Александр Гуров
«Новобранец»

Сейчас, когда я рассказываю свою историю, а Ив ее записывает, мне сложно восстановить в памяти все события, что имели место быть, еще сложнее передать бурю эмоций, которая овладела мною в ту пору. Но для вас, тех, кто прочтет труды Ива, я постараюсь быть предельно правдивым и точным.

Часть первая. Легион

Умирая, будь доволен тем, как жил.
Правило Филина

Глава 1

Этой ночью, несмотря на огромное скопление людей, в лагере царило гробовое молчание. Лишь изредка глушь ночи прерывали короткие совиные гуканья. Но ни леса, ни сов в округе не было. Окрест ширилась лишь бесконечная степь, которая мало чем отличалась от пустыни – выжженная палящим солнцем трава, хрустящая под ногами, как песок, ветер, обжигающий равно как пустынный самум, раскаленное солнце, преследующее днем, холодная луна, приходящая стылыми ночами.
Издали снова раздался крик пернатого хищника - опознавательные сигналы легионеров Филина. Немногие знали их. Я и сам не мог похвастаться этим знанием, хоть и был сейчас одним из легионеров, с той лишь разницей, что всего неполную луну путешествовал и обучался вместе с «совами». Был новобранцем. Завербовали меня тремя месяцами раньше в столице Золотой Империи, Авилоне. Последние сбережения, оставшееся из прошлой, ландграфской жизни, пришлось потратить на взятку чиновнику-спиногрызу, но свое обещание он выполнил и выдал направление в когорту «сов» - элитных имперских вояк, равных которым с момента разрушения школы Алари не было.
В противовес моим ожиданиям обучать новиков не спешили, да и отношение к нам было предвзятым и высокомерным. Никаких приказов, кроме как потаскать припасы, собрать и разобрать походные шатры и палатки мы не получал – не заслужил доверия. Но меня это не угнетало. Отнюдь. Придет пора боя и мне удастся доказать, что не зря был принят в имперскую когорту.
Нарушая приказ, отряд рекрутов не ушел на ночлег. Новобранцев ругали за все, кроме ночных посиделок. Последние даже приветствовались. Спал рекрут ночью или нет, нагрузка на день останется той же, а если он не выдержал переход и был сломлен усталостью, то умрет в степи, ибо никто не станет ему помогать и тащить балластом, не даст ему напиться воды, потому что лишится своей, не протянет руку помощи, ведь новобранец еще не «сова», а лишь мечтатель, который решил, что достоин зваться этим именем. А если решил – пусть действует, если не может действовать – пусть умрет. Таков закон «сов». И не мне его менять.
Этой ночью я не спал. Но лишь потому, что знал: завтрашний день переживет далеко не каждый, а дневной переход будет втрое короче обычного. Завтра, и ни днем позже, мы повстречаем своего врага. И тогда судьбу решит не способность без устали тащиться вперед, а умение владеть оружием.
- Слушайте сюда, - приказал я другим рекрутам, которым не посчастливилось попасть в «совы». Сами новобранцы были умелые воины, которых набирали из умелых наемников, способных в одиночку смело сразить троих, но лишь том случае, если речь шла о поединке, а не о строевом сражении. Строй же они без труда могли превратить в бесполезную толпу. Несмотря на это, все они были чрезмерно уверенными в себе. Я оказался глуп, когда решил их учить, но тогда мне казалось, что это единственный шанс уберечь их от гибели: – Завтра будет битва. Только тихо! – прошипел я, предупреждая гулкую реакцию остальных. – Да, мне известны планы, которые обсуждались в шатре велико-капитана. И хочу вас обрадовать: нас неспроста ничему не обучили за две дюжины дней, мы – смазка для мечей и на сталь пойдем в первых рядах. Запомните одно: не рубите в бою – колите. Колите и ни в коем случае не замахивайтесь мечом. Ваше оружие – щит. Кто выстоит перед первой волной нападающих, тот получит шанс выжить. Все остальные погибнут прежде, чем успеют прочесть молитву.
- Пошел ты, - прохрипел один из новобранцев.
- Ты что нам, мать, чтобы морали читать? – добавил другой рекрут, имя которого я не помнил. Или не знал. Его имя мне было ни к чему.
- Хотите жить, делайте, как я. Если же жизнь не мила – поступайте, как знаете. – С этими словами я встал и ушел. Объяснять, почему делать так, а не иначе, должны инструкторы, которых у нас не было. Если же их не было, в этом нет моей вины. Моя цель выжить, а не победить.

Утро началось обычными сборами. Новобранцы складывали шатры, стряпухи готовили завтрак, «совы» чистили и точили оружие, упражнялись в фехтовании. Каждый был занят своим делом и никто из «смертников», которыми по праву числились новички, не перечил чужой воле, даже не догадываясь, что их жизни вскоре оборвутся. Этой ночью я совершил ошибку: рассказал новобранцам о грядущей битве, моя хладнокровность дала слабину. Такого больше не повторится. Чтобы выжить, я должен быть одиночкой. Чтобы исполнить собственный зарок, я должен выжить.
Горн, громовым раскатом прозвучавший над степью, сообщил об отправлении. Тюки с провизией, амуницией и другой поклажей, а разом с ними и женщин, напоминавших мне больше тряпичный кукол, нежели людей, погрузили в телеги. После ночи перед боем пленницы и чада-разврата выглядели куда более потрепанными, чем новобранцы, которых использовали больше как рабов, нежели воинов. Что ж, «совы» Империи на то и совы, чтобы охотиться по ночам, жаль охота шла на женщин, а не на врагов. Идя умирать, будь доволен жизнью. Думается, этой ночью гетеры сполна утешили своими телами ненасытных имперцев…
Колонна шестого легиона двигалась медленно, что не могло не радовать «смертников», уставших еще до отправления. Интересно, готовы ли они будут выполнять роль женщин, если враги нападут на обоз? Готовы или нет, но будут: сами решили отдать жизнь за Филина. И будь они за это прокляты. А лучше – убиты…
Солнце над головой жгло нещадно. Пот лился ручьем, а степное несчастье плавило людей, как огонь плавит олово, наливало их бронзой загара, превращая воинов в сажу, а их волосы – в пепел. Людская беспомощность и усталость слились в нерушимое молчание. Даже «совы» перестали разрушать тишину безмолвия своими гуканьями. Иссушенная степь и жадное небо выжгли из людей последние силы, а волнительное ожидание скорого боя, превратили даже бывалых воинов в дрожащих перед неизбежным ящериц.
И когда желание жить сменилось мечтой поскорее сдохнуть, перед легионом показались степняки. Многоликая смерть, оседлавшая коней, узкими глазами взирала на легионеров, а «совы», что были далеки от лесов, в которых привыкли охотиться, замерли, ожидая от врага первого шага. Сквайры тем временем развернули штандарты, стрелки зарядили аркебузы, а пехотинцы нерушимыми истуканами вросли в расчерченную трещинами почву. Смертники, среди которых был и я, стояли впереди. Залп дадут поверх их голов, но лишь тогда, когда вражьи всадники будут достаточно близко, чтобы выстрелы не пришлись в воздух. Стрелкам хватит времени и для второго залпа. Его сделают позже, когда наездники перережут всех новобранцев. Главное – выстоять пока в ход не пустят авангардную пехоту, а еще – не умереть от пуль своих же.
Степняки рассыпались, заходя необъятным полукольцом. Будь я ханом, я выбрал бы другую стратегию – запугал врагов до боя, заставил их ночевать под луной, в любую минуту ожидая удара, но не нападая, тем самым превращая воинов в испуганных кур. Но степняки, уверовали в свое превосходство, поэтому, не задумываясь, пошли в атаку.
Не знаю, каким безумцем был полководец «сов»? Он выставил вперед не только смертников, но и авангард. У стрелков не будет шанса выстрелить повторно, у опытных пехотинцев - правильно составить ряды. Две ошибки в одном действии. Но «совы» не думают, они - исполняют. Что ж, значит, мое напутствие новобранцам не окажется лишним. Если неопытные рекруты захотят орудовать мечом, считая себя умелыми бойцами, то умрут, даже если они и впрямь неплохие фехтовальщики. Боец – не значит воин. Боец дерется один на один, воин – всего лишь часть строя, которая формирует единый организм. Воин – крупица, не имеющая ни мысли, ни права мыслить, она должна подчиняться воле велико-капитана, иначе - гибель.
Степняки приближались. То ли намеренно, то ли случайно они заходили с солнечной стороны, не позволяя стрелкам как следует прицелиться. Но конелицые не знали, с кем связались. «Совиных» аркебузиров не спугнет ни солнце, ни мрак, ни сама смерть – их пули найдут свои цели.
В воздух взмыли стрелы. Я присел на одно колено и закрыл себя щитом. Вышколенный в боях легионер машинально, даже не задумываясь над тем, что впереди него новобранец, поставил свой щит сверху, прикрывая разом и себя, и сзадистоящего. Справа и слева от меня в бой ринулись смертники. Не все, лишь самые рьяные. И глупые. Осознав, что никто, кроме них не сдвинулся с места, они остановились и тут же упали замертво, пронзенные стрелами. Нельзя мешкать, когда цена за ошибку жизнь.
- Сражался? – услышал я голос позади себя и не успел ответить. Тишину прервал многоголосый залп аркебуз. Степняки, развернувшись, ринулись назад, чтобы позже сделать новую атаку и снять своими стрелами очередную жатву людских душ. Но многие из ингойцев, расставшись со своими конями и жизнями, остались лежать на пыльной земле.
- Вина бы, - мечтательно выговорил я.
- Не охмелеешь? – с ухмылкой спросил незнакомец.
- Нет, - коротко ответил я.
- Тогда держи, - из-за спины появилась рука, сжимающая флягу. Не раздумывая, я принял вино и с жадностью отхлебнул. Давно мне не удавалось утолить жажду «кровью богов», пусть и из дешевых сортов, пусть и разбавленную водой, но уж лучше что-то, чем ничего. – «Совы», идя умирать, должны быть довольны жизнью, - усмехнулся воин, принимая флягу обратно.
- Возвращаются, - выдохнул я, с удовольствием чувствуя на губах вкус имперского федервайсера.
- Выстоим, - обнадежил легионер.
- На все воля богов, - помимо желаний, парировал мой голос, а рука тут же потянулась к кортику. Школа Алари оставила свой след, даже учитывая то, что нынче она превратилась в руины, а ее учения – в ностальгическую память.
- Умирать, так с музыкой! – решил ветеран, заменивший новобранца справа от меня. Он с силой вогнал щит в почву, заставляя его врасти в землю, и достал свирель. Я не помнил… даже не знал песни Алари, потому что покинул школу вместе с инструкторами и другими беглецами и не участвовал в «Последней Битве». Но готов был поспорить, что воин, ставший горе-менестрелем, насвистывает именно ее. Я поблагодарил богов за то, что музыкант не способен одновременно и играть, и петь, но песнь подхватили другие, заставив меня плакать, а степняков остановиться в недоумении.
Убийцы пели песню тех, кого убивали, а мне ничего не оставалось, кроме как слушать многоголосый грубый бас, заменивший тонкую трель знакомого голоса.
- СМЕРТЬ! – взревел мой голос, а тело, не повинуясь разуму, рванулось вперед.
- СМЕРТЬ!!! – подхватила сумасшедшая толпа, которая одним своим бешеным видом могла сломить дух любого войска.
Степняки, вместо того, чтобы отпустить тетивы, опустили луки. Стрелы, впрочем, как и лучники, застыли в нерешительности, а ощетинившаяся сталью волна накатилась на всадников, словно пешие были сильнее конных. Я бросил кортик, заслуженный отменной учебой, которую, впрочем, не закончил, а легионеры метнули ножи, которые служили для них незаменимым оружием и отличительной чертой «сов». Я дорожил своим оружием, но еще больше дорожил жизнью и песнью баронета.
Слева от меня занес свой меч новобранец и тут же упал бездыханным с раной в спине. Слишком широкий замах, такой может убить сзадистоящего, который не станет рисковать своей жизнью и лучше ударит меж лопаток своего, чем умрет сам. Этот смертник не слышал моих слов, или не захотел в них поверить. Не важно. Имя каждого из тех, с кем я пришел, потеряется если не в степной пыли, то в пыли времени. Имя каждого из них – «смертник». Не больше.
«Совы» превратились в муравьев. Они рассыпались по полю брани, находя безопасные лазейки даже в пылу боя, и без конца метали ножи. Новобранцы, впрочем, как и я, лезли на рожон. Прикрывшись щитом от шамшира, я поднырнул под коня, рискуя попасть под копыта, и изо всех сил рубанул скакуна в колено. Калеченая животина повалилась наземь, увлекая за собой и наездника. Ингоец не успел вытащить ногу из стремян и конь своим весом превратил его конечность в бескостное мясо. Добить всадника не составило б труда, но я решил не тратить на него время. Если выиграем – далеко не уползет, если проиграем – зарежут свои же. У степняков были свои законы: один ингоец – один конь, нет коня – нет ингойца. И не стоит верить бредням, будто у каждого из конелицых было по два иноходца.
Не останавливаясь, я рванулся дальше. Степняки сбились в кучу, превратив конницу в табун. Расчетливые «совы» действовали верно и атаковали коней, а не наездников. Животина бешенела, вставала на дыбы и мчалась неизвестно куда, не слушаясь ни хлыста, ни поводьев. Кони сталкивались, опрокидывая хозяев, сбивали людей с ног и топтали упавших. Грозное ингойское войско сражалось – причем безуспешно – со своими конями, а не с имперским легионом.
«Совы» узким полукольцом обхватили врагов и, словно удавка, стягивали конницу, не давая ей вырваться из рук смерти. Среди посмертных криков, лязганья оружия и лошадиного ржания дико зазвучало мелодичное насвистывание свирели. Я почувствовал, как кровь закипает в жилах. Имперцы. Враги пели песнь, которую некогда пели в Алари; пели ученики, идущие на смерть. Но я не мог вымещать зло на «совах» и бил кочевников, чтобы хоть как-то утолить жажду крови и мщения.
В пылу сражения я заметил ингойца на вороном жеребце, который, сея смерть, продирался сквозь ряды легионеров и быстро приближался ко мне, словно в бою выискивал именно меня. Когда он был рядом, я сместился, встав полевую руку от всадника, чтобы тому было неудобно бить. Нашивка новобранца на рукаве давала ложное представление о моих истинных умениях, и ингоец ошибся, ожидая легкого поединка. Сталь лишь едва коснулась моего щита, а я, присев, ударил коня по ногам. Степной жеребец еще проскакал по инерции несколько метров и повалился наземь. Он дико ржал, и это ржание напоминало мне мольбу о помощи, бил копытом, безуспешно пытаясь подняться на перебитые конечности. Прости, гордое животное, ты уже не сможешь ощутить прелесть скача…
Всадник оказался довольно вёртким и успел вовремя спрыгнуть с коня. Прокатившись кубарем несколько метров, он быстро встал, резво перемахнул через раненное животное и направился в мою сторону. Враг был невозмутим и уверен в своем превосходстве, чем вселял в мою душу трепетный страх. Я не рискнул вступать в поединок: одним движением закинул щит за спину и, быстро стянув с пояса самострел, разрядил его в степняка.
Движение ингойца было молниеносным. Ему понадобилось всего одного мгновение, чтобы вырвать из ножен ятаган и отбить им утяжеленный для ближнего боя болт. Удивиться я не успел. Перехватить щит – тоже. Поединок начался стремительно. Легкое изогнутое оружие степняка, описав дугу, чуть не отрубило мне руку, но я умудрился принять удар на гарду. Не успев толком придти в себя, я машинально отбил два коротких выпада ингойца и ответил быстрой контратакой. Степняк легко ушел от моих ударов и отступил на шаг. В образовавшейся паузе, мне удалось перевести дух и выровнять сбившееся дыхание, а уже в следующее мгновение конелицый рванулся вперед и нанес серию молниеносных ударов. Я отбил их, но об ответных действиях не могло быть и речи, даже вздохнуть лишний раз не удавалось. Я ушел в глухую защиту, а ингоец гнал меня назад, заставляя отступать и не позволяя пойти кругом, чтобы держать дистанцию. Каждый новый удар в его исполнении отличался от предыдущего и просчитать, куда понесется его утяжеленный в изгибе ятаган, не было никакой возможности.
Враг был сильнее меня. С каждым мгновением шансов на победу становилось все меньше. Оставалось уповать только на удачу, или на то, что один из «сов» заметит наш поединок и вмешается. Но на помощь надежды не было, легионеры заняты спасением своих жизней и до моей судьбы им нет никакого дела.
Оступившись, я пропустил удар. Ятаган прошел вскользь, лишь вспоров рукав и едва задев локоть. Рана пустяковая - от таких не умирают. Но стеганка быстро набухла от крови, ткань прилипла к телу, а тонкие струйки медленно доползли до ладоней. Оружие стало скользить в руках и держать его ровно сделалось сложным, а парировать точные удары противника – невозможным.
Спасти теперь могло только чудо.
Я не успел толком увернуться от удара слева, сбился с ритма и даже не сразу понял, когда ударом справа ингоец выбил из моих рук оружие. Мне оставалось только молиться, уповая на божественное проведение. Но удача меня побаловала. Когда я уже распрощался с жизнью, степняку пришлось отвлечься на новобранца, который атаковал ингойца сзади. Рекруту не повезло и конелицый справился с ним в два счета.
Воспользовавшись моментом, я поднял свой кацбальгер и прыгнул в сторону степняка, отчаянно и нелепо выставив меч впереди себя. Обернувшись, ингоец напоролся на острие клинка, а его ятаган, уже занесенный для удара, вошел мне в плечо, разрезав клепанную железными пластинами стеганку. Из последних сил, уже чувствуя, как кружиться голова и накатывается беспамятство, я вытащил меч, откинул мертвеца в сторону и, не устояв на ногах, упал рядом с ним.
Сознание быстро покидало меня. Где-то далеко еще слышался шум утихающей битвы, чьи-то крики и стоны, разъяренные ругательства и лошадиное ржание, лязганье оружия и одинокие выстрелы аркебуз. Они слились в протяжный вой, гаснущий, как огарок свечи. Огонек, зашипев, затух, и мир погрузился во тьму, обволакивая меня пеленой забытья.

* * *
- На вот, поешь, - кто-то ткнул меня в бок, бесцеремонно, но аккуратно, чтобы не потревожить рану. Стоило вспомнить о ранении, и плечо загорелось огнем. Стиснув зубы, я перетерпел боль и, немного придя в себя, прислушался к своим ощущениям. Тело было напряжено до предела, а отяжелевшая голова казалась вылитой из свинца. Во рту чувствовался металлический привкус крови. Сплюнув тягучей, как смола, слюной, я через силу открыл глаза.
Сперва все вокруг кружилось, но несколько раз моргнув, я разглядел согнувшегося надо мной воина, который держал миску с дурнопахнущей похлебкой.
- Ты неплохо сражался, - не к месту похвалил он, и я по голосу узнал в нем сослуживца, который давал мне во время боя вино. – Уложил Рапшу. Его считали великим воином, полубогом, сыном Инга – бога войны. А он умер, как обычный смертный, умер от руки новобранца.
- Мне повезло, - из-за хрипоты собственный голос показался чужим.
- Скорее, не повезло ему. Хотя… его смерть была неизбежна.
- Как закончилось сражение? – рана жгла, словно ее прижигали каленым железом, разговаривать приходилось сквозь стиснутые зубы. Но у меня было слишком много вопросов, чтобы молчать. – Сколько было кочевников? Сколько осталось наших? Когда выступаем и далеко ли лагерь от поля брани?
- Назадавал вопросов, - хмыкнул воин. - Даже не знаю, с чего начать. Ты ешь: остынет, - он подал мне миску с похлебкой и, подумав, всучил свою ложку. – Надеюсь, с заразными гетерами не спал? – спросил, улыбаясь.
- С заразными - не спал, - сказал я, сглотнув. В горле пересохло и пить хотелось гораздо больше, чем есть. Ощупав флягу на поясе, я с досадой понял, что она пробита и воды в ней не осталось ни капли. Быть может, в горячке боя угодила стрела, но, судя по отметине, продырявили ножом. И нет сомнений в том, что произошло это уже после боя, причем дырявили свои же, слив перед этим воду. В степи она – на вес золота.
Заметив мои метания, воин протянул мне флягу – признак дружбы. С вином или с водой я не разобрал, но пригубил крепко. И выпил бы все до капли, если б новоиспеченный товарищ не вырвал флягу.
- Не налегай, - уронил легионер. - Не свое пьешь.
- Спасибо, - поблагодарил я, не обращая внимания на сварливый тон, и принялся за еду.
Воин уселся у костра, рядом с которым меня увалили, и несколько минут молча наблюдал за тем, как я ем. Похлебки было мало, и я знал, что насытиться не удастся, но мучивший меня голод отступил, чтобы утром вернуться снова.
- Ответишь на вопросы? - Покончив с едой, я посмотрел на боевого товарища.
- С утра. За сегодня устал, - он встал и протянул мне флягу - уже другую. Я коротко отхлебнул, не нахальничая. – Пей, не стесняйся, - разрешил воин, - после боя воды с избытком, а через два перехода выйдем к колодцу.
«Значит, все же стрела», - подумалось мне.
Дав мне вдоволь напиться, «сова» забрал миску с ложкой и ушел. На мгновение я закрыл глаза и, с трудом разлепив их, уставился на догорающий костер. Мерно танцевало пламя, тихо потрескивали огражденные землей сучья. Вокруг огнища лежали раненные. Умирая.
«Новобранцы, не прошедшие боевое крещение, не могут считаться «совами» - гласило правило Филина. Я ранен, значит, свое испытание не прошел, как и те, что лежали вокруг меня. Все мы трупы. Лишь потому, что устав «сов» жесток, как и их покровитель.
Я отвернулся от приговоренных на смерть и посмотрел на небо. Ночное покрывало утыкали веселые и яркие звезды, которым нет до земного никакого дела. Когда-то учитель Арвелл рассказывал, что, умирая, люди попадают на небо, и если они сотворили добра больше, чем зла, загорается новая звезда. Не знаю, врал Арвелл, или нет, верил ли сам в то, что говорит? Но умирать, не зная наверняка, что твоя звезда воссияет, не хотелось. Да и месть еще не завершена, значит, выживу, даже если придется покинуть легион Филина.
Я закрыл глаза и попытался уснуть. Не вышло. Накатились воспоминания из давно минувших дней.
Ребятня, задорные мальчишки, у которых только-только начал расти пушок усов, сидели у камина в старом и ветхом замке. Один из них, прислонившись к холодному печному камню, который не грелся – сколько не топи, напевал тоскливую песню и играл не менее тоскливую мелодию.
В этот день пришла весть о войне. И первыми в этой войне умерли эти мальчишки, за исключением тех, кто утром убрался в родительские гнезда.
Я встряхнул головой, выбрасывая из памяти школу Алари.
Ночь набирала силу. Степь уже промерзла, и от земли тянуло могильным холодом. Догорающий костер уже не согревал. Скоро тонкие сучья перегорят и пламя угаснет. Станет еще холоднее. Я плотнее укутался в дорожный плащ и снова закрыл глаза. На сей раз сон накатился быстро. И снились мне школа Алари и музыкант, равного которому я не встречал…

* * *
- Вставай, лежебока! – вырвал меня из сна уже знакомый голос.
Я, не желая открывать глаз, прикинулся спящим. Меня знобило от холода, исходящего от земли, и в то же время лихорадило от ранения. Как бы в рану не попала зараза и меня не свалила гангрена. Обработать бы ее, прижечь. Самому мне с этим не справиться. По крайней мере, сейчас, когда сил уже не осталось. А цирюльники, которые успели позабыть о своих первоочередных обязанностях, были заняты другими раненными - из числа «сов». На новобранцев никто не обращал внимания: они – мусор, смазка для мечей. Я знал это, когда записывался в Легион, и теперь винить за безучастие было некого.
- Вставай! Кому говорю? – недавно обретенный друг не церемонился, пнул меня в живот. И мне невольно пришлось открыть глаза.
- Не сплю я, - прошипел хриплый голос.
- Что-то ты бледен, - сочувственно покачал головой легионер. – Звать-то тебя как?
- Эрик, - не задумываясь, я назвал своё вымышленное имя.
- Фаэлд, - воин похлопал меня по раненому плечу. Я скорчился от боли, но не проронил ни звука. – Прости, забыл, – извинился он безучастно. – Ты знаешь, обычно раненых оставляют на поле битвы или отправляют в форт, но для тебя сделают исключение. За боевые заслуги. Скоро придет врачеватель, посмотрит, что с тобой можно сделать.
- Значит, я прошел испытание? – спросил я сквозь стиснутые зубы.
- Нет, но тебя допустят к тренировкам. В рабочую десятку.
«Рабочими» называли десятки, в которых собирали самых слабых, неумелых, раненых или непокорных воинов. Среди «сов» - отрепье. Такие десятки всегда стояли на острие атаки и принимали основной удар. В них редко выживали. И помещали туда неугодных, или балласт. Начало не самое лучшее, но это все равно приятнее, чем умереть от жажды или от гангрены. Если же смогу укрепиться – выживу, и получу те знания, за которыми сюда пришел.
- Мне надо тебя благодарить? – сухо поинтересовался я.
- Проклинать, - без тени улыбки ответил Фаэлд. – Остался бы здесь – умер быстрее, а так твои муки продлятся намного дольше.
Больше не сказав ни слова, он ушел. Через четверть часа пришел лекарь. Причем настоящий лекарь, а не обычный цирюльник, как можно было ожидать.
- Жить будешь, - осмотрев рану, уверил меня врачеватель и, подумав, добавил: - Если боги помогут.
И мне ничего не оставалось, кроме как надеяться на помощь богов. А лекарь, не дожидаясь божественного участия, стал наскоро обрабатывать рану: сперва промыл, затем засыпал обеззараживающим порошком; дождавшись, когда тот впитается в уже начавшее загнаиваться плечо, подкинул в костер, расточительно горевший с утра, поленьев и, докрасна накалив широкую дагу, прижег ею рану. Я старательно молчал, терпя боль, но она оказалась сильнее моей воли, и сознание оставило меня, окутав мир беспроглядной тьмой.