За свою довольно долгую жизнь я учился в школе, училище лётчиков и авиационном институте. Пожалуй, самые отчётливые следы на душе оставила школа. Может, потому, что она длинней по дистанции, ярче любознательностью, священней первым чувством к девчонке, сидевшей за партой наискосок, откуда взгляд её, брошенный по диагонали, дырявил, как шпагой, моё равнодушие.
На протяжении многих лет школа светит нам чистыми и добрыми лучами, не заходя надолго за горизонты нашей памяти. Все, как один:

Начинали мы с нуля
Ученические доли:
Школа, класс, учителя,
Крестик, палочка и нолик.

Впоследствии я никогда не завидовал тем, которые в силу воинской судьбы отцов чуть ли не ежегодно, а то и чаще, меняли школы. За десятилетие у меня было всего две школы: семилетняя в Азербайджане и средняя в Сталинграде. Свою первую школу я настолько запомнил, что и сейчас, спустя 55 лет, ощущаю её рядом — белую внешне, прозрачную от больших оконных проёмов внутренне и голубоватую от неба, присевшего осторожно на её крышу. И эти цвета, перемешиваясь, крутились, как в простеньком, смастерённом нами из разноцветных стеклышек, калейдоскопе:

И пошла крутить земля
Нас в отдельности и вместе:
Школа, класс, учителя,
Нолик, палочка и крестик.

Я помню, как однажды громадный сель, сползший с ближайших гор, обрушился на наш посёлок, искорёжив и сняв добротную металлическую ограду хлебопекарни, снёс, как срезав, аптеку дощатого строения и разворотил угол кирпичной больницы. Школа же на радость нашу уцелела. Она, родимая, устояла.

Она, на фоне расползшейся вокруг неё сероватой лавы напоминала дрейфующую льдину. Посёлок постепенно приходил в себя, жизнь, очищаясь, пошла своим чередом, держа курс на вновь восстановленные ориентиры. Семь лет прошли год за годом под эхо радостного вскрика в пространстве между гор, под взмахи крыл перелётных птиц, идущих цепочкой и клином, под синь глубинную, обливающую меня с головы до пят. Первая моя школа в посёлке приютившего нас Азербайджана, как и моё детство, уходила в прошлое, в память. Наступала юность, волнующая не перекрёстным невинным взглядом, а более глубоким, более смелым и более трепетным чувством.

Сталинградская школа, куда я пошёл по приезде, была небольшой, двухэтажной, недавно выстроенной. В ту пору этого было достаточно, чтобы выделяться среди руин, оставленных войной. В этой маленькой, по нынешним меркам, школе с размахом думалось о большой любви и высоком небе. Я ещё порядком заикался от контузии — последствия взрывной волны, накрывшей меня в раннем детстве, и стесняясь, с завистью смотрел на мальчишек, которые запросто общались с девочками, таская их за косы и дёргая за фартуки так, что отлетали пуговицы.

Школьная форма, стиранная и перестиранная, доставшаяся зачастую от старших сестёр, трещала на моих одноклассницах, не сдерживая растущие, как на дрожжах, тугие, нацеленные и даже самонаводящиеся на наши сердца конусообразные образования. Среди юных созданий в классе была та, которая выделялась внешней и внутренней эталонностью. Она была объектом пристального внимания и степенью повышенной чувствительности. Заговорить с нею было с моей стороны лихостью, а пройтись рядом — чуть ли не подвигом. Вспоминая сейчас те давние годы, прокручивая их, как кинокадры в обратном направлении, нахожу досадные ошибки в действиях своих, но не в чувствах.

Красавица эта внезапно, по семейным обстоятельствам, ушла из школы из девятого класса. Но чистота её глаз и идеальность облика ещё долго волновали мою душу и тревожили сердце. Много лет спустя, в один из приездов в Волгоград, я предприму попытку увидеть её.

Шёл последний год пребывания в школе. Она готовила нас к выпуску, к самостоятельной жизни, к разлуке с нею, друг с другом:

Вскоре, будто с корабля,
В жизнь шагнуть мы постарались.
Но в душе навек остались —
Школа, класс, учителя.

Когда мне удавалось в жизни сделать что-то хорошее, я мысленно обращался к школе, благодарил её. И даже тогда, когда я стал, как говорится, известным поэтом, считал и считаю себя её вечным учеником. Меня, поэта, часто приглашают сейчас школы Харькова и Чугуевщины. Встречаясь с ними, я как бы встречаюсь со своей школой, со своей юностью, со своей любимой учительницей. Некоторые учителя родного языка и литературы, такие, как Ольга Александровна Юрченко из Коробочкинской, Раиса Григорьевна Калиниченко из Кочетокской и Надежда Федоровна Кабанова из Чугуевской школы №7 очень напоминают мне мою учительницу Альбину Николаевну. Чугуевская школа №4 тоже симпатична мне своей компактностью и уютом. Я не люблю выступать в больших школах, когда в конференц-зал для «галочки» собирают на встречу с поэтом три девятых класса, столько же десятых и два одиннадцатых. В таких встречах больше реплик, криков, чем вопросов. И больше вреда, чем пользы.

Совсем недавно, после многих лет разлуки, я поехал в Волгоград на встречу с юностью своей — со школой. Скажу откровенно, мне очень не хотелось увидеть на месте своей постаревшей школы — новую, большую, с переходами, выстроенную, как по шаблону, типовому проекту. Память помнит то, что хочет помнить. К моему счастью, на месте оказалась моя прежняя школа с открытой, покрашенной парадной дверью. Я вошел в неё, поднялся на второй этаж, прошёлся по просторному вестибюлю и одновременно конференц-залу. Как бальзам на сердце, из той же радиоаппаратной послышались звуки «Школьного вальса», пусть не в мою честь, а всего лишь в пробу усилительных колонок, но всё равно было приятно и очень кстати.
Школа готовилась к очередному и юбилейному своему празднику — Дню знаний. В памяти замаячили вдруг белый фартук на девчонке, как белый парус, белый зимний вечер и белый танец, скользящий когда-то по этому залу...

Разглаживая светлыми воспоминаниями морщинки на лице, я удалялся от своей школы опять, наверное, надолго, но только бы не навсегда. Оглянулся, чтоб посмотреть на неё издали и процитировать экспромтом:

Сколько лет утекло
И надежд — через быт...
Все быльём поросло.
Школа — Храмом стоит!