ПЕСНЯ СЛЫШИТСЯ И НЕ СЛЫШИТСЯ

Не зная ни одной ноты, не имея никакого слуха, я с ранней юности научился улавливать понравившуюся мелодию ещё душой, если к напевам добавлялись слова, от которых голова кружилась. В 1953-м году мне было 14. Лето этого года старожилы помнят холодным, даже фильм впоследствии сняли под названием «Холодное лето 53-го». В Азербайджане, где снег выпадает диковинным разом в году, о холодном лете не могло быть и речи. Я в то лето впервые ощутил нахлынувшие на меня приливы не материнской, а другой особой, томительной нежности. Эту нежность принесла мне песня: «Вот и полгода, считай, // Рядом с тобою я жил. // Несколько раз невзначай // Мимо тебя проходил». Казалось, эта песня была написана для меня и для девчонки Эммы, дочки наших учителей, живших при школе.

Эмма приехала на каникулы после окончания восьми классов у себя на родине в Черкесске. Разница между нами была в три класса, но по возрасту мы были одногодки. Мне из-за контузии при налете на Сталинград пришлось поздно пойти в школу. Эмма в седьмом классе была пионервожатой в моём четвёртом. Все поселковые пацаны, её ровесники и старше, сохли по ней. Вот и меня угораздило заболеть этой болезнью под названием «Эмма». Она уже год как была городской и смотрела на всех нас с высоты нескольких уровней: как старшеклассница, как городская, как самая красивая девчонка.

Когда она сидела на лавочке под деревом, возле школы и читала иль делала вид, что читает, книгу, мне представился случай четырежды ходить на виду у неё в магазин — сперва за хлебом, чуть позже за сахаром, потом за хлопковым маслом и, наконец, за солью. Представляю, как я выглядел, но ничего не мог с собой поделать. Мне шёл пятнадцатый год, ей — тоже, но она была взрослей меня. На Кавказе девчонки взрослеют очень рано. Я был кутёнок, пёсик ее, боялся не только подойти, подползти к ней не решался, хотя с её отцом дружил, ходил на охоту, обдирал с ним зайцев. Но стоило мне переступить порог их дома и увидеть её, у меня перекрывалось дыхание, я молчал или мычал что-то невнятное.

Уже тогда мне хотелось не сделать, а свершить что-то такое, чтоб она ахнула, снизойдя ко мне со своих высот. То очень хотелось при ней забить решающий гол своим грозным соперникам, то мечталось быть лётчиком, чтоб вмиг взлететь над её высотами, и чтоб она посмотрела на меня не сверху вниз, а наоборот — снизу вверх. Ещё грезилось написать ей такие стихи, чтоб она, прочтя их, ночь не спала. Я уже тогда неплохо играл в футбол, начинал писать стихи и, прочтя книгу «Два капитана», подумывал о небе.

Через три года я забью красивый год в присутствии моей возмутительницы спокойствия, отстаивая честь района, напишу тогда же стихотворение в её честь и передам его ей через подругу. Позже, спустя ещё два года, поступлю в Качинское училище лётчиков. Но это всё произойдёт потом. А пока я, маяча на горизонте и ходя кругами, пытаюсь обратить на себя внимание девчонки, которая не будет моей первой любовью, но в становлении моего характера сыграет важную роль. В конце лета она уедет учиться дальше, оставив меня наедине с собой в посёлке, – ему впоследствии я воздам должное и стихом, и прозой.

Действительно, посёлок был маленький, а мечты над ним вились вольные, крылатые. И песни у меня из небольшого приёмника «Москвич», взмывая, распластано парили и мягко садились на площадки моей памяти, чтоб о них не забывали, сколько бы времени ни прошло. Я помню те песни до сих пор, не зная зачастую ни авторов прекрасных стихов, ни создателей чудесных мелодий, ни фамилий замечательных исполнителей, а это говорит о родстве этих песен с народными. Взять хотя бы песню, которую мои сверстники наверняка помнят: «За дальнею околицей, за молодыми вязами // Мы с милым, расставаясь, поклялись в любви своей. // И было три свидетеля: река голубоглазая, // Берёзонька пушистая да звонкий соловей». Четыре строчки, а сколько здесь природы: река, вязы, берёзка... Услышишь такую песню, и захочется самому написать стихи.

Или ещё одна песня тех лет, середины пятидесятых: «Сиреневый туман над нами проплывает, // Над тамбуром горит прощальная звезда. // Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, // Что с девушкою я прощаюсь навсегда». Под эту песню я уезжал из поселка в Сталинград, уходил небольшим парусником в открытые просторы вод. А как эта песня перекликалась с той, приведенной мной вторым куплетом в начале моего повествования! А первый куплет – вот он: «Поезд оставил дымок, // В дальние скрылся края, // Лишь промелькнул огонёк, // Словно улыбка твоя». Песни, созданные почти в одно и то же время, на одну и ту же тему, а волнуют нынче так же, как полвека назад. Я в восхищении от песенных слов, полных лиризма, цитируемых мной по памяти: «Ты со мною в лёгком танце // Мчишься, чуть дыша, // И сама ещё не знаешь, // Как ты нынче хороша». Какое же чудо — наша память! Она и архив своеобразный, и компьютер, и музыкальный центр безотказный.

Песни лет былых, простые, искренние и земные, до слова помнятся душой моей, так, что сверять их тексты по книгам — терять время. «Костры горят далёкие, // Луна за бор спускается, // А парень с милой девушкой // На лавочке прощается».

Не хочу проводить параллели песен тех лет с нынешними, чтоб не расстраиваться. Родник — всегда родник! Чернуха есть чернуха. Я в своих белых стихах преклоняюсь перед мелодией и текстом давней песни: «Сила прежней песни в том, что она, как волшебник, возвращает в былое, каким бы далёким оно ни было». Песни прошлых лет создавались настоящими поэтами, у которых слова — самоцветы, а рифмы их — чарующие огранки. Ещё те песни близки сердцу тем, что они взмывали солнышками над милыми душе кинофильмами: «Что так сердце, что так сердце растревожено, // Словно ветром тронуло струну? // О любви немало песен сложено, // Я спою тебе, спою ещё одну». Эта песня — одна из святостей кинофильма «Верные друзья». Именно о такой песне я веду речь в написанном мной стихотворении: «Она, играя, передаёт голос прошлого, краски прошлого, запах прошлого. Особенно запах, пришедший на мгновенье, даёт возможность нам почувствовать себя на седьмом небе».

Мне не раз светло мечталось написать о песнях, старых годами, но молодых волнением слов, страстью чувств и светлой печалью, растекающейся по памяти, освежая её ветерками несмелости и росинками нежности: «С неба льётся музыка, // Ветерок звенит. // На тропинке узенькой // Встретились они». Я бы на сравнения прежних и нынешних песен не одну страницу извёл, но мне давние песни задушевными словами подсказывают, что этого делать не надо. Нет, они не боятся проиграть, поскольку знают, что любовь народа — дело не временное.

Песни лет былых... «Эти песни, как флаги реют, // Обладая защитным средством. // Я ношу их в себе под сердцем, // В холода мы друг друга греем». И они звучат, возвращая меня в юность, на круги своя. Около ста моих стихотворений несколько композиторов положили на музыку, но я всегда буду с поклоном относиться к тем песням, которые вводили меня в круг танцплощадок в парке, в зал школьных вечеров, в бал Домов культуры. И сейчас у меня, седого мужчины, поджилки трясутся от волнения, стоит лишь заслышать такие песни, как «Мы с тобою не дружили», «Школьный вальс», «Не забывай», особенно от последней: «Не забывай, что после вьюги // Опять в цветах приходит май, // Не забывай своей подруги, // Своей любви не забывай». Здесь как раз тот случай, когда словам, сколько бы лет ни прошло, всегда будут аккомпанировать клавиши чувств.

Своим признанием в любви песням давних лет и прикосновением к ним доброй памятью я как бы попытался разгладить морщинки на своем лице, сбить с толку болезни, чтоб они шли не ко мне, а от меня, ну, и, конечно же — отдать должное милому калейдоскопу моей памяти, в общем, и песне любви моей первой, в частности:

Забытая мелодия вернулась,
Чтоб в памяти щемяще воскресить
Пожарищем охваченную юность,
Которую вовек не погасить.

О, юность, треволнения обитель!
И я по-сумасшедшему любил,
Хотя о том девчонке не трубил,
Ходил за нею по её орбите.

Мне кулаком о стол хотелось треснуть
Или с обрыва броситься в реку...
Она тогда досталась дураку,
Чтоб жизнь спустя в мелодии воскреснуть.