Свое повествование о моей малой родине хочу начать с дальней, но наиболее близкой сердцу и памяти песни: “Вернулся я на родину, шумят березки встречные, // Я много лет без отпуска служил в чужом краю. // И вот иду, как в юности, я улицей заречною // И нашей тихой улицы совсем не узнаю”. Малая родина... Мы все, кроме, наверное, тех, кто родился в поездах, в воздушных и водных судах, ее малые дети, вот почему нас так тянет к малой родине, с нашим детством, нашей мамой и нашим первым ощущением огромного мира, сфокусированного в малой частице земли. Это потом, вырастая, мы будем причастными к большой родине, колеся по ее бескрайним просторам и даже живя за ее пределами. Но где бы мы не были, нас всю жизнь будет тянуть туда, где мы появились на свет Божий.

Есть такая малая родина и у меня — Бекетовка, окрестность Волгограда, вошедшая в Кировский район города. В прошлом году вышел небольшой справочник Кировского района: история в лицах. В этом справочнике из двенадцати фамилий, расположенных под литерой “Р”, идет шестой моя фамилии: “Родионов Владимир Александрович (1939 г. р.) — поэт, член Союза писателей России и Украины, уроженец Бекетовки, выпускник школы № 108”. Я, видимо, не так случайно, как авансом, оказался в компании знаменитостей А. Н. Радищева, Р. Роллана, Н. Г. Рубинштейна и других знатных имен, причастных к названиям улиц в районе.

Очень рад был тому, что Александра Пахмутова тоже из Бекетовки. Я уже мелькал своей фамилией в нескольких объемных справочниках, должен быть, если доживу, в многотомной энциклопедии, выходящей сейчас медленно, но основательно. Но этот малый справочник дорог мне, как сама малая родина, детством, школой и юностью, о которых я напишу спустя почти полвека: “Окончание юности, школьный звонок, // Судьбоносный, прощальный, последний, // Мне желал не сбиваться ни с курса, ни с ног // В неизвестной дороге по свету”. За многие прошедшие годы жизнь сшибала меня с ног и сбивала с курса. Так сложилась судьба, что я оказался вдали от своей малой родины, но при малейшей возможности стараюсь, особенно в последнее десятилетие, чуть ли не ежегодно бывать на ее пятачке, омываемым волжской волною, обдаваемым ветром, дующим волнующе И в этом году: “Я с якоря мыслил сорваться, // Чтоб двинуть туда паруса, // Где было мне лишь восемнадцать // И жизнь впереди была вся”. Две оперении, на которые я решился, не дали мне возможности посетить малую родину этим летом. Остается выздоравливать и жить надеждой на поездку к отчим берегам следующим летом. Лишь бы здоровье не подвело.

Малая родина... В душной тесноте, в скудности еды, в шаге от беды, но в душе без гадости было столько святости, было столько гордости и надежд без подлости. Малая родина — это мои друзья по юности, по школе и по мечте. Очень жаль, что из того юного нашего ряда перекличка зрелости многих не досчиталась, особенно мальчишек, вычеркнутых из жизненного списка чаще по нелепости гибели, нежели по закономерности. Оттого и встреча нашего бывшего выпускного класса произошла малым составом, спустя почти полвека, правда, без подготовки и основного клича: “Свистать всех наверх!” И на совершенно женской основе — пять бывших моих одноклассниц на меня одного. Добавлю к написанному, что вскоре пришла еще одна бывшая одноклассница Галя Беловая, которую я не видел 48 лет. Еще б немного и было бы — “восемь девок, один я”. Это был вечер встречи с демонстрацией длиннющих разлук...

Мы сидели за столом и вспоминали нашу школу, нашу юность, а с нею и очень наивную до перекрестных лишь взглядов нашу влюбленность, до объятий, но лишь в танцах и до объяснений друг другу в любви, но только мысленно. Я сидел тогда в кругу своих бывших одноклассниц, причисляя их всех сразу и по отдельности к малой родине, и грусть, подменяя слезу, сбегала с моего лица, билась юной волной в мое сердце, ветерком нежности обволакивала мою душу. Было очень волнительно через столько лет побывать в своем уменьшенном где-то в пять раз десятом классе. О чем мы только не вспоминали — постаревшие, поседевшие, уставшие. Одна только Лиза Саяпина (на фотографии она вся в черном) пыталась нас взбодрить смешными эпизодами из школьных дней, анекдотами и чудесными песнями былых лет. Память у нее была очень цепкой, ход мыслей ясный, голос прекрасный. Меня очень удивило знание ею цитат из классиков, слов из забытых песен и поступь ее через хлебнувшее под завязку горе. Я тоже ее не видел целых 48 лет. И для меня она была в этот вечер приятным открытием и даже примером, как надо держаться на плаву в жизненных штормах. Невольно, глядя на нее, поймал себя на мысли, что я, мужчина, сам немало повидавший, завидую в какой-то мере белой завистью Лизе.

На другой день после встречи с одноклассницами я взял и прошелся один не по всей Бекетовке, ибо она довольно большая по площади, а по ближним окрестностям, окружающим мою школу. Соленый пруд вместе с улицами Косогорной и Песчаной, большой ДК имени Кирова, клуб “Сталгрэс” и парк небольшой с тем же названием. Не забыл я навестить и пустырь с камышом на месте бывших бараков, расположенных когда-то чуть ли не в шахматном порядке, как в лагерях смерти Освенцима или Бухенвальда, виденных мною не воочию, а по телевизору. И все же это была земля моей юности и первой любви. Именно здесь в первую комнатушку барака, лежащего до сих пор хламом мусора, напоминая чем-то останки чудовища, вошла когда-то пятнадцатилетняя девчонка, которая вдохновила меня потом на крылья в небе и стихи на земле.

Мобильный телефон чирикнул у меня в руках давним барачным воробышком, призывая позвонить с этого невзрачного, но памятного места той бывшей девчонке. Но развалины барака и мобильный телефон были таким разительным контрастом, как между древностью и современностью, что у меня дрожали руки, которые вряд ли набрали бы нужные цифры для соединения двух далеких друг от друга цивилизаций. Я развернулся и пошел по прямой через переезд к месту бывшего стадионе “Химик”, чтоб услышать эхо смеха той девчонки, перемешанный с треском её конька, скользящего по зеркальности катка.

Я, проживший до этого несколько лет в жарком Азербайджане, не скользил тогда, а топал в раскачку за нею, вызывая смешинки на ее лице. Барак, каток, девчонка и наша юность придавали такую легкость тому времени и той мечте, которая впоследствии поддерживала мои крылья и подпитывала мои стихи. Такая краткая первая любовь по времени и такая бесконечная она по жизни! После я опустился к пятачку берега Волги, к частице моей малой родины, примыкающей к великой реке России. Волга была щемяще милой в прощально-летнем обрамлении. Вдали, слева по берегу, крупные чайки, крича, делили какую-то добычу, вынесенную не сегодня рекой на берег. Я медленно стал раздеваться, сбрасывая с себя легкость одежды. И только тяжесть лет не хотела расставаться со мной. Так я и поплыл с нею, давившей на руки и плечи. От нее, как от тяжкого креста, никуда не деться... Волны Волги, смешиваясь с волнами воспоминаний, образовывали штиль с миражом юности, дрейфовавшей по зеркальности воды.

Наутро я покидал свою малую родину, чтоб вновь и вновь, пока бьется сердце, пока есть силы, возвращаться к ней для оживления клеток тканей тела, для пригвождения к стенкам мозговой оболочки склероза памяти, для бессмертия первой любви:
Малая родина, малая —
Синяя, желтая, алая,
Детством звенит и светится...
С нею грешно не встретиться.