Наивная проза…

Натюрморт
Новелла
Квартира похожа на муравейник. Жители ее снуют из угла в угол. Вечно бранящаяся часть взрослых особей, бегающие, прыгающие, орущие полуголые детишки. Бардак - неотъемлемый атрибут коллективного пребывания в одном гнезде.
Дедушка номер один запирается в своей комнате. Что он там делает одному богу известно, но иногда, когда общий галдеж достигает своего апогея, дверь распахивается и на пороге грозно возникает разъяренный - Он!
- Е… вашу мать! - слышен громогласный голос.
- Совсем озверели! Ша…!
Сыплются подзатыльники и шлепки по попкам неугомонных малышей. С округлившимися глазами они разбегаются по сторонам. Лишь карапуз, которому нет и года, но самостоятельно передвигающийся на своих двоих, не успевает ускользнуть от карающей длани старшего поколения и в отчаянии шлепается на пол, перекрывая тираду разъяренного праотца громогласным ревом. В гневе, дед номер один жестикулируя руками и бормоча что-то на своем древнем, тарабарском языке исчезает в своей комнате, хлопая дверью.
Малыша три. Девочки и мальчик. Девочки на год-два постарше бегут жаловаться матерям о несправедливом отношении к себе, и со слезами на глазах выпрашивают сочувствия.
- Я же говорила тебе не баловаться, говорила - прижимает к себе чадо мать.
- Да-а-а-а-а…- дочка шмыгает носиком и умолкает.
За окном доносится звук подъезжающего автомобиля.
Гав! Гав! Гав! - раздается лай в прихожей. Маленькая собачка, по кличке Шана, по родословной пикинез, несется к входной двери. Чик – чик – чик – чик, слышится по полу прихожей звук коготков на лапах лохматой проказницы. Ее выпуклые глазки с любопытством смотрят на входящего. Понимая, что это не чужой, Шана энергично крутит хвостиком и виляет задом в подобострастии. Не получив ожидаемого угощения, озираясь, она семенит в зал, запрыгивает на мягкое кресло и свернувшись клубочком обиженно утыкает мордочку в лапки.
Входит муж, профессиональный водитель – таксист скидывает обувь, вешает куртку на вешалку и проходит на кухню.
На электроплите дозревает обед. Огромная кастрюля всхлипывает от разопревшего борща, из-под крышки вырываются струи пара, наполняя кухню аппетитным запахом картошки, капусты, мяса и приправы. Ломти душистого, свежего хлеба горкой лежат на тарелке. Желтая пачка, с майонезом надрезанная с краю, головки крупного чеснока, перец …
У стола суетится жена. Худосочная, бледная женщина, да и не женщина по виду, а девчонка, мать двоих детей. Она ставит перед мужем чашку. Трапеза проголодавшегося мужчины проходит не долго. Крякнув от удовольствия, он поднимается из-за стола, и умиротворенно улыбается.
- Ну, мать! Накормила…
Ковыряя спичкой в зубах, бросает
– Пойду, прилягу.
Общеизвестна тяга сильного пола к отдыху после обеда и она не вызывает у второй половины никаких претензий. Ей приходится мириться с ролью домработницы, а не желанной и любимой, с которой нужно просто поговорить о том, как ей трудно с детьми, пожалеть ее, ласково прижать к себе. Быт – этим все сказано. Она моет посуду, стирает крошки со стола. Вздыхая, смотрит в окно, за которым белый снег, за которым город со своей торопливой, многообещающей, красивой и нет жизнью. Она думает о том, что неправильно что-то происходит в ее судьбе. Она не может привести мысли в порядок. Ведь рядом дети. Они требуют к себе внимания и заботы. Неусыпного, безоглядного внимания…
- Ма-аааа… - притыкается к боку дочка - Ти ч-еее?…
Тепло ее тела почему-то вызывает слезы, они появляются на глазах и скользят по бледной щеке. Одна из них попадает в уголок рта, она соленая
- Да ничего Дашенька
- Пойдем к папе...
Папа спит, посапывая во сне. Его рот приоткрыт. Скуластое лицо, размягченное покоем, лежит на подушке. Под прикрытыми веками иногда двигаются глазные яблоки, кажется, будто спящий разглядывает что-то. Одна нога его лежит на постели, а вторая свесилась на пол. Жена осторожно укладывает ее рядом, стараясь не разбудить мужа. Он ворочается и бессвязно бормочет.
В соседней комнате за стеной слышится приглушенный кашель деда номер один, звук включенного телевизора. Сумерки вползают через шторы. Темнеет.
Подходит бабушка, баба Валя. Внук и внучки бегут к ней, натыкаясь, друг на друга. Каждый старается выкрикнуть громче всех.
- Моя баба. Моя!…
Лишь малыш, не умея разговаривать, вопит и, отталкивая сестренок, просится на руки.
- Так! Что за бардак? - вопрошает бабушка и берет внука на руки. Тот успокаивается и тыкается лицом в ее плечо.
Девочка-женщина собирается на работу мыть полы. Уставшая она едет поздно домой на автобусе или ждет мужа.
Часов в восемь приходит дед номер два. Дед наводит порядок. Собирает игрушки. Убирает бумажки, метет пол и, переодевшись, ждет маленькую женщину. Она его дочь. Это он привез ее в другой город. Он верил, что все будет хорошо, что жизнь наладится и станет иной, чем она была прежде, когда он остался с двумя детьми один. Когда дети подросли, дед номер два решил менять жизнь. Хотелось как лучше, думал он. Пять лет прошли незаметно, а птица счастья так ему и не встретилась. Дед номер два почти ничего не умеет. Он умеет лишь думать и от этих дум страдает. Он скромный и застенчивый и старается обходиться без отношений с людьми. Много раз в жизни он обжигался со своей доверчивостью, тем и поплатился.
Затопало, забегало, забурлило к часам десяти вечера. Детишки ни в какую не идут спать. Малыш карабкается на стул, поближе к кухонному столу, схватив ложку, пытается набрать в нее лежащую в тарелке истолченную картошку. Как обычно в таком возрасте он расплачивается падением пищи на замызганную распашонку. Не получается так! Бросив ложку, он орудует ручонками. Половина летит мимо.
Взрослые, громко разговаривая, собираются ко сну, расстилают постели, утихомиривают ребятню.
Девочка-женщина кормит деда номер два. Молчаливо он ест, потупив голову, ему стыдно, что он взрослый, сидит на «шее» у дочери. Дочь смотрит на него и печально качает головой.
- Папа, папа… - Понимая, что ничего лишнего не нужно говорить, она идет в комнату, в которой они спят и стелит деду номер два на пол старую шубу, огромную подушку и одеяло. На полу жестко и прохладно. Отужинавший дед номер два ложится, мечтая лишь о том, что бы поскорее уснуть и забыть о реальности, которая его окружает. Забыть о запахах квартиры, о шуршащих среди ночи мышах под половицами, бранящихся соседей с четвертого этажа, шума открываемого крана в ванной, который громко гудит, звука капель на кухне, всхлипывания засыпающих детей, мыслей и образов в голове, которые не дают ему покоя днем.
Все замирает, лишь на улице слышно как метет снежная поземка…

Девочка перебегала дорогу…
Новелла
Девочка перебегала дорогу. Стройная, худенькая как лань, она летела почти, не касаясь ногами земли. Очаровательная улыбка светилась на ее лице. Невдалеке приветливый светофор зеленым глазом приглашал желающих перейти пешеходный переход. Мимолетным взглядом девочка охватила пространство дороги и, не заметив опасности, сделала шаг.
- Ах! - слабо вскрикнула она. В одно мгновение мир перевернулся и рассыпался на осколки. Нет, боли она не почувствовала, не успела, ни одной страшной мысли не мелькнуло у нее в голове, просто все исчезло.
Водитель резко нажал на тормоз. Автомобиль закидало по снежной наледи дороги из стороны в сторону. Тупой звук от удара отозвался в мозгу водителя и, пульсируя, надавил на барабанные перепонки, вызвав ощущение боли. В наступившей тишине нелепо звучал какой-то пошлый шлягер. Жена водителя забилась в истерике. Она причитала и плакала срывающимся голосом. Трясущимися руками она почему-то беспрестанно толкала мужа в плечо. Ни одной страшной мысли не мелькнуло у него в голове, просто время для него остановилось.
Я машинально взглянул в окно и увидел ДТП. Темного цвета «Жигули», человека лежащего рядом, небольшую суетящуюся группу людей. Один из них поднял неподвижное тело на руки. Это была девочка. В зимней курточке, брючках, белой шапочке. Голова ее была запрокинута. Ее руки безжизненно покачивались. Человек бережно донес ее до автомобиля и уложил в салон.

Дежурный диспетчер поста ГАИ вздрогнул от прозвучавшего звонка.
- Срочно! Приезжайте, сбит человек, девочка – звучал в трубке взволнованный голос.
- Да… смена обещала быть жаркой – подумал дежурный.
- Скорая!!!
- Да. Слушаю? Девочка сбита машиной, приезжайте, пожалуйста, быстрее!!! - Женщина тяжело вздохнула и принялась вызывать ближайшую бригаду медицинской помощи. У нее мелькнула мысль:
- Не дай бог родным получить страшное известие. Вот ведь как в жизни бывает…
Через четверть часа на место происшествия все приехали. Инспектора ГАИ хмуро разглядывали документы водителя, не скрывая своего раздражения. Врач, в белом халате никак не мог нащупать пульс девочки. Он повернулся к водителю.
- Как же вы так? - красноречиво говорил его взгляд.
Кольнуло сердце матери девочки. Ей показалось, будто она услышала голос дочери
- Мама… - Слабый, неестественный голос, похожий на дуновение. Предчувствие беды заставило ее содрогнуться.
- Доченька!!! – с тревогой простонала мать.

Живая последняя клеточка девочки превратилась в ледяной осколочек. Тепло ее тела и души воспарило в небо и превратилось в красивые снежинки.

Они кружились, перебегая дорогу…





Покаяние…
Новелла

Святый Ангеле, предстояй окаянной моей души и страстной моей жизни, не остави мене грешнаго, ниже отступи от мене за невоздержание мое. Не даждь места лукавому демону обладати мною, насильством смертного сего телесе; укрепи бедствующую и худую мою руку и настави мя на путь спасения. Ей, святый Ангеле Божий, хранителю и покровителю окаянныя моея души и тела, вся мне прости, еликими тя оскорбих во вся дни живота моего, и аще что согреших в прешедшую ночь, сию, покрый мя в настоящий день, и сохрани мя от всякаго искушения противнаго, да ни в коем гресе прогневаю Бога, и молися за мя ко Господу, да утвердит мя в страсе Своем, и достойна покажет мя раба Своея благости. Аминь.
Пахло сыростью. Темнота начала приобретать форму. Возник бледный, едва ощутимый, желтый свет. Появились белые, похожие на головастиков капли. Одни проносились на огромной скорости мимо, другие двигались неторопливо, третьи кружились, будто выбирали себе пару, при этом нитевидные отростки, торчащие из них, извивались как маленькие змейки. Свет стал приобретать очертания шара. Скопление капель у шара увеличилось. Движение замысловатых созданий приобрело порядок. ЭТО почувствовало непреодолимое влечение. Шар притягивал как магнитом к себе. Капли сталкивались друг с другом. Все стремились быть первыми. Чувство, непонятно откуда взявшееся, похожее на раздражение, заставило ЭТО действовать энергичнее. ЭТО лавировало, отталкивало соперников, двигаясь к желанной цели. Одна капля не давала покоя. Она мешала, менялась в размерах, пугала. Долгожданный желтый шар был рядом. ЭТО увидело образ, не похожий ни на что. Летящая рядом капля превратилась в лицо с круглыми глазами, курносым носом, пухлыми щеками. Глаза косились на ЭТО. ЭТО изменило траекторию своего движения и столкнулось с соперником. Капля разлетелась на мелкие брызги, которые окрасились в красный цвет, похожий на цвет крови... ЭТО вошло в желтый шар, испытав благоговейный трепет. ЭТО на мгновение увидело два больших потных тела с отрешенными лицами. Услышало стон.
Два малыша играли в песочнице. Под грибком. Остальные дети бегали по двору детского садика. Воспитательница, юная особа в белом халате прищуренными глазами наблюдала за происходящим. Она сидела, на скамье закинув ногу на ногу. Летняя пора, теплый воздух, порхающие бабочки, щебет птиц, шелест листвы. Два малыша строили домики из песка. В руках у них были совочки. Домики рассыпались. Они, сопя, возводили их вновь и вновь. Песок испачкал их колени, ручонки. Воспитательница прикрикивала на усердно пыхтящих карапузов. У одного малыша ничего не получалось. Он косился в сторону другого малыша, и пытался повторять все за ним. Но ничего не выходило. У него появились слезы на глазах, покраснело лицо, он хныкал от досады. Малыш, у которого все получалось, улыбался и мурлыкал что-то себе под нос. Он не замечал ничего вокруг себя. Не слышал голоса воспитательницы. Не видел соседа. Неожиданно в его лицо, что-то ударило, запорошив глаза, забив нос, от чего стало трудно дышать. Он испугался и заплакал. Сквозь слезы он увидел, как сосед топчет его творение ногами, размахивая совочком. Чувство несправедливости возникло у него в сердце. Он поднялся с коленей и, сжав кулачки, ступил к обидчику. Удар совочком опрокинул малыша на землю. Его висок обагрился кровью. Он упал. Воспитательница бросилась к детям. Она нагнулась над малышом. Мальчик лежал без движения и не подавал признаков жизни. Воспитательница прикоснулась к малышу. Внутреннее чутье подсказало ей, что ребенок умирает. Она испугалась. Схватила его на руки. Малыш, который нанес удар, стоял в песочнице. Он провожал взглядом убегающую воспитательницу с ребенком на руках.
На уроке математики в пятом классе писали контрольную работу. Колька напряженно думал. У него никак не получалось решить задачу. В классе он был слабым учеником. Не блистал знаниями от чего, его родителей часто вызывали в школу, и им приходилось краснеть за сына. Дома отец ремнем пытался наставить сына на путь истинный. Колька от таких нравоучений лишь замыкался в себе. Он не мог объяснить взрослым, почему у него ничего не получается. После порки он закрывался в своей комнате и плакал. Плакал от слабости и обиды. Он не переносил одного одноклассника, его звали Димкой. В отличие от Кольки он учился хорошо. Было видно, что знания давались ему легко и просто. Сам он был похож на пятерку. Круглый, розовощекий, рассудительный. Они сидели за соседними партами. Димка впереди. Колька от напряжения багровел и потел, но ничего не получалось. Спасительная мысль мелькнула у него в голове, он видел, что Димка беззаботно ждет конца урока, что он давно выполнил задание. Колька ногой толкнул ногу соседа, тот обернулся. Жестами, Колька дал ему понять, что ему нужна шпаргалка. Димка отрицательно покачал головой.
- Ладно…- прошипел Колька и показал кулак. Прозвенел звонок на перемену. Класс загудел как потревоженный улей. Дети сорвались со своих мест и радостно бросились во двор. Понурый Колька вышел на крыльцо школы. Засунув руки в карманы брюк, он мрачно подошел к своим друзьям.
- Малек! – Колька, прищурившись, посмотрел на небольшого мальчика с бегающими глазами.

- Позови этого! – Колька указал на фигуру Димки любовавшегося облаками на небе. Малек повиновался. Димка нехотя подошел. Мрачный Колька цыкнул сквозь зубы на землю слюной, и, сжав кулаки, двинулся навстречу.
- Гад! - со всего маху он ударил в лицо Димке. Мальчик как подкошенный упал навзничь. На беду позади него оказалась металлическая ограда. Он ударился виском об угол металлического уголка. Тоненькая струйка крови брызнула на асфальт. Лицо Димки резко побледнело, глаза закатились. Пацаны как горох сыпанули в разные стороны. Случайно увидавший это преподаватель математики бросился к месту происшествия. Он прикоснулся к лежащему Димке и понял, что все кончено…
Девушку звали Светланой. Красивая, миловидная, она привлекала к себе внимание многих юношей. В нее были влюблены Стасик и Алексей. Парни жили рядом со Светланой в одном доме. Было приятно, что два человека оказывают ей знаки внимания. Стасик был крепкого телосложения наделенный особенными, мужскими чертами. Алексей отличался складом характера. Он так красиво ухаживал за ней, так красиво говорил, что у нее захватывало дух. Она советовалась с подругами, мамой. Но они ничего не могли посоветовать. Мама отдавала предпочтение Стасику. К Алексею она испытывала непонятные чувства, парень не глупый, обходительный, но что-то за этой обходительностью скрывалось. Светлана слушала маму, и приходила к выводу, что время все расставит по своим местам. Втроем они часто были вместе. Это лето было на редкость теплым. На озеро, которое находилось за пределами города, постоянно собиралось много отдыхающих. Одни разбивали палатки, налаживали костры. Другие просто отдыхали, купаясь и загорая на берегу. В воскресенье Светлана сделала парням предложение. Стояла прекрасная солнечная погода, на небе не было ни одного облачка. Теплый ветерок слегка разгонял наступавшую духоту. Парни согласились. Лишь Алексей несколько замялся. У него в душе было ощущение, что-то произойдет. Три дня назад они повздорили со Стасиком из-за Светланы. Перепалка закончилась ничьей. У каждого осталось ощущение, что их дружба дала трещину. На берегу было многолюдно. Народ томился под жаркими лучами солнца до коричневого загара. Троица, облюбовав свободный пятачок, раздевшись, дружно ринулась в теплую воду. Смех разносился над водной гладью. Стас мощными рывками заплыл далеко от берега и, перевернувшись на спину, отдыхал. Светлана, похожая на русалку, плавно рассекая поверхность воды, плыла в сторону Стаса. Ее тело, покрытое бронзовым загаром, поблескивало в лучах солнца. Алексей, отстал от нее на несколько метров. Он провожал взглядом фигуру девушки и хмурил брови, она все ближе и ближе подплывала к Стасу. Алексей решил притвориться, что он тонет. Он набрал воздух в легкие и нырнул. В течение полутора минут он находился под водой и когда вынырнул, увидел, что Стас обнимает Светлану. Они даже не заметили исчезновения Алексея. Обида вспыхнула в сердце юноши. Возникла ненависть к Стасу, ревность к Светлане. Повинуясь, какому то - звериному инстинкту он почувствовал прилив необыкновенных сил и быстро оказался рядом с друзьями. Они очнулись от каскада летевших в них брызг воды. Стас, раздраженный тем, что его оторвали от приятного занятия, бросил Алексею
- Ты что друг!? -
Светлана почувствовала, что назревает конфликт. Она, смеясь, попыталась успокоить парней, но они как заведенные смотрели хмуро друг на друга, было видно, как играют желваки на их скулах. Алексей бросился к Стасу. Напряженно сопя и отдуваясь, они барахтались на середине озера, не замечая ошеломленную Светлану, испуганно отплывшую от них в сторону. Перевес был на стороне Стаса. Он схватил Алексея за плечо, и больно сдавил его, гримаса исказила лицо Алексея. Он вырвался и неожиданно нанес головой удар по лицу Стаса. Не замечая, что его друг теряет сознание, он стал молотить его руками и ногами. Стас стал тонуть. Было видно, как кровь сочится у него из виска и растворяется в воде. Пузырьки воздуха цепочкой вырывались у него из груди и неслись к поверхности. Алексей вздрогнул от душераздирающего крика Светланы.
- Помогите!!!
К месту трагедии спешили люди.
Когда-то они были друзьями и компаньонами в бизнесе. Черная кошка перебежала им дорогу и, все рухнуло. Евгений Владимирович остался один. Его жена ушла к Игорю Петровичу. Он потерял квартиру, машину, счет в банке, и никак не мог смириться с этим. Он напрягал память, пытаясь вспомнить все мельчайшие детали, которые стали причиной катастрофы. Он не мог найти причину. Не было причин! Игорю Петровичу всегда везло больше чем его другу. В его характере была одна черта, которая позволяла ему добиваться успеха во всем. Он никогда не сомневался в том, что делает. Его уверенность передавалась другим людям и, от этого они, беспрекословно, доверялись Игорю Петровичу. Он сознавал свое преимущество перед другом, но никогда не показывал этого, наоборот он делал так, что Евгений Владимирович думал, что он является главным лицом. Это и породило конфликт. Игорь Петрович прекрасно понимал состояние друга. Но ситуация почему то разворачивалась таким образом, что все было на его стороне. Они расстались. Все отвернулись от Евгения Владимировича. С этого момента Евгений Владимирович стал лелеять одну мысль. Возмездие. Орудием возмездия был предмет.
Огнестрельное оружие. Пистолет. На всякий случай купленный Евгением Владимировичем в ту давнюю пору, когда требовались устрашающие средства самозащиты. У него не приходило в голову и мысли применять пистолет по назначению, так для острастки. Зарегистрирован он не был и Евгений Владимирович понимал, что эта тайна может принести ему много неприятностей. Он предполагал в одно прекрасное время избавиться от него.
Но время это так и не пришло. Молчаливо лежавшее много лет оружие придавало уверенность. Он брал пистолет в руки и, не моргая, смотрел. Особенно его внимание привлекало черное отверстие ствола. При этом в его душе боролись противоречивые чувства. Это был и страх и надежда. Прижимая холодный металл к разгоряченному лбу, он успокаивался. Его мысли приходили в порядок. План Евгения Владимировича был прост. В двадцать три ноль, ноль Игорь Петрович возвращался домой. Усталость давала о себе знать. Последняя неделя этого месяца была напряженной до предела. Плотный график работы не давал возможности передохнуть ни малейшего часа.
Одна жена с пониманием относилась к происходящему. Она ждала Игоря Петровича. Лишь с ней он на короткое мгновение приходил в себя и отдыхал. Они не говорили о Евгении Владимировиче, стараясь не ворошить прошлое. Так угодно судьбе, решили они. Послышались приближающиеся шаги по ступеням лестницы. Евгений Владимирович напрягся. Ладони его вспотели. Громко стучало в груди сердце. Он с силой сжал рукоять пистолета и пытался унять дрожь в пальцах. Когда шаги стихли, и, послышался звон связки ключей, Евгений Владимирович шагнул по ступеням вниз. Спиной к нему стоял человек. Холод окатил Евгения Владимировича с ног до головы. Мертвым голосом он окликнул его. Тот повернулся к нему лицом и улыбнулся. Раздался выстрел. Грохот, прокатился от первого до последнего этажа. Пуля, пущенная дрожащей рукой, отрекошетила о стену и ударила в висок Игорю Петровичу. Его ноги подкосились. Он откинулся на дверь своей квартиры и стал сползать по ней, струйка крови побежала по его щеке. Захлопали двери. Во все голоса закричал подъезд. Бледная жена Игоря Петровича, склонившись к мужу, бережно взяла его за руку, и ощутила, как она холодеет. Ее глаза были наполнены страданием, страхом за любимого человека…
Больничная палата на двоих. Белые окрашенные стены. Белые кровати. Белое окно с белой занавеской. Горшок с кустом герани, изумрудное пятно на фоне всего белого. Два лежащих тела прикрыты белыми простынями до подбородка. Седые головы. Старческие лица. Одно из них кажется порозовевшим. Это лицо принадлежит крупному, пожилому мужчине. Другое, худое тело, с открытыми глазами, смотрит в одну точку. Остро пахнет лекарствами. Монотонно отсчитывают капли капельницы. Едва слышимое прерывистое дыхание производит впечатление, что оно неожиданно прекратится и, тогда больничная палата наполнится страшной, гнетущей тишиной. Неслышно вошла медсестра. Она приблизилась к крупному и, откинув простыню, сделала укол. Больной приоткрыл глаза и благодарно посмотрел на женщину. Он попытался, что-то произнести, но его губы лишь едва пошевелились. Кроткая улыбка появилось на его лице. Медсестра ободряюще кивнула и бережно прикрыла его тело. Она повернулась к худому. Тот невидящим взглядом смотрел сквозь нее. Тонкая игла на шприце тускло поблескивала, дрожащая капля висела на ее кончике. Медсестра, осторожно ввела иглу под кожу. Дряхлая мышца напряглась. Взгляд больного приобрел осмысленное выражение, гримаса боли исказила его лицо.
- Ничего миленький. Потерпи немного - прошептала она. С состраданием, посмотрев на стариков и, вздохнув, осторожно вышла из палаты.
- Что брат плохо? - раздался слабый, сочувственный голос крупного.
- Тебе то, что… - проскрипел голос худого. Он ненавидел соседа.
- К нему ходят родственники, с ним услужливо разговаривают доктора… Ему лекарства дают дорогие… Он розовый…- Он здоровый…
Худой протяжно простонал. Его рука потянулась к тумбочке, на которой стоял стакан. Он цепко его ухватил и неожиданно наотмашь бросил его в сторону крупного. Лицо соседа было спокойным и умиротворенным. Казалось, он дремал. Стакан разбился о спинку кровати и разлетелся на осколки. Один крупный осколок ударил старика в голову и пронзил некогда упругую кожу. Он вошел глубоко в висок и остался там торчать. Его тело встрепенулось. На мгновение изумленно открылись глаза. Он дернулся и застыл. Худой захрипел, его стало трясти в конвульсиях, в уголках рта проступила пена. По лицу пробегали волнами гримасы боли, ужаса, страдания, отчаяния. Внезапно он изогнулся и издал последний вздох. Тело его вытянулось и замерло. Лишь на губах осталась горькая усмешка...
В конце черного пространства, похожего на тоннель показался свет. ЭТО летело к свету. Свет манил и притягивал с неимоверной силой. Наконец тоннель закончился, и ЭТО познало ИСТИНУ. Перед взором промелькнули картины всей его жизни. Лишь только теперь ЭТО поняло, кого оно убивало.… Убивало самое ценное, и прекрасное что может быть - СЕБЯ. Только сейчас ЭТО осознало, какие уроки получило в школе ЖИЗНИ. ЭТО смотрело на свое второе Я, которое улыбалось ему. От этой улыбки исходил свет, неземной свет, все пронзающий и все проникающий. ЭТО содрогнулось и. …Заплакало… словно ребенок. ПРАВДА, горькая правда затопила ЭТО. Она разрывала на части, боли не чувствовалось, было, очищение...
Темнота начала приобретать форму. Возник тусклый, бледный, почти невидимый, желтый свет. Появились белые, похожие на головастиков капли. Одни проносились на огромной скорости мимо, другие двигались неторопливо, третьи кружились, будто выбирали себе пару, при этом нитевидные отростки, торчащие из них, извивались как маленькие змейки. Тусклый, желтый свет стал приобретать очертания шара. Скопление капель у шара увеличилось. Движение замысловатых созданий приобретало порядок. ЭТО почувствовало непреодолимое влечение. Шар притягивал как магнитом к себе. ЭТО увидело образ, не похожий ни на что. Летящая рядом капля превратилась в лицо с круглыми глазами, курносым носом, пухлыми щеками. Глаза с необыкновенной любовью и ободрением смотрели на ЭТО. Они приблизились. Прильнули друг к другу, их тонкие хвостики навечно переплелись, они осторожно приблизились к желтому шару, и, испытав благоговейный трепет, окунулись в его плоть. ОНИ на мгновение увидели два тела. Счастливые лица и сияющие глаза. Они услышали стон. Пришло ощущение блаженства, покоя и умиротворения.
- У нас будут близняшки, милый…- прошептала самая счастливая женщина на свете.
Он нежно поцеловал свою возлюбленную.
- Солнышко мое…




«Джек и Кыш»
Рассказ
посвящается моим внукам – Владику, Максимке, Дашеньке
Давным-давно, когда ваш дед был совсем юным, он имел большое пристрастие к друзьям нашим меньшим – собакам. Мухтары, Динги, Бобики.… Много, всех и не перечесть, но те, о которых я хочу рассказать, заслуживают большего внимания, потому что они, ну как бы это выразиться, самые близкие, замечательные. И так….
Это был щенок. Лохматый, косолапый, маленький, непонятно какой породы, но однозначно не дворняжка. Он появился у меня нежданно-негаданно. Напуганный кем-то до дрожи в теле он скулил и плакал в моих руках от страха. Страдающее дитя природы вызвало в моем сердце такое сочувствие и симпатию, что, не раздумывая, я, принялся обхаживать его и лелеять. Что бы как-то унять дрожь я гладил его по головке и прижимал к себе. Он отчаянно скулил, старался забиться, спрятаться в моих руках. Моего тепла не хватало, и, распахнув полы излюбленной в те далекие времена одежды-телогрейки, я сунул его за пазуху. Прошло несколько минут, он перестал дрожать, его блестящие, похожие на пуговички глазки таращились на меня и хлопали ресничками, он перестал скулить, лишь благодарно льнул, к моему телу, негромко урча.
- Славный малыш – подумал я, крепко прижимая его к себе. Дома, намочив кусочки черного хлеба молоком, мы принялись с ним кушать. Как же он проголодался. Опираясь на короткие, кривые лапки перед миской он тыкался своим черненьким носиком в мякиш, и было непонятно, умеет ли он сам кушать или нет? Оказывается, умеет. Красный язычок подмел все, до крохи, было видно, как остатки молока исчезают на глазах, лишь по мохнатой мордочке стекает белая капель.
- Фу, чуха… – иронично улыбнулся я, обтирая его. Глазки его заметно посоловели. Животик превратился в барабан. Он стал зевать, раскрывая свой маленький ротик, в котором белели мелкие зубки. Примостив его у порога кухни, на какое-то тряпье, я уселся рядом на табуретку и стал наблюдать за ним. Тело, лежащее на боку, подергивалось мелкой дрожью. Очевидно, предыдущие впечатления так его расстроили, что и во сне он видел кого-то страшного и неумолимого. Вероятно, это была злая, большая собака, или злая, нелюбимая всем собачьим родом огромная кошка. При этом он как маленький ребенок принимался, не открывая глаз так отчаянно скулить, что хотелось, будто человека растолкать его, разогнать наваждение, поселившееся в головке этого миниатюрного создания. Вот так он и вошел в мою жизнь, вырастая изо дня в день как на дрожжах. Мама, невзначай наступив на мокрую лужицу, оставшуюся после утреннего пробуждения щенка, ворчала:
- Выброшу, так и знай! Не место собаке в доме…
Вытирая за ним, я умоляюще просил ее не выселять щенка на улицу, ко всему прочему на дворе стояла осень, и я боялся, что он будет мерзнуть.
Под крыльцом нашего «щитика» было нечто, похожее на конуру, облюбованное пространство для кошек и случайно забредших соседских собак. Когда их хозяева не кормили и гнали в шею от себя, они, зная характер моей мамы, которая никогда не оставляла в беде никого, не от щедрости, а от природного чувства сострадания ко всему живому, шли к нам. Зная, что что-то перепадет с кухонного стола и им. При этом кошки и собаки ласкались в благодарности за кров и кусочек еды.
Наступила зима. Первый снег лег белоснежным покрывалом на землю, прикрыв серую неприглядность улиц, дворов. Голые тополя стыдливо покачивали ветками с остатками пожухлых, желто-коричневых листьев, которые цепко, даже мертвые, держались за родительское пристанище. Весной их заменят другие, молодые, ярко-зеленые, блестящие от ново рождения листочки, а эти опадут и будут сожжены в большой куче, и станут пеплом.
Я назвал его – Джек! Почему? Хоть убей, не помню… Прошу только не путать это славное имя с кошмарным представителем американского кинематографа Джеком-потрошителем, таковых в мою пору и в помине не было. В те времена мы смотрели другое кино, в котором не было насилия, роскоши, то кино было лучше, чем теперь. Оно призывало к любви - человеку, Родине. Оно смеялось над пороками общества не уродливыми пародиями, а тонким, профессиональным юмором, за которым стояли порядочные люди. Конечно, не все было прекрасно, но самым главным была человечность с большой буквы.
- Джек, Джек!!! – подросший щенок несется ко мне сломя голову. Он запинается о половик и смешно кувыркается мне под ноги. Я хватаю его на руки, целую в холодный, мокрый нос. Он мотает лохматой головой и счастливо, звонко лает, приветствуя хозяина. Это уже не юнец, а собачка, весящая
килограмма четыре. Я устаю его держать и опускаю на пол. Он усаживается рядом и, смешно наклонив голову, озорно поглядывает на меня.
Мама смазывает черную сковороду, раскаленную на печи, намоченным в масле гусиным пером. Мы в ожидании блинов. Жидкое тесто растекается по сковородке. Края тут же прихватываются жаром. Мелкие пузырьки лопаются на поверхности блина. При этом источается такой невообразимо душистый запах, от которого у нас текут слюнки. Джек возбужденно повизгивает и в нетерпении сучит лапами по полу.
- Стоять! – шутливо треплю его лохматую холку. Он дергается и ловит комочек душистого теста.
- Первый блин комом – добродушно сетует мама и протягивает мне остатки. Мы проглатываем
моментально это невероятное кулинарное изделия, лишь на мгновение, ощутив всю неповторимость его вкусовой палитры. Блины один за другим исчезают, не успевая скопиться толстой стопкой на широком, плоском блюде. Мама сердится и гонит нас с кухни.
Нахлобучив старую шапку-ушанку на голову, накинув телогрейку, сунув ноги в кирзовые сапоги, я вылетаю во двор. Легкий морозец румянит щеки, щиплет казанки пальцев, лезет за ворот рубахи, от чего тело покрывается пупырышками. Джек хватает меня за рукав и пытается вытащить со двора. Я скольжу по тротуару из старых посеревших досок и бегу в сторону нашего любимого места развлечения – огород. Он за «щитиком» метрах в тридцати. На огороде пусто - только кучи картофельной ботвы, припорошенные снегом. Огородик небольшой, с пол сотки. Джек треплет мой рукав и от удовольствия урчит, не разжимая челюстей. Я мотаю его лохматую голову из стороны в сторону. Нам уже не просто тепло – жарко.
- Гав-гав-гав!!! – несется по огороду. Я смеюсь. Снег утаптывается, смешавшись с землей и, налипает на кирзачах. Комки грязи летят в разные стороны…
- Фу-у-у… - мы устаем от беготни и садимся отдыхать. Я на куче ботвы, Джек, примостившись рядом. Его преданные глаза с благодарностью смотрят на меня. Я нагибаюсь и поглаживаю его.
Обычно, заготавливая дрова для печи, мы складывали их в поленницу впритык с верандой. Редко это были сочные поленья березы или осины, пахнувшие с мороза, брошенными у поддувала печи. В основном мы топились слеткой, дровами из досок.… Заготавливать их было куда проще, чем пилить на чурки стволы, а затем колоть колуном, который был таким тяжелым. Так вот, Джек частенько запрыгивал на эту поленницу, по ней на крышу веранды, где укладывался на рубероид и дремал, поглядывая на всех сверху.
Одно время я тяжело болел. Что – то случилось с сердцем, я не мог нормально вздохнуть и выдохнуть, не мог проглотить ни одного кусочка, кололо настолько сильно, что все время мне приходилось лежать. Джек, вероятно, чувствовал мое состояние и старался вести себя скромно. Когда мама впускала его домой, он с состраданием смотрел, мне в глаза, будто спрашивая:
– Что с тобой? - и негромко при этом скулил. По ночам, когда я на короткое время забывался во сне, меня будил его плачущий голос. Он взбирался на веранду и, подняв мордочку к небу, тоскливо выл, не очень громко, но этого было достаточно для того, что мама просыпалась, вздыхая, ворочалась на кухне в своей постели. Я слышал в полузабытье, как она шепчет молитвы, вероятно, ей было страшно за меня, ведь когда воет собака, быть в доме беде. Наутро Джек скребся в сенцах в дверь и требовал его впустить, что бы проведать меня, жив ли я или нет. Я остался жив. Немного поправившись, выйдя во двор, я чуть не упал от кинувшегося мне на грудь лохматого друга. Глаза его от счастья искрились, обдавая нежной преданностью и любовью, жаркий язык лизал мои пальцы. Склонившись к его умненькой мордашке, я позволил уткнуться ему в свою щеку холодным носом. Таким образом, Джек радовался, что вновь мы вместе.
Мы подросли. Моя мама работала уборщицей в музыкальной школе. Я часто по вечерам бродил по классам. Любовался инструментами, трогал их. Особенно мне приглянулось фортепиано. Черное, лакированное. Я открывал крышку, за которой прятались клавиши, и зачарованно трогал их. Раздававшиеся звуки, вызывали во мне какой - то благоговейный трепет. Я пытался подбирать незамысловатые мелодии. При этом со мной находился и Джек. Однажды я настолько увлекся, что не сразу понял, откуда доносится новый звук. Он не был похож на вибрацию струн, ветер, дующий за окнами.
- Странно!?…
Я прекратил наигрывать – звук исчез. Я обернулся к Джеку. Тот сидел, поджав хвост, наклонив голову на бок, и лукаво поглядывал на меня.
- Да ведь это он пел! - Я, осторожно не отворачиваясь от него, дотронулся до фортепиано, нащупал гладкую поверхность клавиши и осторожно толкнул ее.
- Ми-и-и-и-и.… На моих глазах с собакой произошли метаморфозы. Взгляд стал серьезным, одно ухо приподнялось, губы сложились в трубочку, и я в изумлении услышал.
- У-у-у-у-у-у-у-уу-…
- Боже мой!!! Он почти верно интонировал, и прекращал петь, согласно музыкальным правилам переходя от форте к пиано. При этом он скромно вздыхал и выжидательно смотрел на меня:
– Ну, как?
Поверьте – это выглядело настолько забавно, что смех буквально взорвал меня. Я смеялся до слез, до глубины души пораженный его способностью. Но вероятно Джеку не особенно понравилось мое поведение и он, с огорчением взглянув на меня, гордо удалился.
Попытка приучить Джека к цепи не увенчалась успехом. Для него это было тяжелым испытанием. Как он бился, как метался. Все его существо противилось неволе. Цепь гремела звеньями, запутывалась в самых неподходящих местах Джека, в изнеможении он падал на бок и, высунув язык, с мольбой смотрел на меня. Его взгляд выражал только одно,
– Не мучай, отпусти…
Я отказался от возможности превратить его в дворового, свирепого пса. Джек стал собакой само определяющей, как ему жить. День от него не было ни слуху, ни духу, где он носился, чем занимался, бог его знает. Все же к вечеру он исправно являлся и, требовательно гавкал, выпрашивая ужин. Мама первое время противилась навязываемой Джеком дисциплины, но затем загодя крошила в собачью миску хлеб, остатки супа или каши, подливала горячей воды и шла его кормить. Лохматая бестия от ощущения превосходства встречал маму в горделивой позе повелителя. Но стоило миске оказаться перед его носом, спесь моментально исчезала, он жадно набрасывался на еду, не забывая многократно с благодарностью взглянуть на маму, от чего ее суровое выражение лица менялось на добродушную улыбку. Она ласково ворчала:
- Что дуралей… Набегался? Проголодался?
Джек лез к ней, облизывал в благодарности руки, крутил хвостом и счастливо повизгивал.
Однажды он заявился домой не один. Его сопровождал незнакомый пес. Гладкошерстный, коричнево-серого окраса, худой, поджарый, напоминающий всем своим видом и лайку и овчарку, он в отличие от некоторой степенности Джека постоянно был в движении. Все тело его извивалось. Он то - ложился, то вскакивал, то крутился на месте, то с исступлением принимался чесать задней лапой за торчком стоявшими ушами, то, оскалив пасть, принимался яростно выкусывать кого-то на боку. Джек смотрел кривляния своего новоявленного друга, и казалось, ухмылялся, не над его проделками, а над нами. Мама, не ожидавшая встречи с незнакомцем, принялась гнать пса прочь.
- Кыш! Кыш – замахивалась она на собаку.…Вопреки ее ожиданиям, пес не поджал хвост, не убежал, а
принялся радостно прыгать и громко лаять. Ринувшись под ноги мамы, он перевернулся на спину и, неуклюже дрыгая лапами, всем своим видом показал, насколько доверяется людям. Я опустился на корточки и погладил его худое тело. Он присмирел, косясь на меня темными зрачками.
- Кыш, Кыш – он взвился и лизнул меня языком.
- Мам! Он откликается…
- Ну и зови его Кышем – отозвалась мама,
- Только избавь его, пожалуйста, от блох.

Пес улегся рядом с Джеком, наблюдавшим эту неповторимую сцену. С тех пор они были неразлучны.
Наша красочная парочка терроризировала весь поселок. Бедные куры, купавшиеся жарким летом в пыли, завидев Джека и Кыша, сломя голову прятались от разбойников кто куда. Суматошное кудахтанье обезумевших от страха птиц неслось по двору. Петухи, до этого горделиво выгуливавшие свое плодовитое семейство в растерянности крутили головками и, устрашающе потряхивая бардовыми гребешками, пытались бороться с непрошеными гостями. Но не тут, то было! Парочка избрала хитроумную тактику. Пока. Кыш отвлекал внимание разъяренного петуха, Джек выбирал незадачливую жертву и бросался на нее. Курица блажила в исступлении от страха, оказавшись в зубастой пасти разбойника. Собаки, моментально исчезали с места события. Разъяренные хозяева выскакивали во двор и крыли трех этажным матом всех и вся. Место побоища, усеянное перьями, представляло жалкое зрелище. Петух, очумевший от такой непозволительной наглости, непрошеных гостей стоял, как изваяние посреди пыли, пытаясь хрипло прокукарекать сигнал тревоги.
Жертву дуэт трепал под верандой. После трапезы собаки выползали на свет. Это нужно было видеть! Утыканные перьями они были похожими на последних из могикан. Виновато озираясь по сторонам, они боялись смотреть нам с мамой в глаза.
- Паразиты!
- Что вы творите!
- Вы подведете меня под монастырь! – кричала на них мама.
- Все догадываются, что кроме вас некому заниматься разбоем!
Она хлестала голиком по хребту незадачливых искателей приключений. Собаки смирно сидели рядышком и, молчаливо слушали обвинительную речь, из подлобья поглядывая на маму. Кыш начинал икать, Джек мотать лохматой головой. Выпустив пар, мама, махнув рукой, прекращала ругать и лупить собак.
Однажды я стал свидетелем их битвы с чужими псами. Обычное миролюбие моих питомцев было нарушено встречей с соперниками. Бой был коротким. Низкорослый Джек с наскока свалил грудью огромную дворнягу на землю и в гневном порыве принялся терзать ее, пытаясь добраться до горла. Кыш в отчаянии визжа и лая, отбивался от другого пса, пытавшегося прокусить ему лапу. Он вцепился в ухо противника, рванул. Пес взвыл и отскочил от него, пена капала из раскрытой пасти, он злобно рычал и с ненавистью смотрел на Кыша. Джек трепал соперника. Тот, едва отбивался от натиска, смертная тоска была в его зрачках. Я, позабыв о страхе, о возможности быть укушенным кем-либо, бросился в эту свалку, схватил Джека за шкуру и стал оттаскивать его в сторону. Он обернулся. Меня пронзил взгляд воина, жаждущего отмщения и крови. Но Джек не позволил себе тронуть хозяина. Я чувствовал мелкую, нервную дрожь, пробегавшую по его телу. Я смотрел ему в глаза - он мне…
Прошло время. Я обзавелся семьей. Джек и Кыш все чаще не приходили домой. Мама переехала жить на другую улицу. Собакам было не понятно, почему все проходит. Почему мне нет дела до них. Возможно, они догадывались, что это необходимо. Возможно, у них возникло чувство обиды и сожаления. Возможно.…
Потом я узнал.
Кыш пал от руки недоброго человека. Его шкура пошла на унты, а все остальное съели туберкулезные блатные, многочисленные в нашей округе.
Джек…
Джек погиб под машиной. Мне рассказали – он перебегал дорогу и не заметил летящего на большой скорости грузовика. Он лежал в траве, на обочине, пытаясь подняться. Но тело ему не повиновалось, у него был перебит позвоночник и раздавлен таз. Человек, смотревший на страдания пса, видел на его глазах слезы и самое поразительное!
Джек сложил губы трубочкой и…
У-у-у-у-у-у…
Пел ли он прощальную песню? Плакала ли его уходящая душа? Не знаю.…Но иногда, когда мне бывает очень трудно, я вижу его во сне, в котором он во всю прыть несется по лесу, наполненному солнечными светом, птичьим гомоном, по тропинке. Бросается мне на грудь, шершавым языком касаясь щеки. Я целую его в холодный, черный нос… Обнимаю …. и испытывая щемящую тоску… и облегчение…

Ежик
Новелла
Город засыпал. Уходящее лето дарило остатки своего тепла. Лишь по ночам умеренная прохлада, вызывала не осенний озноб, а легкую бодрость. Случайные прохожие спешили домой. Редкие парочки скользили слившимися тенями в сумерках переулков. Ночные фонари неестественно окрашивали улицы в белое и оранжевое. Небо, усыпанное звездами, нависло опрокинутой чашей над зданиями.
Последний трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь из стороны в сторону…
Окна гасли. Неслышно вползала тишина, нарушаемая шорохами, скрипами, вздохами.
Передернувшись, Ежик сплюнул, и плотнее запахнув на груди потрепанный пиджак, озираясь по сторонам, двинулся в путь, к переполненным за день разнообразным мусором бакам. Запахи, раздражающие благополучных сограждан, не трогали обоняние опухшего носа Ежика, мужика, заросшего колючей щетиной, с копной не мытых, спутанных, седеющих волос на голове.
Шмыгая, он заковылял к рынку, тенью скользнул к намеченной цели. В бледном свете, изогнувшись, потянулся руками к отходам. На этот раз ему повезло. Коснувшись, пальцами чего-то мягкого он вытащил находку из груды хлама. Рассмотрев наполовину ошкуренный банан, от удовлетворения прищелкнул языком, отправляя его в рот, ощущая сладковатый привкус кем-то недоеденного плода. Рот наполнился слюной, челюсти свело, заурчало в животе. Шамкая наполовину беззубым ртом, Ежик принялся энергично копаться в отбросах. Обрывки бумаги, пакетов, холодные, смятые банки, разнообразная мелочь, поглотили его внимание настолько, что он пропустил слабый звук, прозвучавший из бака, и поначалу не обратил на него внимание.
Когда звук повторился, похожий на крысиный писк, Ежик в страхе дернулся и отпрянул. Приоткрыв рот, всмотрелся перед собой. Ничего не было видно.
- Неужели мерещится? – подумал он. Звук возник вновь, но более громкий. Что-то шевельнулось, зашуршало. Ежику показалось знакомым это.
- Где же он слышал это?
В памяти мелькнули обрывки его прошлой жизни.
- Маленькая дочка, жена, кроватка…
Догадка, страшная и неумолимая, озарила сознание.
- Ребеночек.…
- Откуда?
Он с остервенением принялся выкидывать хлам. Почти на дне перед ним лежал продолговатый сверток. Осторожно взяв его руками, приподняв, Ежик вытащил сверток наружу и вздрогнул от изумления. На него смотрело детское личико, завернутое в тряпье. Чуть приоткрытые глазки, курносый носик, изможденные черты. Сердце его дрогнуло и отчаянно забилось. Защипало в глазах. От нахлынувшей слабости подкосились колени. Пошатнувшись, он прижал находку к груди и огляделся по сторонам. Мелькнула первая мысль.
- Куда?
Ночь все больше обволакивала все вокруг. Замерев, Ежик прислушался.
- Тишина…
Не совсем соображая, развернулся. Ноги сами понесли его домой.
Слабый, дрожащий, огонек свечи осветил убежище Ежика. Догорающая спичка обожгла его пальцы. Затхлый, прокуренный воздух, прежде привычный, вызвал чувство брезгливости. Чертыхнувшись, он присел на корточки перед уложенной наподобие кровати находкой. Кровать – доски на кирпичных подпорках, ржавый от пятен матрац, прожженное одеяло, наполненный опилками мешок – подушка.
Пламя свечи, колеблясь, отбрасывало причудливые тени на стену. Они плясали, корчились, рогатились, извивались, давили страхом. Чуть слышалось прерывистое дыхание ребенка. Ежик осторожно стер полоски слюны в уголках его рта и бережно начал разворачивать. Взору открылось тельце. Немощное, крохотное тельце слабого существа. Оно было девочкой. Испарина выступила на лбу Ежика. Стараясь громко не дышать, он коснулся давно отвыкшими от человеческого тепла пальцами – пальчиков ребенка. Глаза ее приоткрылись. В темных зрачках он увидел себя. Жуткого. Ничтожного. Губки ее изогнулись в подобии улыбки, которая появляется при виде родного лица.
- Она улыбается? – изумился Ежик и, почувствовав неловкость, засуетился, прикрывая наготу дитя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ее лицо неумолимо притягивало его к себе. Ежику показалось, будто голубой свет ореолом окутал ее головку и, разрастаясь, приблизился к нему, вошел в него, поглотил…
Мысли, прежде непослушные, переливаясь, заструились мелодией. Ясные, ощутимые, они касались его души необыкновенным теплом и нежностью. Слабость разлилась по телу. Сон, всегда страшивший, на этот раз хрупкой паутиной опутал его, голова склонилась. Ему послышался хрустальный звон, чистый звон колокольчика и убаюкивающий, идущий их небытия шепот. ……

Вздрогнув от озноба, Ежик очнулся. Свеча потухла. Предрассветные сумерки холодно вливались во все щели его жилища. Стон вырвался из груди. Застывшее тельце неподвижно лежало перед ним. Правая ручка, согнутая в локотке, пальчиками, соединенными, будто для благословения, немым укором застыли перед ним.
- Как…? – прохрипел Ежик
- Зачем? – сдавило горло.
- Нет! Нет! Нет! – заклокотало, забило.
Он ринулся к выходу. Сорванная дверь глухо ударилась о землю, подняв столб пыли. Упав на колени, вскинул руки к небу. Робкий луч солнца блеснул в его глазах, наполненных слезами боли и отчаяния.

- Господи! – пронеслось над городом.
- ГОС– ПО – ДИ-и-…и…!!!!!!!

Первый трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь из стороны в сторону…