Майские полдневные спирали молний сменяются вечерними зорями, похожими своими отсветами на зев горевшего камина, а Роберта Третьякова нет. Новый год входит, как и подобает ему входить в огнях и звездах, с Дед Морозом и Снегурочкой, веявшие нестоящим снегом и всеми запахами цитрусовых плодов, а Роберта с нами нет. Скоро десять лет стукнет его отсутствию, а на днях, к сожалению, не будет, а исполнятся поэту 70 лет.

За десятилетие без Третьякова кое-что сделано для увековечивания памяти о нем: установлена памятная доска на доме, где он жил, выпущена книга его стихов в переводе на русский язык друзьями Роберта. Но для поэта его масштаба это крошечно мало, поскольку: “Мы в стих его объемный // Входили, будто в класс, // В котором мир огромный // Брал за живое нас.” Мне, видимо, не так судьбой, как Богом, было дано с ним встретиться впервые в далеком уже 1972 году. В ту пору я, начинающим поэтом, усиленно оббивал пороги харьковских газет. Именно тогда ведущий сотрудник и литконсультант “Вечернего Харькова” Олекса Марченко поручил мне отнести какой-то информационный материал в журнал “Прапор”, Роберту Третьякову, бывшему в то время зав. отделом поэзии этого журнала. С того дня и начался отсчет нашей дружбы с Робертом, длившейся 24 года, до кончины друга.

В те часы, когда его не стало, я написал: “Пустынно, как после пожарища, // Сейчас на душе у меня. // С началом воскресного дня // Так больно терять товарища.” Роберт Третьяков — не узкая веха, а распластанная эпоха в украинской литературе, с острием его пера, пронизывающим душу словом и гордым духом, никогда не идущим на попятный. Мне не раз казалось, что легче вспять реку повернуть, чем заставить Роберта поступиться своими принципами: “В этом был его характер, // Лишь ему присущий, свой // Он фигурой основной // Слыл среди своих собратьев”. Боже! Всего 24 года было отпущено мне на дружбу с ним, а кажется он всю жизнь мою находился и находится рядом. Он да еще Юрий Стадниченко были моими главными заслонами, встающими на пути штормящих наветов и лающих ветров, обрушенных в ту пору на меня со стороны русских творческих групповщин с бульдожьими хватками: “Третьяков плечо подставил, // Дал добро: “Взлетай, старик!” // Я взлетел под свист оравы, // Не летающей, и крик.” Он писал довольно мало, зато почти каждый стих Роберта попадал в самое яблочко. Популярность его была обширной и свидетельством тому — множество писем, шедших к нему из “толстенных” журналов с просьбой прислать стихи для публикации.

Жаль, что такие просьбы в большинстве своем оставались безответными.
Известностью своей Роберт особенно не кичился, но цену себе знал и в строке, и в поступке: “Если был он подшофе, // То джентльменом оставался. // Он на графа де Ла Фер // Походил, хоть не старался”. Переводил он тоже немного, но “Анна Снегина” Сергея Есенина до сих пор исходит третьяковской световой гаммой. Пишу об этом не просто так, не с кондачка, а с переводов им моих 38-ми стихотворений, которые все до единого были опубликованы в свое время в “Литературной Украине”. После первой солидной публикации в “ЛУ” тех переводов мне позвонил домой Владимир Забаштанский и выдыхнул одним махом: “Чудово, старик, а Третьяков — геній!” Спустя где-то час, в том же духе высказался мне по телефону Владимир Югов, хотя до этого наши телефоны не были задействованы друг на друга. По поводу переводов Третьякова со своей стороны хотелось бы добавить то, что он в канву каждого моего стиха внес свой многоцветный колорит, отчего стихотворения стали не только моими, а нашими.

Не могу в этом повествовании не сказать о том, что ненька-Украина не воздала Роберту Третьякову, своему талантливому сыну, ни при жизни, ни после его смерти всего того, чего он стоит. В его 60-летие, совпавшее с последним годом жизни поэта, не было ни поздравлений, ни почестей от властей и даже от тех, с которыми он покорял вершины Парнаса. Никто не побеспокоился о том, чтоб выпустить, хотя бы пристойную книгу стихов к его юбилею, не говоря уже о томе избранных его произведений. Главной причиной недоброжелательности к поэту была та, что он не отказался ни от своего стихотворения “Зоя Космодем’янська”, ни от поэмы “Біля Мавзолею Леніна”, отказались другие, многие известные украинские и русские поэты. И в этом весь Роберт Третьяков, писавший не в угоду партии и правительства, а в унисон биения своего сердца и времени, в его историческом значении. За это поэт поплатился полным забвением после смерти. За десятилетнее отсутствие на земле прекрасного украинского поэта я не услышал ни одного упоминания о нем в радиопередаче того же Василя Герасимьюка, не видел врезок о нем над его стихами ни в газетах, ни в журналах. Феномен Третьякова необъясним тем, что о нем говорят: “Талант, талантище!” И тут же следует пауза, переходящая в молчок на годы и десятилетие.

Вот и предстоящему на днях его 70-летнему юбилею абсолютно ничего не светит, глухо вокруг него, как в танке.

Перед тем, как писать эти строки о своем друге, я заново перелистал его “Избранное”, изданное к 50-летию: “Суть стихов его и песен // Завораживает сразу. // Как же Роберт интересен // Новизной, своеобразьем! ” Лирические его стихи, подобны харьковской “Зеркальной струе”, такие же чистые и звенящие,как серебряные струны арфы иль трепетные звоночки старинного колокольчика из того же металла. За эти милые звучания так и хочется назвать Роберта Серебряным князем украинской литературы. На улице конец февраля, вот-вот весна нальет до краев в углубления и ямки, как в фужеры, флаги-браги, и будет пить земля ее то залпом, то глоточками на счастье, щедрость и красу. А Роберта с нами нет. Другие нынче на слуху — те, которые успели спрятать свои пионерские, комсомольские и коммунистические пристрастия, как концы, в воду. Таким и после смерти забвение не грозит, таких обходит совесть стороною, и святость к ним в беде не поспешит.

Умирал Роберт мужественно, не канюча отсрочки у болезни и смерти. Уходил от нас он с надеждой на. добрую память о нем и его творчестве: “Его хоронили скромно, // Поэт, как живой, лежал. // Цветок у меня был сломан, // И он, как птенец, дрожал. // Лежал Мастер всем открытый, // С приподнятой левой бровью. // Жена его Маргарита // Склонялась к нему с любовью”. Тут как раз был тот случай, когда было полное совпадение с булгаковскими главными персонажами — и мастер был Мастером, и Рита, жена Роберта, была Маргаритой.

Десять лет, как нет Роберта. Давайте мы, его друзья, вспомним о нем искренностью души и памятью сердца в его 70-летний юбилей, с парящими крылами и парусами его творчества:

У него словечки были
С обязательным — “старик”.
Как же мы его любили —
И Замесов, и Кулик,
Романовский и Филатов,
И покорный Ваш слуга...
Он был рыцарства фанатом
И совсем — не интриган.