В одной из своих книг малой прозы я уже ведал о временах года, в сказе «У природы нет плохой погоды». Тогда я тоже отдавал предпочтение весне, хотя бы потому, что сама память моя чаще всего возвращала меня к этому чувственному оазису. Вот и сейчас: «Мои печали и волнения, // Мои стихи, эссе и драмы // На незабвенном направлении, // На юном, трепетном плацдарме».

Именно весной мы, люди постарше, ощущаем себя пловцами в водовороте жизни, а не тонущими в ней. Весенние ручьи, как животворящие элексиры, омолаживают не только землю, но и все живое на ней, где бродят по первым высыхающим тропинкам юность с юностью, любовь с любовью и мечта с мечтою. И ни крушения надежд в такое время года, ни бед тисков, ни прочих огорчений. Кадры памяти, проявленные весною, чисты, четки и даже нередко в цветовой гамме. Очень печально бывает на душе, когда эти яркие картины памяти приобретают черную окраску, как это было на днях, когда сообщили о кончине любимого певца нашей юности Владимира Трошина. Его «Тишина», бродившая десятилетиями по ночному городу, будет теперь, свернувшись калачиком, дремать в моем сердце, вздрагивая каждый раз при упоминании о своем владельце, кумире нескольких поколений. Отныне стоять будут над его могилой, сменяясь ежесуточно, не просто подмосковные — России вечера. Склоняю голову, прощаясь, в былую юность возвращаясь.

Весна... Ее люблю за чувств разлив, как в половодье, которых некуда девать, когда осмелился ты вроде девчонку в первый раз обнять... Вчера, когда я ехал автобусом в Харьков, увидел, как обустраивает гнездышко свое пичужка в бегущей мне навстречу лесопосадке. За многие годы моих таких вот поездок в Харьков и обратно, я, чтоб как-то скоротать дорожное время, привык считать наличие гнезд в этих лесопосадках по обе стороны. К своему большому огорчению заметил сокращение как деревьев, так и гнезд. Вот уже третий месяц смотрю на сломанную ветром половину дерева, повисшую, как крыло у птицы и задевающую землю ветками, как перьями. И так муторно от того, что на этой сломанной части кроны держатся еще благодаря мастерству крылатых «строителей» два добротных гнезда. Проезжая мимо, я мысленно желаю дереву выжить второй своей частью, а птицам, потерпевшим стихийное бедствие, выстроить для потомства новые «хоромы». И вообще гнезда с их внутренними изначальностями жизни я б отнес к одной из главных составляющих герба весны.

Весна моя семидесятая уступает в несколько раз восемнадцатой. «Там я был силен, стремителен и вечен, здесь — седой, больной на сердце и на печень. И все ж я рад, что не калека и что весна — мой лучший лекарь». Это она вдохновляет меня для бодрости духа переходить временами на рифмованный такт, настраивает на былую мечту, чтоб моя высота сберегла высоту.

Сегодня там, где я живу, весна приходит как-то обыденно-незаметно, без ощущения запахов талых вод, оседаний сугробов, тресков толстенных льдин, плывущих и поющих от радости видеть под собой родные просторы стай, клиньев и верениц малых и больших птиц — все это обедняет весну, делает ее осиротевшей на естественные чуда природы. Отравления водных гладей и земных пространств, птичий грипп и грубая «приземленность» неповторимых порывов любви лишили весну земной радости и небесной святости.

Часто задумываюсь над тем, что прошли десятки лет, сменились неоднократно поколения, которые сейчас отдыхают в барах, кафе и ресторанах при демонстрации «вживую» эротики, стриптиза и чуть ли не порнухи. Они могут послать меня далече с моей совестливой речью, мол, выстраивать не устал былому пьедестал? И хохот будет с полуржанием над моим брюзжанием, и будут, наверное, правы, поскольку молодость всегда права: «Помню, как мне пелось, // По весне кружа... // Нынче дряблость въелась // В тело, будто ржа».

Чрезмерная нравственность нашей юности и беспредельная вседозволенность нынешней — это, ничто иное, как две крайности, между которыми не может покамест проложить себе путь золотая середина. Секрет ее непроходимости, быть может, кроется в отсутствии интереса к жизни, с ее сегодняшними обозначенными постулатами-координатами: «Гуляй, Емеля, твоя неделя!» иль «Хочу все и сразу!» иль «Красиво жить не запретишь!». Согласись, дорогой читатель, что желания нашей юности были куда скромней: что-то увидеть, что-то открыть для себя интересное, наконец, быть человеком, стремясь стать летчиком, геологом, корабелом...

Ну вот, подначит меня читатель, мол, начал о весне, а закончить норовлю своим коньком, что вся теперешняя жизнь идет через пень-колоду, где топчут в ступе воду. Я просто сказал то, что хотел сказать. И в этом весомое превосходство текущего времени, которое подарило мне еще одну весну, семидесятую, с оглядкой-прелестью на восемнадцатую, с ее повторным памятным воспроизведением, где и капель была звонче, и мечта романтичней, и любовь возвышенней, где:

Я невесомо равняю
Шаги по движению с той,
Которую вспоминаю
Девчонкою, ставшей святой.