ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Ничтоже сумняшеся гл4 ч 4 Махмуд

Автор:
Жизненная система в государстве была построена таким образом, что конкуренция в борьбе за выживание охватывала буквально все стороны этой самой жизни. И чем выше был социальный статус человека, тем сильнее он ощущал эту конкуренцию. В ход шли самые нелицеприятные, а порой подлые и жестокие методы борьбы за место под солнцем.
В колонии сидел молодой с высшим образованием человек, знавший несколько иностранных языков. Вот он и был очевидной жертвой подлого подсиживания его отца, который, в свое время, занимал довольно высокий пост в системе государственного управления. Отец его был честным и неподкупным человеком, и видать, очень мешал нечистым на руку негодяям вершить свои черные делишки. Честные люди не нужны в хорошо отлаженном механизме взятничества и воровства. Они как бельмо на глазу, как заноза в теле, мешающая работе преступного синдиката. Поэтому, не имея возможности напрямую скомпрометировать его на занимаемом им посту, решили к этой проблеме подойти с другого конца. Здесь речь идет о людях, хотя и людьми то их назвать по большому счету нельзя, которые, чтобы убрать высокопоставленного чиновника, решили сплести сеть невероятных интриг вокруг его сына. И скомрометировав сына избавиться от отца. Заговорщики изобрели и осуществили мнимое преступление, якобы совершенное сыном чиновника. По этому, хорошо срежиссированному преступлению, того арестовали, было возбуждено уголовное дело, и проведено заранее спланированное следствие. Затем состоялся суд. Парня осудили и посадили в колонию на восемь долгих лет. И уже на этом основании смогли убрать со своей дороги его отца. Нельзя держать на таком высоком посту человека, у которого сын преступник. Дело сделано – дорога для продолжения воровства открыта. Ура!
Ни одна из попыток достичь правды и справедливости, суметь оградить сына от незаслуженного наказания, не увенчалась успехом. Подлые дела делаются легко, а избавиться от их последствия трудно, почти невозможно. А что же молодой человек? Проглотив всю горечь незаслуженного приговора, он нашел в себе силы противостать злому року и не отчаяться.
Время – лучший лекарь, постепенно привыкнув к своему новому положению Махмуд Шарипович, так звали молодого человека, сына бывшего высокопоставленного чиновника, неплохо устроился в штабе колонии в должности нарядчика, а может быть кем-то другим. Незаурядный, ум Махмуда Шариповича помогал ему, а так же другим осужденным преодолевать невзгоды и трудности отсидки. По просьбам зэков он писал от их имени многочисленные жалобы в различные судебные и надзорные инстанции. И надо сказать – некоторым осужденным по этим жалобам снижали срока, а то и вовсе освобождали их. Сам Махмуд, зная всю подоплеку сфабрикованного ему дела, за себя не хлопотал.
Молодая жена Махмуда, прекрасная спортсменка, ставшая впоследствии знаменитом тренером, и воспитавшая не одно поколение чемпионов мира и олимпийских игр, души не чаяла в своем избраннике. Она постоянно приезжала к нему на свидания, и как могла, поддерживала его. А на свидании он, с заботливой небрежностью в голосе, рассказывал ей о своей колонисткой жизни, конечно, особо не посвящая ее, в те трудности, которые испытывал сам.
- Все хорошо у меня, дорогая – настроение сама видишь прекрасное, выгляжу я – на все сто. А что еще надо в этом бренном мире? Питание здесь довольно таки сносное. Скучаю? Конечно же, скучаю о тебе, любовь моя, моя ненаглядная женушка. С этими словами он обнимал жену, целовал ее и…
Жена Махмуда – женщина умная, дальновидная, особо не расспрашивала его о зоновских проблемах, наперед зная, как ему сейчас нелегко. И что он, чтобы не расстраивать ее, ничего отрицательного говорить ей не будет. Поэтому они старались говорить на нейтральные темы, и она, сидя рядом с мужем нежно поглаживая его по голове, с болью в сердце замечала появление на ней первых седых волос. При расставании она старалась казаться веселой и жизнерадостной, улыбка сходила с ее лица только тогда, когда она оказывалась на улице. И уже там, где-нибудь за деревьями, вдали от посторонних глаз она давала волю и рыданию, и слезам, и другим эмоциям, свойственным соломенным вдовам.
- Все будет хорошо, я обязана держать себя в руках, я обязана верить и ждать, я обязана сохранить нашу любовь. Он чувствует мое настроение на расстоянии, он любит меня, а я люблю его – и это уже счастье.
История их любви, людей тонкой натуры и романтических взглядов на жизнь, была столь неординарной, что казалось - будто поэт – посланник золотого века, спустившись с небес на землю, взял в руки вечную лиру. А затем где-то в тиши вековых дубрав, под журчание весеннего ручейка, и вдохновляемый стайкой прозрачных муз, пропел ее.
Браки совершаются на небесах. Как-то после тренировки Махмуд вышел из спортзала и, почувствовав спиной чей-то прожигающий его взгляд, остановился. Затем медленно, будто опасаясь спугнуть постигшее его наваждение, стал оборачиваться. Как не старался, он ничего толком разглядеть не мог. Озорной взгляд молодой, можно сказать совсем еще юной девушки, встретившись с взглядом его глаз, на несколько мгновений лишил Махмуда зрения. Теплая волна неиспытанной ранее нежности пробежала по его задрожавшему телу. Сердце стучало так, будто он только что пробежал десятикилометровый кросс. Они стояли и, не отрываясь, смотрели друг на друга.
- Наверное, это она, та единственная и неповторимая. О ней, столько написано в романах, показано в кино и пересказано устно. И вот она здесь.
- Наверняка - это он, такой неуклюжий в своем очаровании, такой милый и забавный, - эхом отзывались в мозгу девушки, немые слова незнакомца, - надо что-то предпринять, иначе он простоит здесь вместе со мной до утра.
- Меня зовут Махмуд, - запинаясь, промолвил молодой человек, - а вас как?
- А меня – не скажу, - улыбаясь, прощебетала девушка.
- Нескажу, можно проводить вас хоть чуть-чуть?
- Чуть-чуть можно, больше нельзя.
Это чуть–чуть продлилось до ее дома. Не давая раскрыть рта девушке Махмуд, от прилива неизведанных им в прошлом чувств, по пути рассказал ей столько баек и своей студенческой жизни, что она на прощание сказала ему:
- Большего болтуна в этом мире нет и, наверное, больше никогда не будет.
- Да я же вам ведь только начал рассказывать, милая Нескажу. Теперь буду ждать того момента, когда мы встретимся вновь, и я смогу дальше отстаивать звание самого болтливого болтуна на свете. Или так - у меня есть другой вариант – я сейчас же делаю вам предложение выйти за меня замуж, и тогда, как вы изволили выразиться, наверняка буду иметь шансы до конца своей жизни рассказать вам все мои истории.
- Если предложение великого болтуна серьезно, смеясь сказала девушка, то прошу вас зайти к нам домой, где вы, в спокойной обстановке сможете продолжить повествование вашего вранья, но только уже моим родителям.
- С удовольствием вскричал Махмуд, обрадованный встречным предложением девушки, и с резвостью горного козла, влетел в раскрывшуюся дверь, за которой стояла бабушка, поджидавшая свою внучку.
- Леночка, где же ты так долго пропадаешь, я вся изволновалась уже – на дворе темень тьмущая, а тебя все нет и нет. А этот молодой человек, так смело и бесцеремонно ворвавшийся к нам, кто он, и каким ветром его сюда притащило? – вопрошала бабуля. Девушка несколько смутилась, но ответила задорно и бодро:
- Я думаю, бабуля, что этот молодой человек, так смело влетевший в нашу квартиру и только, что сделавший мне предложение выйти за него замуж – мой потенциальный жених. А если он мой жених, то, следовательно, будущий муж, и на этом основании, можно предположить - твой будущий любимый зятек.
После этих слов, бабулю слегка повело в стороны, она оперлась на буфет и стала лихорадочно шарить руками по полке, перебирая пузырьки с лекарствами.
- Куда же эта валерьанка запропастилась, будь она неладна, - ворчала старушка, ишь, что удумала – замуж захотела. А мама с папой, если с ума сойдут от такого решения. Ты об этом не подумала? Так, когда же свадьба, молодой человек, и как вас зовут в конце то концов? – переходя на деловой тон, вопрошала бабуля, - или теперь свадьбы не в моде? И представляться перед будущими родственниками то же не модно? Как же вас все-таки зовут? И старуха уставилась в Махмуда своими добрыми, с хитринкой глазами. Опешавший от такого напора женщины Махмуд молчал.
- Да он никак немой, Ленка, где ты немого жениха нашла?
- Ты, еще увидишь, какой он немой, у меня уши устали его слушать. Это просто ты не даешь ему слова ставить, а он, видимо, не так дурно воспитан, чтобы перебивать старших. Если ты, бабуля сделаешь паузу хотя бы в пол секунды, то он скажет тебе как его зовут. Не правда ли, жених? – и она, улыбнувшись поглядела на Махмуда.
- Да, да, извините великодушно, меня зовут Махмуд, - глядя в глаза бабушке, представился он, я люблю вашу внучку и хочу на ней жениться.
- А фигу с маслом вы не хотите, молодой человек? - вновь взбунтовалась старушенция, - ах, какой герой выискался, жених понимаешь. А калым заплатишь, - переходя на «ты» продолжила она.
- А где ты вообще работаешь, и сколько тебе лет, а кто твои родители, - продолжала закидывать вопросами бедного, не ожидавшего такой атаки со стороны вроде бы немощной женщины, Махмуда. Елена, слушая диалог бабули с будущим женихом, задыхалась от беззвучного смеха.
Через неделю, на семейном скандале решался вопрос выдачи или невыдачи замуж Елены Александровны – так звали мечту Махмуда.
Отец Елены – Александр Борухович и мать Елизавета Алексеевна, были категорически «за», что нельзя было сказать о бабуле – Саре Моисеевне. Та была – «против».
Как и во всякой нормальной советской семье, если невестка, при решении мало-мальски серьезного вопроса, была «за», то свекровь, безусловно, должна быть - категорически «против». При ближайшем рассмотрении в этом аспекте все семьи были похожи как две капли воды.
- Он не моих кровей, - в повышенном тоне прорекала бабушка, - и пусть он знает, как вы утверждаете, португальский язык, или как там еще – испанский. Мне все равно – пусть он говорит даже на якутском, или на урду. Мне нет никакого дела до него - полиглота. Я помню, как сватался к моей подруге Соньке, Миша Айсберг. Тоже все вокруг кричали, что тот знает польский и болгарский. А что толку – прожили они полгода и его посадили за мошенничество и воровство. Вот вам и знание иностранных языков. А Виталий Срульевич? Вот он и на родном то не мог нормально изъясняться, а женился на разведенной Соньке и живут до сих пор в мире и согласии. А кто показал Соньке Виталика? – я. Я, и познакомила и уговорила ее дуру не смотреть на то, что он тупой как пень. За то работящий – на складе продуктовом всю жизнь грузчиком работает, а тащит в семью продукты – не остановишь. Вот все у них в семье справные, толстые и красивые. Сонька, так она в двери еле пролазит, и дети – один толще другого.
- Так вы считаете, что в толщине талии счастье человеческое? – робко спросила Елизавета Алексеевна, - значит, по-вашему - пусть будет тупой, но толстый?
- Я этого не говорила, не перевирай мои слова. Тупой то же несовсем хорошо, но муж должен обеспечивать деньгами свою семью, и обеспечивать нормально, чтобы все были сытые и толстые. Я насмотрелась ужасы голодных годов, и могу сказать – если в пузе пусто, это хуже любой тупости мужика.
В самый разгар семейного совета в двери постучались, и на пороге дома появился новоявленный жених, с букетом ромашек и в синем галстуке. Его усадили за стол рядом с Еленой, и бабуля продолжила свое сопротивление, особо нестесняясь своих выражений и оценок ситуации:
- Вы посмотрите на него – принялась бабуля за жениха, - он таки пришел и принес невесте ромашки, вместо, положенных в таких случаях, гладиолусов. И нужно было надеть белый в горошек галстук, а он нацепил синий, как наша жизнь. Молодые люди молча переглядываясь, еле сдерживали, начавший душить их смех. Они, что есть силы, старались не прыснуть, не разразиться хохотом. Для этого они надували щеки и, задерживая дыхание, громко откашливались.
Но мощные клубы смехового вулкана, подкатывая волнами к горлу жениха и невесты, грозились вырваться наружу и заполнить собой все пространство совещательной комнаты. Если бы это произошло, то помолвка могла превратиться в комедийный фарс.
От напряжения у Елены навернулись слезы - положение обязывало сохранять полнейшую серьезность. Старушка же, не давая никому вставить слово, продолжала обвинительную речь:
- Я прожила жизнь, и никогда мое слово не оставалось без внимания, и даже всегда имело определенный вес. Вот когда, покойный Эммануил Шмульевич, вы все, кроме Махмуда знаете – это мой двоюродный брат, решал вопрос – отдавать свою дочь замуж за пройдоху Семена или не отдавать? Тогда я сказала свое твердое «нет», и он согласился со мной. А вот когда я ушла от них к себе домой, он тут же согласился отдать ее за Семку. Затем сыграли свадьбу, потратили кучу денег, и что же из этого получилось: правда, они прожили неплохо, народили массу детей. А потом, все как один сбежали в Америку, а брата моего с собой не взяли. Так где же вы видите здесь справедливость и милосердие? Они там, на Брайтон бич, а он один здесь на одну пенсию живет.
- Мама, так он же сам не захотел ехать. И потом он здесь не один, а с родной дочерью живет, и живет надо сказать неплохо. И потом, причем здесь дядя Эммик? Мы собрались здесь, чтобы решить судьбу твоей, между прочем, внучки, - Александр Борухович вытер носовым платком лоб, на котором стали выступать капельки пота. И потом, какие у тебя есть претензии к Махмуду? Он порядочный человек, не проходимец, не хулиган с улицы, знает много иностранных языков. Вот ты, мама, не знаешь испанского языка, а он знает. Махмуду было крайне интересно слушать, как могут мать с сыном так откровенно обсуждать качества гостя, в присутствии самого гостя. Диалог матери и сына напоминал откровенное базарное обсуждение качества покупаемого ими мяса, в присутствии большого скопления народа.
- Если он знает испанский язык, так почему же он тогда не ехает в Испанию, и не женится там на какой-либо испанке из племени басков, а? Вот , Махмуд, ответь мне:
- Почему ты, в свое время, не выучил идиш, выучил все что угодно, а идиш не выучил? Если бы ты вместо испанского выучил идиш – мы могли бы с тобой общаться, а вокруг нас никто ничегошеньки не понимал бы. И если бы ты знал идиш, разве возникли бы какие-либо вопросы на счет твоей женидьбы, эх. Но видать, идиш тебе не по зубам? Тогда о каком замужестве здесь может идти речь?
- Сара Моисеевна, а если я выучу ваш язык, то вы согласитесь отдать за меня вашу внучку? – с улыбкой спросил Махмуд.
- Ха, ха, ха. Вы посмотрите на этого человека – он выучит идиш. Как бы - не так, не смешите меня, пожалуйста.
- Но, все-таки, не унимался Махмуд, - отдадите, если выучу?
- Если вы, Махмуд, это серьезно говорите, то тогда я вам так скажу – сватать будете ее, она пальцем ткнула в сторону Елены, на идиш. И тогда Сара моисеевна, Бог свидетель, отдаст за вас мою внучку. Другого варианта у вас, молодой человек, нет. Поставив жирную точку в разговоре, бабуля встала из-за стола и бодрым для ее возраста шагом, неудостоив присутствующих даже взглядом, направилась в свою комнату. Оставшиеся за столом люди молча, допили успевший остынуть, чай и так же молча, стали расходиться. Жених засобирался домой, Елена пошла провожать его до остановки автобуса. По пути они весело обсуждали семейный совет, смеялись над условием бабули, и затем долго целовались за углом дома.
Через два месяца, сидя за столом в зале, бабуля и Махмуд мирно беседовали, затрагивая в основном бытовые темы, на языке идиш. Они не обращали внимания на сидящих за этим же столом Елену и ее родителей, которые пораскрывав рты, с большим удивлением, ничегошеньки не понимая, внимательно прислушивались к этому экзотическому для них диалогу. Разговор собеседников, после озвучивания Махмудом очередного еврейского анекдота, прерывался скрипучим старушечьим смехом. Тот знал их бесчисленное множество.
- Ну, уморил-таки меня Махмуд, констатировала бабуля. – Ну, да ладно, на сегодня анекдотов хватит, давай переходить к делу. Как решать будем на счет женитьбы, или ты за время обучения нашего языка раздумал жениться, и теперь чешешь только анекдоты?
Так знай, - этот фокус у тебя не пройдет, или ты думаешь, что я позволю тебе посмеяться над девушкой, которая тебя любит. Держи карман шире. Ходил, понимаешь, ходил, морочил голову порядочной девушке, а как выучил идиш, сразу в кусты. Нет, так у меня не пройдет.
Я помню, как тетя Броха выдавала замуж внучатую племянницу моего троюродного брата Ханку за Изю, по прозвищу – Нос. О, если бы вы видели его шнопель, то поняли бы тех людей, что дали ему такое прозвище. Это не нос, а нечто неудобно выразимое, это - клюв орла, хотя если бы у орла был клюв размером с нос Изи, то он не смог бы летать из-за его тяжести. Так вот, этот Изя со своим знаменитым носом, перед самой свадьбой, заявил такое, что его невеста чуть не умерла от ужаса и стыда.
Этот Изя прекрасно знал, сколько было потрачено на свадьбу – сейчас вспомню – да, две тысячи восемьсот рублей новыми. Еще его папа, нам на долгие годы, занял у Фрейдовичей пятьсот рублей, занял на целый год без процентов. Надо сказать – долг он вернул, отдал все до копейки. А вот, что он пережил, чтобы рассчитаться с этим долгом? Это я знаю – ничего не кушал и разгружал с сыном на товарной станции, сказать страшно – селитру, будь она трижды неладна.
Горячего обеда там, на станции им не давали, платили гроши, и никакой управы на, так сказать, работодателей не было. От такой несправедливости он чуть было не слег в постель. И еще к тому же в эти тяжелые для него времена, его жена - Хайка, вместо того, чтобы поддержать мужа, затеяла переезд своей сестры, лишь бы не помочь ему деньгами. Надо отдать долг Божьей справедливости, – вся ее жадность потом вышла ей боком: она чуть не выронила из рук самовар.
Спасибо соседу Тимофею - это агой, пусть он живет триста лет и не болеет, подхватил-таки самовар, и все кончилось бы хорошо для Хайки, но сам Тимофей, после того как ему на руки пролился кипяток, с тяжелым ожогом оказался в больнице. Его там даже хотели оперировать, но двоюродная тетушка Брохи сказала, что у нее есть мазь, которую, дай ей Бог здоровья, сваха Андрея Михайловича, добрейшая женщина, достала, где- то по большому блату. Так вот эта мазь, можно сказать, и спасла руки Тимофея. Он тогда сильно страдал от ожоговых болей и от душевных мук – его жена бросила и его, и детей. Она сбежала с одним милиционером, куда бы вы думали – на север в город Салехард. Это всего в двух километрах от северного полюса. Ответственность за развод этот милиционер, чтобы у него отмерзло его мужское достоинство, взял на себя – люблю, говорит, жить без тебя не могу, поехали на Салехард, на Обскую губу.
Вот вы мне скажите: нужны на Салехарде милиционеры, или не нужны? Миленка – сводная сестра Евки рассказывала, что там даже тюленям холодно. Так что же там могут делать милиционеры? Они ведь любят, где теплее, где можно что-то свистнуть. Как говорил мой покойный свекор – воруют там, где можно, что своровать, а там где нечего воровать, туда едут одни дураки.
Старушка плотно села на своего словесного конька. И теперь выбить ее оттуда не имелось никакой возможности. Поэтому невольные слушатели ее красноречия, обреченно сидя на своих местах, смиренно принимали это наказание, надеясь в душе, что рано или поздно поток бабуленной информации иссякнет, и можно будет приступить к обсуждению вопросов связанных со свадебными хлопотами. Всевышний, старушку памятью, и тем более словоохотливостью не обидел, а багажу ее информации позавидовал бы современный компьютер.
Глава семейства – Александр Борухович, за время первой части монолога своей мамочки, демонстративно вставал из-за стола, стараясь показать ей, что пора закругляться, прекращать словоблудие. Прохаживаясь возле старушки и нервно пожимая плечами, он несколько раз подходил вплотную к ней, чтобы сделать замечание и тем перекрыть хоть на минуту ее словесный понос. Но что-то мешало ему найти в себе силы и, не оглядываясь на последствия, все, же встрять в монолог. Причиной тому был недобрый и очень красноречивый взгляд его мамы. Этот властный взгляд убивал в нем все его мужество. Не солоно хлебавши, он с позором возвращался на свое место во главе стола.
Остальная публика, как бы сговорившись, не проявляла недовольного беспокойства. Особенно беспристрастно к излиянию бабули отнесся Махмуд, его более увлекали горячий сладкий чай и сдобные булочки, коих на столе было множество. Булочки, кстати говоря, испекла бабуля. И не было никаких гарантий, что она в любую минуту не сменит тему и не перейдет на кулинарию. Тогда помолвку можно было отложить на неопределенное время.
- Лишь бы она не заговорила о фаршированной рыбе, с ужасом думал Александр Борухович, - помолвке конец! - жених не выдержит фаршированной рыбы, ибо эта тема стоимостью в три часа драгоценного времени – главный конек всех посиделок с бабулей. Те упоительные минуты тишины, которыми позволила насладиться собравшимся на чаепитие людям бабуля, она посвятила съедению двух булочек и питию стакана чая. Затем ее речь продолжилась:
- Ты, наверное, думаешь, Саша, что твоя мама сошла с ума? - обратилась она к сыну, - и забыла, чем-таки закончилось то сволочное заявление Изи – Носа перед самой свадьбой? Если ты так подумал, то могу тебя огорчить – я все прекрасно помню: этот мерзавец нанес душевную рану всем присутствующим при разговоре, особенно тете Басе. Та, можно сказать, выносила его на руках, когда он был маленьким и болел краснухой.
Вот тогда, - обращаясь уже к молодым людям, продолжала бабуля, - он, то есть Изя со своим огромным носом, имел большую температуру в теле. И тетя Бася, не смотря, что к ней в это время ходил свататься дядя Шмуль, не бросила его – Изю, как это делают сейчас, и ухаживала за ним до тех пор, пока тот не выздоровел. А ведь врачи сказали, что больной мальчик не выживет, что шансов никаких нет. Скажите мне – можно после этого верить врачам? И после всего вами услышанного, скажите мне – где милосердие, где, я вас спрашиваю – где была совесть у врачей?
Я уже не говорю о потерянной совести Изи-носа – тот ведь прекрасно знал, что потрачена такая уйма денег, и был взят долг в пятьсот новыми, а он – сволочь такая, при всех сказал гнусные слова:
- Я влюбился в украинскую девушку из Каменно - Подольска и разлюбил невесту. На своем веку я повидала много скандалов, но, чтобы пережить такой позор? – это было впервые. Как мне хотелось тогда задушить его своими собственными руками. Спасибо Стасику и Валерке – они не позволили мне совершить убийство. Они друзья моего детства, особенно Стасик, дай Бог ему не болеть и жить двести лет. Он с Валеркой, уведя Изю от моего гнева в соседнюю комнату, и стыдоба какая сказать, сильно били его по морде. Били они его до тех пор, пока эта гадюка, не взмолилась о пощаде и не отказалась от девушки из Каменно – Подольска.
Свадьбу все же сыграли и долг Фрейдовичам отдали, только какой ценой? Стыд, позор, да и только. Ах, если бы вы видели, чего там только не было на столе, чтоб мы так питались каждый день. Вы спросите: чего там не было? Там было все, даже копченый палтус с Северного моря, живет там такая рыба. Я ее живую не видела, врать не буду, а вот то, что я ее кушала – это такая же правда, как то, что вы видите сейчас меня здесь, за столом.
- А фаршированная рыба там была? – неожиданно спросил Махмуд.
От этого, на первый взгляд, невинного вопроса, Александра Боруховича бросило в жар. Он попытался было, спасая ситуацию, встрять в разговор, и замять эту страшную тему. Для этого он привстал со своего места, судорожно замахал руками, будто бы хотел поймать слова о фаршированной рыбе, смять их как носовой платок и спрятать к себе в карман. Но дело было сделано: услышав о фаршированной рыбе, старушка встрепенулась, сладострастная неожиданность растянула ее рот в улыбке. В предвкушении удовольствия рассказывать о рыбе она даже съела внеочередную булочку.
Поняв, что капкан захлопнулся, Александр Борухович, сославшись на головную боль, спешно удалился в спальню. Вслед за ним незаметно покинула компанию и Елизавета Алексеевна. Она ушла на кухню. Елена пересела в глубокое кресло, и с умиротворенной улыбкой на лице, задремала. То, что должен был выслушать жених, она знала наизусть, поэтому решила присутствовать при экзекуции своего жениха в качестве сторонней наблюдательницы.
- Значит, молодого человека интересует фаршированная рыба? – плотоядно улыбаясь, спросила бабуля, - я посвящу вас в общих чертах в ее тайны. Она пододвинула стул ближе к Махмуду, и глубоко вздохнув, что было признаком ее расположенности к слушателю, начала кулинарный доклад, заслуживающий, по большому счету, докторской диссертации.
В этот день жених познал о фаршированной рыбе все, и даже больше. Он узнал, какая чешуя должна быть у любой породы рыб, каким ножом и в какой последовательности нужно чистить рыбу, чтобы не поранить ее нежную кожу. Затем она посвятила его в тайны правильного вспарывания рыбного брюха:
- Надо ножом ковырять так, чтобы не задеть желчный пузырь, - повелительным голосом гуру, внушала Махмуду старушенция. Потом уже прозаическим тоном сообщила ему - из чего и как готовить фарш, как потом этот фарш солить, какие и в какой последовательности добавлять в него различные специи, и как правильно пробовать готовый фарш на вкус.
Не менее часа заняло учение о методах начинки фаршем внутренность рыбы. Сара Моисеевна, встав из-за стола, в лицах изображала способы укладки рыбы в сосуд ее варки. В мелочах описала сам процесс варки, способ разделки готового блюда, и хитрость подачи его на стол. Она в красках описала консистенцию и вид блюда. Закончив рыбное повествование, Сара Моисеевна, оглядевшись, обнаружила - за столом кроме ошарашенного жениха и дремлющей внучки никого нет.
- Вот тебе раз, и это называется помолвка: жених сидит один, невеста дрыхнет в кресле, а родителей невесты и вовсе нет за столом. Что за всех одна бабка отдуваться должна? Эй, Сашка, Лизка, где вы, - заорала истошным голосом Сара Моисеевна, - где ваше уважение к жениху. И ты невеста тоже хороша – суженый за столом, а ты спишь, будто целый год проработала на приисках. Смотри, проспишь женишка то, а ну беги, найди отца с матерью: надо же, в конце-то концов, решать вопрос со свадьбой, или уже не надо? Испуганные криком бабули из спальни выскочили Александр Борухович с женой. Виноватая улыбка на лице главы семейства, выдавала в нем неисправимого подкаблучника.
- Да, да, мама, мы здесь. В чем дело? Ты уже ознакомила Махмуда с фаршированной рыбой? - не без ехидства в голосе спросил отец невесты, семеня к столу.
- Посмотрите на него, и это называется глава семейства. Здесь, понимаете ли, решается судьба его единственной дочери, а он отсутствует. Хорош папаша. Да, и ты Лизавета от него далеко не ушла, где пропадаешь, или Ленка тебе уже не дочь?
- Вы рассказывали про рыбу, вот я и ушла на время, чтобы вам не мешать, пыталась было оправдываться Елизавета Алексеевна.
- Да, причем здесь эта сволочная рыба? Здесь решается судьба моей любимой внучки, а ты все про рыбу и рыбу. Далась она тебе эта рыба? Не думай о ней, чтобы ей пусто было, думай о дочери, их у тебя не сто, а всего одна. Столь резкая перемена в разговоре, и последующий за ней разгон, который дала Сара Моисеевна сыну и невестке, никого, кроме впервые присутствующего на семейном совете и столь обильном слово излиянии своей будущей родственницы, Махмуда, не удивила.
- Бойкая старушка, очень бойкая, - рассуждал про себя Махмуд, - надо быстрее уводить отсюда Елену, пока она не набралась словоохотливости у нее. Неужели есть вариант, что и она когда-то станет похожа на свою любимую бабушку?
- Спаси нас от этого, Создатель. Гены, наследственность, конечно же, не выдумки шарлатанов от науки, но и милость Творца всесильна. Он наверняка способен растворить эту генетическую белеберду, как сахар в горячем чае. Иначе на земле такое творилось бы, подумать страшно. Например, Елена, согласно пресловутой теории наследственности, впитала-таки в себя словоохотливость своей ненаглядной бабушки.
Предположим - не только впитала, но и приумножила. Тогда у наших с ней, будущих детей, развитие и приумножение этой прелести, как словоохотливость перерастет в неудержимое словоблудие, а затем и в деспотизм по отношению к окружающим их людям. И этот деспотизм, согласно этой же гнилой теории наследственности, может достичь такой степени своего развития, и приобрести такую масштабность, что бедному человечеству ничего не останется делать, как развязать мировую войну, или организованно утопиться в Тихом океане. Течение мыслей жениха было прервано трубным голосом бабули, о генах которой только, что он рассуждал.
- Что это вы, молодой человек, приуныли? Унывать в вашем возрасте, тем более в день вашей помолвки, по крайней мере, неразумно. Вот помнится мне…
- Мама, давай оставим твои воспоминания на потом. Нам всем сейчас нужно сосредоточиться и решить вопрос свадьбы, - раздраженно прервал мать Александр Борухович. Ради этого решения мы все здесь и собрались.
Старушка была немало удивлена, можно даже сказать, она была шокирована таким смелым выпадом своего сына.
- Весь в отца с нежностью подумала она, - и, с невинной улыбкой на морщинистом лице, потупив долу очи, смиренно замолчала. Если бы Александр Борухович был, хотя бы вполовину похож на своего отца, то Сара Моисеевна, сидя здесь за столом, не посмела бы и глаз поднять от скатерти, или вовсе не сидела бы за ним. Дело в том, что ныне покойный отец Александра Боруховича, Борух Абрамович, обычно, за столом, где присутствовала его дражайшая супруга и приглашенные гости, никогда сначала не повышал на нее голоса. Обращался он к ней самыми нежными словами, и всегда был с ней корректен и тактичен. Но как только Сара Моисеевна в запале своего словоизлияния начинала переходить допустимые ее мужем границы, тон обращения к ней со стороны мужа менялся вместе с его лексиконом. И чем дальше, тем больше. В прозе эта метаморфоза выглядела примерно так:
Милая моя козочка, солнышко мое ненаглядное, цыпуленька моя недоразвитая, колобок ты мой недокушанный, березонька ты моя недопиленная, воробушек недострелянный, сволочушка болтливенькая, змейка подколодная, бабушенька-ягушенька, ведьма стоеросовая, да замолчишь ли ты, идиотка безмозглая. Сара Моисеевна могла остановиться на любом из этих обращений, без особых для нее последствий. Но если не помогало и последнее обращение, то Борух Абрамович, откланявшись гостям, исчезал в неизвестном направлении и больше на этой вечеринке не показывался. Придя домой далеко за полночь, он запирался вместе с супругой в спальне, и уже там до самой зари учил ее краткости изложения мыслей, то есть лаконичности. Чем учил жену Борух Абрамович, и как учил, об этом история умалчивает. Но на две, а, то и на три посиделки этого учения хватало.
Ему однако не хватило мудрости и смекалки проводить профилактические учебные процедуры с женой, до начала посиделок, а не после словоблудия Сары. Правда, после почти, что двадцатилетней совместной жизни и принятия невероятного количества уроков, она постепенно стала осознавать все величие своего мужа, понимать твердость его взглядов и особенно его кулаков. И в конце концов он все-таки добился такого положения вещей, когда его один лишь взгляд на жену, перечеркивал все ее поползновения произнести монолог в его присутствии. Однако его успехи в деле дрессировки жены, которые он достиг за двадцать, совместно прожитых с Сарой Моисеевной лет, стоили ему самой его жизни. Два инфаркта, из которых он еле выкарабкался, микроинсульт, выпадения волос и зубов, и наконец, болезнь Паркинсона сделали свое черное дело – отец Александра Боруховича умер в своей постели.
Установленный горячолюбящей и глубокоскорбящей родней на его могиле памятник, ни единым словом не напомнит ведь народу обо всех мытарсвах и мучениях покойного, в борьбе со словоохотливостью своей жены. Он не сообщит людям о его болезнях и моменте трагической кончины, нет памятник этого не сделает. На мрамрной плите сухим слогом сообщается о дате прихода на эту грешную землю человека нежной души, доброго и отзывчивого сердца, а так же дату ухода его в лучший мир.
Но вернемся к помолвке. Там снова заварили чай, поставили на стол купленные в магазине печенья и возобновили разговор о свадьбе. Вскоре та состоялась.
Свадьба была на редкость скромной и малолюдной. Молодые сами так захотели – провести ее без лишней помпы и показухи. И правильно сделали, так как в стране развитого социализма особо выпячиваться было все-таки нельзя. Так, например зарвавшихся секретарей всевозможных комитетов, вызывал на ковер сам Леонид Ильич, и уже у себя в кабинете ставил тех в виде наказания в дальний угол кабинета. Затем сурово грозил ленинцам пальцем, и говорил:
- Глупость сотворил, недоумок. Хватит, больше так не делай. А теперь ступай и чтобы мои глаза тебя не видели.
Провинившиеся партийные деятели каялись шаблонно:
- Простите, Леонид Ильич, виноват, больше не буду. Генсек отпускал их с миром, и затем переводил на должности менее ответственные, но более теплые и доходные. Плохо ли, хорошо ли поступал руководитель партии и государства, не нам судить, но колбаса у народа в холодильниках была, и сало с сыром тоже.
У народа тогда не было одного – свободы, свободы делать все, что хочу. И ради завоевания этой драгоценной свободы,народ пожертвовал всем: и колбасой и салом, и сыром, и даже горячим сладким чаем с непременным кусочком лимончика. Как хорошо быть свободным, даже от денег: ходи на любую мусорку, и свободно ищи объедки – тебе слова никто не скажет. Свободно выбирай любой подвал и живи там, сколько твоей душе угодно. Не понравился этот, переезжай в другой. Свобода, демократия. На ночь можешь читать конституцию, которая навечно закрепила все твои завоевания. Свобода, демократия. О ней любимой мечтали еще рабы древнего Рима. Она вошла в сердца всех людей вне зависимости от возраста, пола, рода занятий, вероисповедания и социальной принадлежности. И всем стало сразу же легко и весело, особенно жалкому представителю своего народа, автору этих строк.
Свобода, равенство перед законом и справедливость расставили все и всех по своим законным местам. Страна раскололась на крупные и мелкие части. Поделилось и общее имущество, и тоже - на крупные и мелкие части. Каждому свое, как в лотереи – одному, например, случайно, попался аэропорт со всеми самолетами, другому металлургический завод. Кому из них обиднее – не известно. Одним достались нефтяные вышки с нефтью, а другому вообще - мелкая трикотажная фабрика вместе с обслуживающим ее персоналом, и кучей детсадовских проблем. Нашлись и такие, которым и вовсе не повезло – они получили, неразведанные ранее, месторождения железной руды, или каких-то бокситов. Вот и мучаются теперь эти люди – на разведку ископаемых денег нет, кредитов не дают, заводы простаивают. Остается, только наплевав, на все эти безобразия лететь в Канары и заливать свое горе на песчаном пляже уныло разглядывая блуждающих вокруг полуголых мулаток. Даже в Канны на фестивали не тянет, настроения нет. Не жизнь, а сплошное мучение.
Раньше бывало, нынешний владелец металлургического комбината, сидел себе в теплом кабинете за кульманом, попивал чаек с лимончиком, травил анекдоты с напарником, или о футболе трепался. Вовремя получал аванс, затем зарплату, и было все прекрасно. А теперь на тебе: иди и владей комбинатом, корми работяг, доставай сырье, плати налоги, содержи любовниц и детские сады, ремонтируй столовые и общественные туалеты. Кошмар, да и только. Сплошные заботы и нервотрепка. Как-то рассказывали про одного владельца пивоваренного завода – тот чуть было не повесился, когда узнал про падение своих доходов. Он недавно заказал себе новую яхту, а платить за нее у него денег не осталось. И таких случаев – хоть пруд пруди. Вновь приобретенная свобода, оказывается, имеет и оборотную сторону медали. Куда это годиться: каждый раз слышать о страшных переживаниях богачей, об их неверных и коварных любовницах, о сутяжных женах, неблагодарных детях, и не имеющих совесть рабочих. Те и вовсе распоясались – постоянно требуют повышения жалования, улучшения условий труда, и прочих незаслуженных благ. Сердце кровью обливается, когда узнаешь, про очередного обанкротившегося банкира или вновь подстреленного набоба.
Неизвестно до чего могут дойти продолжающиеся безобразия, если мировое сообщество не выработает меры по спасению богатеев планеты. Их давно нужно заносить в красную книгу, иначе они вымрут, как в свое время, мамонты. Что будем тогда без них делать? Взвоем как белуги, как волки на новогоднюю луну. Кто вместо них будет играть, в рулетку в казино Лас–Вегаса или Монако? А кто возьмет на себя смелость прожигать жизнь на курортах, или нанимать киллеров, для отстрела конкурентов? Кто? Токарь из ремонтного цеха или фрезеровщик шестого разряда, или мастер машинного доения голодных коров? Вот, фигу вам. Не смогут токаря и фрезеровщики, а тем более доярки выполнят те функции разврата, что возложены, на богачей. Не смогут, и все тут!
Вот - нанять киллера, тоже ведь задача не простая, Он нанимается, чтобы убить человека. С такой задачей токарь и фрезеровщик не справиться. Они после пахоты на заводе и в жену то свою толком выстрелить не могут, а тут человека, пусть и конкурента, подстрелить. Нет, не смогут. Вот и представьте себе, что произойдет с нашей планетой, если в одночасье исчезнут богатеи? Непременно все курорты, в силу их непосещения, позакрываются. Игровые заведения переделаются в общественные туалеты, киллеры пополнят отряд безработных, в крайнем случае, переквалифицируются в сборщиков хлопка или таксистов, проституткам ничего не останется делать как уйти в монастыри.
Все прогрессивное человечество, дабы не претерпеть хаоса на земле, должно срочным образом, в едином порыве, объединиться, и выработать программу по спасению богачей. И начинать это движение надо с организации фондов по спасению. Правительства стран планеты должны будут несколько поднять налоги и перечислять эти деньги в вышеназванный фонд. В список особо охраняемых богатеев необходимо включить только тех, состояние которых не менее полумиллиарда долларов. И тщательно проверять, чтобы какой-то пройдоха со своими жалкими четырмястами миллионов не влез в заветный список мирового клуба охраняемых богачей.
Однако пора оставить заботы по охране богачей на совести мирового сообщества и вернуться к счастливой паре молодоженов, которые после скромной свадьбы пребывали в медовом месяце. Они вскоре после свадьбы переехали от разговорчивой бабули в кооперативную квартиру, которую помог им приобрести в рассрочку отец Махмуда. Совмещение учебы в институте и занятие спортом, дело, как известно нелегкое и хлопотливое.
Поэтому отец Махмуда, всем сердцем полюбивший свою невестку, старался всячески помочь молодой семье строить новую жизнь. После окончания молодыми высших учебных заведений, отца Махмуда перевели на новое место работы, на ответственный пост.
Нервная бесконечная работа отнимала у него все свободное время и подрывала его здоровье. Он стал часто раздражаться по мелочам и от этого так же часто болел. Времени, для оказания внимания молодой семье, практически не было. Дети как могли, успокаивали отца, когда тот после служебных перегрузок, срывался и мог незаслуженно накричать на них. И молодые старались как можно реже попадаться ему на глаза.
Махмуд вместе с молодой женой не оставляли без внимания родителей Елены и Сару Моисеевну. Если им хотелось развлечься и от души посмеяться – они покупали бутылку сухого вина и шли в гости к бабуле. По пути к ней они заранее намечали, на какую тему направить монолог старушки.
Это новшество в молодой семье ввел Махмуд, а жена поддержала его. Махмуд полюбил бабулю. Ее одесский юморок, непритворное возмущение современной молодежью, порой наивные, суждения о политической жизни государства, или резкие оценки действий правительства, а так же слепой животный страх, который внезапно посещал ее, во время политических дебатов с зятем, рождали в душе Махмуда, давно забытые чувства теплоты, исходившие когда-то от, давно ушедшей в иной мир, его родной бабушки.
Во время разговоров с молодоженами Сара Моисеевна, часто ни с того, ни с сего, внезапно встрепенувшись и, понизя голос до еле слышимого шепота, бежала закрывать все квартирные форточки. Затем она на цыпочках подходила к наружним дверям и, приложив к ним ухо, старалась услышать – нет ли кого за дверью.
- Вам хорошо смеяться, говорила она в ответ на удивленные и вопросительные взгляды молодых, - вы не видели, и не знаете, что такое тридцать седьмой год. Вы не ощутили на своей шкуре, чтоб вы жили тыщу лет, что такое НКВД или ЧК. Вы не знаете, что значит капнуть на соседа, обличить его в неблагонадежности, или, что еще хуже донести на него как на врага народа. Кто тогда там разбирался: есть бумага, а все остальное выложишь сам. Все расскажешь – и как кур возле кремлевской стены воровал, и как Деникину через Дон переправляться помогал, и еще многое, многое другое.
Не смеши меня Махмуд, ты вроде бы человек умный, но иногда такие вещи выдаешь – умора. Где и в каком кино ты увидел справедливость? Вот у нас в местечке жил пожилой человек, звали его дядя Иоська. Так этот дядя Иоська с сами Нестором Ивановичем ручкался, с Котовским был знаком. Так вот он, чтобы как-то прокормить семью, а у него их было восемь ртов, не считая, жинки, приторговывал и промышлял золотишком. И что вы, думаете, взяли его с золотом? А вот и нет. Взяли его на базаре с двумя кусками хозяйственного мыла. Он эти два куска домой тащил – детей отмывать от грязи, да постирушки кое-какие сделать. Так нет - его отвели в ЧК и предъявили статью за спекуляцию. Иоська им кричит: - Мыло сменял на хлеб и нес домой. Так его били до тех пор, пока не сознался в том, чего он не делал.
После уже, ему дали срок – восемь лет каторги. Так он там, в тюрьме и умер.
Старушка встала из-за стола и поковыляла на кухню, где в духовке подогревались неизменные пончики. Угостив ими молодых, Сара Моисеевна, хотела было продолжить рассказы на темы лихолетия. Но ее опередил вопросом Махмуд:
- Так вы, что же, милая Сара Моисеевна, вовсе не верите ни в какую справедливость? Тогда на свете страшно жить, если ни во что не верить. Не правда ли?
- Ты Махмуд говори, но не заговаривайся. Я не сказала, что ни во что, и никому не верю. А что до справедливости, то она есть на земле. Когда еще в раннем детстве мы с мамой жили в деревне у хохлов. Там мы скрывались от погромов и вот тогда то, и случилась сильнейшая справедливость. Жили мы у хороших людей, а ихний сосед, чтобы его забрала лихоманка, украл наши вещи, когда нас не было с мамой дома, прямо из сундука украл. Уже зима на носу, а у нас нет теплых вещей. Кто украл? Кроме соседа некому. Украсть то он украл, а носить боялся. Могут же по одежке узнать вора. Аккурат, в то село, куда он свез наши вещи для продажи, комиссия из города приехала – врагов народа арестовывать. Так вот чекисты и его тоже по ходу замели – мол, он пособник этих врагов. Вещи у него конфисковали и передали их в сельсовет для раздачи бедноте. А уже оттуда часть вещей и в нашу деревню доставили.
Наша хозяйка, прознав про то, сразу же побежала в сельсовет, чтобы хоть что-то получить. А когда глянула на вещи, то увидела, что они наши с мамой, и сообщила об этом начальнику. А тот приказал вернуть их, как он выразился тогда, законному владельцу, то есть нам с мамой. Вот такая произошла великая справедливость. Вору, как пособнику врагам народа дали десять лет каторги, а нам с мамой наши законные вещи вернули. Правда жена этого вора все время на нас с мамой косилась, говорила, что это мы виноваты, колдовали мол, на ее мужа. Но это все неправда – не колдовали мы, просто вышла откуда-то справедливость и пробежалась, родная, по нашей деревне.
Все это время Елена сидела рядом с мужем, и нежно поглаживая ему руку, внимательно слушала, до селе, неизвестный ей, рассказ бабушки. В разговор она не вступала, а просто наблюдала со стороны, как два родных ей человека, абсолютно разных по возрасту, темпераменту и характеру, могут с таким искренним интересом, находя увлекательную для обоих, тему, беседовать, а главное - понимать друг друга. Не смотря на разительные отличия во взглядах на жизнь, их точки зрения частенько совпадали.
Конечно же, темы для разговора подбирал Махмуд, и чутко прислушиваясь к настроению бабули, или развивал ее, или же совсем наоборот – тактично переводил разговор на нейтральные рельсы. Но какую бы тему для разговора не подбирал Махмуд, в плане дальнейшего ее раскрытия, бабуля могла дать ему любую фору. Только она, и никто другой могла в такой живой последовательности и, с удивительной для ее возраста, конкретикой, раскрыть предложенную ей тему разговора. Махмуд же, занимая в разговоре хитрую позицию стороннего наблюдателя, лишь только подыгрывал ей. Он старался быть с бабушкой совершенно откровенным, и это срабатывало – та, в свою очередь, ничего не скрывала от зятя, и отвечала ему взаимностью и любовью. Елена это чувствовала и старалась не встревать в их отношения, всячески оберегая это тонкое взаимопонимание. В спорах, возникающих между ними Елена занимала нейтральную позицию даже тогда, когда одна из сторон начинала аппелировать к ней.
- Разбирайтесь сами, - обычно отвечала она спорящим, и отходила в сторону.
- Ты, Ленка – хитрая лиса. Знаешь ведь, что я права, но боишься сказать об этом мужу, - упрекала бабуля внучку.
- И правильно делает, Сара Моисеевна, что не встает на вашу сторону. Не то вы вдвоем так насядете на меня, что я умру, но не смогу переубедить вас ни в чем. Вам то одной доказать истину, от которой вы бежите как заяц от волка, невероятных сил стоит. А если вы объединитесь, то мне вообще – хана.
- Ну, уж нет. Не надо, Махмуд все перекладывать с больной головы на здоровую – ты просто прячешься за Ленку и не даешь ей высказать истину, о которой ты только, что так заботливо распинался.
- Пожалуйста, пусть высказывается, говори Елена.
- Да, ну вас обоих, спорщики хреновы. Оба вы неправы. Вам бы только спорить и спорить целыми вечерами, голова от вас болит. Найдите другую тему для вашей болтовни. А то уперлись как два горных козла во время гона – физика, метафизика, диалектика, Фейербах, Сен-Симон. Хорошо, что до Карла с Фридрихом не добрались, а то бы, наверное, поубивали друг друга. Давайте лучше о балете поговорите, и только на идиш, чтобы я не поняла, и не вмешивалась в ваши напряги. Родителей Лены в это время еще не было дома, но они с минуты на минуту должны уже были придти. Поэтому она встала из-за стола и прошла на кухню подогреть, приготовленный заботливыми руками бабушки, борщ и котлеты. Вернувшись в зал, она застала мужа и Сару Моисеевну, стоящими друг против друга в позах борцов вольного стиля. Они размахивая руками, кричали друг другу в лицо. Сара Моисеевна, выпучив глаза, разбрызгивая вокруг себя слюной, визжала:
- Никогда в жизни, запомни, сопляк, никогда, я не соглашусь с твоим утверждением, ибо это не истина, а сплошная, грубая ложь. Это уму непостижимо – утверждать, что Бобби Чарльтон уступает в дриблинге какому-то там Уве Зеелеру. Ты, чтобы довести меня до инфаркта, скажи, что он уступает еще в дриблинге Альберту, или Бене, скажи, не молчи. Я согласна, если ты будешь утверждать, что он может уступить, лишь самому Гарринче, но Пеле Чарльтон не уступит. Запомни на всю жизнь – Пеле не лучше в дриблинге, чем Бобби, понял!
- Так, что же вы тогда скажете об Эйсебио, что он тоже играет хуже вашего Чарльтона? Я могу согласиться с вами, что Херст действительно совершил настоящий подвиг в финале чемпионата, забив три мяча кряду, здесь вы абсолютно правы. Но оценивать индивидуальные качества футболиста по одной игре, или даже по одному чемпионату, было бы неверно и необъективно.
- А как тогда надо оценивать? Как надо, по-вашему, отнестись к тому, что этот флегматик Феола довел сборную Бразилии, можно сказать, до настоящего краха. Можно ли было спокойно взирать на такое безобразие? И как нужно отнестись к тому, что в ответственный момент Хуцилава снимает с головы Тореса мяч рукой, да, да именно рукой и не где-то там за пределами штрафной площадки, а именно в ней самой? Как все это можно пережить? И что мог поделать Яшин, когда пенальти бил, ни кто иной, а сам Эйсебио?
- Молодой человек, я многое в жизни повидала, многое пережила, но то, что я пережила во время чемпионата мира в Великобритании не вписывается ни в какие рамки. Я ведь ничего не сказала вам о Боббе Муре или Стайлзе. Они прекрасные защитники, но до Вава, в его лучшие годы, им, по большому счету – очень, и очень, далеко. А вот на счет Бобби Чарльтона могу тебе повторить - он сыграл лучше всех на этом чемпионате. Я знаю, что ты мне сейчас возразишь и скажешь, что тот год назвали годом Эйсебио, и что тот, можно сказать, растерзал сборную Кореи, а затем дал прикурить нашим. Эх, если бы не Хурцилава – не сыграй он рукой в своей штрафной площадке, то надо было бы еще посмотреть. Наш Банишевский тоже не пальцем деланный, я уже не говорю о Численке и о Хусаинове. Этот маленький татарчонок замучил- таки венгров в четвертьфинале, а чем был плох Поркуян?
- Я с вами и не спорю, уважаемая Сара Моисеевна, наша команда выглядела вполне достойно, и вполне заслуженно получила бронзовые награды. Но и вы согласитесь со мною, что игра Эйсебио была на голову выше, чем у того же Бола или скажем так - того же Питерса.
- Да, я ожидала от Питерса, и особенно от Бола большего, даже от Коэна я ожидала большего. Но ведь, тоже самое можно сказать и о немцах, таких как Шульц или Оверат. У меня лично никаких претензий не вызывает игра Тилковского – он сделал все, даже больше, прекрасный вратарь. Конечно же, сравнить его с Яшиным нельзя, но его стараниями и стараниями, скажу я тебе немалыми, немцы взяли второе место. Подводя итоги, давай все же согласимся с тем, что лучший дриблинер все-таки Гарринча, а за ним идет Бобби Чарльтон.
- Это ваше индивидуальное мнение, это ваше личное видение футбола,
по-прежнему не унимался Махмуд, а общепринятое – лучший Гарринча, а за ним идет, все-таки, Пеле.
- С этим Пеле ты мне уже час голову морочишь, наш Месхи не хуже.
- Давайте оставим Месхи в покое. Лучше скажите, как вам показалась игра Альберта и Бене?
- Альберт был получше, чем Бене, но и тот давал жару, особенно когда они столкивались с Численко. Там Бене оказывался на высоте. Игра венгров с бразильцами, на мой взгляд, была красивейшей на чемпионате, но игра Бене на фоне, скажем, того же Загало, выглядела несколько бледной.
- Здесь я с вами вполне согласен. Тогда, что вы можете сказать о Тостао на чемпионате семидесятого года? Каков дриблинг, какое видение поля!
Тут старушенция заерзала:
- Ты меня тут поставил в тупик. Тостао был великолепен, его обводки приближались к обводкам Гарринчи. Но мы не знаем, как сыграл бы сам Гарринча, выступи он на чемпионате в семидесятом. Поэтому наши впечатления и оценки надо считать чисто субъективными, так сказать, умозрительными.
- Ага, вот вы сами себя и поймали на слове. Я вам только, что говорил, что оценка игры Бобби Чарльтона, вами строилась на субъективизме и никакого отношения к обобщенности не имела.
Лучше бы Махмуд не вспоминал имени Чарльтона – рот у Сары Моисеевны приоткрылся, она стала задыхаться, тело окаменело, глаза повылазили из орбит.
- Лена! Скорее беги сюда, - закричал, испуганный Махмуд, - бабушке стало плохо. Та, услышав истошный вопль мужа, пулей выскочила из кухни.
- Что случилось? Давай пересадим ее на кресло. Наверное, ты, что-то не то сказал о ее любимце Чарльтоне? А я забыла тебя заранее предупредить об этом. Молодые люди с трудом перенесли окаменевшую женщину в кресло, предварительно подвинув его ближе к столу. Затем Лена побежала к комоду, нашла там пузырек с валерьянкой и, нацедив пару десяток капель в стаканчик, поднесла его ко рту бабули. Затем она влила в приоткрытый рот целебную жидкость и стала натерать ей виски.
Вскоре вернулись с работы родители Елены. Александр Борухович, взглянув на свою маму, сидящую в кресле с открытым ртом, произнес:
- На что хотите, поспорю с любым – Махмуд нелестно отозвался о Бобби Чарльтоне. Не беспокойтесь, она сейчас придет в себя, - и, подойдя к маме, крикнул ей на ухо:
- Бобби Чарльтон лучший футболист мира.
Действительно, это подействовало. Вначале старушка задышала, столбняк прошел, глаза вкатившись обратно в глазницы, заняли исходные позиции, язык зашевелился, и все услышали:
- Елена, втолкуй своему муженьку, чтобы он был осторожнее в выражениях, или лучше вовсе не говорил о Бобби. Отведя мужа в другую комнату, Лена рассказала тому историю, с чего началось у бабушки обожание английского инсайда.
Несколько лет тому назад в Москве, где Сара Моисеевна гостила у своей близкой подруги, как-то раз она вместе со своей престарелой подругой, ухитрилась попасть на стадион, где чествовали какую-то футбольную знаменитость. По этому случаю был организован прощальный товарищеский матч, на который съехались знаменитые иностранные футболисты. В число приглашенных, в качестве почетного гостя, попал и Бобби Чарльтон. Наша бабушка, в сопровождении своей древней подруги, благодаря присущим только им, непомерной наглости, какими-то кривыми путями, сумели, приблизиться к тому месту, где в окружении таких же, как и он знаменитостей, сидел Бобби Чарльтон.
Конечно, же, на пути у старух тут же выростали милиционеры, недававшие старым клячам вплотную приблизиться к почетным гостям. Они просто не знали, или до конца не понимали, с кем имеют дело. Старухи, глотнув для храбрости захваченного с собою «Портвейна», подняли такой гвалт, что знаменитости не могли не заметить двух женских раритетов, приветливо машущих им шляпками и шарфами, и выкрикивающих одно и то же:
- Бобби, Бобби, привет тебе, привет. Чарльтон услышав свое имя, поинтересовался у переводчика, что вопиют эти древние создания. Тот объяснил тому. Что они приветствуют его, и хотят подойти поближе, но бдительные охранники не дают им возможности проделать задуманное. Джентельмен Бобби, чтобы не утруждать старух, сам двинулся навстречу к ним. Переводчик, уразумев, что сейчас бывшему полузащитнику сборной Англии предстоит изъясняться, с ничего непонимающими по английскому двумя, как он посчитал, выжившими из ума старыми дурами, проследовал за ним. Подойдя к бабулям, и широко улыбаясь им, Чарльтой вопросительно взглянул на переводчика. Тот донес до его слуха, что обе бабушки выражают ему, прекрасному футболисту, и примерному семьянину, свое непревзойденное почтение. После перевода он фальшиво улыбнулся старухам, и затем снова повернулся к Чарльтону. Тот видя, что стражи порядка все еще вяло пытаются оттеснить старушек от него, повелительным жестом указательного перста, отстранил милиционеров от милых дам. Воодушевленная, таким развитием событий Сара Моисеевна, сняла с шеи медальон и показала его Бобби. На медальоне красоволось изображение молодого Бобби Чарльтона.
Там у себя на родине, далеко от незнакомой страны, о которой он имел представление только по рассказам своей бабушки. Та, качая на коленях любимого внука, поведывала ему о стране жгучих морозов, где в полуразрушенных избах живут дикие, похожие на медведей люди. Она рассказывала о России страшные вещи. И просила того никогда в жизни не ездить туда ни под каким предлогом.
- Там нет ничего хорошего, особенно для примерных английских мальчишек, говорила она будущей звезде футбола, - там все пьют только одну водку, и пьяными распевают во всю глотку с самого утра и до поздней ночи противную песню под диким названием «Интернационал». Песня эта - вредная и злая. По прошествии некоторого времени, когда бабушка Бобби уже почила в бозе, у него, после нескольких посещений СССР, мнение об этой стране изменилось, но не настолько, чтобы он мог подозревать увидеть там бабуль, носящих на себе медальон с его изображением.
В своей родной Англии, после удачно проведенных матчей, ему приходилось общаться с дамами преклонного возраста, которые на выходе из стадиона бурно приветствовали его, норовя, предварительно сняв искусственные челюсти, поцеловать его взасос. Но, то ведь в Англии – родоначальнице футбола.
А чтобы здесь, на московском стадионе, окруженном массой милиционеров, две старушки увидев его и, рискуя сломать себе шею или сесть в тюрьму, пробрались сквозь плотный кордон охранников, к нему, чтобы только засвидетельствовать свое почтение, выходило за рамки его понимания. Умиленный вниманием к своей персоне со стороны почтенных дам, Бобби в порыве благодарности, поцеловал им руки. Во время этой обворожительной церемонии, неистовая Сара Моисеевна, ухитрилась чмокнуть Чарльтона в потную и соленую лысину. «Не сотвори себе кумира» - Сара Моисеевна отступила от этой Божьей заповеди и приобрела кумира в лице Бобби.
- Хорошо, что с ней не случился удар, - констатировал произошедшее Александр Борухович, когда молодые вернулись в зал.
- Год назад, будучи в гостях у родственников, - продолжил он, - мама заспорила с дядей Изей, но не тем Изей, который Нос, а с другим, по прозвищу Слон. Так вот дядя Изя – Слон, находясь в подпитии, затеял спор с мамой на счет футбола. Спорили они долго и яростно. Дядя Изя – Слон, человек грубый и неотесанный, зная, что мама обожает Бобби Чарльтона всячески, издевался над ним. Мама терпела эти издевательста, снимая свой гнев через пинки под столом по моей ноге. Пределом ее терпения стал тот факт, когда в порыве злобы, и от недостатка ума и такта, дядя назвал Чарльтона - педерастом. Он так и кричал на весь стол:
- Твой Бобби педераст, и не из последних. И вовсе не футболист, а балерина. Если мама могла пережить педераста, то балерину, она не простила бы никому. Терпение ее лопнуло, как воздушный шарик над свечой – она медленно встала из-за стола, обошла Изю и, подойдя к нему с с тарелкой горячих пельменей, опрокинула ее ему на голову. Тот взвыл волчьим воем.
Что тут началось – гости повскакивали со своих мест, между ними начался настоящий скандал, грозивший превратиться в мордобой. Общество тут же разделилось на две части – одна встала на сторону мамы, другая поддержала дядю Изю.
- Правильно сделала, Сара, - весело орала двоюродная сестра дяди Изи Ева Соломоновна, - мало ему, стрючку поганому, показалось тогда, когда в прошлый раз тетя Броха воткнула в его жирное пузо шашлычной палочкой. Не добрал сволочь? Так на тебе, получи еще!
Ева Соломоновна, строившая дачу на берегу живописной речки, имела зуб на дядю Изю. Она до сих пор не могла простить ему одну, по ее словам совершенно дикую вещь - он отказал ей в займе довольно круглой суммы, которая крайне нужна была ей для проведения свадьбы ее сына - Соломона Шмульевича. Ее поддержала добрая половина застолья, так как дядя Изя, как выяснилось совсем недавно, отказывал в деньгах не только ей. Он отказал и Гарику, когда тому нужно было приобрести очередной автомобиль, и Веронике Павловне – дальней родственницы Евы Соломоновны, и еще многим и многим другим родственникам и просто хорошим людям. Те же, кому дядя Изя-Слон не отказывал в материальной поддержке, встали стеной на защиту своего благодетеля.
Они, то же, правда вразнобой, стали кричать, что Бобби Чарльтон педераст и балерина. Истина умерла в этом беспредметном споре. Вскоре скандалисты приутихли, а затем помирились. Не в интересах дядя Изи было враждовать с мамой – та могла насочинять про него такое, что тому не отмыться было аж до самой смерти, и даже после нее.
- Так вот как ты раскрашиваешь свою маму, пока она лежит при смерти. Ну, спасибо сынок, не ожидала от тебя такой несправедливости, - мычала пришедшая в себя бабуля, - значит, по-твоему, дядя Изя во всем прав? Значит он хороший, а твоя мама – плохая?
Елизавета Алексеевна опасаясь, что может начаться скандал между мужем и свекровью, и все это произойдет в присутствии зятя, подойдя к Александру Боруховичу, шепнула тому на ухо:
- Саша не начинай, прошу тебя. Видишь маме плохо, и я настоятельно прошу тебя - иди в спальню. Зачем нам всем эти воспоминания? И подталкивая мужа в спину старалась увести того из зала.
- Лиза, пусть твой муженек договорит, не толкай его. Пусть он скажет и докажет мне, что я в отношении Изи-Слона не права.
- Мама, давай не будем спорить за дядю Изю. Он тебе всегда помогал, когда у него была такая возможность. И подарки тебе все время дарит, так что же ты от него еще хочешь?
- Ха, подарки дарит. Представь себе, Махмуд, что он подарил мне к восьмому марта. Лена и Махмуд, вы только вдумайтесь в то, что я вам сейчас скажу:
- Дядя Изя подарил мне на восьмое марта книгу. И какую книгу! Если вы подумали, что он подарил мне томик Дюма младшего, то вы, мои дорогие, ошиблись, и не просто так, а жестоко ошиблись. Та, подаренная мне дядей Изей, книга называется – «Дерсу Узала». Я что, по-вашему, совсем дурочка, геологоразведчик, или охотник бурятский, или Миклухо Маклай? А может быть ваша бабушка похожа на выжившего из ума отшельника, настольной книгой которого является «Робинзон Крузо»? Нет, таких оскорблений прощать нельзя, даже своим родственникам. Спасибо тебе великое, Изя. Когда от дяди, решительно всех унижающего и настырного, как разьяренный вепрь, можно дождаться исправления? Когда можно ожидать от него покаяния в своих изменах и похотях? Я прямо сейчас могла бы спросить у него:
- Изя, где та верблюжья шерсть? – старушка совсем осмелела и, привстав с кресла, в пафосе вытянула обе руки в сторону люстры, - я тебя спрашиваю, Изя, где верблюжья шерсть, которая была тобой обещана моей сестре Милке? Я знаю, - продолжала трагически возвещать бабуля, - что эта шерсть очень удачно и довольно-таки быстро перекочевала в Кемерово. И даже знаю к кому она досталась. Она досталась некой Веронике Сарокасидис, чтоб ей повылазило.
- Зачем же так, мама? Ведь ты прекрасно знаешь, что эта женщина – Вероника Сарокасидис, можно сказать, спасла дядю Изю от смерти. И что он, в знак благодарности, отослал ей эту самую шерсть, которая, кстати говоря, принадлежала ему, а не тете Милке. И я сам видел несколько раз эту самую Веронику Сарокасидис, и могу уверенно сказать, что она вполне порядочная женщина, и произвела на меня довольно приятное впечатление.
- Да, порядочная, даже очень порядочная. К твоему сведению, сыночек, порядочные женщины перед мужиками в халате с огромным вырезом не дефилируют.
- Откуда мама все знает? - спрашивал себя Александр Борухович, - ведь при этом случае, кроме него и дяди Изи никого не было. Прямо-таки наваждение какое-то.
- Что замолчал, сынок? Губу прикусил, что ли? Ай, яй, яй. А что ж этот, твой дядя Изя, если он такой хороший, тебе костюм не подарил на твой день рождения? Тоже ведь обещал, проныра и обманщик? Хвали его, хвали, любимый племяшка. Ничего, скоро дойдет до того, что не только костюм, но и туфель простых не подарит. Попомни мои слова, придет это время, ни куда не денется.
- А почему, собственно, он всем должен дорогие подарки дарить? – не выдержал Александр Борухович, - что мы все калеки, что ли, или инвалиды, или нищие, в конце то концов? Почему мы ему никогда ничего не дарим, даже книгу «Дерсу Узала», почему?
- Вот вырастила сына, посмотрите на него – маму родную учит, вот так радость! Вопросы задаешь дурацкие, Сашка. За всю жизнь уму-разуму не научился. Я тебе, сынок отвечу:
- Вот ты, если ты такой умный, скажи мне, дуре, - за всю свою прожитую жизнь, хоть одну миллионную часть с того, что наворовал дядя Изя у нашего родного государства, имел? Сумел ли ты взять, что-то того, что тебе добровольно не давали? Отвечай, умник, отвечай, положа руку на сердце. А мы тебя, гения, послушаем и оценим твою болтовню.
- Я никогда ничего не воровал, и ты, мама, это прекрасно знаешь, - обиженным тоном оправдывался Александр Борухович, - не умею я воровать, и не хочу, противно мне все это.
- Вот! Что я вам говорила – не умею, противно ему, понимаете ли. А дядя Изя – умеет, тому не противно. Вот он и ворует, и ворует, и не насытится никак. Да, разве мне жалко – воруй на здоровье. Обидно другое – я ему ближе многих по крови, а самые лакомые куски урывают кто? Жополизы и проститутки. А что твой любимый дядя Изя будет делать, когда его, сволочь такую, заслуженно посадят на пятнадцать лет? Он подумал об этом, кто ему харчи в тюрьму таскать будет, проститутки, что ли? Фигу ему они принесут, если не сказать, что-то грубее. А уж я скольким в тюрьмы перетаскала – не сосчитать. Вот теперь он там жрать захочет, а я ему «Дерсу Узалу» принесу – кушай на здоровье, Изичка дорогой.
Публика, сидевшая за столом, с изумлением слушала невероятную речь бабули. Все боялись лишним движением нарушить социально – уголовное словоизлияние.
- Не приведи, Господь, бабуле узнать наши мысли и мечтания, - взмолился про себя Махмуд – оперативникам и следователям делать нечего будет. Она же им все как на тарелочке выложит. Ей бы в КГБ работать, шпионов ловить. Тогда великая страна могла бы спать спокойно. Она ведь и Зорге и других разведчиков за пояс заткнула бы. С ней ухо надо держать востро, и про политику особо не распространяться. Про картошку или про столовые, болтать с ней можно еще, а про политику – баста.
- Вот, так, - продолжила повествование Сара Моисеевна, - дядя Изя воровал с самого детства. Начинал он это делать, когда еще был жив его дед по отцу, знаменитый форточник и щипач – Самуил Викторович Капуста. Тот половину жизни провел в местах лишения свободы, и говорил, что тюрьма – его дом родной. Он, в силу своей немощи, и отдал внука для стажировки домушнику Семену, своему другу и подельщику, который преподал Изьке азы воровского дела.
Но тот, будучи великим трусом, после того, как ему надавали в милиции по морде, куда он попал по мелкому делу, ушел от Семена. Сначала Изя перебрался на Урал в город Чебаркуль, а уже оттуда уехал в Среднюю Азию в Наманган. Там он организовал артель по переработке чего-то. Когда Хрущев Никита Сергеевич, пересажал всех артельщиков, тому удалось миновать справедливой кары и сбежать обратно на Урал. Там он, через хороших знакомых, скорее всего, таких же, как и он ворюг, устроился на трикотажную фабрику сторожем. Но уже через полтора года, проявив недюжие организаторские способности, возглавил эту фабрику. На фабрике производили женские чулки. Вот там то, он и сделал себе состояние.
Затем куда только его не перебрасывали – и в нефтяную промышленность, он и там нажился, хотя воровал меньше, но там до него докопались ревизоры, и он за халатность получил год тюрьмы. После тюрьмы, Изя приземлился здесь рядом со своей родней, и по-прежнему удачно ворует, но щедро делиться со всеми, поэтому его не сажают. А вообще-то он человек добрый, широкой, можно сказать, души и не менее широкого тела, гостеприимный. Правда очень любит выпивку и женщин. А скажите мне, кто не любит выпивки или женщин? Все мужики любят и баб и водку.
Пусть Изька будет жив и здоров, пусть ворует на доброе здоровье, и не садиться в тюрьму. Пусть Бог даст и ему и его детям большое счастье. И нам всем не болеть. Вот на такой мажорной ноте бабуля закончила обвинительно-оправдательную речь за дядю Изю по прозвищу «слон».
За ужином, который давно остыл и был подогрет снова, к дяде Изиной теме больше не возвращались. Хозяева и гости довольствовались болтовней о жратве, выпивке, и о недавно завезенном в гастрономы вонючим, с червями внутри, сыре. Остаток вечера прошел за просмотром телевизора, где ничего интересного не показали, конечно, если не считать небольшой интермедии с участием Аркадия Райкина. Затем молодожены засобирались идти к себе домой. Вся команда во главе с бабулей тронулась их провожать до троллейбусной остановки. Уже у себя дома Елена спросила у мужа:
- Ну как тебе понравилась сегодня бабушка?
- Я в восторге, - произнес тот, обнимая и целуя свою возлюбленную, - прекрасный вечер, хороший ужин, великолепная бабуля, и ненаглядная моя женушка, - бормотал Махмуд, засыпая в объятиях супруги.
После окончания института Махмуд устроился, по распределению мандатной комиссии, в проектный институт, где огромное число его сотрудников занималось проектированием коровников, птичников и других объектов животноводческого направления. В большой комнате, сплошь уставленной чертежными досками, располагались с полтора десятка народа, разного пола и возраста. Заняв место у одного из кульманов, молодой специалист, стал ожидать от своего начальника заданий, к которым хотел приступить немедленно и с большой серьезностью.
Начальник – человек пожилого возраста, с лысой головой, в очках, смиренно восседал за своим столом, и бесстрастным взглядом, частенько зевая, наблюдал за непонятной суетой своих подчиненных. Махмуд терпеливо ждал задания. Он ждал его день, два, три, но так и не дождался – начальник к себе не подзывал, и ничего не говорил. Утром – здравствуйте, вечером – до свидания, все, что можно было услышать из его скупых уст. Тогда в мыслях наплевав на своего руководителя, Махмуд решил ближе познакомиться с коллегами. Те по очереди справились о его учебе в институте, о его семейном положении, о взглядах на будущее, и о его отношении к футболу, хоккею, боксу, а также к хорошеньким девушкам. В курилке, куда поминутно приходили проектировщики из разных отделов, на гора выдавались масса сальных анекдотов, рассказы о спортивных баталиях, повествования о щекотливых приключениях, произошедших в прошедший вечер, и результаты семейных скандалов или драк. Однажды Махмуд, стоя у окна курилки, где шло обсуждение очередного поражения сборной по футболу, спросил у своего одногодки – Андрея:
- Послушай, а что у нас творится с работой? Никакого задания не дают, никто ничего не делает? Тот сначала было не понял товарища, но затем, догадавшись о какой именно работе идет речь, рассмеялся, да так громко и весело, что к ним стали подходить коллеги, думая, что Махмуд задвинул новый анекдот.
- Мы тоже хотим послушать, давай, Махмуд, расскажи по-новой, требовали друзья.
- Да, я не выдавал никаких анекдотов, просто спросил у Андрюшки, когда выдадут задания, и мы начнем проектировать коровники.
Если бы он, то есть Махмуд, выкопал из своего богатого арсенала самый смешной анекдот, и рассказал бы его публике собравшейся в курилке, тот не вызвал бы такого взрыва веселья, как заданный им, на первый взгляд, естественный вопрос. Те, вдосталь насмеявшись, стали наперебой объяснять новичку, что его присутствие на рабочем месте и есть его работа, и что эту работу нужно ценить, и не рыпаться со своим энтузиазмом, особенно перед начальством.
- Спокойно ходи туда, сюда, точи карандаши, делай озабоченную, умную морду, сопи в две дырки и не кашляй, - советовали ему доброхоты разных мастей и должностей, - а не нравиться – дуй отсюда по собственному желанию, и иди ишачить на стройку. Затем один сухенький старичок – ГИП их сметного отдела, отведя в сторону озабоченного молодого специалиста, конфиденциально поведал ему, что со дня основания этого проектного института, во всем его огромном здании, никто и никогда ничего не чертил, и не чертит до сих благословенных пор.
Он говорил ему, что во время хлопковой кампании, весь трудовой коллектив выезжает на хлопковые поля, получает от сельских начальников матерчатые фартуки и дружно выходит на хлопковые грядки, чтобы собирать урожай.
- Вот там весело, - вещал старик, - соберем хлопок, сдадим его, потом обед. Во время обеда все пьют водку, закусывая ее помидорами и огурцами. После обеда все разбредаются кто куда. Кто постарше - идут продолжать пить водку и вино. Молодые целуются в кустах. После работы – танцы, продолжение пьянки, драки. Можно нырнуть налево, заговорнически прошептал он Махмуду, взглядом показывая на проходящую мимо них молоденькую девчушку, недавно поступившую сюда на работу в качестве чертежницы, ты-то сам как на счет – алям штрамфуля гекстамизина? Тут ГИП, завидя смущение Махмуда, плотоядно захихикал.
– Не дрейф, молодой специалист, у тебя все еще впереди – и хлопок и девочки, и на свое безделье смотри филосовски, ибо в нем тоже есть своя прелесть.
- От этого безделья с ума можно сойти – подумал Махмуд, - и как это они могут с утра до вечера решать кроссворды, разгадывать ребусы и загадки, травить анекдоты. И все это вместо занятий своими прямыми обязанностями? Да и обязанностей никаких нет. Он уже стал подумывать, не перейти ли на другую работу, где хоть что-то надо делать.
- А здесь точно или вовсе деградирую, или умом тронусь. Подамся, пожалуй, я на стройку.
На стройку он не пошел, а остался в институте, потому, что стал привыкать к безделью – оно как жуткое болото, медленно, но верно засасывало его. И он не в силах был уже противостоять ее удушающей мощи. Это безвыходное, казалось, положение исправила сама жизнь – его отца перевели на ответственную работу, и тот, видя безделье своего сына, стал подыскивать для него более деятельную, более творческую работу. Махмуд особо отцу не сопротивлялся, сам понимая, что из проектного института нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше.
Его перевели в редакцию одного популярного журнала на место корректора, в обязанность которого входила непременная читка корреспонденции из государственных учреждений, перевод ее содержания на человеческий язык и передача ее по этапу дальше. Его переводы отличались остротой и язвительностью. За это он и стал получать от своего начальства вначале замечания, а потом и нагоняи. Конечно же, его могли выгнать с работы, но стиль изложения материала молодого корректора был настолько безупречен, что начальство посчитало за меньшее зло оставить его на месте.
Махмуд откровенного вранья, и празднословия терпеть не мог, поэтому статья, пройдя горнило его переплавки, меняла не только топорный стиль изложения, но зачастую и ее смысл. Однажды, главный редактор, в очередной раз вызвал Махмуда к себе в кабинет, отечески похлопывая того по плечу, скорбно произнес:
- Махмудик, дорогой, ты только пойми меня правильно. Мне до пенсии осталось потерпеть всего один год. И я хочу прожить его. Мало того, я хочу прожить его в более или менее спокойной обстановке, без инсультов и инфарктов, как это и было до твоего славного прихода в редакцию. А ты, что делаешь со мной? Зачем ты, исправляя статью об проектных институтах, статью хвалебную, превратил ее в сатирический фарс? Зачем ты прописал, что в наших научных и проектных институтах сидят одни бездельники и лоботрясы, и что они с утра до ночи переливают из пустого в порожнее, травят анекдоты и щипают за зад девиц?
Хорошо, допустим, что ты прав на все сто процентов, но скажи мне, пожалуйста, что мы можем с тобой изменить? По всей стране сотни таких институтов и там работают миллионы людей. Разве можно всех этих бездельников, водночасье повыгонять с их насиженных десятилетиями, мест? Нет, нельзя. Ты только на минуту представь себе, что произойдет в государстве – миллионы бездельников начнут искать работу. Идти в другие конторы – не пойдут, потому, что там своих дармоедов девать некуда. А в других местах – кому они нужны? Бездельник – он везде бездельник. А допустить, чтобы в нашем социалистическом государстве началась безработица – никто не допустит. Вот поэтому правительство и нашло соломоново решение – строить всевозможные НИИ и проектные институты, где никто, и никогда не работает. Как только появляется очередной избыток трудоспособного населения – тут же строятся НИИ и проектные конторы, где сидят, так хорошо знакомые тебе, бездельники. Да и они, в таком положении дел вроде бы и не виноваты – давайте задания, будем выполнять. Вот поэтому их постоянно посылают на сбор картофеля и хлопка. А если быть до конца откровенным, то и на заводах и на фабриках, и в министерствах и других учреждениях, везде, куда не плюнь полно бездельников. Они размножились как тараканы, заполнили все теплые места, сидят и ничего не делают. Но с другой стороны – все они советские люди, имеют детей и внуков, и их всех нужно кормить и лелеять. Они должны одеваться, ходить в баню, смотреть футбол и бокс. Я как-то прикинул в уме и пришел к неутешительному выводу: у нас в стране более половины работоспособного населения бездельничают. Ты думаешь, что наше руководство об этом не знает? Ошибаешься – знает, и ничегошеньки не может с этим поделать. Наоборот, с их легкой руки количество бездельных институтов только растет. Время не стоит на месте и мне кажется, что очень скоро, количество ничего не делающего населения достигнет своей критической точки, и в стране начнется хаос, который и приведет к коренным преобразованиям в обществе. А пока это время еще не подошло, то дай мне дотянуть до пенсии без эксцессов. Переделай статью и хвали институт, у нас с тобой будет меньше проблем и врагов.
Махмуд вышел из кабинета редактора с непонятным чувством.
- А что, старик по-своему прав. Что сможет изменить статья? Ровным счетом – ничего. А вот неприятностей и принятий мер не оберешься. Он переделал статью об институте, отобразив ней кипучую деятельность ее работников во славу отечества и народа. Он особо выделил в ней участие руководителей института в жизни своих подчиненных, делая акцент на их внимание к судьбам матерей одиночек.
Вот так текла жизнь молодого журналиста и молодого супруга. После трудового дня он обычно заезжал за Еленой на стадион, где она в последнее время начала работать в качестве тренера по художественной гимнастике. Ее многочисленные питомцы – маленькие хрупкие и очень шустрые девчушки, завидя Махмуда, галдящей стайкой бежали к нему. Тот тут же вытаскивал из кармана кулек дорогих шоколадных конфет, который в моновении ока опустошался жадными ручонками юных спортсменок. Они, плотным кольцом окружив своего любимца, закидывали его вопросами, от которых он, гладя девчат по головкам, шутливо отбивался. Махмуд, дабы как-то отделаться от этой оравы, с деловито мнимой строгостью отмахивался от них, делая вид, что страшно устал.
- А вы, послезавтра к нам снова придете? А конфеты принесете? А почему вы не смеетесь? – щебетали дети, норовя дернуть его за рукав пиджака.
- Если будете хорошо тренироваться, и Елена Александровна, останется вами всеми довольна, то я приду и принесу и конфеты, и лимонад, договорились?
- Договорились, - хором ответили девчушки.
- А сейчас, быстренько все по домам – уроки готовить, - тут Махмуд сделав страшную мину, затопал ногами, - что я вам сказал, все по домам.
Вся стайка с громким смехом и не менее громким топотом рассыпалась в разные стороны.
- Ох, и шантрапа тебе досталась, кто, интересно, из них получится? Станет ли кто из них чемпионом мира? – обнимая жену за талию, смеясь, спросил Махмуд.
- Будут чемпионами, родной, сам скоро увидишь. Может быть сходим мороженного покушать, или в кино?
- Конечно же, пойдем прямо сейчас. Знаешь, возле речки кафе новое открылось. Прохладно там, тихо вокруг, и мороженного - сколько захочешь. Вскоре молодожены сидели в небольшом уютном кафе.
- Мне триста граммов пломбира, а моему мужу – сто фруктового, он пломбир не любит, - заказывала Елена.
- Это почему же такая несправедливость, я тоже пломбир хочу, - пытался было сопротивляться молодой человек.
- А потому, что ты толстеть начинаешь. Работа у тебя сидячая, двигаться ты разучился, вот поэтому только фруктовое, и только сто граммов. И она, посмотрев на искусно сделанное недовольное лицо мужа, улыбнулась и показала тому язык.
- Ну, ладно угомонись, пожалуйста, я хочу пломбир, четыреста граммов, ну хочешь, на колени встану? И он еще долго уговаривал неприступную супругу. Да, где там – та только смеялась, и дразнила мужа.
Молодость и здоровье – вот непременные составляющие веселого настроения, и залог, казалось бы, вечной любви.
Так в беспечности и веселье прошли несколько лет совместной жизни, пока злой рок не простер свою костлявую руку над судьбами Елены и Махмуда. Однажды, как обычно, Елена ожидала мужа возле ворот стадиона. Ее подопечные девчата, так и не дождавшись прихода дядя Махмуда, и не получив от него, заслуженной ими награды в виде конфет и лимонада, давно уже сидели дома за уроками. Махмуда все не было и не было. Елена в недоумении поехала к себе домой.
- Что же такое могло произойти с ним? Он никогда не опаздывал? Может быть срочная работа, тогда он позвонил бы, предупредил. Елена ходила по комнате, не зная, что предпринять. Звонить отцу мужа она не решалась – тот в последнее время был очень раздражителен. Неприятности на работе подкосили его так, что он уже отлежал в больнице с сердечным приступом.
- Может быть, Махмуд поехал к бабуле, и та, угостив его только, что испеченными пончиками, заговорила его, и тот забыл про все на свете. Так было не раз, но не в те дни, когда Махмуд должен был заехать за женой. За этими размышлениями ее застиг телефонный звонок. Она бросилась к нему. Звонил свекор.
- Леночка, здравствуй. Случилось нечто невероятное. Мне только, что сообщили, что Махмуда арестовали. И, что он сейчас находится в СИЗО - следственном изоляторе. Это, конечно же, какое-то недоразумение, ты только не беспокойся, все скоро проясниться и Махмуд вернется домой. Я подключил всех знакомых для разбора этой путаницы. Сам я тоже ничего не понимаю, кроме того, что его арестовали прямо на улице и свезли в тюрьму. Как только разберусь, тут же сообщу тебе. А ты ложись спать, и старайся о плохом не думать.
Эту ночь Елена провела сидя в кресле, так и не сомкнув глаз. На следующий день ситуация не прояснилась. А дело было так – выйдя из редакции, Махмуд направился в сторону стадиона. По пути ему пришлось пересекать небольшую лесопосадку – место ночных студенческих посиделок и пьянок. Место было малолюдным, можно сказать заброшенным и неухоженным. Разросшиеся кусты живой изгороди вперемешку с колючими кустами ежевики создали некую рощу в подобии тропических джунглей, эта роща могла напрочь спрятать целый полк солдат. Поэтому многие влюбленные, а может быть и не совсем влюбленные пары избрали это место для невинных поцелуев, или более злачных действий. Но сказать, что оно имело дурную славу как место убийств или изнасилований было нельзя. Здесь к удивлению многих жителей вновь заселенных домов, было довольно-таки спокойно и безопасно. Те редкие драки, которые происходили между местными пацанами с пацанами залетными, обычно быстро заканчивались. И те и другие с окровавленными носами и губами, быстро мирились, и отплевываясь, и тихо матерясь, расходились в разные стороны.
Проходя через сквер, Махмуд увидел идущих ему на встречу двух накрашенных девиц. Поравнявшись с мужчиной одна из девиц, не издав ни звука, резко повернулась к нему и, вытянув руки начала царапать ему лицо. Махмуд от неожиданности отпрянул было назад, но другая женщина, как истый борец классического стиля обхватила его сзади, не давая тому защищаться. Завязалась потасовка в которой довольно сильные и ловкие женщины стали брать верх над ошарашенным Махмудом. Когда же он все же пришел в себя и удачным ударом уложил-таки одну из нападавших женщин на землю, неожиданно из кустов на помощь Махмуду выскочили два дюжих молодых человека и, не задавая лишних вопросов, начали руками и ногами жестоко избивать визжащих баб.
После того как женщины корчась в крови и в разодранных одеждах не могли уже самостоятельно подняться с земли, избивавшие их ребята исчезли так же внезапно, как и появились на поле брани. И как только те скрылись в кустах, две окровавленные ведьмы подняли такой шум, что их свинячьи визги и причитания были слышны далеко вокруг. Откуда ни возьмись, на месте драки появились представители власти. Трое милиционеров, как в лучших американских блокбастерах, подойдя к Махмуду, схватили его за руки и надели на них наручники. Осталось только услышать из уст одного из них:
- Вы имеете право хранить молчание, сэр…
Но так как события разворачивались не в загнивающем американском штате, а в социалистическом рае, дальнейшие события развивались по классической схеме: Махмуда и избитых женщин погрузив в машину, отвезли в отделение милиции, где он как мог, объяснил происшедшее.
Женщины давали совершенно иные показания. Внимательно слушавшие Махмуда милицейские чины, дали ему какие-то бумаги на подпись. У того хватило ума ничего не подписывать. Тогда его отправили в тюрьму. Все было сработанно по голливудскому сценарию – тихо и мирно, без лишней толкотни и пыли. Хотя по американскому кино – все наоборот – громко, шумно, огромное количество пыли.
В чем данная ситуация была похожа на американское кино, и похожа не просто так, а как две капли воды – и там и тут абсолютно отсутствовала логика и здравый смысл. Как ни пытался Махмуд на следствии, которое незамедлительно началось после возбуждения уголовного дела по факту попытки изнасилования и ограбления двух порядочных женщин, доказать свою непричастность ни к тому, ни к другому, у него ничего не получалось. И все его старания в построении логической цепи, которая, по его мнению, должна была привести следователей к выводу его непричастности к инкриминируемому ему действию, не приводили ни к чему хорошему. Те на очных ставках тыкая пальцами в сторону пострадавших женщин, кричали:
- Кому мы должны верить? Тебе, хоть ты вроде бы и порядочный человек, или вот этим двум, хоть и непорядочным, но имеющих на иждивении малолетних детей, и к тому их двое, а ты один. И потом, ты мужик, а они бабы.
Махмуд с карандашом в руках описывал им маршрут своего следования домой, до мелочей рассказал обо всем, что произошло в сквере – ему никто не верил, или не хотели верить. Он десятки раз повторял им автобиографию, в которой и намека не было на его склонность к грабежам, и тем более к насилию. Но все это растворялось в несвежем воздухе следственной комнаты, куда его приводили на различные следственные эксперименты, очные ставки и допросы. Отчаявшись доказать свою непричастность к предъявленному ему обвинению, Махмуд от отчаяния хотел было покончить жизнь самоубийством. Но затем, не найдя метода и инструмента для приведения акта суицида в действие, отказался от этой бредовой идеи.
- Нет, не дождетесь, твари, я все равно докажу свою невиновность, - говорил себе Махмуд. Затем же сам себе отвечал:
- Да, конечно, докажешь, только разбег возьми сильнее.
Состояние семей Махмуда и Елены было паническое – никто ничего не понимал. Отец Махмуда в момент поседел и слег в больницу, мать находилась на грани истерик, но видя состояние мужа, как могла, держала себя в руках. Братья и сестры Махмуда были в шоке. Александр Борухович и Елизавета Алексеевна старались успокоить свою единственную дочь, и даже предлагали ей на время уехать на Украину к родне. Бабуля, узнав о посетившем их несчастье, впала в прострацию: целыми днями сидела в кресле и смотрела в потолок. Елена на предложение родителей уехать куда-либо на отрез, отказалась, и, собрав всю силу воли в кулак, продолжала тренировать спортсменок.
- Все образуется, - успокаивала она себя, - это полнейший абсурд, что говорят про Махмуда, он ничего не мог преступного сделать.
После окончания следствия, окончательным выводом которого были: Махмуд вместе со своими подельниками, неустановленными следствием лицами, совершил нападение на двух девушек с целью ограбления и изнасилования последних. В результате чего на телах и лицах пострадавших экспертными медиками были обнаружены многочисленные кровоподтеки и глубокие царапины. В кармане у подследственного были обнаружены часы марки «Чайка», принадлежащие одной из пострадавшей женщины.
На лице главного фигуранта уголовного дела – Махмуда, обнаружились следы от ногтей рук защищавшейся женщины - та в пылу борьбы нанесла их нападавшему. Группа крови под ногтями жертвы нападения и Махмуда полностью совпадали. На опознании женщины, указывая на него, кричали:
- Да, это он, грабитель проклятый. Затем искусно изобразив плач, выбегали из комнаты. На этом следствие было завершено, и дело передали в суд – справедливый и беспристрастный.
Судья, ознакомившись с делом, допросив потерпевших, обвиняемого, выслушав гневную речь государственного обвинителя, защитное бормотание адвоката, посовещавшись с народными заседателями в совещательной комнате, вынес приговор. В оглашенном проговоре Махмуд был признан виновным по всем пунктам предъявленного ему обвинения. Наказание гласило - восемь лет лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии усиленного режима. Через месяц пребывания в тюрьме его этапировали в колонию, где отбывали наказания Висеров, Митрич, Ильяс и многие другие герои этого повествования.
Тяжело отбывать срок заслуженного наказания, но в этом есть некая справедливость, какое-то очищающее душу предзнаменование, какой-то, наконец, смысл. Какой же мерой можно измерить состояние человека, отбывающего срок незаслуженного им наказания, каким чувством можно оценить горечь несправедливости, какую волю нужно иметь, чтобы пережить все это и остаться, в конце концов, человеком, не озлобиться на весь мир, не превратиться в зверя?
Ко всему можно привыкнуть и все можно простить и забыть. Но привыкнуть к несправедливости, и тем более простить ее, могут только избранные Высшими силами, ибо плоть человеческая мстительна, не готовая приносить себя в жертву. Звериные инстинкты, заложенные в плоти человека, к великому сожалению, многосильнее духовного его начала. И если нет той самой небесной предизбранности индивидуума, эти инстинкты могут взрастить, а скорее всего, обязательно взрастят в душе человека такое зло, которое может привести к непредсказуемым последствиям, и самое главное может напрочь уничтожить в душе, начатки добра.
Привыкнуть к несправедливости практически не возможно, оно вне зависимости от самого человека будет жить в его подсознании, и мучить его душу всю жизнь. Только вера в высшую справедливость, вера в гармонию, которая ожидает человека, вера в то, что рано или поздно несправедливость, проявленная по отношению к нему, будет осуждена и наказана, дает силы человеку не превратиться в монстра, сметающего все на своем пути. Махмуд оказался в числе избранных, которым пришлось понести крест несправедливости и незаслуженного наказания. Надо отдать ему должное – он, проходя эти испытания, оставался человеком, человеком мужественным и добрым.
Много позже, подловато пахнущие люди, не нюхавшие параши, в своих корыстных целях, особо не разбираясь в обстоятельствах дела, начали использовать факт его отсидки, для унижения его личности в глазах творческого бомонда. Только грязь к золоту не прилипает, и ему не в чем оправдываться перед людьми, так как он чист и перед ними, а самое главное - он чист перед Богом. Много позже, став большим бизнесменом, он не оставил своей альтруистской деятельности – помогал и сирым и больным.
Елена, после того, как окончательно убедилась в том, что ее мужа подставили, после одной ночи отчаянья и слез, нашла-таки в себе силы не раскиснуть, но продолжить надеяться на лучшее. Всю боль души своей она несла к детям, только находясь среди них, она приобретала душевный покой. Те в свою очередь, прочувствовав своими чистыми душами, состояние любимой наставницы, стали тренироваться с еще большим усердием и старанием. Между тренером и спортсменками появилась то духовное единение, родившее невидимое постороннему глазу, сострадание, которое появляется между близкими людьми в минуты скорби. Они окружили Елену такой заботой, таким вниманием, что та, не выдерживая этого испытания любовью и преданностью, частенько выбегала из тренировочного зала и, укрывшись от посторонних глаз в каком-либо закутке, давая волю слезам, беззвучно рыдала. Она возвращалась в зал с опухшими глазами, опустошенная, но счастливая.
Гораздо тяжелее перенесла это печальное событие бабушка Елены. Сара Моисеевна, после того как узнала, что ее любимца посадили на восемь лет, на несколько месяцев слегла в постель. Такого удара она не получала от судьбы со времени похорон мужа. Видимых признаков какой-либо болезни у нее не было, просто невыносимая хандра охватила ее неуемную натуру. Да еще, правда, несколько пошаливало сердце, но ведь оно шалило с самого детства, поэтому старушенция, последние несколько десятков лет, не обращала на это внимание. Когда бабуля наконец–таки отхандрила, то с новыми силами и усердием принялась окружать свое семейное сообщество заботами. И заботы эти носили чисто чревоугодный характер. В первую очередь она дала всем непререкаемое задание узнать, чем все-таки кормят зэков в зоне, где сидел ее Махмуд. Затем она велела домашнему сообществу до тонкостей прознать всю цепочку следования туда посылок и бандеролей, и самое главное - сколько по весу продуктов можно передавать, и с какой частотой можно проделывать сие действие. Затем она велела Елене, ехидно назвав ее соломенной вдовой, ежедневно писать мужу письма веселого характера.
- Как ты не понимаешь, вдова соломенная, ему нужны твои письма больше чем, чьи-либо, даже больше, чем мои. И пиши в них, что я не собираюсь в ближайшие десять лет умирать, а дождусь, когда Махмуд выйдет и тогда он сам меня и похоронит.
- А почему бы тебе самой не написать ему? – задала естественный вопрос Елена, - ты, что писать разучилась, или адреса не знаешь?
- Ты Ленка, мелко плавала еще, жопа наружу сверкает, чтобы учить меня жизни. Слушай меня внимательно, и запоминай, женщина: - ему сейчас, особенно в первое время заключения, нужны только твои письма, только твое внимание. А когда пройдет некоторое время и сердце у него успокоиться, тогда и я ему пропишу, без твоих умных подсказок. А пока пиши ему каждый день – твои письма – бальзам на его душу. Да вот еще - на счет его питания беспокойся. Там не курорт – колбасу к завтраку не подают. Вот ты и сделай все возможное, чтобы у твоего мужа она там была. И сыр тоже, и сахар. Это твоя прямая, как у жены арестанта, обязанность, поняла?
Тем временем у Махмуда началась полная опасностей и приключений жизнь осужденного: подъемы, проверки, построения, и долгие неспокойные ночи со всевозможными разборками, плачем, смехом и страшной тоской в душе.
Со временем первые ощущения своей ущербности, конечно же, несколько притупляются, но все равно нервы, которые помимо воли человека, натянулись в первый день ареста, остаются в таком состоянии до самого конца срока. Здесь как на фронте во время войны – люди очень редко болеют, разве, что кто отравиться несвежими продуктами, или примет внутрь какую-либо гадость вроде метилового спирта, или же переборщит с колесами для кайфа. Первый год, а в первом годе, первый месяц – самое тяжелое время для осужденного. Это время адаптации индивидуума к новым порядкам и законам, к окружающей его обстановке и людям.
Второй год много легче первого. Третий еще легче, а на десятом году отбытия наказания, человеку уже все равно – на воле он или в зоне. Махмуд, только попав в колонию, практически не понимал сленг живущих рядом таких же, как и он зэков. Имея исключительную память и прослушав однажды сленговый перл, слабое отражение которого предоставляется читателю, он запомнил на всю жизнь:
- Керюха, тут не вкипишь мурцаин подогнали, осталось по цинку от фраерка птюху надыбать. Под шубой захаваем на бздюм, не то с колес кишка дерет, и насчет хавки маслокраду разжевать потребуется, а то не догоняет, все не в тему буровит, или для пользы торпеду направить, чтоб кисляка не мочил, и до откидки настучать по чану, чтоб рамсы не путал, на е…ть мой х..й не мурлыкал, распоясались мужики ломом подпоясанные, зенками не хлопают, в проходняках фуфло травят, приколоться хотят, нашего брата не кнокают…
Скоро Махмуд привык к сленгу, и сам не прочь был щегольнуть им на свидании с женой. Та в таких случаях, смеясь, требовала от него немедленного перевода.
Минуты свидания, минуты любви и нежности, минуты соития тел и душ. Что еще может сравниться с этими минутами счастья человека, лишенного свободы, элементарного сочувствия и сострадания, униженного уже тем, что он пребывает в колонии, в кругу таких же обездоленных, озлобленных, а порой и голодных людей. Как-то Махмуд стал невольным свидетелем разговора двух зэков, где один спрашивал другого:
- Ты знаешь, кто самая сладкая в мире женщина? – и, не дожидаясь ответа, продолжал, - собственная жена в комнате свидания. Он был тысячу раз прав. После осуждения своих мужей многие похотливые бабы, не выдерживая испытания разлукой, или по каким-то другим причинам, подавали на развод и уходили к другим мужикам, нанося тем самым своим заключенным под стражу мужьям, тяжкие душевные травмы.
В этом плане Махмуду сильно повезло: его жена, его ненаглядная Елена, не только не отказалась от своего суженного, она наоборот еще сильнее полюбила его, привязывая свою судьбу к его судьбе нерушимыми узами верности. По прошествии некоторого времени Махмуд получил письмо и от бабули. Ее письма носили чисто юмористический характер. Юмор был направлен на создавшееся положение Махмуда, и как писала бабуля это положение не что иное, как дальнейший взлет после падения. Она объясняла ему, что ни одно великое начинание не обходилось без предварительного, не менее великого падения. Только опустившись на дно ада, и на этом дне познав его величие, можно иметь возможность взлететь на небеса.
- Нет взлетов без падения, - писала старушка, - а если кто-то скажет тебе, что это не так, то знай, что он глаголит ложь, и жизнь его – сплошная фальшь.
Старушка многое перевидала на своем веку, поэтому Махмуд прислушивался к ее суждениям, как никто другой. Он находил в ней ту самую прозорливость, тот пророческий дар, который нельзя воспитать или выучить, ибо сие дается человеку свыше, и далеко от человеческого понимания.




Читатели (884) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы