Ж Е Л А Н И Е П Л А В А Т Ь.


Послушайте, как осточертели анекдоты, не пора ли перейти на личности; выверты жизни гораздо оригинальней в забавном и печальном, нежели сфабрикованные ситуации. Известно, к тому же, что некоторые личности с невероятным постоянством попадают в занятные истории, и задумай кто-либо жизнеописать подобного субъекта, будет разочарован тем, что опус его отведут в жанр какой-нибудь социальной фантастики, или же образ определят как собирательный – в общем, все кроме правды. Лавры он, автор, безусловно, получит, но венок будет не того фасона, который он примерял, пиша. Рискну-ка я рассказать об одном таком человеке, тем более, что запрос о лаврах, в моем случае – риторический, а сама возможность поговорить и быть услышанным, есть мне удовольствие и награда. Без кокетства.
В те, уже далекие времена, я жил у самого Черного моря, в городе легендарном и запущенном. Поучился, поработал, короче говоря, в моем активе было несколько жилищ, где всегда был готов, ну, если не стол, то уж ночлег точно. Не мог вспомнить, где я впервые встретился с этим парнем, слышал-то о нем задолго и многократно. Даже представление сложилось о его внешности и поведении, точнее о манере себя вести. Более того, я даже фамилию ему придумал – Экземплярский. И, знаете ли, не намного ошибся. Был он худощав, высок, и характер имел – спокойнее не встретишь, даже фамилию носил – Кротков. Сам – то о себе не рассказывал, а когда при нем обсуждали какой–нибудь из его случаев, рассеянно улыбался, не слушая. При нем, это было не о нем. И действительно, трудно было угадать в неприметном человеке способность попадать в истории. Впрочем, жизнь в приморском городе лишена будничности сама по себе. Энтузиазм и «расслабленность» приезжих, сливаясь со свойственным аборигенам жизнелюбием, создают атмосферу семейного праздника, Все находятся в каком-то, пусть дальнем – седьмая вода, но родстве. Все происходит как-то легко. Есть такое слово «запросто» - очень точно характеризует. Наблюдал, у Оперного театра снимали кино. Со стороны правого подъезда топтались, модные тогда, телевизионные гусары, тяжело порхали барышни в пышных платьях, зеваки комментировали и советовали, режиссер вяло командовал в мегафон. После очередного дубля, он поблагодарил всех: и актеров, и статистов, и зевак. Разошлись быстро, говоря о своем, наверное, продолжая прерванные съемкой разговоры, о кино забыли тут же. Вроде дня рождения прапрабабушки полусонной, боящейся света, шума и сквозняков.
Осень начиналась долго. Даже в октябре, в полдни продолжалось лето. Обилие «моржей» по выходным сеяло неразбериху. Кто-то из знакомых ошалело, по-весеннему, влюбился. Теплая экипировка и сырая трава парков оказывали поддержку целомудрию. Логически не завершенная влюбленность определялась в поскуливающие от нетерпения браки. Володя С. из комнаты напротив собирался в Кишинев к Седьмому ноября, к родителям избранницы, дабы у них на глазах, совершить таинство. Жениться. Сочетаться. Дать себя захомутать. Обвенчаться. Он не повторялся. Кроткова решил взять с собой. Да и как решил, просто никого другого не смог уговорить. Пришлось рискнуть. Поехали поездом. Молодые миловались у окна. Кротков читал о Новалисе. Пережевывая цитаты, отворачивался к проходу. В соседнем купе, вагон был общий, крестьяне запивали вином из пластмассовой канистры, казенные пирожки и чесночное сало. Крестьянин помоложе поймал не себе взгляд бормочущего Кроткого. - Налить?- боднул воздух пожилой, на мгновенье, потеряв равновесие. – Некоторые люди пить до того как научатся пить! – Как потом объяснял Кротков, он совсем даже не отвечал тому, просто импровизировал. И улыбнулся от того же, насколько в масть. И вскочил навстречу молодому, для того лишь, чтобы замять инцидент, а не ткнуть его головой в живот, как получилось. Молодой сложился. Кротков поймал носом кулак, жесткий и жгучий как горбушка черного хлеба, натертая чесноком, схватил канистру, и, подобно Зое К., стал расплескивать вино кругом. Володя бросился разнимать, но почему-то крестьян, оказывающих друг другу поддержку. Вспыхнула драка, в которую были вовлечены сидящие рядом пассажиры. К приходу, хотя он прибежал, дежурного, уже было выбито окно и облито пол вагона пассажиров. Молодой крестьянин монотонно и бесхитростно бил Володю возле туалета, а Кротков твердо стоял на спине пожилого, который лежал в проходе и нецензурно мычал.
Разбираться не стали. На следующей остановке Володю и Кроткова передали в руки правосудия. Руки пахли портянками. – Молдавия, - констатировал Кротков, отмечая переход от сала к сыру. – Придется подождать, – огорчился красноглазый старшина. Он повесил трубку телефона, машинально поковырял пальцем в «возврате», и, к собственному удивлению, выудил монету. – Скоро придет машина, отвезет вас в отделение, - сказал он, внимательно разглядывая «двушку», и по-армейски скомандовал: Можно курить. Тут, из полуосвещенной лужи вышел второй патрульный милиционер, и старшина стал с жаром говорить ему по-молдавски, гордо демонстрируя монету. Тем временем, правонарушители склонились над горящей спичкой. – Может, пройдет какой-нибудь поезд, давай запрыгивать, - предложил Володя, посвистывая, сломанной в драке сигаретой. Они подошли к урне, лежащей на перроне. Встревоженный патруль проследил за ними, но, не усмотрев преступных намерений, продолжил разговор о монете, передавая, ее друг другу и рассматривая. Ночь была тихая и ясная. На Луне можно было разглядеть каждую оспину. Запах простора и шпал возбуждал. – Когда-то солнце и Луна были равными светилами, - отвлекся от суеты и томления Кротков, - но Луна сказала святому духу: не может быть двух царей. Святой дух определил, что солнце будет главным светилом, а Луна меньшим. Луна обиделась. Тогда святой дух решил, пусть по луне считают …. Товарняк застал врасплох Кроткова и, тем более, патруль. Когда тепловоз поравнялся с ними, с криком «Вперед!», Володя выстрелил собой. Патруль бросился за ним. Кротков заметался, но, увидев приближавшийся конец состава, вцепился в поручень и гигантскими прыжками помчался по перрону. Пробегая мимо старшины, случайно сбил его с ног, тот, падая, ухватил Володю за штанину. После нескольких попыток, Кротков влез на платформу. На удаляющейся станции ветром качало фонарь. Осмотрев, точнее, ощупав платформу, Кротков нашел несколько больших ящиков, куски брезента и полиэтиленовой пленки из чего соорудил, насквозь продуваемый блиндаж, укрылся в нем и задремал. Состав двигался медленно, иногда, беспричинно останавливаясь, в этих случаях, Кротков выбирался наружу, осматривался. Через пару часов, продрогший, он обернулся пленкой, сел на корточки у борта, закурил и стал ждать остановки. Не выкурив и половины сигареты, выбросил ее, поприседал, побродил моряцкой раскачивающейся походкой, попел Высоцкого: «У не-е-ей, такая маленькая грудь и губы алые как маки». Состав замедлил ход. Кротков прицелился, спрыгнул и отошел в сторону. Состав, двигаясь, все так же медленно, уходил дальше. Кротков шел по шпалам. За полчаса ходьбы он одолел не более километра. Чтобы не запинаться о шпалы, сначала всматривался под ноги, но скоро бросил; пробовал идти с закрытыми глазами, но налетал на рельсы. В конце концов, уронил голову на грудь и шел, не думая ни о чем.
Вдруг, он услышал, как кто-то отхаркивается и плюет, несколько раз, увлеченно, как бы с удовольствием, словно певец, прочищающий горло перед непростой партией. Встрепенувшись, Кротков обнаружил, что начало сереть, ветер поутих и впереди перекресток железной дороги с шоссе. На перпендикулярном пути остановка, скорее автобусная. На скамейке, спиной к нему, сидит бабка. Кротков сделал несколько шумных шаркающих шагов, дабы предупредить. Бабка подобрала узлы и зорко уставилась на него.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Скоро …
-Поезд.
- Ну да, поезд.
- Почитай, час еще.
- А что же так рано пришли?
- Дочка привела, а сама на ферму.
Кротков сел на другой конец скамьи, полез, было за сигаретами, но раздумал. Он потер, согревая руки, и в завершении коротко проапплодировал. Бабка вздрогнула.
-Не май месяц,- извинился он.
- Как же, зима на носу. – Подтвердила бабка.- Может, съешь пирожок, - она протянула ему «пирожок» размером с пачку соли.
- Нет, что вы, - подставляя ладони ковшом, сказал Кротков. Поднеся пирог ко рту, он почувствовал, как голоден. Под присмотром бабки, быстро поел. С удовольствием покурил.
-Что ж, час это немного, - он заправил джинсы в носки, снял и снова надел перчатки, захватив манжеты рубашки, подтянул повыше воротник, жарко подышал запазуху, съежился и попытался задремать.
Совсем забыл невесту, которая осталась в поезде, в этот час подъезжающем к Кишиневу. Хотя, что вспоминать. Ее поведение во время стычки?! Расчесанное Володей либидо, притупило прочие чувства и эмоции, когда же ее герой бросился на выручку Кроткову, она прикрыла ладонями затвердевшие соски и затаилась. После того, как изгоняемый из вагона Володя крикнул: «Жди у киоска», - она мелко покивала, скорее, подрожала головой и тихонечко заплакала.
К слову, ждала она не долго. Многообещанная милиционером машина не пришла, и Володю отпустили с миром.
Поезд стоял две минуты. Кротков помог бабке с багажом. Выбрал себе место. Раскатал матрас, разулся и лег. На полке напротив, парень лет тридцати читал газету. Кротков обратился к нему:
-Сколько ехать?
- А куда тебе?
- До… конца.
- В Измаиле будем около семи.
- Не проспать бы, успеть умыться, а то туалет закроют.
- Ничего, пограничники раньше войдут, разбудят, успеешь.
- …
- Видел, новый журнал, «Собеседник» называется, или газета.
- Нет.
- Дочитаю вот, дам. Пойдем курить?
- Курил только что, но дочитывай, и сходим.
Кротков забеспокоился. В Измаиле жил его двоюродный брат. Плавал по Дунаю, после одесской мореходки, и он рассказывал о довольно строгом контроле. К тому же билет от туда, будет стоить не меньше десяти рублей, которых нет. Застать брата надежды мало, тем более что и адреса он не помнит. Кротков решил поговорить с попутчиком – за сигаретой. Тот, складывая газету, посетовал:
- Не могут наши, на газетной бумаге, цветные фотографии печатать. – Он вынул пачку черкасского «Экспресса». – А ты что куришь?
- Обычно покупаю по пачке «Сальве» и кишиневского «Космоса», на два дня хватает.
- Папиросы – чтобы не стреляли?
- Зачем, на работе руки постоянно в масле.
В тамбуре приоткрыли дверь. Курили молча, наблюдая, как клубы дыма, медленно плывущие к двери, вырывает наружу ветер. Было шесть часов. В пролетающих поселках горел свет.
- Послушай, - Начал, было, Кротков, но, оттягивая момент просьбы, предложил, - Мы даже не познакомились. Кстати, тебе перчатки не нужны, югославские, кожа натуральная, за червонец?
- Зачем тебе червонец?
-На билет.
- Десятку я тебе дам, а перчатки самому понадобятся. Скоро пограничники, у тебя документы есть?
-Только пропуск заводской.
- Тогда влезай на третью полку за матрасы и до Измаила не показывайся.
В купе, попутчик дал Кроткову десять рублей. Кротков, еле всучил ему свой адрес – мало ли что. Затем вкарабкался на полку и задрапировался матрасами.
Выйдя из поезда, Кротков еще раз поблагодарил парня. (Напомню, что в те времена, на десять рублей можно было купить два блока импортных сигарет, или, если хотите, тринадцать килограммов сахару.)
На вокзале, Кротков купил билет на девятичасовой поезд, булочку и треугольный пакет молока. Вышел на улицу, чтобы не маячить в пустом зале, углубился в сквер и присев на укромной скамейке, принялся завтракать.
- Здравствуйте. Старший прапорщик Кихоял. Предъявите, пожалуйста, документы.
Кротков от неожиданности поперхнулся и, кашляя в кулак, сделал свободной рукой жест, говорящий, чего нет, того нет. Перед ним стоял прапорщик с зелеными погонами, за руку он держал девочку лет пяти.
- Пройдемте. – Предложил прапорщик, благородно склонив голову, будто приглашал на танец. На самодовольном лице, не скрывающего улыбку пограничника, было написано: «Вот это я называю бдительностью». Кротков поплелся в указанном направлении. Прапорщик шел рядом и, в то же время, чуть позади и немного с другой стороны. Окруженный прапорщиком, Кротков вошел в комендатуру. Там он долго рассказывал дежурному, каким образом попал в Измаил. Из-за того, что для правдоподобности или понятности, пришлось на ходу чуть присочинить, исповедь получилась туманной. К тому же дежурный, как и следовало, ожидать, «академиев не кончал». Помучив друг друга часа полтора, Кротков, дежурный и примкнувший к ним прапорщик Кихоял, сели писать объяснительную. После написания Кротковым обычной «шапки» - начальнику комендатуры от такого-то, проживающего там-то, прапорщик, с видом человека, который в отличие от других знает, что нужно делать, направился к телефону, шепча, чтобы не забыть, фамилию и координаты Кроткова. Дежурный вскоре тоже оставил Кроткова и, открыв журнал, стал торопливо - весело писать в нем, с нескрываемой гордостью нарушая унылую традицию «сдал-принял». В конце третьего листа, Кротков поставил подпись и число, сложил бумагу стопочкой и отодвинул от себя. Дежурный, не прекращая писать, недовольно глянул на него. И вот тут-то, сквозь помещение прошла высокая средних лет дама с лейтенантскими погонами на костлявых плечах. Перед тем, как скрыться за дверью, она злорадно бросила Кроткову:
- Опять ты здесь. – И вышла.
Дежурный с бендеровским криком «Все назад!», кинулся за ней. Подбежал и прапорщик. Напрасно Кротков уверял в своем первом и последнем визите в исторический Измаил. Его не слушали. Слушали лейтенанта. Прислушался и Кротков. Стало грустно.
- Значит так, - прервал детектив дежурный, - ты посидишь до выяснения твоей личности, а там решим.
Торжествующий прапорщик Кихоял снял ключ со стенда и отвел Кроткова в небольшую комнату с зарешеченным окном, умывальником и кушеткой, какими меблированы залы ожидания. Дверь запер. Кротков прогулялся вдоль стен, читая имена и фразы, закрашенные, но видимые. Покурил в форточку. Быстренько помочился в раковину. Прилег на кушетку и уснул. Был уже вечер, когда за ним пришли. (Нет, интонация не соответствует характеру дальнейших событий.)
Когда Кроткова разбудили, за окном были сумерки. Солдат в очках и с тонкой шеей проводил его в буфет, где для него были приготовлены пара бутербродов и коржик. Кротков, без аппетита, съел бутерброды, запивая самоварным кофе, коржик отдал солдату. Вернувшись в узилище, Кротков обнаружил на кушетке подушку без наволочки и шерстяное одеяло. У окна стоял дежурный, вертевший в руках авторучку. Кроткову он приказал: «Отдыхай», - и, не удержавшись, добавил – «пока».
Утром, уже другой дежурный офицер, проводил помятого Кроткова к коменданту. Когда они вошли, тот разговаривал по телефону. Кроткову, комендант многообещающе кивнул на стул. Кротков просипел: «Спасибо», и обмяк на указанном стуле. Воображение уже рисовало ему заснеженный лесоповал и промерзшую до дна Колыму. Наговорившись, комендант зычно откашлялся и поднял со стола типографский бланк со штампов вверху и огромной печатью внизу. Дежурный приободрил Кроткова легким тычком. Кротков встал.
- Гражданин Кротков, имя, отчество, - сурово начал комендант и, выдержав паузу, - за нарушение пограничного режима вам объявляется порицание. По месту работы и учебы будет сообщено. Также на вас налагается штраф в размере пятидесяти рублей.
Комендант убрал бланк в пухлую папку, тщательно завязав тесемки бантом.
- И теперь: вот билет на поезд в девять часов. Можете идти. Нет – нет! – И, обращаясь к дежурному, - Посадить. Доложить.
Всю дорогу в поезде, Кротков размышлял о действенности такого наказания. «Дома» об этом никто не узнал. Из зарплаты не высчитывали. Правда, по прошествии нескольких месяцев, встретившийся на пути участковый, установил его: Погоди-погоди…погоди- погоди… погоди.…И махнул рукой: «Свободен».

1989 г.