьбе человека, а искренне сопереживание людям, потерявшим по той, или иной причине, свободу. Она не бралась судить кого-либо, ей было жалко всех. И люди, отсидевшие не один год в заключении, могущие с одного только взгляда на человека определять искренность слов и намерений, отвечали ей взаимностью. А многие даже называли ее мамой. Когда Ильяса перевели на колонное поселение, она еще некоторое время находила средства и время посещать зону, привозя бесконвойникам продукты и сигареты.
Ильяс, после беседы с мамой, пошел проводить ее до остановки автобуса, и только там осмелился спросить о жене и детях. Отношения мамы со своей невесткой, с самого начала женитьбы Ильяса, складывались напряженно. Сказать, что женщины испытывали друг другу неприязнь, было бы слишком сильно, но приглушенная силой воли мамы, ревность к сыну существовала, и от этой ревности ей никуда не было деться. И эта ревность, держа мать Ильяса в своих цепких лапах, не давала возможности той сблизиться с невесткой. Настороженность в отношениях, или даже некоторая отчужденность со стороны свекрови была прочувствована женой Ильяса, и та в свою очередь, в силу своего юного возраста, не проявив должной мудрости, отвечала свекрови тем же.
Ильяс оказался меж двух огней – с одной стороны он очень любил свою мать, вырастившую его, отдавшую ему свою любовь, нежность и преданность. С другой стороны зов плоти и чистые чувства любви к своей избраннице, не были скрыты от зорких глаз матери, и та, хотя и старалась скрыть возникавшую в ее сердце ревность, ухитрялась все же, хотя и в мягкой форме, выказывать некоторое недовольство своей невестке. Ильяс сильно переживал эти моменты напряженности между любимыми им людьми. Конечно же, если бы они жили раздельно, и виделись бы не так часто, эти трения между женщинами были бы не столь заметны, и вскоре может быть сошли на «нет». Однако судьба распорядилась так, что женщинам приходилось жить в одной квартире, и такое положение продолжалось довольно таки долгое время, и естественно, оно не могло не оставить своего отпечатка на душах людей.
Правда, когда у Ильяса родился первенец, и все внимание было обращено в сторону вновь появившегося на свет чуда, женщинам стало не до своих неприязных отношений. Они в слаженном тандеме выращивали и ублажали его. Из-за нерешенности жилищной проблемы, жена Ильяса долгое время не решалась завести второго ребенка, но после того, как они получили квартиру, сразу, же забеременела и родила второго мальчика, а через год дочку, любимицу и отца, и матери.
Семейную идиллию омрачал один лишь факт – у Ильяса с товарищами по работе, пошли проверки их трудовой деятельности, а затем началось следствие. Следствие инкриминировало всем фигурантам дела хищение социалистической собственности в особо крупных размерах, а это означало, что им грозило наказание сроком от десяти лет и до расстрела. Затем состоялся суд, и всех подследственных, определив им различные сроки наказания, пересажали.
- Ничего, Ильясик, твоя жена, - делая ударение на слове «твоя», мама продолжила – жива, здорова. Дети ухожены – надо отдать должное твоей жене – воспитывает она их и ухаживает за ними – прекрасно. На душе Ильяса сразу же посветлело – чтобы мама так отзывалась о своей невестке – дорогого стоит.
Вскоре подъехал и автобус, и мама уехала к себе домой. Ильяс еще долго глядел вслед пыльному облаку, клубами развивавшемуся за транспортом, увезшим вдаль его ненаглядную мамочку. Простояв еще некоторое время на остановке, Ильяс закурил и медленно поплелся в сторону колонии.
Будучи натурой тонкой, можно сказать, поэтической, Ильяс сильно переживал моменты переходов от радостного общения с родными и близкими, к прежней зэковской обыденности. Вот и сейчас после свидания с мамой, у него в душе была полная неразбериха. С одной стороны все складывалось вроде бы прекрасно – приехала мама, навезла продуктов питания, необходимых для жизни вещей, рассказала про то, что в его семье все нормально, дети ухожены, жена не болеет.
С другой стороны – все эти встречи с родными ему людьми напоминали ему о сроке наказания. И все это вкупе приносило душе Ильяса страдания. И было непонятно, что больше приносят эти свидания – радости или огорчения. Арестантский быт затягивает с головой осужденного, ему приходиться решать массу мелких, на первый взгляд, вопросов, связанных в основном, с бытом, с нормальным питанием и так далее.
И это болото решений бытовых вопросов, в конце концов, отвлекают его разум от главного беспокойства – окончания срока наказания, отвлекает от мыслей о семье, и тех, кто находится на свободе.
Ильяс знал немало зэков, которые вообще не добивались свидания с родными и друзьями. Спросив, однажды у одного такого зэка:
- Почему ты никогда не ходишь на свидания, получил ответ:
- А ты сам посуди, Ильясик, зачем мне это надо. Жены у меня нет – убил я ее. И зачем мне, чтобы приезжали мои родные, тратились на меня, убивали свое драгоценное время. Ну, и потом что? Приедут, ну, посижу с ними, поболтаем ни о чем, покормят меня и все – уедут с чувством выполненного долга. А я после этой свиданки, целую неделю отхожу. Было у меня однажды такое – больше не хочу. Тебя понять можно – приедет к тебе жена, любовью с ней займешься, разгрузишься, так сказать, детишек приласкаешь, тоже неплохо. Но потом я, же вижу: с каким лицом ты в зону возвращаешься, страшно на тебя смотреть. Поэтому ребята и не подходят к тебе после свиданки, понимают каково тебе сейчас, и что творится в душе. А как это муторно – все знают, все испытали. Вот потому я и прекратил эти испытания души, и наплевал как на короткие свидания, так и на длительные. Пусть туда ходят те, кому страдать охота.
Вот и Бачок, с третьего отряда, да ты знаешь его – он вечно в волейбол играл, и орал при этом, как чокнутый. Так вот он после личного свидания с семьей, а семья у него, я тебе скажу довольно порядочная, пришел в отряд весь смурной, точно по нему танк проехал, вечером курнул анаши, вроде бы закайфовал, а ночью в дежурство ДПНК по кликухе «Полтора» повесился на лестнице. Еще раньше и именно в дежурство «Полтора» он дважды предпринимал попытки к суициду, через повешение, и дважды его из петли успевал снимать этот ДПНК.
На сей раз не углядел – снять то снял, но было уже поздно, трупом стал Бачок.
- А с чего этот Бачок жизни себя лишил? – спросил Ильяс.
- Да, как это – с чего, все с нее – с любви этой проклятой, будь она неладна.
Жинка его, говорят, с другим путалась, а потом и вовсе замуж выскочила. К Бачку ездить перестала. Вот он про то узнал, и в петлю полез. Так, что любовь, если она таковая есть – до хорошего редко доводит. Все по большому счету к преступлению приводит. Вон сколько в нашей зоне ребят за эту любовь страдают – то изнасилуют кого-то из-за любви этой, то убивают друг дружку из-за девок – опять тюрьма. Вначале-то вроде бы все по-хорошему – поцелуи при луне, где-нибудь на лужайке, а там уже пиво, водка, танцульки, страстные объятья, а затем насилие и убийства на почве ревности. А сколько заверений в любви и верности, клятвы и слезы. Так вот ты мне и скажи, Ильяс – где конец этой вакханалии вранья и коварства? Нет этому ни конца, ни предела. И все это потому, что баба первая перед Богом согрешила, а мужик должен страдать. Вот сам посуди – если бы не было на свете этих баб блудливых, разве мужики допустили бы такой беспредел? Нет, не допустили бы.
Возьмем нашу зону – какой-никакой, а порядок существует. Запорол кто бочину – иди, получи по башке, второй раз запорол – еще раз по башке, но уже крепче. Дальше будешь пороть – и опустить могут. А ты не пори, знай свое стойло, не быкуй. А с бабами такого порядка никогда не добьешься – сами же дадут мужику, а потом в тюрьму его. Что скажешь таких случаев нет – полно, хоть отбавляй. А у мужика то чай семья есть, мать с отцом – им тоже, братишка, нелегко. Конечно, и мужиков то не всегда оправдаешь, есть поганцы – надеруться водяры, и тут же к бабам в трусы – давай, мол, и все тут. Ну, не дает тебе баба – отпрыгни, иди к другой, может быть та даст. Ан, нет, ему, паразиту именно эту подавай. И прет ведь дурила на рожон. Ну, влындит ей с подбухи, аж по самые помидоры, а затем следствие, суд, срок. Ну, что за народ – сволота, да и только. Тогда, не хнычь – тащи свою десятку и не рыпайся. Бабе той, что? Да ни фига – пошла, подмылась, и как с гуся вода. Глядишь, через некоторое время уже под другим мужиком ногами дрыгает. А этот идиотина, срок мотает, на отоварку живет. Правильно говорят:
- Пять минут наслаждения – десять лет отрезвления. Или возьми меня - что разве умным назвать можно? Да ни в коем случае. Решил как-то со своей ненаглядной разобраться, поговоритьтак сказать, по-человечески хотел. Идиот, да и только. А я котлет нажарил, салата настругал – все чин-чинарем, вина сухача взял. Жду свою радость. Та заявилась домой уже под шафе, я перед ней бисер мечу, мол, ласточка моя, милая, любимая. Она села за стол, сожрала все котлеты, выпила вина, салатиком закусила, и давай мою нервную систему тревожить, испытывать меня на прочность. Она издевается над моей личностью, до белого каления меня довела.
У меня от обиды и несправедливости аж в глазах потемнело, хотел было сразу же вдарить ей по морде, но сдержался, сижу, молчу. А та еще сильнее распоясалась. Мне б, дураку, встать и уйти от греха подальше, а я сижу как истукан и слушаю эту тварь. Тут моя женушка любимая мне и заявляет – ты, мол, дурак и никчемный мужичишка, и все у тебя негодное, и денег не умеешь достать, и по мужской линии у тебя не все в порядке.
А вот Ванька, твой дружбан, он мол, и денги лопатой гребет и до любви в постели дюже горазд – не чета, мол, мне. В это время лукавая сила вложила в руку мою киянку та, аккурат, рядом со мной лежала. Ну, короче говоря, порешил я свою ненаглядную женушку, она и ахнуть не успела. И за тяжесть моего преступления, народный суд определил мне пятнадцать лет колонии. А насчет Ваньки она, видать, сбрехала – я, когда баловался с его женой, то та тоже дюже меня нахваливала, говорила, что Ваньке, как мужику до меня далеко. Иди, разбери этих баб. Ты вот, Ильясик, парень молодой, тебе жить и жить. Послушай меня, дурака старого – если в одном месте собрались и вино и бабы, беги оттуда без оглядки, ибо нет на свете страшнее такого сочетания. И беги не просто так, а как побитая собака с поджатым хвостом – целее будешь, здоровее будешь. Вот такой устный реферат про любовь рассказал Ильясу бывалый зэк.
- Да, надо бы прислушаться к совету этого, испытанного самой жизнью, старого зэка, – решил про себя Ильяс. Надо сказать, что взяв на вооружение этот совет Ильяс в дальнейшей, вольной жизни, применяя его на практике, зачастую избегал многих неприятностей.
- Опять эта ячневая каша, ее то, с маргарином проглотить не возможно, а что с ней делать, если маргарин, так некстати, кончился? Забрать свою пайку хлеба и топать в отряд. Сам то, есть не буду, мне этот хлеб без надобности, завтра за зоной наемся. А вот для Бориса возьму – он длинный, вечно жрать хочет, тем более, что пайку, ссылаясь на то, что по всей зоне раскидывают хлеб, и от этого развелись крысы и тараканы, администрация колонии урезала.
В летний период отряды колонии, вместе с кроватями и тумбочками перемещались во двор, начинался ремонт помещений, а самое главное начиналась борьба с тараканами, которые огромными колониями населяли бараки. Поэтому зэки с удовольствием переезжали на свежий воздух, и просили строительную бригаду не торопиться с ремонтными работами.
Вскоре после переезда отрядов на территорию двора, по зоне прошел слух о том, что хозяин зоны – полковник Собинов умер от сердечной недостаточности.
Эта весть была неоднозначно воспринята спецконтингентом. Одни огорчились, другие обрадовались, третьих известие о кончине начальника колонии оставило совершенно безразличными.
- Ну, умер, так умер, - говорили они, - смерть не выбирает, косит всех подряд и зэков и начальников. А кого назначат, тоже все равно – белая собака, или черная собака, все равно собака.
- Эх, вы, - отвечали тем зэки, которых смерть начальника огорчила, - вот пришлют к нам пса оголтелого, тогда никому мало не покажется, узнаете почем фунт лиха. Зэки, которые попадали под карающий меч, ушедшего в мир иной хозяина, злорадствовали, отпуская по адресу покойного непристойные шутки, и даже проклятия.
На смену полковника пришел новый хозяин – капитан, и сразу же взялся за наведение порядка. Он с самого начала своей деятельности дал всем понять и прочувствовать, кто в доме хозяин, хозяин строгий, но справедливый.
В это же время начались суды, которые определяли, кого из осужденных можно переводить на колонное поселение. Кандидаты в поселенцы отбирались из числа осужденных, которые не имели взыскания со стороны администрации колонии, добросовестно работали на производстве, и у которых срок отбытия наказания перевалил за половину общего срока. Отбор проводился в три этапа – вначале дела по переводу рассматривал офицерский состав колонии. После вынесения положительного решения по каждому из осужденных, их дела передавались на так называемый наблюдательный совет, состоящий из представителей администрации и членов общественных организаций, и наблюдателей всевозможных советов – районных, городских и поселковых. Уж потом эти дела, прошедшие сито первых двух рассмотрений, ложились на стол народного судьи. И только он выносил окончательное решение о переводе осужденного в колонию поселение.
Вновь назначенный начальник колонии, бравый молодой капитан, дабы заслужить авторитет среди спецконтенгента, во всеуслышание заявил, что представленные офицерским судом зэки, все как один пройдут и народный суд. Ильяс был рожден под счастливой звездой, так как попал в когорту первых зэков, которые попали под клятвенное обещание нового хозяина. И благополучно пройдя все судебные этапы перевода, вскоре вместе с Бюльбюлеридзе, Саидом и другими счастливчиками, оказался в колонии поселении.
Долгожданная поселенческая колония, куда привезли наших героев, располагалась на территории одного из многочисленных совхозов, занимающихся выращиванием хлопковой культуры, и прочих сельхозпродуктов. Там их расселили в двухэтажных кирпичных зданиях, имеющих длинный коридор, по сторонам, которого располагались комнаты на двух или трех поселенцев, так стали называться осужденные. Территория поселения не была ничем огорожена. Высокие деревья, в тени которых укрывались от солнечных лучей здания поселенцев, создавали некий уют, напоминающий уют домов отдыха и даже санаториев. Хозяином поселения был молодящийся подполковник – человек доброго сердца, хотя улыбался он крайне редко. Своих подопечных и подчиненный ему офицерский состав держал в ежовых рукавицах, не давая ни тем, ни другим особо расслабляться.
Поселенческих общежитий было семь, в двух из них жили поселенцы с семьями, их называли зазонниками. В остальных жили поселенцы, семьи которых были далеко от поселения и не имели возможности по различным причинам переехать к своим мужьям или отцам. Была еще одна категория поселенцев, называемая круглосуточниками. Это те, кто жили вне территории колонии, работали на удаленных объектах соседних совхозов, и приходили на отметку в поселение раз в пять дней.
Во время отметки, которая представляла собой роспись поселенца в определенном журнале, круглосуточников представители администрации нагружали на два часа трудовой повинностью, в виде уборки территории или каких-либо других видов мелких работ. После того как круглосуточник поставил роспись в журнале, выполнил порученную ему работу, он возвращался на свое рабочее место. И так до следующего дня отметки. Поселенцы, проживавшие в общежитиях, каждое утро выходили на развод на работу, и вечером на проверку, на, так называемый, просчет. Режим содержания осужденных в колонии поселении был гораздо мягче, чем в зонах усиленного или других режимов. Здесь можно было носить короткую прическу, иметь при себе деньги, свободно перемещаться, и с разрешения администрации посещать районный центр. Свидания с родными не ограничивались никакими сроками. Надзор за поселенцами осуществлялся военными надзирателями и заключался в основном в том, чтобы поселенцы не пили спиртные напитки, и ночевали на своих определенных администрацией колонии, местах.
Конечно же, многие пили водку, но тихо, стараясь не попадаться на глаза надзирателей. Если же кого из поселенцев уличали в пьянстве, то сажали в ШИЗО, а при повторном пьянстве, дело передавали в суд, который мог возвратить осужденного, на прежнее место отбытия наказания.
Ильяс, после прибытия в колонию поселение, был определен в строительную бригаду, и уже там, прорабом из вольных, был назначен каменщиком. Он ни разу в жизни, мастерка в руках не держал, но по зоновской привычке не отказывался ни от какой работы, решив про себя раз назначили каменщиком, значит так надо, начальству виднее, буду строить здание. И он сработал. Когда через три дня прораб, назначивший его на столь прозаическую работу, приехал поглядеть, как идут у Ильяса дела, подойдя к возведенной им кирпичной стене, вначале схватился за голову, позже за грудь, а уж потом и вовсе сел на корточки.
Хорошо, что в прорабском вагончике была аптечка, а в ней сиротливо доживал свой век пузырек с валерианой. Она то и спасла, по большому счету, жизнь уже немолодого прораба. На следующий день выживший прораб перевел никчемного каменщика в подсобники, и тот с прежним усердием, в новом для себя качестве, продолжил работать на строительном объекте. Затем его переводили в землекопы, в стропальщики, даже на некоторое время из-за болезни повара ему доверили варить обед для всей бригады. Почему им не понравился борщ, в исполнении Ильяса, до сих пор неизвестно. На вкус, как показалось повару, он был вполне съедобным и даже вкусным. Бригада съесть этот борщ отказалась, и голодная дорабатывала свой рабочий день. Вскоре его перевели на другой строительный объект.
Бедным Ильясом была осчастливлена следующая строительная бригада, а там опять его определили в землекопы. Здесь он старался из-за всех сил, но темпы его землекопных потуг оставляли желать лучшего, и его опять, в который уже раз, переводили на следующую работу. На всех рабочих местах, куда бы ни кинула его, поселенческая судьба, он, приступая к выполнению своих прямых обязанностей, никак не мог отделаться от врожденной комбинаторской жилки, которая в силу ее генного устройства, нигде не давала ему покоя.
Работая на новом месте поваром, куда, по какому-то недоразумению, его назначил новый бригадир строителей, он, вместо того, чтобы следить за кипящим в котле варевом, и вовремя подкладывать туда требуемые для борща ингредиенты, проворачивал некий финт с лежащей на строительной площадке арматурой. Оставив кипящий котел на попечение Фортуны – и так, мол, сварится, он договорился с местным шофером, отвезти на его грузовике вышеупомянутую арматуру в сторону небольшого базарчика.
Там он, ничтоже сумнявшись, обменял ее у чайханского повара, готовившего вкусный плов, на целую кастрюлю этого ароматного блюда. Эту кастрюлю, дабы не остыл плов, он на том же грузовике, доставил на строительную площадку. Радости бригады не было предела, все хвалили нового повара, ибо еще никто не догадывался, откуда появился этот замечательный плов. После того как бригадир строителей, узнал откуда и как появилось это кушанье, он пригласил Ильяса во двор, подальше от любопытных глаз и ушей поговорить по душам:
- Ты, как думаешь продолжать свою кулинарную деятельность, таким же образом, как и сегодня? Ну, хорошо, а когда кончится арматура – толкнешь кирпичи, а затем вагончик. Ты думаешь, что о твоих фокусах не доложат начальству? Как бы ни так. Наверное, те уже знают об арматуре. Добровольцы из наушников у нас работают круглосуточно. Остерегайся их. Бригадир был старше Ильяса, многое повидал в жизни, сам бывший хапуга и взяточник, имевший огромный срок отсидки, он хотел оградить повара – Ильяса от негативных последствий своего хитромудрого поступка, да и сам старался не попасть под карающий меч правосудия вторично.
- Да, ты прав, но я точно знаю, что эту арматуру завезли сюда еще три года назад, завезли ошибочно, вместо металлической сетки. А сетку, молодой племянник начальника строительства, толстый и красивый Батыр, ты его, конечно же, знаешь, продал местным людям еще в позапрошлом году. Те, говорят, с энтузиазмом строителей Братской ГЭС, построили из нее себе курятники, и сейчас, судя по обилию яиц на рынках, удачно выращивают в них благородную птицу. Да и от моего бартера, по сути, выиграли все. Арматура проржавела и к нормальному строительству уже не пригодна, и на складе управления ее лежит целая гора, такая же ржавая и, ни к чему не пригодная.
А так – бригада насытилась, повар применит эту арматуру по прямому назначению – он строит дом для выдачи своих дочерей замуж. Дом небольшой, арматура выдержит небольшие нагрузки и все будет хорошо.
- Твоими бы устами мед пить, Ильяс. Да разве я против принятия правильных решений, но только это грозит, по закону, расследованием и сроком.
Вот если бы была возможность хапнуть миллион, я бы голосовал двумя руками. А так из-за этой мелочи, как арматура или цементный раствор, я раскручиваться не хочу, и тебе не советую. Вари баланду несъедобную, пусть арматура сгниет на стройплощадке, пусть на базаре яиц не будет, и девушки замуж не выходят. Тут мы с тобой ничего поделать не можем. Только больше арматуру не воруй, и свою политическую экономию на практике не применяй, не то – первый я тебя сдам и строительному начальству и администрации колонии. Тогда на меня не обижайся. А лучше всего продернул бы ты куда-нибудь в другое место. А то и я вместе с тобой загремлю под статейку, как укрыватель злостного хищника социалистического имущества.
- Хорошо, только предупреди ребят, чтобы морды не воротили от моего варева, или находите другого повара, а я вернусь в землекопы.
Вскоре Ильяса перевели в соседний совхоз работать электриком. Обменяла его администрация колонии на две машины, столь необходимой для поселенческой столовой, картошки у совхоза которому, требовался более или менее толковый электрик. Два собственных электрика в совхозе были, требовался третий.
На следующий, после получения заветной картошки день, на утреннем разводе на работу, нарядчик, аккуратный исполнитель воли хозяина, и неполохой холуй, объявил Ильясу, чтобы тот ехал в соседний совхоз на работу в качестве электрика. Ехать пришлось за двадцать километров от местонахождения поселения. Добравшись до места нового назначения, Ильяс, после непродолжительной бумажной процедуры оформления в бухгалтерии совхоза, сразу же влился в дружный коллектив местных энергетиков. Коллектив состоял из двух человек – начальника электрослужбы - приветливого молодого человека, который самоучкой постигал электротехническую науку, и ко времени прихода в его подчинение Ильяса поднаторел в ней настолько, что мог, без посторонней помощи, менять перегоревшие лампочки на новые, и даже устанавливать розетки. В его подчинении находился всего один электрик – маленький сухой человечек, уроженец Северной Кореи, волею судеб, оказавшийся на земле совхоза, после неоднократных отсидок по воровским мелким статьям.
Сам он считал себя специалистом по вставлению искусственных челюстей, которые из непонятных электрическому составу совхоза источников, доставал, а скорее всего, изготавливал сам. Благо пластмассы в энергетическом хозяйстве было предостаточно. В электрике он так же как и его непосредственный начальник соображал туго, если не сказать, что вообще ничего не соображал. Но в отличие от своего начальника и он и не стремился к этому. Но зато был превосходным, в силу своего малого веса и сухости телосложения, верхолазом. Он мог пролезть и залезть туда куда никому из электриков до сих пор не удавалось. Он смело лазил по ветхим гнилым столбам, и узким чердакам домов, если их еще можно было называть домами.
Жил в маленькой, под стать ему, лачуге, где в первую ночь и переночевал Ильяс. Он так же, как и Ильяс отсидел в свое время в колонии поселении и, освободившись, остался жить в совхозе. Надо сказать, что дантист-электрик имел успех как умелый протезист и, не менее половины населения близ лежащих поселков, нуждавшихся в зубных протезах, пользовалась его услугами. Мало того, что беззубые представители населения совхоза пользовались, его удачно смонтированными протезами, они еще своими оценками его труда, приносили доморощенному зубному эскулапу популярность и славу. Его же познания в области электрики ограничивались домашними выключателями – он твердо знал, как их включать и выключать. Он так же умело выворачивал перегоревшие лампочки, и заменял их новыми. Как же он попал в электрики? Когда свободных для электрохозяйства рук в совхозе не осталось, руководство совхоза, ничтоже сумнявшись решило заполнить эту трудовую брешь дядей Игорем так звали протезиста., и направили его в качестве электрика на помощь Фаруху – главному энергетику. Зубопротезная деятельность бывшего зэка, была нелегальной, а положение электрика ставило его в положение законопослушного гражданина своей великой страны.
Фарух и дядя Игорь с ловкостью тропических обезьян умели лазить по деревянным опорам линий электропередач, что вполне устраивало вновь прибывшего на работу Ильяса. Он первым своим условием выдвинул требование не посылать его, страшно боявшегося высоты, на опоры передач, к тому же, как он выяснил позже, те сильно скрипели и качались, а так же очень сильно прогнили. А упасть с них, или вместе с ними на землю, тем более в конце срока отсидки, никак не входило в планы поселенца Ильяса.
Ультиматум, предъявленный новым электриком – поселенцем своим коллегам, хоть и без особого энтузиазма, был принят ими и работа закипела. Под вдохновительные речи прибывшего специалиста, был организован праздничный плов, с обильным чаепитием. Мясо для приготовления блюда организовал Фарух, всем остальным, пробежавшись по соседям и местным ларькам, обеспечил дядя Игорь.
На следующий день вся электрическая троица на работу не вышла, а продолжила празднество. На сей раз, они наслаждались искусно приготовленным дядей Игорем экзотическим корейским блюдом под названием «хе». Только на третий день после прибытия Ильяса в совхоз ребята вышли на работу, и сразу же направились на животноводческую базу, поменять пускатели, которые до прихода Ильяса горели с частотой лампочек. Пускателей в совхозе было очень болшое количество. Когда и кем и откуда они были завезены сюда, не помнил, даже местный сторожил – заправщик бензина Бабахонака. Но факт остается фактом – пускателей было много. Правда половина из них была уже негодной, так как Фарух, вместе со своим помощником дядей Игорем, с грехом пополам, научились менять их, не обращая никакого внимания на бирки, которые свидетельствовали о допустимом напряжении, подаваемое на катушки. Они подсоединяли их на два фазовых провода, когда катушки были рассчитаны на гораздо меньшее напряжение. Поэтому те и горели каждый день. К великой радости электриков, Ильяс сразу же определил небольшой промах своих новых друзей, и научил их правильному подключению. Походы на животноводческую ферму сократились на два порядка. Менять перегоревшие пускатели было уже не нужно – они не перегорали. Приходили туда электрики только за молоком, коим Ильясака, как стали называть его жители совхоза, обложил в виде небольшой дани работников фермы.
Естественно переговоры велись через Фаруха который, в доходчивой форме объяснил им, что Ильясака, за время нахождения в колонии усиленного режима, изголодался по свежему молоку, и особенно по изумительному напитку под названием «какао», которое приготовленное на воде абсолютно невкусно, и неполезно для его пошатнувшегося здоровья. Поэтому Ильясака каждый день, с трехлитровым сосудом, будет наведоваться к дояркам за свежим неразбавленным молоком. Поэтому доярки, прежде чем разбавить молоко водой, должны будут, в порядке очередности, предоставлять ему ежедневно три литра цельного продукта. Буренки, от которых должно было питаться новому электрику, Фарух, вместе с заведующим базой и зоотехником, определил заранее.
Основная масса коров, по великому жестокосердию людей, отбывало срок своего житейского наказания, в бетонных коровниках, спроектированных и построенных бездушной категорией таких же людей.
Работники фермерского хозяйства, в свою очередь, напомнили электрикам о недочетах в энергоснабжении, в частности, о сломанных, нерадивыми доярками, выключателях доильных аппаратов. Выслушав претензии, Ильясака великодушно пообещал с этим разобраться, и в ближайшее же время устранить все недочеты. Надо отдать ему должное – если он обещал, то и выполнял. Вскоре у доярок претензий к электрикам не было. В коровниках даже появились баки для нагрева воды и доярки с удовольствием мыли после работы руки теплой водой. Элементы цивилизованной жизни появились также и на свинарнике, и на птичнике. Какао, небольшое количество свинины и яйца стоили того. Но вскоре эта идиллия быстро закончилась.
Вернувшись из отпуска, хозяин колонии – поселения снял Ильяса с круглосуточного пребывания в соседнем совхозе, и тому приходилось каждый день приезжать в общежитие и ночевать там. Почему так произошло - он не знал, и не стал выяснять ни у кого. Все прояснилось гораздо позже. Обмен на картошку, с круглосуточным проживанием Ильяса, решал заместитель начальника колонии в отсутствие хозяина. И тот вернувшись на работу, решил, что Ильяс дал взятку заму, и поэтому вернул того в общежитие. Только через год постоянных поездок в совхоз и обратно, Ильяс расшифровал это положение.
Озарение пришло неожиданно и ко времени. Остались позади времена кипучей работы до и после назначения нового главного энергетика – славного малого по имени Бабажан, закончившего тот же факультет института, что закончил и сам Ильяс, только десятью годами позже. Ими, то есть Бабаджаном совмесно с Ильясом много было сделано для совхоза. Были отремонтированы щиты подстанций, переделаны проводки многих помещений, исправлены воздушные линии электропередачь, отремонтированы механизмы сущильных и очистительных агрегатов. Вот как-то раз, сидя в кабинете, вернее в комнате служившей кабинетом, а то и мастерской по мелкому ремонту электротехники, Бабажан и Ильяс рассуждали о быстротечности жизни, ее радостях и проблемах.
- Слушай, Бабажан, а почему я все еще не на круглых сутках, почему мне не дают возможности работать и ночевать здесь? Я уже целый год ломаю над этим голову и никак не могу добраться до истины. У меня возникла мысль сделать небольшой зэхер. А пошлю-ка я, вас с экономистом к хозяину с ходатайством обо мне – так, мол, и так, необходим Ильясака совхозу позарез и ночью. Пошлю не с пустыми руками, а с продуктами, продуктами мощными. Иди, договаривайся с экономистом, а я определюсь с размерами угощения. Дадажан, выслушав просьбу своего незаменимого напарника, пошел в контору, договариваться о визите к хозяину колонии. После того, как Бабажан решил все организационные вопросы поездки, они вместе в Ильясом поехали в третье отделение совхоза, который славился на всю округу своими жирными индюками, умело выращенными заботливыми руками одного турка. Тот кормил их грецкими орехами, и мясо индюшки набиравших огромный вес, отличалось нежностью и неповторимым вкусом.
Сговорившись с хозяином индюков в цене, электрики на его же машине доставили во двор Бабажана двух птиц, размерам которых позавидовали бы бараны. Жена Бабажана, после того, как Ильяс обезглавил обоих индюков, очистила их от перьев и внутренностей, а туши были тщательно запакованы в плотную бумагу. Присовокупив к тушам птиц две бутылки коньяка, бригада ходатаев, погрузив все это в «Москвич» экономиста отправилась за счастьем поселенца – Ильяса. Великая сила – эти жаренные на костре индюки, тем более под рюмку доброго армянского коньяка. На следующий день Ильяс был объявлен круглосуточником, и началась новая не обремененная ежедневными поездками, жизнь.
Бабаджан, будучи человеком мягкого характера, построил свои деловые и бытовые взаимоотношения со своими подчиненными, на основе искренней дружбы и взаимопомощи, что было встречено его подчиненными с радостью. Те ответили ему тем же. На редкость слаженная бригада творила чудеса изобретательности и находчивости. Так, например, в совхозе не было необходимых для ремонта сетей и оборудования никаких материалов и никаких запасных частей.
Зима выдалась на редкость морозной и снежной. На территории совхоза была расположена дирекция строящихся совхозов, на складе которого, этих материалов и оборудования было огромное множество. Дирекция совхозу ничего не выдавало, ссылаясь на какие-то инструкции и фонды. Жители совхозного поселка никогда в жизни не покупали угля для обогрева своих домов, а пользовались электричеством. Правда, совхоз выплачивал энергоснабжающим организациям положенные за электроэнергию деньги, да и со своих работников удерживал определенные суммы. Но распределение этой самой энергией не имела никаких ограничений и учета.
Распределительные щиты не выдерживали такой варварской эксплуатации и горели как спички. Взяв это обстоятельство на вооружение, электрики с негласного одобрения совхозного начальства, в один прекрасный день, отключили здание дирекции от сети снабжения электроэнергией. А затем разобрали распределительный щит, как негодный к дальнейшей эксплуатации.
Женщины, работавшие в дирекции, лишившись тепла и света, подняли настоящий бунт и, ворвавшись к своему директору, в категоричной форме заявили тому, что работать в таких холодных и темных условиях не могут, и не желают. Особенно громко кричала на директора заместитель начальника планового отдела дирекции. Она не боялась быть уволенной, или смещенной со своей должности, так как приходилась директору благоверной женой, имевшей на содержании четверых детей, по ее словам рожденных именно от него.
- Ну, хорошо, хорошо, я приму все необходимые меры для быстрейшего восстановления тепла и света, безуспешно пытался успокоить чихающих женщин седовласый директор. Затем он вскочил в директорский «Газик» и поехал в совхозную контору. В кабинете у директора совхоза состоялся нелегкий разговор между двумя директорами. Руководитель совхоза вызвал Бабажана и спросил у того:
- Почему и на каком основании вы отключили здание дирекции строящихся совхозов от электроэнергии? Тот, ничтоже сумнявшись обяъвил об отключении не только данного объекта, но и еще нескольких не менее важных объектов от электрического питания.
- Щиты сгорели, других щитов в складах нет, проводов и кабелей для подключения тоже нет. Вот если бы дирекция строящихся совхозов помогла нам и выделила бы несколько щитов с проводами и кабелями, то мы электрики совхоза, не взирая, на жестокие морозы, смогли бы в короткие сроки обеспечить эти объекты и светом, и теплом. Понадобятся еще сварочные аппараты и электроды. Директор совзоза Алиака вопросительно взирал на своего коллегу.
- Как, уважаемый товарищ, одолеем общими усилиями холода? Вы со своей стороны, мы со своей - должны сделать все возможное, чтобы не дать людям замерзнуть.
- Ладно, пусть ваши электрики напишут список необходимого оборудования и материалов. Только пусть не перебарщивают, а вы, товарищ директор, вовремя произведите оплату.
- За этим задержек не будет. Сегодня же перечислим.
Как только директор строительства скрылся за дверью, Бабажан положил на стол своего начальника заранее приготовленный список необходимых для ремонта совхозных объектов материалов и оборудования.
- Да, аппетиты у вас с Ильясакой завидные. Не даст ведь столько, этот жадоба. Уж сколько раз к нему я сам лично обращался за помощью – все бесполезно было.
- На сей раз даст ака, - сказал Бабажан. - Ильясака недавно серъезно разговаривал ним, объяснял тому, в каком бедственном положении находятся объекты совхоза. Разговор тот чуть дракой не закончился. Но по-моим соображениям Ильясака сумел-таки убедить, как вы выразились, жадобу, помочь нам.
- Да, чтобы мы делали без него? Он и мне, как только появился у нас, все уши прожужжал – ремонт, материалы, оборудование… Молодец, жаль только одно – вот освободится, и уедет от нас в свою столицу. Ты, Бабажан, учись у него, наматывай, так сказать на ус все, что скажет. И помогай ему во всем. Если потребуется моя помощь, не стесняйся – говори. Через день машина, нагруженная до краев материалами, всевозможным оборудованием, взяла курс от директорского склада в сторону склада электриков. Энергию дали тут же. Вторичный налет на строительный склад был осуществлен уже летом, когда директорская чета с детьми уехала отдыхать в Крым. К этому времени сменилось и руководство совхоза. Алиака перевели в колхоз столичного района, а на его место назначили молодого высокого и толстого таджика. Новый директор оказался человеком деятельным и изворотливым. С электриками он довольно быстро нашел общий язык, и всячески помогал им в их нелегком труде. И когда те предложили еще раз получить с дирекции материалы, охваченный детским азартом руководитель совхоза обещал принять в этом набеге самое деятельное участие.
Он пригласил главного инженера дирекции, временно замещавшего своего начальника, к себе домой, напоил его водкой, и взял с того клятвенное обещание помочь совхозу материалами для электриков. Еще одна машина вывезла материалы со склада дирекции. Склад электриков был забит до отказа.
Когда Ильясу приходилось приезжать в поселение для отметки, он часто навещал своего друга по зоне – Бюльбюлеридзе Хвичо. Тот, как и мечтал, устроился-таки библиотекарем в поселенческой библиотеке. Каким способом ему удалось туда устроиться – он не говорил даже Ильясу. Только загадочно улыбался и обнимал его.
- Идем ко мне, Ильясжан, я угощу тебя грузинским деликатесом, - нежно подталкивая того в спину, он приводил его в свою сокровищницу.
- Видишь, дорогой, как Бог любит меня – я библиотекарь, освобожден от полевых работ, сбор хлопка мне не грозит. Но, я вижу - тебя Всевышний тоже не обидел – как короля привозят на машине, ты расписываешься, и опять тебя везут на работу. Слышал, как ваш директор совхоза приезжал к хозяину и выражал тому благодарность за твой труд – я в это время в штабе был и весь разговор слышал. Рад за тебя, Ильясик. Скоро подойдет срок и, мы будем представлены на УДО – это я точно знаю.
А секрет библиоткарства Бюльбюлеридзе был прост как шоколад. В поселение приехали люди из далекой Грузии. С хозяином зоны у них состоялся долгий разговор, смысл которого сводился к тому, что Бюльбюлеридзе приходится чуть ли не родным племянником одного знаменитого грузинского поэта – песенника. А тот в знак уважения к начальнику поселения, прислал ему сервиз из серебряных кубков, один из которых держал в руках сам товарищ Енукидзе. Кто такой товарищ Енукидзе хозяин не знал, но все равно с благодарностью принял подарок от эмиссаров республики, где произрастает чай и апельсины.
Неизвестно поверил он в то, что в жилах поселенца Бюльбюлеридзе течет благородная кровь грузинских поэтов, или не поверил – неизвестно. Но библиотекаря Ташмухамедова, бывшего базаркома, спалившегося на получении взятки, вскоре перевели смотрителем дальнего даляшипана. Так сказать ближе к земле. Тот не сильно горевал о потере литературного места и в скором времени так поднатарел в приготовлении шашлыков и плова, что его кулинарный талант был по достоинству оценен приезжавшими туда отдохнуть, большими милицейскими начальниками. Ему даже позволялось принять рюмашку, другую водки или коньяка - все зависило от вкусов самих приезжавших туда гостей. А на место Ташмухамедова был назначен родственник грузинского поэта – песенника Бюльбюлеридзе.
Во время приезда жены и детей Ильяса на свидание, до того как его перевели на круглосуточное пребывание в совхоз, Бюльбюлеридзе предоставлял для семьи друга свою библиотеку. А когда приходило время супругам уединиться для интимного общения, Хвичо с радостью занимался его ребятней, рассказывая им сказки, прогуливаясь с ними по территории поселения, и угощая их изысканными грузинскими сластями. Он настолько привязался к детям, что когда наступала минута расставания, у него зачастую на глазах наворачивались слезы, и он расстраивался от разлуки не менее самого Ильяса. Как-то раз, когда Ильяс появился в колонии для того, чтобы расписаться в журнале круглосуточников, Хвичо попросил достать для него старые журналы и газеты.
- Ты, посмотри там в какой-нибудь конторе, в красном уголке, ненужные журналы. Их особенно много в парткабинетах и ленинских комнатах. Так, что не забудь, хватай и тащи ко мне, - заговорнически шептал он на ухо Ильясу.
- Хвичо, ты, что после освобождения в коммунистическую партию вступать хочешь? Зачем тебе политическая литература? В парткабинетах кроме журналов «Коммунист» ничего толкового не бывает. Или ты, заочно решил пройти школу марксизма – ленинизма? – смеялся Ильяс.
- Я школу онанизма очно закончил, экзамен на «отлично» сдал, опыт богатый так, что сам могу докторскую диссертацию написать, а потом выберут меня членом-корреспондентом сексуальных наук, понял, маслокрад?
- Членом ты уже давно заделался, только не корреспондентом, а другим. Ладно, привезу я тебе этого барохла. Там этой макулатуры завались – во всех общественных и личных дальняках на гвозди нанизаны. И у нашего парторга в кабинете целые кипы журналов лежат. С тем Ильяс и уехал.
Через пять дней в библиотеке у Бюльбюлеридзе лежало полтонны различных журналов партийной направленности.
- Рехнулся старик, окончательно погнал, - с глубоким сожалением думал Ильяс, выгружая макулатуру в комнате чрезвычайно радостного Хвичо, а ведь не совсем-то он и старый. Ничего не поделаешь – безумие не выбирает возраст.
Для чего Хвичо понадобилась макулатуа, Ильяс понял несколько позже.
Приближалось время прохождения судов, представлявшие осужденных к УДО – условно-досрочному освобождению. Как-то раз приехав в колонию для отметки, Ильяс заглянул к Хвичо, и застал того за непонятным, на первый взгляд, занятием.
Бюльбюлеридзе, обложив себя кипами бумаг, сидел за столом и, вооружившись портняжными ножницами, по картонному шаблону, что-то сосредоточенно вырезал. Нарезанные таким образом листы бумаги он аккуратно складывал в стопки. На рабочем столе также лежали лезвия «Нева» и медицинский скальпель. На приветствие Ильяса, Бюльбюлеридзе ответил лишь кивком головы. Небрежным жестом он пригласил того присесть рядом на стул. Сам же продолжил свою работу. Выпучив от удивления глаза Ильяс, усевшись на предложенный библиотекарем стул, стал, молча наблюдать за его манипуляциями. Изумленному взору круглосуточника предстала картина, сути которой он не мог долго расшифровать – Бюльбюлеридзе взял в руки книгу под названием «Три мушкетера» в почти, что новой обложке, и как опытный паталогоанатом хладнокровно начал ее препарировать.
С помощью скальпеля он отделил ее содержимое от обложки, затем лезвиями обрезал торчащие нити, и ими же соскоблил с обложки остатки сухого клея. Во внутреннюю часть обложки, которую он обильно смазал клеем, вложил стопку аккуратно нарезанной бумаги, затем эту фальшивую книгу положил под пресс из гантелей.
Потроха оригинала он вложил в некрасивую картонную обложку, естественно, предварительно смазанную клеем. И тоже под пресс, но только из куска корявого железа. В результате этого бумажно-клеевого процесса были рождены две книги – одна с красивой оболочкой, но с абсолютно не соответствующей оболочке содержанием. И, наоборот – с фальшивой обложкой, но с родным содержанием. Если бы Александр Дюма-младший, каким-то волшебным образом, узнал, что под названием его произведения содержатся, вырезанные по шаблону, рукой изобретательного Бюльбюлеридзе статьи с измышлениями партийных бонзов, и их прихлебателей, да еще с таким количеством ненужных народу слов, он, наверное, перевернулся бы в гробу.
Наконец-то, оторвавшись от работы, Бюльбюлеридзе встал из-за стола и, подойдя к удивленному Ильясу, обнял того.
- Что рот открыл, Ильясжан, не догнал еще, для чего мне нужны были журналы? – смеялся библиотекарь. - Эх, дорогой, мне же скоро сдавать библиотеку, а здесь такие хорошие книги есть – и Беляев есть, и Дюма есть, и даже Майн Рид есть, и Джек Лондон есть, и Толстой есть, все есть. Все равно зэки эти книги могут с анашой скурить – больно бумага тонкая, на курево подходит. Но я им классиков не дам. Мне осталось только Ефремова с его лезвиями и быками и Эдгара По, какая шкодная фамилия, переложить в новые обложки, и все. Ты с животноводческой базы, у себя там, машину найди, и ко мне – заберешь классику для детей, пусть читают.
Вот, только сейчас до Ильяса дошло, чем занимался Бюльбюлеридзе. Те теплые чувства, которые он питал к Хвичо, стали перерастать в признательность – этот хищник социалистического добра потратил массу времени и сил, чтобы спасти классику мировой литературы и передать ее детям.
Как и посоветовал Бюльбюлеридзе, Ильяс договорился с шофером молоковоза съездить в колонию, где их ждали перевязанные веревкой книги.
Спасенная библиотекарем литература, увезенная в бочке для доставки молока, стала терпеливо дожидаться своего читателя.
У поселенцев колонии, если освещать все правдиво, весной, летом и осенью выходных практически не было. После недели работы на своих местах, поселенцы субботние и воскресные весенние дни посвящали полевым работам. Когда все прогрессивное человечество отдыхало, находя себе различные способы этого отдыха – от банального распития горячительных напитков, до выездов на природу с удочками и любовницами. Поселенцы, вооружившись заточенными кетменями, выходили на бескрайние поля, засеянные хлопчатником, и с самого утра и до самого позднего вечера, обрабатывали их под бдительным присмотром надзирателей. Слова: ожирик, гумай, камыш, окутанные нежной мелодией весны и раннего лета, будут долго звучать в сознании освободившихся зэков, познавших всю прелесть полевых работ.
Так почему же раннего лета? А потому, что с середины лета и до поздней осени работа на полях по очистке их от сорняков и затем сбор урожая хлопчатника, скорее напоминало работу в кузне, где-то на третьем уровне ада, когда добросовестные черти, поддерживают вокруг стоградусную температуру.
О сборе хлопка-сырца можно писать поэмы, романы, сочинять оперы и оперетты, но делать это все надо только в мажорных тонах, ибо сбор урожая не приемлет никакого минора, особенно если сбор хлопчатника проводят поселенцы. Норма – восемьдесят килограммов чистого хлопка – и хоть умри на поле.
Приехавшие из России новые поселенцы, после того как их вывели на сбор хлопка, с изумление глядели как, поднаторевшие в этом сборе зэки собирают урожай. Переглянувшись между собой, и негромко похихикав, они преступили к процессу сбора. Встав на грядках на колени, они в выданные им фартуки, стали собирать хлопок. Собирали они каким-то своим, чисто российским способом – одной рукой придерживая куст хлопчатника, двумя пальцами другой руки аккуратно дергали вату из коробочек, и отправляли ее в фартук.
Вечером этого же дня их привели пред светлы очи хозяина. Тот велел присутствующему рядом прапорщику сбегать на поле и принести куст хлопчатника. Прапорщик притащил выдернутый с корнями куст и передал его хозяину. И тот наглядно продемонстрировал, вновь прибывшим поселенцам, как правильно нужно собирать хлопок.
- А не то вы, ребята, из ШИЗО выходить не будете, - закончил показ хозяин, - ишь, неумехи, хлопка не видели. Это не оправдание тому обстоятельству, что вы за целый день собрали по три килограмма хлопка. Завтра – пятьдесят на рыло, послезавтра шестьдесят, и так до восьмидесяти килограммов, понятно?
На следующий день, дабы не попасть в ШИЗО, который, кстати говоря, не освобождал от хлопковой повинности, российские молодцы взяли такой темп работы, что за ними не могли угнаться опытные сборщики этого важного для страны стратегического сырья. Через день после хозяйской взбучки, они перевыполнили норму сбора, правда валились буквально с ног, и не могли порой дойти до столовой и проглотить там свой ужин. Друзья-старожилы помогли им в этом, доставив еду прямо к кроватям вымотанных начисто сборщиков.
Все прелести полевых работ – от очистки полей от сорняков и до сбора хлопчатника Ильяс познал в полной мере, так как осенью даже круглосуточников снимали с работ на сбор урожая. На поле работа электриком казалась Ильясу легкой прогулкой, райским отдыхом. Он не раз вспоминал слова Висерова Камиля, когда тот говорил, что его на поселении спутали почему-то с трактором.
- Прав был, Камиль, - рассуждал про себя Ильяс, впервые вставши на грядку для прополки поля, - кетмень тяжелый как кузнечный молот, пот глаза ест – мочи нет, прав был Камиль, ох как прав… В измождении Ильяс прилег было на грядку, и поглядел на бесконечное небо – ни намека на облачко… Глаза его прикрылись и он стал впадать в забытье. Но тут зычный окрик надзирателя вернул его в действительность.
- Нет, лучше было бы заниматься своими железками в ОГМе, чем корячится на этих знойных полях. Дурак ты, Ильясжан, неисправимый дурила, - ругал себя невероятно уставший поселенец. А там у Точкина в кабинете прохладно, чисто. Сидеть бы там и спокойно дожидаться свое УДО. Потянуло на романтику, вот и кушай ее за обе щеки. Но, делать нечего, терпи, когда-то и этот ад закончится. Все имеет конец, и это закончится. С этими мыслями Ильяс поднялся с земли и встал на ненавистную грядку. Он начал с остервенением бить кетменем по сорняку, видя в нем концентрацию вселенского зла, окутавшего все человечество.
Во время обеда Ильяс ничего не кушал - не было аппетита, он пил только зеленый чай, который несколько утолял жажду. Сзади работающих поселенцев, поперек грядок ходили надзиратели, тщательно проверяющие качество прополки и, замечая огрехи, заставляли тех возвращаться назад и исправлять допущенный в работе брак. Через некоторое время Ильяс стал привыкать к физической нагрузке, и работа пошла веселее. Правда по-началу ему пришлось таки прибегнуть к небольшой хитрости - когда проверяющий стал подходить к грядкам Ильяса, подкрадываясь тихо, словно тигр к своей добыче, тот, сняв очки, тут же окунул их в пыль. Окунул так, что сквозь стекла ничего не стало видно. После этого возвернув очки на исходное место – на свою потную переносицу, он стал рубить вместе с сорняком и побеги хлопчатника. Ошарашенный надзиратель, немедленно остановил это варварское действо Ильяса:
- Почему ты рубишь хлопок, дорогой, надо рубить только сорняк?
- Да не видно ничего, гражданин начальник, очки засорились, все видится одним цветом, что сорняк, что хлопок, ничего разобрать не могу.
-Ты бы вытер очки-то, а то действительно ничего не разберешь.
- Я и так через каждые пять минут их прочищаю, когда план выполню?
-Да, ты прав – остановившись и глядя на непроницаемые стекла очков, соображал надзиратель, - так действительно свою норму тебе не выполнить. Решим вот так: сколько тебе я выделил грядок для прополки, пятнадцать?
- Эй, Салижан, - гаркнул надзиратель стоящему справа от Ильяса поселенцу, - еще тебе три дополнительные грядки необходимо прополоть, и не разговаривать у меня, давай работай. А ты, Турап, кричал он уже чапальщику, работавшему слева от Ильяса, - ты тоже возьми три дополнительные грядки. Таким образом, Ильяс в этот и последующие дни, обрабатывал всего две трети положенной всем нормы. После окончания прополочных работ пришло время сбора урожая, где Ильясу пришлось узнать всю прелесть сбора урожая хлопчатника.
Бюльбюлеридзе был хитроумно лишен удовольствия собирать хлопок. Ссылаясь на застарелый радикулит, заработанный им в холодных вагонах, когда он еще занимался воровством госимущества, Хвичо добился освобождения от полевых работ. Но даже такому процессу как сбор урожая хлопчатника приходит естественный конец.
Ильяс по завершении этих работ, вернулся на свою энергетическую работу, Он с великим наслаждением приступил к выполнению обязанности совхозного электрика.
Немного посовещавщись он вместе с Бабажаном с утроенной энергией принялся за восстановление упущенных в связи с полевыми работами денезных прибылей. Они принялись за энергичное обложение данью своих подопечных потребителей энергии, коим судьба уготовила счастье получать ее от силовых щитов совхоза.
А так как эти щиты находились в безраздельной власти электриков, все столовые, магазины, школы, всевозможные ларьки и специальные учебные заведения, которые, располагались на территории совхоза, должны были по замыслам электриков, заполнять их финансовые бреши. Ведь как только исчезало электричество, работники этих не совхозных заведений моментально находили и Бабажана и Ильяса, и тем, несмотря на погоду и настроение приходилось устранять всевозможные неполадки.
- А почему мы им должны помогать бесплатно? – как-то спросил Бабажана Ильяс. Почему, я тебя спрашиваю? Необходимо немедленно прекратить эту вопиющую несправедливость. Устранение несправедливости было отложено не неопределенный срок в связи с отзывом поселенца Ильяса на сбор урожая хлопка. Но вот наступил момент истины. Магазины, ранее принявшие Ильяса на работу в качестве дежурного электрика, а так же другие учреждения, где он был оформлен в любом, допустимом законом, качестве обложению данью не подлежали. А так же средняя школа куда он был зачислен на должность учителя истории на полставки. Правда Ильяс пытался было объяснить директору школы, что историю по-мудрому разумению вполовину преподавать невозможно. Но тот уперся не уступал и элекрику пришлось согласиться на полставки. В автошколе дела обстояли несколько иначе, после препирательств с прижимистым до нельзя директором, Ильяс согласился-таки не оформляться инструктором по вождению, и получать вместо зарплаты наличную премию. Да и некоторые ларьки и продуктовые магазины рассчитывались по оговоренности продуктами. Но среди нормальных клиентов всегда найдется какая-нибудь заноза не жалающая подчиняться общепринятым правилам жизни. Эту занозу электрики обнаружилди в лице одного товарища – директора одного большого кафе. Тот распологаясь на территории совхоза имел с продаж полусъедобных шашлыков и котлет довольно приличный доход, а принять в штат одного электрика не соглашался, и делиться малой частью своего дохода не желал, не просто так не желал, а категорически не желал. И никто с ним ничего поделать не мог. Таких жадюг электрикам было искренне жаль.
- Скоро сам приползет, - молвили не солоно хлебавшие электрики, - на пузе приползет, и кланяться будет. Будет кланяться долго и настойчиво.
Вскоре холодильные агрегаты неуступчивого кафе внезапно, в самое неподходящее время – было завезено большое количество свежего мяса, а на дворе стояла невыносимая жара, естественно мясо могла протухнуть, сгорели. Приехавшие из столицы по вызову директора кафе специалисты, как ни бились – не нашли причин сгорания агрегатов, и посоветовали тому ехать в город и получить там новые, а сгоревшие выбросить на мусорку. Директору пришлось ехать в столицу на поклон к управленческому энергетику, и за немалую мзду вымолить у того новые агрегаты. На сей раз, он рассуждал здраво:
- Чем пропадать мясу, лучше дать в лапу и получить эти проклятые агрегаты. Сказано – сделано. Наконец-то в неправедный мозг директора кафе вошла умная мысль, и она спасла, на сей раз, немалое количество котлет и другие мясоподобные продукты, скармливаемые этим кафе пассажирам проходящих мимо автобусов.
Но от этого спасения мяса совхозным электрикам было: ни холодно, ни жарко. Они не поимели от этого зэхера ни копейки. Через полмесяца в кафе, по непонятным причинам, опять сгорели недавно установленные абсолютно новые агрегаты, и сгорели почему-то в момент, когда туда было завезено огромное количество свежего мяса. Опять пришлось директору продолевать до боли знакомый ему путь - столица, энергетик, мзда, агрегаты.
Энергетик управления, старый, седой, прожженный всеми невзгодами жизни человек, получая в очередной раз мзду от жадного предпренимателя, заявил тому:
- Послушай, дорогой, больше ко мне за агрегатами не приезжай – кончились они у меня. И почему они именно у тебя эти агрегаты горят как спички? У других десятилетиями работают – и все нормально, а тебя будто злой рок преследует. Ты, вроде бы недавно на новом месте устроился, расскажи мне подробно, все проблемы с твоим устройством. Послушай меня, может быть, ты кому-нибудь дорогу перешел, или на мозоль больную наступил, или денег кому-то пожалел, расскажи не стесняйся. Тогда директор кафе все откровенно рассказал этому умному человеку. Прослушав скорбное повествование о злоключениях работника общепита, энергетик все понял:
- Молодой ты еще, неопытный, пороху не нюхал, научился только фальшивые котлеты лепить, и шашлыки из тухлого мяса жарить. Ты, что же ребят совхозных обидел, тем более среди них зэк есть? Сколько ты потратил на все поездки ко мне? Много потратил, а они у тебя мизер просили, и ты им в этом мизере отказал. Вот и наказал тебя Бог за это, за жадность твою, через них и наказал.
- Да они ни за что деньги от меня поиметь хотели, разве справедливо это?
- А, справедливо то, что ты в тепле сидя деньги делаешь? А они в это время под дождем, в снег и пургу щиты, от которых ты энергию получаешь, обслуживают, под напряжением, рискуя жизнью, ремонтируют?
- Но они никогда в мое кафе не заходили, к агрегатам не касались, как, же так, ака, получилось, что агрегаты сгорели.
- Говорю же тебе, что ты молодой, ничегошеньки не понимаешь… Приедешь в совхоз, беги к ним, в ноги кланяйся, скажи им, что согласен на все их условия, и рассчитайся за пройденный период. Да, вот еще – плов им приготовь настоящий плов, с бараниной. Ну, понял меня? Сделаешь, как я сказал – не будет у тебя проблем ни с агрегатами, ни со снабжением, беги. Приехав в совхоз, войдя к себе в кафе директор, вызвав к себе поваров и поварят, велел им приготовить к вечеру хороший плов из баранины, точно такой же, как они готовили приезжающему из столицы начальству. Затем вечером, самолично возглавив парад поваров, направился в сторону склада, недалеко от которой располагалась маленькая конторка электриков совхоза.
Ильяс и Бабажан как раз находились там, разрабатывая план текущих работ на завтра.
- Ассаламу алейкум, - приветствовал директор кафе электриков, - как ваши дела и здоровье? Да ниспошлет вам Аллах всякого благополучия и много радостей в вашей многолетней жизни. Разрешите мне преподнести вам, в знак уважения и дружбы, вот этот плов.
- О, дорогой вы наш директор, добро пожаловать в нашу скромную комнату, - Ильяс и Бабажан привстав со своих мест, приветствовали кортеж поваров. Располагайтесь удобнее – будьте как у себя дома, кого мы должны благодарить за счастье видеть у себя столь почтенных гостей. Аллах безмерно любит нас, раз дал такое счастье. И мы имеем счастье лицезреть уважаемых гостей в нашем ветхом убежище, - не переставая вещать, суетился Ильяс рассаживая гостей. В лести и высокопарности изречения он мог бы посоревноваться с любым представителем свиты древних падишахов. После положенных церемонией взаимных восхвалений и пожеланий всяческих благ, собравшиеся приступили к поглощению вкусного плова. Как только плов был скушан, и запит огромным количеством горячего чая, директор кафе нежно взяв Ильяса под руку, и отведя того несколько в сторону, незаметно для других глаз, сунул ему в руки небольшой сверток с деньгами. Мир между пищевыми аферистами и электромошенниками был заключен, и холодильные агрегаты больше не сгорали.
Тем временем пришла пора народным судам, и поселенцы, коих администрация колонии представила на УДО, с нетерпением стали ожидать с начала этих судов. В это время от них никто и ничего не требовал, а они с радостью, побросав выполнение своих обязанностей, ждали и ждали. Ильяс в отличие от многих дела не бросал, ибо они приносили ему доход и немалый.
- Суды идут, суды идут, - передавалось из уст и уста. А где они идут - никто не знал, ибо суды еще не шли, а только подползали. Все поселенцы при встречах договаривались между собой, что если кто раньше узнает о дне, когда начнется суд, то, конечно же, сообщит об этом другому, а так же они прекрасно знали, что никто никому сообщать, конечно же не будет, так как во время прохождения суда, создастся такая толчея и затеется такая свара, что никому мало не покажется.
Однажды судья даже отменил судебное заседание из-за возникшей жестокой драки возле здания народного суда, которую, не поделив чего-то, учинили поселенцы. После этого инцидента еще долгое время не было никаких судов, и участники драки были жестоко избиты своими же товарищами, имевшими возможность на несколько месяцев раньше уйти на долгожданную свободу. Однажды утром, как обычно, Ильяс с Бабажаном привычным маршрутом шли на животноводческую базу выполнить какие-то мелочные работы. Как раз в этот момент сердце Ильяса почувствовало некую тревогу, связанную с отсутствием на своем обычном месте сторожа-поселенца, пожилого казаха, имевшего за плечами двенадцатилетний срок отсидки и работавшего до ареста начальником почтового отделения, где и проворовался на пятнадцать лет колонии усиленного режима. Тот тремя днями ранее при встрече с Ильясом клятвенно уверял того, что как только узнает о начавшихся судах, тут же сообщит о них ему. Конечно же, Кукя, как называли сторожа, прослышав о судах, тут же забыл о своих обещаниях, и сломя голову бросился в районный город, где и располагался этот любимый народный суд.
- Ах, Кукя, Кукя, жидок ты оказался на обещания, - думал Ильяс, собираясь в путь, опередить всех хочешь хищник социалистического добра. Ильяс по- своему любил этого старика - всегда доброго и отзывчего. Он часто, приходя на животноводческую ферму, захаживал на гостеприимный огонек Куки, и они подолгу беседовали с ним, вспоминая вольные годы, ругая зоновское начальство и мудрых руководителей партии и правительства.
Кукя, в светлые времена брежневского руководства страной, работал начальником почтового отделения, расположенного в необъятных степях родной республики. Встретившись однажды на каком-то совещании со своими коллегами и хорошенько выпив с ними кумыса, а затем и водочки, он начал сетовать на маленькую зарплату.
- По причине этой, недостойной солидной должности начальника почтового отделения, жалования и, вытекающей из этого обстоятельства, невозможности проведения какого-либо приличного козлодрания, соответствующего должности почтового чиновника, я предлогаю коллегам объединиться и выработать схему, которая решительно и в короткие сроки смогла бы изменить наше плачевное финансовое положение.
Коллеги дружно поддерживали Кукю, но предложить что-либо конкретно дельное не могли в силу скудоумия и абсолютного отсутствия фантазии. – А вы сами, что можете нам предложить? – послышался голос, - нужна конкретика, а не лозунги. Тогда Кукя взяв инициативу собрания в свои не очень-то мозолистые руки, выложил на стол переговоров до гениальности простой проект безболезненного отъема у государства денег. Схема воровства была одобрена и молниеносно пущена коллегами в ход. На вырученные средства можно было не только организовывать козлодрания, но и организовывать свадьбы, всевозможные банкеты и даже тристические поездки в страны социалистического содружества. Работала эта схема безотказно и долгие десятилетия. Работала она следующим образом: из одного почтового отделения, в котором работал начальником член преступного сообщества, организованного Кукой, переводились деньги в другое почтовое отделение на имя подставного лица, который получив эти средства, отдавал их начальнику отделения, имея за это действо заранее оговоренный процент. Конечно, наличные деньги никто не вкладывал, просто оформлялся липовый перевод, зато в отделении, куда он был направлен, деньги изымались из кассы и они благополучно перетекали в карманы мошенников.
Таким образом, эта преступная группа напереводила друг другу многие миллионы рублей. Это наглое хищение продолжалось многие годы, пока органы ОБХСС не напали на их след и не приняли меры по задержанию и разоблачению почтовых аферистов. Вскоре состоялся суд, и все мошенники получили по заслугам в виде больших сроков наказания и конфискации имущества.
Когда же наступило время прохождения судов, родственники Куки привезли в колонию целый мешок с деньгами. Они внесли немыслимую сумму в кассу колонии в счет погашения искового долга Куки, что в конечном итоге и повлияло на решение суда, который условно-досрочно освободил от дальнейшего отбытия срока наказания главаря преступного синдиката.
Ильяс подоспел к перерыву на обед и застал у здания суда огромную толпу поселенцев жаждущих досрочно выйти на свободу.
– Кто последний за свободой? - спросил Ильяс, подходя к поселенцам. Ответа он не получил - толпа с серьезными лицами следила за перемещением какой-то женской парочки, которая перемещалась со скоростью улитки по дорожке от столовой в сторону невзрачного здания суда.
– Председатель суда уже на месте, а эти две козы не торопятся - раздавалось в толпе ожидающих. Бюльбюлеридзе узнал о предстоящем суде раньше многих осужденных, и подошел к нему во все оружии: иск был погашен, не смотря на то, что сумма долга представляла собой внушительную цифру. Ему все-таки удалось наладить контакт с избежавшими наказание подельниками, которые, изменив фамилии и паспорта, скрывались от следствия в геологоразведочных экспедициях на необозримых просторах Сибири.
Грозя подельникам разоблачением, он вытребовал у них необходимую для него сумму денег. Подельники, дабы не усложнять себе жизнь и не потерять свободу, а вместе с ней и все нажитое неправедным трудом, решили не ссориться, с всегда покладистым Хвичо, и удовлетворить все его требования.
– Он тянет лямку отсидки, и особо нас не тревожит и не нагружает, а требует свое – говорил Геолог своему другу, подкидывая в костер сухие ветки, - мы с тобой все-таки на воле, хотя наше положение завидным тоже не назовешь. Такое положений – не лучше наказания сроком. И все-таки конвоиров с автоматами рядом нет. Поднявшись со ствола поваленного дерева и неистово отмахиваясь от зудящих вокруг головы комаров, Геолог подошел к огромному дереву, на суке которого висел вещевой мешок. Засунув в него руку, он вытащил из него бутылку и вернулся обратно к костру.
Недалеко от костра была разбита палатка, из которой на всю округу раздавался богатырский храп.
– Ну и горазд Вовочка клопа давить, всех медведей и волков распугал своим храпом,- разбуди его Ваган, а то башка уже трещать начинает.
– Да ну его к лешему, пускай дрыхнет, не то проснется, мозги парить начнет – башка сильнее разболится.
– Да, действительно, ты прав – от его болтовни и нытья, хоть волком вой,- согласился с напарником Геолог, разливая по кружкам спирт.
– На выпей и не грусти усаживаясь на ствол дерева, он протянул кружку сладко зевающему Вагану.
– Слушай, Геолог, а ты уверен, что малява пришла от Хвичи, и это не чья-то прокладка.
– Не беспокойся, я проверил, все в полном порядке – письмо точно от Хвичи. Геолог, дико морщась, проглотил спирт.
– Отдадим бабки, выиграем время, а то я все время чувствую какое-то беспокойство, будто бы кто-то на хвосте сидит, следит за нами. Из палатки послышалось недовольное ворчание, и появившееся лохматая голова промычала:
– Все этот Хвичо вам покоя не дает. Шлепнули бы вы его давно – дешевле обошлось бы.
– Это ты, мокрушник, а мы деловые люди и кента на бумажки не меняем. И потом сколько раз он нас от кичи спасал, только мы с Ваганом знаем. Ты сам который год здесь как крот сидишь, боишься света Божьего, а убивец? Боишься, сволочь, боишься, по твоей опухшей, хмельной роже видно, что очень боишься. Давай вылазь из палатки и иди сюда, хлобыстни немного спиртику, но не кудахчи больше о тех делах, в которых ничего не шаришь.
– Да ладно уже и пошутить нельзя. Вот вы, маслокрады, завсегда так: сами шкрябничаете надо мной, капканы мочите – вам значит можно. А я если, что-нибудь вам толковое скажу, все: замолчи и тухни. Когда сворачиваться начнем? Надоело торчать уже здесь. Начальник партии, что говорил:
- Поковыряйтесь там с месячишко другой и назад в город. А мы здесь цельный квартал, что-то ищем, ищем - все никак не найдем, завшивели уже все, от чесотки скоро сдохнем. Он выпил спирта и пошел за деревья справить нужду. Вернувшись к костру, он застал двух друзей пересчитывающих пачки денег, которые Ваган передавал Геологу, а тот складывал их в мешок.
– У, где же вы в тайге этот клад откопали, а маслокрады? Поделиться придется, и Вовочка с недоброй ухмылкой, растопырив пальцы раздвинутых ручищ, двинулся в сторону друзей. Увидев направленный в него ствол пистолета, который держал в руке Ваган, он тут же осекся и от испуга присел на корточки. Нервно оглядываясь по сторонам, Вовочка забубнил:
– Что это, ребятки вы удумали со мной сделать? Я же - могила: никому, ничего не вякну. Руки у него задрожали мелкой дрожью, с углов рта, покрытого рыжими волосами, стекала слюна, он весь съежился, ожидая выстрела.
– Не надо, братва, не убивайте. Я вам сгожусь, все, что прикажете, сделаю.
– Ну, что Геолог, оставим дышать эту паскуду, который ради денег предлагает нам друга замочить, или отправить его на небеса?
– Небеса эту гниду не примут, а вот в аду ему будут рады, им такой сволочи, как раз не хватает. Но ты повремени: мы его мешки тащить заставим, и если во время похода не исправится, то шлепнем как собаку. Ты понял, мокрушник хренов? Шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте, без предупреждения, харчи тащить будешь и валюту, а мы налегке потопаем. Шагать придется недели две, если не больше, так вот если ни разу не заартачишься – отпустим, по-другому – шлепнем. Ты, курва, ногтя Хвичи не стоишь, и еще у нас лавэ забрать пытался, поэтому за грузового ишака канать будешь, как согласен?
– Согласен, согласен, - чуть не плача бубнил мокрушник, - все сделаю и груз дотащу куда надо, только не убивайте. Таежная троица быстро свернула палатку, собрала все мешки и потопала на юг, где по их расчетам, в конце двухнедельного пути должна была ожидать железнодорожная станция. Основной груз был возложен на детину, который кряхтя и чертыхаясь шел впереди маленькой колоны.
Пробирались они по бездорожью вдоль болота, где мошка и комары не давали покоя, забиваясь в нос и уши измученных людей. На привалах Геолог и Ваган связывали мокрушнику руки и кормили того из ложки, ибо сила у этого бугая была огромная и он с легкостью мог удушить их обоих. А тот, осознав, видимо, всю серьезность намерений обоих друзей, не сопротивлялся и только иногда задавал один и тот же вопрос:
- В конце пути не убьете меня, не съедите как корову? – Замолчи, надоел, отмахивался от него, как от назойливой мухи, Геолог. Сказали, что отпустим, значит, отпустим, и жратвы ты тащишь много – хватит на весь путь. Уже через неделю путники в своих изодранных штанах и куртках стали похожими на нищих в отрепьях. Как-то на привале возле небольшого озерца, Ваган уйдя в кусты по нужде, увидел избушку, расположенную на поляне леса. Подойдя к ней, он заглянул в окно – изба была пуста.
С трудом открыв не поддававшуюся поначалу дверь, Ваган вошел в довольно таки просторное помещение, где кроме грубо сколоченной лежанки и небольшого столика, стоящего у ржавой печки – буржуйки не было ничего. Правда на бревенчатой стене, на одном гвозде висела деревянная полка, в которой оказалась крупная соль и несколько коробок спичек. Ваган положил в карман куртки все коробки со спичками, соль он не тронул. Спички у путников давно кончились, а соли было еще много. Из-за отсутствия спичек в последние дни люди не могли разжечь костер и высушить промокшую насквозь одежду, не говоря уже о приготовлении горячей пищи.
– Эх, найти бы еще немного съестного, - подумал Ваган и принялся ногой простукивать пол, надеясь обнаружить подпол, - избушка, наверняка была охотничья, а те непременно оставляют продукты для экстренных случаев. И, правда, в углу избы, когда Ваган в отчаянии, не надеясь уже найти подпол, стукнул ногой по полу, он услышал, выдающий пустоту, глухой звук. Выглянув из избы, он, сколько было сил, проорал глухим голосом:
- Геолог. Идите скорее сюда. Через несколько минут двое бедолаг, медленно ковыляя, пробились сквозь чащу кустарников к опушке леса.
– Чего орешь, Ваган, золотые прииски нашел что ли, или сундук с бриллиантами? – хрипел Геолог, толкая кулаком в спину мокрушника,
- Давай пошевеливайся, дармоед, не слышишь: Ваган надрывается. Вконец измученный верзила, лицо которого от укусов комаров превратилось в опухшую синюю маску, как слон ввалился в избушку. Во время похода его накомарник порвался и скорее мешал, чем защищал от укусов насекомых, поэтому он его выбросил в болото, а отмахиваться руками ему мешала поклажа.
Ввалившись в избу, Вовочка тут же рухнул на пол и заснул. У друзей силы были тоже на исходе, но они все, же решили добраться до подпола. Для этого Геолог вместе с Ваганом с помощью кочерги, которую отыскали, где-то в избе сумели поддеть половую доску и поломали ее самым варварским способом. Ваган держась за руку товарища, спустился в подвал и обнаружил там вяленую сухую рыбу. Через час они, сидя за столиком, с аппетитом наворачивали импровизированную уху.
Геолог был на десять лет старше Вагана, ему было несколько за сорок пять. Но, на его выносливости, возраст пока не сказывался. Он был среднего роста, может быть неладно скроен, зато в его теле была заложена большая сила, правда ей далеко было до силы Вовочки, но сам Геолог на нее не жаловался. Дух у Геолога был строптивый, но благородный. Сколько раз в жизни судьба давала ему возможность взять хороший куш за счет кого-либо и затем лечь на дно, переждать время и остаться с большими деньгами, но он всегда отгонял эти мысли и оставался в своем благородстве на высоте.
Видимо дарованная свыше и заложенная в генах порядочность не могла ужиться в одном теле и духе с предательством и подлостью. Геолог помнил все хорошее, что ему сделали в жизни люди, и умел забывать и прощать плохое. Он помнил, как Хвичо, побросав все дела, и потеряв на этом кучу денег, бросился спасать его – Геолога, когда ему засветил срок и не какой-нибудь, а в десять лет. Он помнил на какие огромные затраты пошел тот, давая взятки и различные откупные чиновникам, чтобы вытащить его из тюремной петли.
Поэтому, получив письмо от Бюльбюлеридзе, и захватив с собой, так же как и он, скрывавшегося от властей, Вагана, поехал с ним в тайгу, где находился тайник с деньгами. Чтобы как-то легализовать свое и Ваганово присутствие в Сибири, им пришлось, по поддельным / дай Бог здоровье чистоделу Марику / паспортам устроиться в геологоразведочную контору и целых три месяца копать разные шурфы и кормить комаров, чтобы хоть как-то приблизиться к месту тайника. И когда начальник партии решил послать на дальний участок разведки своих подопечных, Геолог и Ваган, не раздумывая, согласились на эту, как говорили в конторе, ссылку. Однако начальник велел друзьям взять с собой Вовочку, мотивируя свое решение тем, что двоих человек для выполнения этой очень важной работы будет мало.
Вовочка, как потом выяснилось, так же как и Геолог с Ваганом скрывался от следствия по причине убийства своего товарища по работе. Что уж там произошло, на этой работе и почему Вовочка убил товарища, он не расшифровывал, отделываясь одним словом - заслужил. Да и Вагану с Геологом было это неинтересно, им и своих забот хватало. Итак, к маслокрадам, идущими за своим денежным кладом, невольно присоединился здоровенный мокрушник, с ласковой кличкой Вовочка.
Старшим группы был назначен Геолог, который во время оформления новых паспортов, купил по случаю у Марика свидетельство об окончании им каких-то ускоренных геологических курсов, которых на самом деле, никогда не существовало на свете. Вот из-за этого свидетельства и прилипла к Сурену Петровичу эта нелепая кличка Геолог.
Вагана с Суреном познакомил много лет назад Хвичо, который пригласил их, в качестве будущих компаньонов, к себе на дачу. Там, знаменитые цеховики и снабженцы различных министерств, любили проводить свой незамысловатый отдых. На даче у Бюльбюлеридзе можно было спокойно потолковать о делах, наметить будущую операцию с нужными людьми, не страшась быть подслушанным, и не попасть в дальнейшем, под прицел правоохранительных органов.
Ваган, будучи студентом экономического факультета одного из столичных вузов, сопровождал своего престарелого родственника, знаменитого в деловых кругах афериста, работавшего по-крупному. После обильного застолья, удивившего гостей всевозможными мясными блюдами в сопровождении горячительных напитков, гости попарно или по трое разбредались по комнатам дачи, или шли гулять в сад, где обсуждали дела, или просто беседовали на футбольные и бабские темы.
- Ха, ты не знаешь, где достать вагон шифера? Сейчас устроим, - важный цеховик, дружески похлопывая по плечу собеседника, громко крикнул:
– Ваганчик, будь другом, пригласи сюда, пожалуйста, Сурена Петровича, ах ты не знаешь такого? В твоем возрасте уже пора знать кто такой Сурен Петрович.
Тут важный цеховик – человек с огромной плешивой головой и с бородавкой возле левого уха, тяжело поднялся с дивана, где он беседовал с одним гостем из Прибалтики – начинающим цеховиком. Тот цеховик был очень богатым человеком, получившим от своего отца большое наследство в виде художественных картин мастеров прошлого. Он их удачно продал заграничным друзьям отца, а вырученные деньги мечтал вложить в перспективное дело.
Начинающему бизнесмену для крыши строящегося цеха был необходим дефицитный по тем временам, строительный материал. Он искал людей могущих найти, конечно же, без всяких фондов, этот шифер.
Отыскав среди отдыхающих и сытых людей Сурена Петровича – специалиста по строительным материалам, толстяк приведя его в комнату, где на диване восседал прибалтийский набоб, познакомил их.
– рошу любить и жаловать, Сурен Петрович. Для него ничего невозможного нет, - представил Сурена прибалтийцу цеховик.
- А это наш гость от Балтийского моря, - кивнув цеховик в сторону начинающего бизнесмена. Узнав от гостя нерешаемую проблему, Сурен дал тому номер телефона в столице и сказал, что его все его проблемы решатся в течении недели, максимум двух. Прибалтиец, в свою очередь поинтересовался, как он сможет отблагодарить Сурена Петровича.
– Пустое, как-нибудь отблагодарите, но тот настаивал на ответном одолжении, мотивируя свои слова тем, что не привык оставаться в долгу. Чтобы уважить гостя из Прибалтики, Сурен сказал:
– У нас в Риге небольшой бизнес, связанный с получением из-за рубежа телефонной аппаратуры, так вот, если гостя не затруднит организовать разгрузку и отправку этой аппаратуры по нужным адресам, то он, Сурен Петрович, будет считать, что расчет состоялся.
- По рукам – согласился прибалтиец, - давайте координаты ваших людей в Риге, я все устрою. На этом, довольные друг другом, вновь испеченные партнеры, разошлись.
– Дела, дела, дорогой Хвичо, был очень рад встрече, обнимая хозяина дачи, лепетал прибалтиец, - спасибо, все решил. Когда ты, наконец, приедешь ко мне в Юрмалу, купаты заждались тебя. Проводив набоба до машины, Хвичо вернулся к гостям. Все снова уселись за стол выпить по рюмашке коньяка, и затем продолжить бездельничать.
В саду остались только два человека: Сурен и молодой Ваган. Они медленно прогуливались по небольшой аллейке и о чем–то оживленно беседовали. Молодой человек в запале разговора, часто забегал вперед, поворачиваясь лицом к собеседнику, старался что-то доказать тому:
– Вот, вы, Сурен Петрович, хвалите распределительную систему нашего государства, но, по-моему, мнению - эта система порочна, и рано или поздно приведет страну к экономическому краху, так сказать к коллапсу. Сурену нравился этот молодой человек. Но чувствуя как его бьющая через край вспыльчивость и нетерпимость могут в неподходящий для того момент привести к нежелательным эксцессам, старался переводить разговор в нейтральное или юмористическое русло.
– Ваганчик, порочна эта система или непорочна, можно обсуждать бесконечно, так и не приходя к истине. Не порочен и свят только Бог – Создатель вселенного мироздания со всеми его атрибутами, включая сюда и все грешное человечество. Мы живем при социализме, и наше с вами поколение не имело возможности вкусить всей прелести капитализма, поэтому сравнивать эти две мировые системы, не познав все положительные и отрицательные стороны обеих общественных формаций, я считаю неблагодарным занятием.
– Но мы же видим, как живут люди за границей – у всех дома, квартиры, автомобили, джинсовые штаны и нейлоновые рубашки, и потом демократические суды.
– Если бы, уважаемый студент, все можно было бы определять с помощью нейлоновых рубашек и джинсовых, как вы выразились, штанов, о справедливых судах я уже не говорю, то все было бы гораздо проще, чем на самом деле. Я понимаю твой молодой задор, переходя на «ты» продолжил Сурен, твое рвение, однако мудрость жизни, к сожалению, приходит не через ум, которого у тебя, как я вижу с избытком, а через прожитые в страданиях годы. Вот возьмем, к примеру, восемнадцатилетнего вундеркинда и некого умудренного жизнью, скажем так старца, который, мягко говоря, не блещет энциклопедическими знаниями. Кто из них умен и кто мудр? И кто из них как поступит в определенной жизненной ситуации. Вундеркинд, попав в определенную ситуацию, включит свой мозг и на основе полученных им в школе знаний начнет просчитывать всевозможные варианты разрешения проблем, и может быть высчитает правильно. Старцу этот процесс просчетов не нужен, его память выдаст ему схожую ситуацию, возникавшую у него много лет назад. И он, зная результат выхода из возникшего положения, сразу найдет правильный ответ. Поэтому ум хорошо, а мудрость лучше. А главная мудрость человека заключается в том, чтобы бояться принимать оголтелые, ни чем не подкрепленные решения. А понимая, что все ситуации в нашей жизни контролируются свыше, лучше всего передать наши заботы Богу, попросив в молитвах об исполнении этих желаний.
– Тогда бы все молились, и никто бы не работал, так что в ваших рассуждениях концы с концами не сходятся, уважаемый Сурен Петрович.
– Ты абсолютно прав, Ваган, молитва – это всего лишь первый шаг к Богу. Есть еще покаяние, вопрос рождения в духе, и многие другие условия для вхождения в прямой контакт с высшими силами, волею которых мы и живем на этом свете.
Создатель сам определяет человеку меру познания Его славы и сил, открывая одному веру в Него, а другому, закрывая глаза на вроде бы явные проявления этих высших сил. И во всей этой выборочности проявляется Его мудрость и любовь. Только Богу подвластны все, что мы видим и ощущаем. И удовлетворенность от полученной жизни есть ничто другое, как дар Божий. Вот посмотри, сколько здесь на даче у Хвичи собралось людей недовольных своей жизнью, не исключая и нас с тобой.
Все, собранные милостью Творца здесь люди, по своей натуре воры и мошенники, мечтающие о больших благах за счет других людей. Я лично хочу сладко есть, крепко спать, не страшась судебной кары, иметь много денег, женщин и самое главное, обладать властью над такими же, как и я сам двуногими тварями. Значит какая-то злая сила, живущая во мне, не дает идти честным путем, а у меня нет ни сил, ни желания бороться с этим злом.
Я твердо знаю, что рано или поздно Божья кара постигнет нас всех, и многие из присутствующих здесь, на этой дачной пирушке, в свое время будут посажены в тюрьмы. А некоторые из них будут скрываться от властей, с животным страхом заметая за собой следы, укрываться в норах как лисы, или не выдержав погони, застрелятся.
Ваган, как и многие люди его возраста, и темперамента, после возвращения к обыденной студенческой жизни, вскоре забыл об этом разговоре. Встретился он второй раз с Суреном Петровичем спустя несколько лет, когда он после смерти родного дяди, встав во главе нескольких подпольных цехов, был вынужден обратиться за помощью к Бюльбюлеридзе, который в это время работал с Суреном Петровичем.
На сей раз их жизненные пути, схлестнувшись, уж более не расходились. Когда закрыли Бюльбюлеридзе, Сурен и Ваган подались в бега и несколько лет, живя под чужими именами, постоянно меняя места проживания, скрывались от властей, которые объявили их в розыск. Так, после получения письма от Хвичо, они появились возле тайника с деньгами, которые предусмотрительный Сурен Петрович, вывез далеко в тайгу и закопал их недалеко от известной только ему, гранитной скалы. Вывозил он деньги, когда об охоте за ними со стороны властей и намека еще не было.
– Геолог, а ты помнишь нашу первую встречу на даче у Хвичи и твою лекцию – проповедь мне, неожиданно обратился Ваган к Сурену Петровичу, – а ведь ты оказался тогда прав - многих пересажали, мы с тобой в бегах, а дядя Толик, когда за ним пришли менты, застрелился. Ты что в воду глядел тогда?
– Поживешь с мое, и ты пророком заделаешься, - укладываясь на топчан, сказал Геолог. Послушай, Ваган, ты руки то бугаю завяжи, не то передушит он нас ночью. Дай ему пинка под зад, чтобы перевернулся и вяжи ему руки. Береженого - Бог бережет. Тот, после слов Геолога, нехотя встал с пола, где он, расстелив палатку хотел было лечь спать, растолкал Вовочку и завязал тому руки, за тем приказал::
- Захочешь ссать, разбуди меня, под себя не ходи, и так от тебя псиной воняет. Пробормотав невнятное, Вовочка завалился на спину и захрапел. В избе стало холодать и Ваган, выйдя наружу, принес несколько поленьев дров, разбросанных возле избушки и, затопив буржуйку, довольный проделанной работой, спокойно заснул. Ночью какой-то зверь долго ломился в дверь избы. Вовочка от страха, что это может быть медведь, хотел было разбудить своих несостоявшихся палачей, но не посмел это сделать, опасаясь, что те от злости могут застрелить его. Утром Ваган вскипятил в походном котелке воду, которую набрал из ручья протекавшего вблизи избушки.
– Кто строил эту избу, предусмотрел, где ее ставить – думал он, - и ручей рядом, значит - вода есть, только не понятно для каких целей она служит? Вроде бы для охотников изба очень большая, зачем им такое большое помещение, они ведь толпами на охоту не ходят. Если строили для старателей, то должны остаться какие-нибудь следы от их деятельности. Ваган решил осмотреть местность. Захватив с собой пистолет, он пошел по едва заметной тропинке. Пройдя метров триста, он обнаружил возле ручья выработку глубиной в два метра, ширина этой выработки была раза в три меньше ее длины и составляла примерно метров шесть, стенки ее были ровными и гладкими, будто кто-то готовил их для штукатурки. Опуститься на дно Ваган побоялся, так как потом он не смог бы без посторонней помощи из нее выбраться. Его удивило то обстоятельство, что он не обнаружил поблизости грунта из этой большой ямы. Обо всем увиденном он рассказал Сурену, когда вернулся в избу.
– Не забивай мозги ненужной информацией, какие там еще выработки, какие грунты, какие еще ровные стенки, - ничего не понимая со сна, мямлил Геолог.
– Пойдем со мной, сам увидишь, я не сочиняю, интересная яма и грунта от нее нет нигде. – Хорошо, буди тунеядца, пойдем к станции через твою яму, посмотрим, что там откопали инопланетяне. Ваган грубо разбудил Вовочку, развязал ему руки и велел взять вещи и следовать за ними.
– Разрешите хоть в туалет сходить, и лицо вымыть надо, - канючил мокрушник.
– По дороге вымоешь и на дальняк сходишь. А ну быстрее собирайся - дорога к лучшей жизни ждет тебя. Наконец, после всяческих препираний, трое бедолаг взяли курс на яму. Геолог, внимательно осмотрев выработку, неожиданно спросил у Вовочки:
- Что думаешь по этому поводу, откуда взялась эта яма? Тот хитро прищурив правый глаз, сказал:
- Сам ведь знаешь. Тогда что меня спрашиваешь? Это яма для будущего дальняка, здесь новую зону лесоповальную строить собирались, так вот с дальняка и начали. А может быть какой – стратегический объект возводить удумали? Кто знает?
– А куда, Вовочка, грунт подевали, здесь не одна тонна грунта должна быть?
– Грунт, чтобы не засорять территорию, на вертолетах вывезли. «Зеленые» бунт подняли, что тайгу засоряют, вот и вывезли грунт вертолетами, что тут непонятного. Вот, Ваган, какого специалиста мы не ценим – все объяснил, все растолковал. –
- Ну что в путь, друзья, еще немного и мы у цели, а тебя умник за то, что все знаешь, во всем разбираешься, давно уже убить пора,- шутил Геолог.
– Вот опять начинаете: убить, да убить. Что ты обещал, Геолог? Обещал, что отпустишь, как только до цели дойдем, что же вы опять начинаете кровь мою пить, маслокрады? Нехорошо поступаете, не по-человечески. Не пойду дальше, убивайте здесь, нет сил моих - слушать вас, и устал я вконец.
– Ну, ты сам свою решил, вставая с места и передергивая затвор пистолета, - сказал Ваган, - здесь, так здесь. Немного осталось, сами вещи допрем, правда, Геолог?
– Давай, решай его, разболтался Вовочка, работать не хочет, умереть хочет, поддержал Вагана Геолог.
– Ну и сволочи же вы,- истерически заорал Вовочка,- кто вам большую часть пути шмотки с бабками тащил, кто чуть не сдох в пути, ишача на вас, ну и козлы же вы, а еще говорили ребята, что маслокрады справедливые люди, честные. Перестав орать, Вовочка увидел, как двое друзей катаются по земле, корчась от беззвучного смеха. Ваган вдруг начал икать и кашлять, а Геолог аж посинел от смеха. Наконец он прохрипел:
- Все, сдаюсь, прекрати причитать искатель справедливости и правды. Глядя на эту картину, Вовочка несколько успокоился и даже стал улыбаться.
– Что, не убьете, сохраните мне жизнь, а маслокрады?
– Хватит комедий, Вовочка, сказали же тебе, что сохраним тебе твою неправедную жизнь, значит сохраним. Но условие остается прежним - ты дотащишь наш груз до железнодорожной станции, и не будешь по пути рыпаться. Давай тащи и молчи, не вопи, и не чихай. А то ты вчера чихнул возле моего уха, так оно до сих пор не слышит, как будешь расплачиваться за потерю слуха?
– Я не виноват в потере твоего слуха, надо было подальше от меня, в момент чиха, идти и вообще, ребятки, давайте топать, а не рассуждать о чихе, не то до снегов не дойдем до вашей проклятой станции.
Группа поднялась с места и поплелась в сторону, где по всем расчетам должна была быть станция. Быстрее, быстрее из этой таежной тюрьмы. Когда через сутки на горизонте показалась заветная станция, Геолог на привале дал Вовочке пачку денег и сказал:
- На нас не обижайся, сам виноват, а теперь прощай, пути наши расходятся, и я надеюсь, навсегда. Сутки иди в обратную сторону, пока мы не уедем отсюда, не вздумай обмануть нас, за труды ты получил, тебе с твоей фантазией надолго хватит. На том они и расстались. Вскоре друзья оказались в городе, где их нетерпеливо поджилал Хвичо. Вот таким образом и был погашен долг Бюльбюлеридзе перед государством. Вскоре народный суд освободил Бюльбюлеридзе и Ильяса, и многих других, вставших на путь исправления, осужденных. Начались перестроечные времена, и из других колоний были досрочно освобождены Махмуд, Висеров, Саид, Миньхельсон, Ларик, Рачик и Старик. Как сложились судьбы наших героев после освобождения, будет сказано далее.