Уже который день Бюльбюлеридзе ждал у себя в каптерке Ильяса. Он ждал его решения, от которого зависело благополучие его дальнейшего пребывания в колонии и дальнейшей свободной жизни за ее пределами. Он многое поставил на Ильяса, на его расторопность и умение находить беспроигрышные варианты решения вопросов.
Ильяс, будучи человеком осторожным и дальновидным, после разговора с каптерщиком, решил не форсировать события и выдержать, как он считал, необходимую в таких случаях паузу.
- Сам придет в промзону, не выдержит, - говорил себе он, - мое участие в его игре с подельниками для него важнее, чем мне виртуальные на данный момент деньги мне. При встречах в жилой зоне Ильяс вежливо приветствовал каптерщика и не более того. Настроение у Бюльбюлеридзе с каждым днем все ухудшалось и ухудшалось, а выражение его лица не могло скрыть этого ухудшения. Небольшой отдушиной в жизни Бюльбюлеридзе стала встреча со старым товарищем, можно сказать другом по несчастью – Рачиком Сарухановым, бывшим бизнесменом, а ныне осужденным за хищение государственных средств в особо крупных размерах, или матерым маслокрадом. Рачик был моложе Хвичо, но в надуманных болезнях и симптомах к ним, нисколько не уступал, если не превосходил мнительного Бюльбюлеридзе. При редких,встречах они могли часами обсуждать всевозможные немощи: разные колики, противную тошноту, онемение конечностей, и что самое не приятное, наступающее в моменты крайнего волнения, косоглазие. В жратве Рачик не нуждался, поэтому отношения между хворыми страдальцами, можно было бы назвать искренними. Завлечь Саруханова в свою каптерку Хвичо мог только жалобами на новые ранее не испытанные ранее симптомы недомогания, а также, только что полученными с воли импортными лекарствами. В дороговизне этих лекарств они соревновались уже давно и серьезно, и всегда с переменным успехом.
- Вах, Хвичо, ты зачем такой мрачный, - обычно так приветствовал каптерщика Рачик, - зачем не улыбаешься, что случилось, как здоровье, дорогой?
- Рачикжан, знаешь, немного чувствую себя нехорошо, настроение упало, кушать не хочется, амнистия замучила, что делать, дорогой, не знаю? Давай зайдем ко мне поговорить надо. Друзья вошли в каптерку и, усевшись на табуретки, друг против друга, начали:
- Вот тебе, Хвичо, то лекарство итальянское от кашля, которое я тебе давал, помогло? Когда мне его прислали, я принял две таблетки, и мне сразу полегчало, даже желудок перестал болеть, умеют же за границей хорошие лекарства делать. Рачик врал товарищу – он даже не прикасался к присланному ему лекарству, а терпеливо ждал: какой эффект произведет оно на каптерщика: если Хвичо после приема его лекарства останется в живых, то и он спокойно начнет их принимать. Хвичо, тоже нахваливая присланные ему с воли таблетки, не принимал их до тех пор, пока не скормив ими Рачика, не убеждался в их безопасности. Друзья, не подозревая друг друга в коварстве, поочередно пребывали в роли подопытных кроликов. Если вдруг Рачик начинал жаловаться на какое-то недомогание, то сердобольный Хвичо тут же, предварительно повыковыривав из новой конвалюты пару таблеток, щедрой рукой подчивал ими друга, клянясь, что именно они помогли ему излечиться от хвори. Взаимное испытания друг друга лекарствами продолжалось довольно длительное время. Сегодняшнее приглашение Рачика в гости, должно было превратиться в очередное испытание вновь приобретенного каптерщиком снадобья. Трава, якобы полученная Бюльбюлеридзе из далекой Кахетии, чудотворно исцеляла не очень приятную, можно сказать не благородную болезнь, с противным названием – геморрой. Оказалось, что оба друга давно страдали этой заднепроходной немощью. Лечить эту болезнь, особенно в условиях зоны, было, по крайней мере, стыдно и не красиво. От таблеток коими Рачик напичкал друга в последний раз, геморрой у Хвичо болеть не перестал, а вот ноги почему-то стали дрожать и даже на время неметь и покрываться красными пупырышками. Об этом опечаленный, этими симптомами, Хвичо и поведал Рачику.
- Наверное, у тебя аллергия на английские таблетки? Ничего пройдет, у меня так же было. И тоже, как и у тебя, геморрой не прошел.
- А я все-таки вылечил эту заразу, - хвастал Бюльбюлеридзе,- после твоих импортных таблеток, которые не хрена не помогли, я испробовал родную кахетинскую травку – четыре процедуры и вот как видишь - я здоров, геморроя нет. Может быть чуть-чуть еще осталось, но это ерунда. Травки осталось совсем мало, но для тебя я ее все-таки приберег. Процедура, скажу тебе - не из приятных, но что делать? – хочешь быть здоровым - терпи. Проводить ее нужно тайком, без лишних глаз. Травку необходимо заварить в тазу и сидеть над паром с голой задницей. Пар должен хорошо прогреть геморрой. Сидеть нужно минут пятнадцать, а то толку не будет. Я то, ночью в каптерке это проделывал, а ты где будешь?
Эту чудодейственную травку, каптерщику никто не из какой Кахетии не присылал, Ему в знак благодарности подарил ее один молодой зэк, который в связи с окончанием срока его наказания, должен был вскоре освободиться. Даритель, прослышав от кого-то, что Хвичо страдает геморроем, по совету таких же как и он молодых хохмачей, на территории промзоны, возле третьего цеха нарвал несколько пучков травы. После сушки травяного свора, шутник сложил его в полиэтиленовый пакет и пошел к каптерщику. Со словами благодарности он вручил Бюльбюлеридзе этот пакет и не спеша ознакомил его с правильным применением снадобья, в подробностях описав весь лечебный процесс. Молодые зэки зла на старика не имели, и даже были благодарны ему за печенья и конфеты которыми он их угощал. Но они, не были бы молодыми зэками, если бы не воспользовались случаем освобождения их товарища, и не придумали бы старику безобидный, на вид, капканчик с целебной травкой. После двух дней после вручения пакета с травой старику, молодой хохмач, встреченный на воле своей семьей, немедленно растворился в свободе. Бюльбюлеридзе, с недоверием отнесся к пакетику с травой, и хотел было выбросить его. Но тут на арену жизни вышел Саруханов, и каптерщик решил не упускать такой внезапно подвернувшейся возможности безнаказанно испытать траву в деле. Он пригласил его в свою каптерку, и ничтоже сумнявшись, разыграл очередной фарс со чудесным исцелением от нехорошей болезни.
- А может быть, я у тебя в каптерке произведу эту процедуру? Замучил меня этот геморрой проклятый. Как ты думаешь Хвичо?
- Вообще-то не удобно, что люди могут подумать? – слабо сопротивлялся Бюльбюлеридзе. - Ну, да ладно. Я тебе сейчас воду вскипячу, траву дам, таз дам, часы у тебя есть. Потом снаружи закрою каптерку, а что делать дальше, ты знаешь сам. Сказано – сделано. Хвичо закрыл на замок, тайно лечащегося Рачика, а сам встал возле занавешенного окна каптерки и, прикладывая ухо к стеклу прислушался. Не прошло и десяти минут после начала сидения над горячим паром, как Рачик вначале застонал, а потом уже и взвыл. Почуя неладное, Хвичо открыл дверь каптерки, откуда выскочил, едва успевший одеть штаны, Рачик. С позеленевшим от боли лицом, хватая ртом воздух, он как подстреленная косуля поплелся в сторону дальняка.
- Хорошо, что сам не попробовал, а то бы прыгал сейчас как Рачик, - радовался Бюльбюлеридзе, - он моложе меня – выдержит, но все равно пойти успокоить его надо.
- Вах, какой ты все-таки не терпеливый, Рачикжан. Я тебе говорил пятнадцать минут сидеть надо, а ты и пяти минут не выдержал. Так трава может и не помочь. Я сам, когда лечил геморрой, чуть не умер от боли, но сидел до конца, - самозабвенно врал Хвичо – и теперь у меня все нормально, ничего не болит.
Тот ничего не ответив, ушел к себе в отряд. Там он прилег на койку и, на вечернее построение, сказавшись больным, не вышел. Интересное событиепроизошло несколько позже. Через неделю с небольшим, заметно повеселевший Рачик снова пришел к каптерщику и умолял того отдать ему остатки травы, чтобы добить почти, что исчезнувший после лечения геморрой.
- Дай траву, Хвичо, немного осталось долечить. Почти все исчезло. Ты ведь, сам говорил, что три процедуры надо. А я одну и то не до конца провел, дай траву, дорогой. На эту просьбу Хвичо ответил, что он остатки травы использовал сам и, что надо подождать пока друзья из Кахетии снова ее пришлют. После, как считал Хвичо, неудавшегося эксперимента с травой, он ее немедленно выкинул и больше не вспоминал о ней. Тайна лечебной травы, растущей возле третьего цеха колонии усиленного режима, так и остается, до сегодняшних дней, для всех тайной.
Болезни болезнями, геморрой геморроем, таблетки таблетками, однако тема ближайшей амнистии, как дамоклов меч, висела над головами друзей. И обойти эту тему было никак нельзя.
- Рачикжан, что слышно об амнистии? Будет нам облегчение или не будет? Ты мне как другу скажи, а то вокруг столько разного фуфла гуляет – не знаешь - кому верить, кому нет? Что тебе твое сердце подсказывает? Говори друг, не молчи.
Рачик с самого начала рождения разговоров об амнистии понял, что все это - плод чьей – то неумной фантазии, некое коллективное помешательство, подогреваемое двумя-тремя зэками на основании якобы полученных с воли писем или услышанных тайных переговоров работников администрации. Но в этих слухах, вихрем кружащих над колонией была одна прелесть. Они несли на своих призрачных крыльях малую толику надежды на скорое освобождение, или хотя бы на какое-то облегчение участи осужденных людей. Поэтому, было от этих слухов больше вреда или пользы – вопрос, скорее всего риторический. Пока в сердце человека теплится надежда, он не будет совершать преступление, а слухи об амнистии давали надежду, они приносили больше пользы, чем вреда. Рачик будучи человеком благородным, не стал разочаровывать старого друга:
- Ох, ох, Хвичо дорогой, ты прекрасно знаешь, что меня трудно обмануть всякими дурацкими разговорами об амнистии, об облегчении. Все это – туфта. Никакой амнистии не будет.
- А что будет? – привстав на цыпочки, замер в ожидании приговора каптерщик, - что – то же все равно должно быть? Говори Рачик,не томи душу. Я по глазам вижу, что ты знаешь. Глава государства на своем посту умер. В нашей стране такое редко бывает. Дождаться такого счастья, не всякому зэку довелось. Берия отпустил, когда Сталин умер, всех. И можно сказать, что прецедент есть. Так почему бы сейчас правительству не отпустить на свободу народ, томящийся в застенке?
- Откуда он знает слово «прецедент»? - удивлялся Рачик, и неожиданно перебив друга на полуслове, сказал:
-Ты, Хвичо всегда меня перебиваешь, слова не даешь вставить. Я до конца не договорил, а ты уже и Сталина вспомнил и Берию, и прецедент какой-то. Если хочешь, конечно, тогда я тебе договорю? Потому что если я что-то знаю, то это твердо знаю, можно сказать – железно. Хочешь слушать дальше?
- Да, говори же, - чуть не взвыл Хвичо, - говори, говори!
- Амнистии не будет, но будет другое решение правительства, которое принесет облегчение хищникам, взяточникам и спекулянтам, то есть тем осужденным, кто не совершил преступления против личности. Рачик остановился и стал раскуривать маленькую трубку, которую ему недавно подарили друзья с воли, поздравив его с годовщиной оглашения приговора. В эту минуту дверь каптерки открылась и в ней показалась фигура Саида – бесконвойника. Тот вошел без особых церемоний и громко заявил:
- Ассалям алекум, акалар. Слышали, Губайдулина по помилованию отпустили? Он пять лет из десяти отсидел, и его как участника Великой Отечественной войны помиловали. Сейчас в штабе оформляет документы. Семья приехала забрать его домой. И Котов, говорят, тоже освобождается.
- Это какой такой Котов? Не тот ли, что за авторучку срок мотает? – улыбнувшись, спросил Рачик. Он до тонкостей знал историю заключения Котова. Спали они на соседних кроватях и перед тем как заснуть, часто подолгу разговаривали.
Котов до того как его арестовали жил и работал в большом уральском городе, в главке ведающем лесозаготовками и переработкой древесины. Устроили его туда через военкомат, после того как тот вернулся с войны из Вьетнама, где он участвовал в военных действиях в качестве командира десантно-террористической группы. По инструкции группа уходя на задание обязана была вернуться на базу в том же составе,в каком и ушла, не зависимо от того сколько людей осталось в живых.
-Вот и тащили мы на себе мертвых товарищей в герметических мешках, - рассказывал Котов Рачику, - это хорошо, если на каждого живого приходился один труп. А ведь было однажды, когда мы втроем несли на себе пять трупов, два месяца добирались до своих товарищей. Те уже разложились и булькали в мешках, а мы все тащили и тащили. Застрелиться хотелось, чуть с ума не посходили, но донесли все-таки. Официально страна, которую представлял Котов, в войне не участвовала, поэтому и существовали столь жесткие условия ее ведения. После демобилизации Котов вернулся на родину, получил от правительства заслуженные ордена и медали и был устроен на работу в главк. Там бывший десантник, согласно разнарядок свыше, отпускал лес и пиломатериалы в разные концы страны. Однажды после отправки очередной партии вагонов он обнаружил, что один вагон с пиломатериалами остался на станции. Занаряжен он был куда-то вглубь Сибири, где этого леса было полным полно, и видимо поэтому, в отличие от представителей других областей за этим вагоном никто не приехал. Котов распорядился, чтобы до прояснения ситуации его загнали в тупик. В это время, как на грех, в приемной его кабинета который уже день маялся представитель одной из южных республик в ожидании подтверждения фондов как раз таки на один вагон пиломатериалов. Откуда то узнав, что у Котова появился бесхозный вагон с пиломатериалами. Представитель южной республики, ничтоже сумнявшись, пригласил Котова в ресторан и там в нетрезвой обстановке уговорил того отпустить до подтверждения фондов этот вагон ему.
- А когда придет подтверждение, то мой законный вагон останется вам в счет погашения долга,- объяснял представитель захмелевшему Котову. Выигрыш обоюдный – я во время доставлю республике пиломатериалы, а у вас не будет простоя вагона. И в знак благодарности подарил Котову, как он сказал, от чистого сердца ондатровую шапку и авторучку, в которой в зависимости от ее положения, изображенная на ней девушка, то одевалась, то раздевалась. Приняв дар, Котов отпустил ему этот злосчастный вагон. А тот представитель республики, вместо того, чтобы после доставки вагона до места назначения, отправить загруженный в него пиломатериал законным потребителям, по совету близких друзей, продал его прямо с колес частным лицам. И на вырученные деньги купил автомобиль «Жигули». Через два месяца к нему и частным покупателям пиломатериалов пришли плотного телосложения молодые люди, и вежливо представившись дельцам, надели на их белоснежные руки блестящие браслеты. Затем всех отвезли в СИЗО.
На следствии снабженец, представитель республики без труда вспомнил всю эпопею, произошедшую в уральском городе. Он рассказал про шапку, которая, кстати говоря, через месяц облезла, про ресторан и про сердобольного Котова. Когда того привезли в южный город, он на допросе подтвердил все сказанное ранее снабженцем.
Следователи не могли нарадоваться на Котова, и в ментовском раже задали еще один необязательный вопрос:
- А больше вам снабженец в ресторане ничего не дарил? И тут честный по натуре Котов рассказал им про авторучку. И эта авторучка фигурировала в уголовном деле как вторая полученная Котовым взятка. Поэтому в зоне Котов слыл зэком, сидевшим за авторучку. Дали ему, как злостному взяточнику шесть лет колонии. По-прошествии трех лет, бывшие сослуживцы по вьетнамской войне, добились помилования своего командира. Вот об этом акте милосердия пришел сообщить Рачику и Хвичо бесконвойник Саид. Затем мимолетом сообщил, что Висеров и Ильяс начинают готовить в ОГМе плов и что он уже передал им морковку и маргарин.
- По какому случаю плов? – не удержался от вопроса Хвичо, может быть, их тоже освобождают?
- Не знаю, ака. Но если задумали делать плов, то причина на это имеется. Сейчас зайду к ним и узнаю у Митрича.
- А что и Митрич сними за одно? – не унимался Бюльбюлеридзе.
- И Митрич, и Борис, и Витек, почти весь ОГМ. С этими словами Саид убежал из каптерки. Вскоре и Рачик простившись с каптерщиком, ушел.
- Что-то невероятное творится вокруг, какие-то непонятные движения начались, - думал Хвичо. Надо бы по точнее все разузнать, но как в промку пробраться. Там бы я сам все выяснил. Он прилег на кровать, закрыл глаза, но заставить себя уснуть не смог. Вспоминая последний разговор с Ильясом, он перебирал в памяти, все его мельчайшие подробности. Ничего опасного в нем не находил, но какая-то шероховатая мысль не давала ему покоя. А в это время на промке происходило следующее. Висеров заглянув как-то в свой тайник, обнаружил в нем килограмм риса. Кашу, которая порядком успела ему надоесть, варить не стал и решил посоветоваться с Ильясом, что делать с рисом.
- У меня чудом осталась банка тушенки,- ответил тот, - давай плов сварганим. Не хватает маргарина или другого масла, а так же лука и морковки. С луком вопрос решиться, если подключим Митрича – он у него всегда водится.
- Организацией плова займись сам, это у тебя хорошо получается, а у меня дела есть, - сказал Камиль и тут же исчез. С идеей приготовить в складчину плов Ильяс отправился вначале к Митричу, а за тем к Борису. Те оба, эту великолепную идею поддержали – нашелся лук и маргарин. Не разрешимой казалась проблема с морковью, но появился Саид и этот вопрос закрылся. Он отдал ребятам оговоренные за ремонт пускача колбасу, сгущенку и другие продукты и, узнав о морковной проблеме, обещал помочь в ее решении. Вскоре прапорщик – большой должник Саида, занес в зону и передал Ильясу морковку и специи, без которых плов – не плов. Заняться приготовлением долгожданного блюда решили в дальней конуре у Витька, предварительно поставив на стражу молодого зэка и умело забаррикадировав все подходы к конуре. Все обошлось как нельзя лучше. Менты не появились, свет не отключался. И вскоре на столе у главного механика, покрытом старыми чертежами, в лягане сработанном еще прошлым поколением зэков красовался плов, источая вокруг себя неповторимый запах свободного прошлого.
- Не плохо бы перед таким блюдом и по соточке вмазать, - мечтательно дразнил коллектив едоков неугомонный Митрич.
- Он забыл прогулочный дворик,- улыбаясь, заметил Борис и сел рядом с Камилем.
- Когда же начнем, стынет ведь? Давай, Камиль, руководи коллективом, неторопливо вытирая ложку, сказал, обычно молчаливый в таких ситуациях, Борис. Тогда Висеров на правах старосты коллектива, окинув взглядом всю публику, спросил:
- Что Саида ждать не будем? Морковку то он достал. И вообще что-то у нас не порядочно все получается: плов есть, а выпивки нет. Затем он кивнул Алишеру и тот, исчезнув на минутку, появился с большим чайником, в котором плескалась какая-то жидкость. Не успели разлить желтоватого цвета жидкость по стаканам и пиалушкам, как в дверях с большой картонной коробкой в руках появился Саид.
- Еле прошел, передавая коробку Висерову и усаживаясь за стол, сказал бесконвойник, - даже за пять пачек «Примы» не хотели пропускать с коробкой,- жаловался на солдат Саид.
- Давайте выпьем за амнистию, подняв высоко стакан, - произнес тост Камиль и залпом опрокинул в себя содержимое стакана.
- Ура! - Заорали все остальные и повторили прием Висерова. Проглотив содержимое поднятой всеми посуды, все дружно крякнули, а Митрич, даже поперхнулся и, прокашлявшись, сказал:
- Ну, ты даешь, Камиль, я то, думал самогону щас хапанем, или другой какой отравы, а тут на тебе, лимонад. Мастак ты сюрпризы делать. Собрание заржало. Дружно заработали ложки, зэки с жадностью поглощали, начавший было остывать плов.
Кто не сидел в местах лишения свободы, тот не знает настоящий вкус плова, тот до конца не познал сладости и блаженства женских ласк. Где как не в комнатах свиданий, любовь приобретает высоту ромео-джульетовского романтизма и страсти? Когда никакие шумы, никакие хождения людей по коридорам не могут омрачить непорочного соития, изголодавшихся по любви тел. Кто не выходил из застенок на волю, разве сможет оценить вкус первого глотка свободы, познать радость первого шага без надзора и конвоя? Нет, господа – не сможет. Хотите ощутить прелесть настоящей жизни? Садитесь в тюрьму. Ненадолго, года на два. На дольшее - не следует – теряется острота ощущений. А на два года – в самый раз. А то некоторые прыгают с парашютом, другие лезут в горы, третьи за свои бабки едут в Африку и суют свои дурные головы в пасти львам или крокодилам. Адреналину им, видите ли, не хватает, тестостерон заржавел. В тюрьму, в беспредельную хату, на парашу! Там и с адреналином и с тестостероном и со страхами, без гор и крокодилов, в полном порядке. Главное - дешево и довольно сердито. А все остальное - фуфло, суета, никчемность и пустая трата средств и времени.
Наконец-то плов съеден, лимонад допит, зэки довольные расходятся кто куда. Идиллия.
И пусть амнистия не пришла. Она своим виртуальным присутствием, словно легкое дуновение весеннего ветерка, согревала души, вселяла надежду, а значит и исцеляла сердца людей, волею судеб, оказавшиеся за колючей проволокой. Митрич, Борис, Витек и Ильяс зайдя в закуток шахтера, закурили и, рассевшись на лавках, в ожидании съема, затеяли треп.
- Витька, ты в прошлый раз на эстраде говорил, что женщины, как субъекты человечества, не отвечают требованиям цивилизации и что они являются источниками всех катастроф на нашей планете. Тогда разговор был прерван вечерним построением, а после этого мы с тобой на эту тему не говорили. Может быть, ты сейчас расшифруешь нам, не грамотным, что ты имел в прошлый раз в виду и почему ты так ополчился против баб. Вроде бы они по твоей делюге не проходят, и к матери своей ты относишься с нежностью. Так объясни, пожалуйста, почему ты так баб не любишь? – спрашивал Митрич.
- Старик, если сейчас начну вам объяснять, то все равно не успею, скоро съем начнется, а разговор о бабах не терпит спешки, здесь нужно обстоятельно все разобрать, по полкам, так сказать, разложить. А на скороту если, то пусть Саид нам свое мнение о них выскажет, а то он дернет сейчас за зону, и мы его до следующего плова не увидим. Говори, Саид, что ты о бабах думаешь?
- Вай, ака, я ничего про женщин такого не знаю. Я знаю только, что они беспрерывно детей рожают, работают, кушать нам готовят, белье стирают. Есть хорошие женщины, есть плохие – скандалистки и изменщицы. Да зачем о них вспоминать? Лучше о футболе, говорить или об амнистии.
- Хватит об этой амнистии, - присоединился к компании Висеров, после уборки в кабинете. Я здесь дольше всех вас парюсь, и вот что скажу: если даже грянет великая амнистия, то все равно убийц и хищников народного добра она никогда не коснется. Убийц понятно почему, но маслокрадов эта власть считает страшнее убийц – вот вам весь мой сказ. Воровать меньше надо было, а если на воле воровали, пили, с бабами кайфавали, то сейчас сидите, сопите в две дырки и не рыпайтесь. Советская власть не для того существует, что бы позволять всяким там Висеровым, Ильясам, Хвичам, Рачикам, Керосиновым и Лимским, а так же Миньхельсонам и многим другим грабить ее. Неужели вы до сих пор не поняли, что мы – ярые враги советской власти, потому что хотели жрать, пить вволю, красиво одеваться, ездить на шикарных машинах с не менее шикарными бабами. Вот фигу вам! А, на машинах с бабами будут ездить только они, то есть власть. А вы, дорогие господа ворюги, ждите от них амнистию, ждите долго и настойчиво. Никогда никакая власть с вами молодое и не молодое дурачье делиться благами не будет. Но, чтобы несколько подсластить пилюлю, я вам скажу еще одно: есть сила, сила не видимая, сила мощная и справедливая, которая все видит и все фиксирует. И которая, в один прекрасный момент, призовет всех к себе: и богатого и бедного, и сильного и слабого, и молодого и старого, и здорового и больного, и мужика и бабу. И начнет судить каждого по делам его. И тогда уж не отвертеться от наказания, не солгать, не спрятаться за чью – то спину. Никакие связи не помогут. И накажут не сроками с белыми макаронами на обед, но чем-то покруче, и апеллировать то некому будет. А теперь двинем на съем, ребята, вон уже из третьего цеха народ потянулся. Пойдем Митрич, пойдем старина, сегодня, я узнавал, кино про бандюг и воров показывать будут – получим массу удовольствия. Вся группа дружно встала и пошла на очередной в своей жизни съем. Неведомая сила собрала поле ужина эту компанию на скамейках летней эстрады колонии и разговор продолжился.
- Создатель, - начал Висеров, - дал человеку великий дар – сомнение. Это сомнение родило право, право выбора, не важно, какого - правильного или наоборот. И судить о правильности выбора, человеку не дано. Один думает, что он делает правильно, а другой скажет, что это сделано не правильно. Где же истина? Никто не знает. И власти тоже не знают. Классический пример тому мы видим на судьбе еврейского народа, когда под предводительством Моисея он вышел из египетского рабства. Путь в Ханаан можно было пройти за несколько месяцев, но народ шел туда сорок лет. Хорошо это или плохо – не знает никто. А знает лишь, Тот, кто вел это скопище людей – Бог. Значит Он определил этот исход в сорок лет, и значит так было нужно. Почему же так Творец решил, мы можем только догадываться. Есть мнение, что кровь, рожденная в рабстве должна умереть в пустыне, а в Ханаан вошли только те, кто родился в пустыне, то есть на свободе. Или возьмем, скажем так, большевиков пришедших к власти в семнадцатом году. Те сразу сообразили, что если в народе будет жить сомнение, то им не удержаться у власти. Ибо сомнение в мозгах это первый признак существования самих мозгов, а таковые люди очень опасны для власть предержащих. Поэтому любое инакомыслие должно быть уничтожено на корню. И уничтожали: священнослужителей в Сибирь или к расстрелу, интеллигенцию – туда же. А дворян и офицеров утопили в Черном море. Помощниками власти стали люди, не имеющие никаких сомнений. Основой построения нового государства стал необузданный атеизм. Робеспьер, Гитлер ,Сталин не любили сомневающихся. Для них были придуманы и пущены в дело: гильотины, концентрационные лагеря и мощная система под лирическим названием ГУЛАГ. И, что самое интересное, сомневающихся до сих пор бьют, и довольно таки крепко: левые за то, что те не левые, правые – за то, что те не правые, радикалы – за нерадикализм, либералы – за нелиберализм. Вот вам и вся советская власть и весь советский народ – закончил Висеров.
Советский народ – словосочетание дикое, не говорящее ни о чем, вернее говорящее о том, что у нас нет сомневающихся. Мы все – не имеющие сомнения люди. Мы, ничтоже сумнявшиеся, мы высушили море, мы затеяли войну в Афганистане, и перемолотили в той бойне своих же, ни в чем не повинных, ребят.
- Но ведь мы выполняли интернациональный долг? – вопросом перебил Камиля, только что подошедший Ларик. – И есть какие-то обязательства между государствами. И если как ты говоришь, мы должны были, сложа руки сидеть, и только сомневаться, вместо того, чтобы вступиться за своего соседа, их бы враги наши раздавили бы как клопов, и все полетело бы в тартарары. Так, что правительство поступило правильно, Камиль.
- Хорошо тебе Ларик, сидя здесь в зоне, рассуждать. А вот если бы тебя, маслокрада подняли по тревоге и отправили в пекло? А там враги взяли бы тебя в плен и отрезали бы тебе твой болтливый язык, или твою мудрую и храбрую голову? Нравится тебе такая перспектива? На войну смотреть в кино хорошо. А когда пули и снарядные осколки над башкой летают, или в плену тебя пытают, отрезая по очереди твои изнеженные бездельем пальчики, то тогда ты взвоешь волком, и начнешь сомневаться, задаваясь вопросом – стоило ли лезть в чужую страну со своими правилами и уставами, со своим видением устройства этого бренного мира. Человек привык судить всех и вся, но как только его самого коснется боль, или прольется его дорогая ему кровь – он сразу же бежит в кусты. Подумай Ларик, только, сколько слез пролили матери потерявшие в этой бессмысленной войне своих сыновей. Сколько солдат и офицеров вернулись оттуда калеками и инвалидами. А ведь по большому счету эта война и одной слезинки не стоит.
- Ты на все сто процентов прав, - поддержал Висерова Витек. – А вот ты Ларик послал бы в Афганистан своего сына выполнять так тобой любимый интернациональный долг? Хрена, не послал бы. Ты колбасу из сплошной бумаги начал бы делать, чтобы на вырученные деньги у продажного военкома освобождение от войны для своего сыночка купить. А у матерей одиночек нет денег, от войны откупиться, вот, и теряют они сыновей. Поэтому молчи, хищник, и про интернациональный долг и про патриотизм. Этот разговор зэков происходил на летней эстраде колонии во времена начала перестройки и ускорения. Более нелепых и непонятных слов для лозунгов партийного и правительственного руководства страны придумать было нельзя. Что означали эти слова, расшифровать под трезвую голову не мог никто. А сама нелепая перестройка началась с того, что высшее руководство, ничтоже сумнявшись, приказало вырубить все виноградники, дабы советский человек в одночасье бросил пить вино и в трезвом состоянии ускоренно перестраивался. Он и перестраивался, под неусыпным оком милиции, в длиннющих очередях за спиртными напитками.
Затем, ничтоже сумнявшись, советский народ, приняв в трудах добытого зелья, возвел на трон бездарей и пьяниц. А те с похмелья развалили нерушимый союз, и дали возможность мошенникам разворовать свою страну, ограбить народ, превращая его в люмпен-пролетариат. Правда, несколько позже народ все же увидел карающую Божью руку, когда вороватые сволочи начали расстреливать друг друга, а другие по неизвестным причинам стали, ни с того ни с сего, подыхать как клопы от дихлофоса. И, слава Богу, в стране начали появляться сомневающиеся люди, которые не особо доверяли сладким речам, и сильно сомневались в искренности заверений и обещаний.
История развития человечества показывает, что все гениальные его представители – люди сомневающиеся, болезненно воспринимающие какую-либо несправедливость. Эти люди увидели в научно – техническом прогрессе не только положительную сторону, но и отрицательный элемент, который с завидной постоянностью подводит человечество к неминуемой пропасти запустения и хаоса. Ибо в силу своей гениальности, они прочувствовали зависимость развития материальной составляющей человеческой жизни от ее духовности. И в результате произведенных ими размышлений пришли к неутешительным выводам: чем мощнее материальное развитие, тем сильнее духовное падение человечества.
И что, в конце концов, с падением этой духовности до нулевой отметки, наступит крах материального развития, просто напросто материальный мир подойдет к своему коллапсу.