Когда еще будучи молодым человеком, Митрич, в первый раз спустился в шахту, в которой затем проработал двадцать семь лет, он был подавлен той обстановкой и теми условиями труда, в которой, черные от пота вперемешку с угольной пылью люди сновали вокруг него, перетаскивая бревна и разные железки, грубо толкая, ошарашенного увиденным, и стоящего как памятник в центре забоя, будущего шахтера. Первым его желанием было убежать отсюда туда, где светло и чисто. Но это желание невозможно было осуществить, в силу того, что так называемая клеть, опустившая его и начальника участка – пожилого, дородного мужчину, давнего знакомого его отца, которого мать Митрича уговорила пристроить мальца на работу, ушла на верх. И во-вторых, как-то неудобно получалось: уговаривали, уговаривали и тут на тебе – хочу на верх. Самолюбие и внутренняя порядочность, а скорее всего острая нехватка денег, заставили Митрича остаться в шахте и выслушивать инструкции начальника, и тот не мешкая, стал вводить в курс дела вновь испеченного проходчика. Потом пришли трудовые будни, а с ними успехи и провалы в работе. Жизнь текла, особо не отличаясь от жизни, таких же, как и он миллионов шахтеров.
Уже через два года после первого спуска в шахту, Митрич обзавелся квартирой, кое-какой мебелью. Отец его к тому времени скончался, и он остался жить с матерью. Анатолий – так назвала своего последыша мать Митрича, когда он родился в большой казацкой семье на Кубани. В голодные тридцатые годы от чахотки умерла старшая сестра Анатолия – Ксения. В это же время началась кампания по сплошной коллективизации на основе раскулачивания зажиточных казаков. Хотя отец Анатолия - Дмитрий Павлович и не считался кулаком, а числился в списках местной администрации крепким середняком, он все же посчитал за лучшее не испытывать судьбу и распродав нехитрое имущество, лошадь и корову, выручив не большие деньги подался на Урал.
Скоро началась Великая Отечественная война. Проводив на фронт двух старших сыновей, Дмитрий Павлович с женой и малым Анатолием переехал в Среднюю азию, в небольшой шахтерский городок. В самом конце войны, когда Красная армия добивала фашисткого врага, семья получила похоронки, вначале на среднего, а затем и на старшего сына. После этого отец Анатолия страшно запил, перестал работать и все заботы, по добыванию денег на пропитание, легли на материнские плечи. Вскоре отец Анатолия умер. Он, как мог, стал помогать маме: они вместе ходили пилить кому-то дрова, стирать белье, носить воду, загружать и выгружать уголь, пока друг отца не предложил Толяну попробовать себя в качестве шахтера.
Рабочих рук тогда не хватало, каждый человек был на учете, поэтому в отделе кадров шахты, никто особо не придирался к возрасту, поступающего на работу пацана. Шахтеры, относительно представителей других профессий, зарабатывали хорошо, поэтому после смены холостые молодцы, в число которых входил и Анатолий, отмывшись от угольной пыли, не находя каких-либо, радующих душу развлечений, частенько, если не сказать, каждый день придавались распитию горячительных напитков, благо вина и водки в поселке не переводилось. Слегка выпив, или напившись в доску молодняк расходился кто куда. По случаю окончания смены, друзья иногда собирались у кого-нибудь дома, набирали пива и отдыхали. Во время посиделок, они по очереди рассказывали разные истории, свидетелями которых когда-то оказались. Рассказы получались то веселыми, то грустными, или ни то ни се. Анатолий был хорошим рассказчиком, знал много интересных жизненных моментов, а его память цепкой рукою держала их в себе до определенного случая. В этот раз она выдала на гора следующее происшествие.
- Дело было так, - заговорил молодой шахтер, - случилось мне будучи пацаном поехать с отцом в станицу, где жил и работал его брат, мой родной дядя, звали его Сережа. С утра отец уехал по делам, оставив меня на попечение дяди. Тот особого восторга по этому поводу не выказывал, но делать нечего, надо же брату. Поэтому он, ничтоже сумнявшись с раннего утра повез меня на конезавод, где работал осеменителем. В те темные времена это ремесло, только начинало входить в моду. Раньше кобылиц осеменяли жеребцы естественным способом, не ставя это дело на поток, и проблем продолжения лошадиного рода перед людьми так остро не стояла. Кто придумал осеменение кобыл по принуждению, и для чего? - современному человечеству не известно. Но работа – есть работа, и дядя Сережа надев на себя кожаный фартук, выкурив папиросу, вывел из стойла кобылу и привязал ее к прочной жерди. Затем он подошел к другому стойлу, где по моим соображениям находился племенной жеребец, и взяв того под узцы, повел жениха к невесте. Ритуально встав на дыбы, жеребец запрыгнул на кобылу, но попасть с первого раза в нужное для зачатия место у него не получилось. Тогда дядя Сережа, предварительно надев на руки резиновые перчатки, повторно подвел его к кобыле. Во время второй попытки, мой дядя правой рукой схватил жеребца за детородный орган и направил его в заданном природой направлении. Осеменение прошло удачно.
Несколько передохнув и выкурив очередную папиросу, он вывел следующую невесту, которая оказалась не такой покорной, как прежняя. Она брыкалась и прыгала в разные стороны, не давая дядьке возможности привязать себя. Только после невероятных усилий и ряда бесплодных попыток ему все же удалось привязать строптивую кобылу к жерди. Кобыла была дюже норовистой, жеребец - больно горяч, и у дяди, вместе с его жеребцом ничего толкового не получалось. Осеменители взмокли, тяжело дышали и по всей вероятности сильно устали. Кобыла, глядя на них, радостно ржала, будто говорила:
- Так вам и надо прохиндеи. Если я не хочу, то у вас ничего не получится. Бедная кобыла не знала одного, что моему дяде начальством был отпущен план по осеменению и не выполнить, его он не мог. Поэтому через некоторое время попытки сломать девичью гордость кобылы были продолжены.
Какими эпитетами дядька награждал кобылу и жеребца во время этих попыток, - я пересказывать не буду - вам и так должно быть все ясно. Вот выкурив очередную папиросу, дядя Сережа снова приступил к исполнению своих обязанностей. Во время перекура он снял с головы ненавистную кожаную лямку от фартука, которая видимо, натирала ему шею и та повисла у него спереди. В это время, возбужденный до крайности жеребец, выпустив из себя огромный как дышло, детородный орган, подбежал к кобыле. Увидев это, дядя Сережа, выплюнул изо рта недокуренную папиросу и бросился к лошадиной паре, чтобы помочь им в брачном деле. Впопыхах он не заметил, что лямка от фартука зацепилась за конец возбужденного органа жеребца, и когда тот запрыгнул на кобылу, то вгорячах притянул эту лямку и засунул ее вместе с членом кобыле в трещину.
Силой, тот жеребец обладал великой, и мой родной дядя был приподнят на лямке фартука в воздух так, что голова его оказалась между лошадиными телами. Я чуть не заплакал от страха, когда увидел, висящего на проклятой лямке родного дядю с прилипшим к лошадиному заду лицом. С дергающимися как у марионетки руками и ногами, он всеми силами пытался освободиться от лошадиного плена. Вот так он, дергаясь и висел, пока сволочной самец, не удовлетворив свою страсть, не спрыгнул со строптивой кобылы. Сколько времени продолжалась эта осеменительная пытка я не помню, но только, когда жеребец, сладострастно заржав, отошел от кобылы, а дядя оказался на своих ногах, я несколько успокоился. Все его лицо было покрыто противной слизью и мелкими брызгами навоза, он непрерывно матерился, сплевывая противную гадость изо рта, грозил кулаком лошадям, и потихоньку шел к водопроводной колонке. Та не работала, и тогда он велел мне сбегать к колодцу и принести ведро воды, что я и сделал. Умывшись колодезной водой, он несколько пришел в себя, загнал лошадей по своим местам, насыпал им корм и мы ушли с конезавода.
По пути домой дядя зашел в магазин, купил водки, а мне килограмм конфет. Водку до дома он не донес, расправившись с ней прямо за углом магазина. Захмелев, он просил меня не рассказывать никому вплоть, до самой его смерти о происшедшем с ним приключении. Его волю я выполнил, так как дядя Сережа десять лет как умер. Друзья Анатолия, не имея более сил смеяться, сидя на стульях, икали и тихо повизгивали. Долго ходила по поселку передаваемая из уст в уста эта легенда про лошадиную свадьбу, вызывая нездоровый восторг у слушателей, особенно у баб.
С гулянки Анатолий возвращался далеко за полночь, если случалось подраться, то приходил домой с синяками, а то и с порванной рубахой.
- Опять, одно, и тоже, - сетовала мама, помогая раздеться еле стоявшему на ногах непутевому сыну, - когда же остепенишься, нельзя же так, одних рубашек на тебя не напасешься. Жениться тебе надо, вот и вся недолга. Вот твои друзья все уже переженились, даже Витька, уж какой срахолюдина, и тот нашел себе бабу. А ты, такой красавчик у меня и все один, да один. Чем Нюрка плохая девка? Аккуратная, вежливая, пухленькая, а уж какая рукодельница – заглядишься. Анатолий часами, уставившись в тарелку давно остывшего супа, слушал причитания, граничащие с нытьем, матери.
-Видимо все-таки надо жениться, чтобы старая успокоилась, туго соображал Анатолий, да и вообще таскаться по этими шлюхам толку мало – подцепишь еще какую-нибудь заразу. Однако утром, тайком от матери похмелившись, - на шахте с этим делом было строго, могли и вытурить в шею, он забывал о решении жениться, об обещаниях дававшихся матери не пить и не дебоширить. И все возвращалось на круги своя: работа, пьянки, драки. Жениться ему не хотелось – зачем эта обуза, зачем этот хомут на шею, да и не нашлась еще та, которая завоевала бы сердце шахтера. Но однажды после смены, зайдя в поселковый магазин, он купил там водки и закуску. От нечего делать, он заглянул в отдел парфюмерии. Покупать там шахтер ничего не собирался, просто прозаживался вдоль прилавка разглядывая ненужные ему пузырьки с различными духами и одеколонами. Он хотел было уже выйти из отдела, как увидел стоящую за прилавком девушку. Она выглядела довольно таки плотной, но армейская выправка и подтянутость, скрывали ее довольно пышноватые формы. Но не формы девушки привлекли внимание шахтера, и не ее обворожительная улыбка тронула за живое Анатолия. Его взгляд не мог оторваться от косы. Цвета белого испеченного хлеба, не очень длинная, но невероятно толстая коса вдруг стала предметом его внимания. Такой косы он не видел ни одной девушке, ее толщина не уступала толщине корабельного каната. Молодой человек, не отрываясь, смотрел и смотрел, пока продавщица не спросила у него:
- Что бы вам предложить вам, молодой человек? Может быть, купите духи для своей девушки или могу предложить вам пудру.
Очнувшись от замешательства, Анатолий не ответив ничего продавщице опять пошел вдоль прилавка, разглядывая выставленный товар. Потом зачем-то купил зубную пасту – зубы он чистил солью и то крайне редко. Переминаясь с ноги на ногу и крутя в руках только что купленный тюбик, Анатолий стоял возле парфюмерного прилавка, не в силах отойти от него. Вдруг за спиной у него появился чисто выбритый мужик:
- Ты че, Толян, мы тебя ждем, ждем, а ты оказывается здесь ошалаешься, на баб заглядываешься. Пойдем, ребята уже бунтуют. Лизку твою только, что видел – шла с каким-то фраером из конторы, в кино, наверное. Ты бы наковырял ему как- нибудь по сопелке, чтобы наших девок не соблазнял, а? Ну пошли же скорее.
-На вот, забери авоську, здесь все. А теперь иди к ребятам, меня не ждите, может быть, позже подгребу, с этими словами Анатолий вручил ему сетку с продуктами, и подталкивая товарища в плече, направил его к выходу. Тот понимающе улыбнулся и кивая головой, что-то прошептал Толяну на ухо. Затем рассмеялся и быстро ушел. Анатолий снова оказался у прилавка. Дождавшись, когда в отделе никого кроме продавщицы не останется, он набрал полные легкие воздуху и выпалил, оторопевшей от такой неожиданности девушке:
- Пойдем сегодня со мной в кино, фильм хороший, поедим мороженного, выпьем лимонада. Приходи в восемь, придешь – женюсь на тебе, не придешь – убью. От такого полу уголовного предложения руки и сердца, у девушки потемнело в глазах, затем появилась противная дрожь в коленках. Она оторопело глядела на незнакомого парня, не находя что ответить ему. Немного придя в себя, она набравшись духу как и он что есть силы гаркнула в ответ:
- Приду в восемь, готовь мороженное и лимонад, но предупреждаю, если не женишься – поймаю и задушу!
Те покупатели, что находились в это время в соседнем отделе, стали свидетелями невиданного ими ранее такого признания в любви. Результатом же произошедшего в поселковом магазине короткого диалога между Анатолием и продавщицей парфюмерной продукции, в дальнейшем стали трое детей: две девочки и один мальчик.
Прожили Анатолий со своей супругой вместе более двадцати лет, пока смерть не прибрала к себе любимую жену шахтера. Выйдя замуж, старшая дочь Анатолия стала жить отдельно от него. Сын пошел неправедной дорогой и отсиживал срок наказания за разбой. Единственной отрадой жизни шахтера была его младшая, самая любимая дочка, которая и жила вместе с ним. Через несколько лет после смерти супруги Анатолий, которого в силу его почтенного возраста, окружающие стали называть Митричем, сошелся с одной одинокой женщиной, работавшей в то время в прачечной. Сам Митрич, после выхода на пенсию, устроился в поселковую управу рабочим, в отдел, занимающийся уборкой улиц, очищением всякого рода арыков и уходом за лесонасаждениями.
- Я почувствовал себя человеком, - говорил обычно Митрич, рассказывая о новой работе, - каждый день вижу солнце, работа легкая и прибыльная: то продавщице бочкового пива надо подкатить бочку, то овощным ларькам необходимо погрузить или выгрузить ящики с товаром, да мало кому еще требовалась разовая помощь так называемой бригады быстрого реагирования. Расчеты с ними заказчики производили, кто пивом, кто овощами и фруктами, короче говоря, не жизнь, а сплошная лафа. Однажды за какую-то оказанную бригадой услугу с ними рассчитались большой коробкой шоколадных конфет. Вот с нее то и начались злоключения Митрича. Срок хранения этих шоколадных конфет истек еще в довоенное время: их невозможно было не раскусить не растворить - твердость начинки и глазурного покрытия приближалась, к твердости алмаза. Перед бригадой встала, на первый взгляд неразрешимая проблема: как употребить эти сверх твердые конфеты? -Не выбрасывать же их на помойку. В дело вмешался его величество случай: зайдя как-то к знакомому сапожнику починить обувь, Митрич за разговором поделился с ним с этой конфетной проблемой. Сапожник внимательно выслушав озадаченного клиента, сказал тому:
- А принеси- ка ты мне эту коробку, испытаем один вариант- у меня есть одна хреновина, на ней и попробуем измельчить твой сладкий абразив. Бригада в полном составе с этой коробкой конфет пришла к сапожнику. У того в сарае, похожая на дореволюционный танк, стояла невиданная машина. Этот старый агрегат по дроблению кукурузных початков достался сапожнику от офицеров, недалеко расположенной военной части, которым он починял прохудившиеся сапоги. Платить сапожнику за его труды живыми деньгами офицеры считали делом не разумным и даже вредным. Поэтому в оплату за его работу шли презенты в виде старых, изъеденных молью папах, поломанные штык-ножи и прочая никому не нужная дрянь.
Когда дарить сапожнику стало нечего, а сапоги по-прежнему требовали починки, доблестное офицерское собрание решило отдать тому, непонятно откуда взявшийся на территории части, агрегат для дробления кукурузных початков. Здраво рассуждая, что этому агрегату в их части делать нечего, как только пугать новобранцев впервые вышедших в караул, офицеры приказали старшине вместе с десятком солдат перетащить это железное чудо в сарай смиренного сапожника. Зная наперед, что препираться с офицерским составом военной части, дело бесполезное, сапожник милостиво принял дар.
После завершения работ по перемещению агрегата в сарай сапожника, старшина, руководивший всей этой рутинной работой, отпустив солдат, долго мялся возле осчастливленного агрегетом сапожника, намекая тому на плохую погоду и сильную головную боль, так неожиданно появившуюся во время перетаскивания машины. Что отвязаться от представителя гвардейской части, сапожник презентовал ему бутылку «Портвейна», хотя намеки старшины были направлены на более благородный напиток. Сапожник, друг и товарищ местных офицеров, несколько раз пытался было продать или хотя бы обменять на что-нибудь свою молотилку. Он предлагал ее различным организациям и частным лицам, но все его попытки терпели фиаско.
Так, председатель соседнего колхоза согласился было обменять агрегат на два ящика мелких гвоздей, коими снабдил свой колхоз, по районной разнарядке, нерадивый снабженец. Но, главный бухгалтер колхоза – добрый и покладистый человек, на сей раз, встал в позу, и не за какие коврижки не соглашался на, по сути своей вполне разумный обмен.
- Вам то что, - вытирая нос платком, отчитывал сапожника главбух колхоза, - забрали гвозди и ушли к себе в будку молотком стучать. А мне припишут злые умыслы против колхозного строя, разбазаривание средств, снимут с работы и упекут в места далекие, где семь звонков и все на обед. Сделка века не состоялась. Вот и остался агрегат, для дробления кукурузных початков, стоять в сарае у нашего сапожника. Как было сказано ранее в один прекрасный день, вся бригада во главе с Митричем, пришла к сапожнику с коробкой заранее очищенных от фантиков конфет. Сапожник завел двигатель агрегата и высыпал конфеты в его приемный бункер. Раздался невероятный грохот, будто бы танковая армия генерала Рыбалко в районе села Прохоровка пошла в решительное наступление на танковые полчища фашистких захватчиков. На предусмотрительно постеленную сапожником чистую тряпицу из высыпного отверстия агрегата посыпалась сладкая пыль. Экзекуция над шоколадными конфетами длилась не более пяти минут. Кучу полученной пыли участники обмолота разделили между собой на равные части. Придя домой с прихваченными в магазине двумя бутылками «Портвейна», Митрич торжественно поставил на стол пакет с пылью перемолотых конфет.
- Сахару теперь не покупай, чай будем пить с конфетами, - сказал он сожительнице. Женщина, подойдя к столу, заглянула внутрь пакета, затем зачерпнув ладонью немного пыли попробовала ее на язык.
- Какие же это конфеты, пыль сплошная, да и горькая она, тьфу, гадость домой принес, спасибо тебе Толичка. Сам пей чай с этой дрянью, а я себе сахару куплю, - зашипела разочарованная женщина.
- Да, ты видать графиней родилась или баронессой вшивой, коли брезгуешь пролетарских конфет откушать, - пытался было отшутиться Митрич. Но, то ли день выдался недобрый, то ли муха, какая-то бабу укусила? Только вместо того, что бы промолчать, как это она делала на протяжении долгих лет совместной с Анатолием жизнью, баба завелась с пол оборота, и стала перечить ему во всем. Сели ужинать, распили принесенное Митричем вино. Он видимо обиделся на недобрую оценку сожительницы его сладкой пыли так, что за все время ужина не проронил ни слова. Затем он встал из-за стола, улегся на диван, и насупившись молчал, делая вид, что увлеченно смотрит телевизор.
- Ну-ка, графиня, слетай-ка в магазинчик, притащи еще одну бутылочку «Портвейнчика», - зло приказал он бабе, - только сахару не бери, а то у меня руки чешутся тебе твою дворянскую морду набить. Женщине бы промолчать, дать время остыть закипающему мозгу мужчины, но видимо и впрямь день оказался недобрым: она, словно ее ужалила оса, вскочила со своего мест, и стала кричать:
- А вот и возьму, три кила возьму, а твою дрянь выброшу на помойку. И вообще, старый козел, не учи меня с чем чай пить, с сахаром или с той гадостью, что ты приволок. Митрич был человеком с взрывным характером. Ему было достаточно и половины той тирады, извергшейся из хмельных уст внезапно взбесившейся бабы, чтобы натворить кучу бед. Он, с удивительной для его возраста прытью, вскочил с дивана, схватил пустую бутылку и метнул ею в, успевшую прикрыть руками голову, женщину. Стеклянный сосуд, пущенный рукою старого шахтера, набрав скорость, вылетевшей из ствола пушки снаряда, ударился о стену, и разлетелся, словно бомба, на мелкие осколки. Испуганная до смерти женщина хотела было убежать с поля боя, но не двигающиеся от ужаса ноги, не дали ей этого сделать. Она хотела было кричать, но из перекошенного страхом рта женщины вырывался лишь хрип, похожий на урчание сливного бачка унитаза. Ее выпученные глаза в которых горел огонь ненависти и обрывки фраз долетавшие до Митрича привели его к последней стадии бешенства. Не видя ничего вокруг, он схватил со стола кухонный нож, одним прыжком покрыл расстояние, отделявшее его от сожительницы, и нанес им ей смертельные раны.
Затем приехала «Скорая помощь», а потом уже и милиция. Их вызвали соседи, встревоженные скандалом, и ставшие невольными свидетелями убийства. После следствия дело передали в суд, который и определил ему срок наказания в десять лет колонии усиленного режима. Оказавшись в колонии, он уже через пару недель был определен в ОГМ, в монтажную бригаду. А через год стал бригадиром монтажников, заменив на этом месте освободившегося по помилованию зэка. ОГМ / отдел главного механика / располагался в небольшом помещении, пристроенном к основному корпусу второго цеха. Там располагались несколько токарных, фрезерных, сверлильных станков, был так же и долбежный станок и механическая пила. В самом конце ОГМа находилась двухэтажная пристройка, на втором этаже, которой располагались комнаты одна из которой служила кабинетом главного механика завода. Одна небольшая конурка была приспособлена под кухню для зэков. О существовании ее знал лишь узкий круг избранных.
Кабинет главного механика был построен таким образом, чтобы из его окон можно было бы просматривать весь цех. Основная задача ОГМа состояла в обеспечении ремонта и профилактики всего заводского оборудования, поэтому простаивать его работникам практически не приходилось. Механики производственных цехов беспрерывно таскали сюда поломанные детали от различных станков и оборудования. Затем они вместе с главным механиком и его подопечными специалистами ломали головы над тем, как отремонтировать старую деталь или вместо нее изготовить новую. Надо отдать должное осужденным спецам, некоторые из которых имели высшее образование: они умели находить выход из, казалось бы, уже неразрешимых ситуаций. Многие неподдающиеся ремонту детали узлов механизмов, благодаря оригинальности мышления этих специалистов, им только известными способами, изготавливались на месте, спасая производство от неминуемых простоев.