Как отмечалось ранее, жизнь на зоне, если в ее течение грубо не вмешивались, была более или менее спокойной и это спокойствие жижделось на балансе сил, что являлся гарантом стабильности и взаимопонимания между администрацией колонии и контингентом содержащимся в ней. Вот пример того, как нарушение этого баланса, привело к непредсказуемым последствиям. Однажды утром, зэки, после туалета шли в столовую завтракать. Там, каждый зэк, если хотел, накладывал из бачка, стоящего на столе, так называемую кашу и наливал из большого чайника, по словам поваров, сладкий чай. На сколько хватало мужесьва и сил, он проглатывал этот завтрак и со спокойной совестью, терпеливо дожидался обеда. В этот святой процесс поглощения пищи не рискнул бы вмешаться сам министр внутренних дел, так как наверняка, с его благословения и был введена, абсолютно во всех колониях нашей родины, эта рутинная система кормления зэков по утрам. Однако одному прапорщику, наверняка с хорошей похмелюги, пришло в голову идея несколько изменить этот веками отработанный порядок приема зэками пищи. Имея в руках неконтролируемую никем власть, а главное, держа в руках ключ от решетчатой двери, которая отделяла столовую от остального голодного мира, этот надзиратель, мотивируя тем, что по колонии еще не был объявлен завтрак, закрыл толпе доступ к его законной порции каши и чая. Даже после объявления по радио начала завтрака, наслаждаясь властью, он не торопился открывать дверь в местный рай.
- Ну, что зона накушалась? – раздался над голодной толпой громовой голос.
- Нажрались, все сытые, по домам, - послышались выкрики из толпы и она медленно, но верно стала таять на глазах. В это утро в столовую не зашел ни один зэк. Голодовка – это страшное слово молнией облетела всю зону. Те осужденные, кто только намеревался идти в столовую, узнав о начале голодовки, остались в бараках, а кто уже шел завтракать, моментально поворачивали назад. Территория столовой в момент превратилось в табу, куда не могла ступить нога осужденного. Вся не съеденная за завтраком пища, а в колонии были размещена ни много, ни мало, а две с половиной тысячи человек, пошла на корм свиньям. Благо при колонии с легкой руки хозяина, руками зэков был построен свинарник. Позже туда были завезены свиньи. Среди осужденных работа на свинарнике, считалась центровой, то есть престижной, а самое главное, сытной: свинари, не только давали корм животным и убирали за ними дерьмо, но еще и резали их для столовой и начальства. Естественно, самые лакомые куски мяса доставались им. Свинари считались круглосуточниками и жили отдельной ото всех своей свиноводческой жизнью. На работу туда попадали те, у кого имелись деньги, так как цена устройства в свинарник доходила до пятиста полновесных рублей.
Итак, в зоне была объявлена голодовка. Сужденные, придя на свои рабочие места и повытаскивав с потаенных мест, спрятанные для особых случаев, продукты, тут же принялись варганить себе пищу. Во время обеденного перерыва рабочий контингент, вооружившись мисками и ложками, дружно вошел в столовую. Рассевшись по местам, зэки спокойно переговаривались между собой, не прикасаясь к приготовленному, как никогда жирному, издававшему дразнящий запах, борщу. По негласному распоряжению паханов, древним старикам и больным разрешено было кушать, и те редкие старики, кто не мог терпеть голода, вроде бы нехотя накладывали из общих бачков в миски одно мясо и, ничтоже сумнявшись, поедали его.
Для администрации колонии дело с голодовкой приобретало тревожный характер: заставить зэков есть пищу не было никакой возможности, а те, как назло от работы не отказывались, и работали как положено, даже лучше. Так что повода чтобы придраться к ним не было. Вот если бы в поведении спецконтингента появился элемент непослушания и неподчинения властям, тогда бы администрация колонии имело право объявить бунт, ввести в зону войска, выловить зачинщиков и расправиться с ними для острастки других зэков. Сейчас же хитрые авторитеты, зная о последствиях голодовки, через своих шестерок, велели всем ишачить как никогда хорошо и аккуратно. Васька - бесконвойник, полковник милиции и хозяин зоны сидел у себя в кабинете и нетерпеливо ждал сообщения: кушали в обед зэки или все-таки не кушали. Через некоторое время ему сообщили, что весь контингент, кроме стариков и больных, не притронулся к пище.
– Гуманные сволочи, старикам разрешили жрать, ну и на том спасибо. А пригласите-ка ко мне виновника этого великого торжества, - гаркнул хозяин секретарю.
- Ну что Витька доигрался? - поднимаясь с кресла, сказал он появившемуся в дверях прапорщику, - Что мне прикажешь делать? Из-за тебя подлеца я звездочки с погон терять не намерен. Если зэки еще и на ужине есть не будут, то мне придеться сообщать на верх, таков закон – сутки без приема пищи – это ЧП. А вот тебе, ради общего дела, придется немного пострадать. Ты заварил эту кашу – тебе и страдать. Никуда не уходи, жди где-нибудь, здесь в конторе.
-Неужто, бить будет? - думал прапорщик, выходя из кабинета начальника колонии, - с него станет, - далее развивал мысль служивый, - побьет, хрен с ним, поделом мне, лишь бы не покалечил ненароком, уж больно здоровый бугаина. Сбегаю-ка я в роту: найду пару тройку тельняшек, все-таки они смягчат удары. После того, как у каптерщика роты охраны, прапорщик раздобыл несколько старых тельняшек и пару курток, он, напялив их на себя, несколько раз ударил себя кулаком в грудь.
– Так вроде бы полегшее, во всяком случае, синяков поменьше будет, - успокаивал себя виновник голодовки. Затем, несколько осмелев, он снова вошел в кабинет начальника.
-- Да рано еще, куда торопишься, - недовольно пробубнил хозяин.
– Товарищ полковник, встав на вытяжку, заговорил бравый прапорщик, - Василий Николаевич, если уж решил бить, так не бей только по роже. В грудь, по спине, по жопе – в полный рост, только не по роже, прошу тебя. Как Машке объясню, фонари ведь будут. Она, ведь стерва, опять скажет, что я в пивной надрался, как давеча.
- Ну, тут уж как получится, сам виноват. Думаешь, зэки не просекут, что мы здесь с тобой спектакль для них разыгрываем? А с Марией я сам потом потолкую, все объясню, только ты сейчас не подведи: как лупить начну, ори громче, на колени падай чаще, каюсь мол, а сейчас посиди где-нибудь, чтобы я тебя не искал. Через час хозяин собрал в своем кабинете представителей зоновской аристократии, затем пригласив прапорщика - виновника скандала, на глазах у зэков отлупил того. Потом хозяин получив от удовлетворенных увиденным авторитетов, клятвенное заверение, что все зэки выйдут на ужин и будут кушать приготовленную им кашу, он отпустил их в зону. Так и случилось, даже те зэки, кто раньше игнорировал ужин, смиренно пришли в столовую и, давясь, проглотили по пару ложек, на сей раз, вкусной каши. Инцидент был исчерпан, воцарились мир и спокойствие.
После всех передряг, связанных с голодовкой и благополучным ее разрешением, чувствуя некоторую неловкость перед избитым им прапорщиком, полковник, не отпуская того домой, затащил его в сауну, расположенную на территории роты. Угощая, после хорошей пропарки, пострадавшего от хозяйских кулаков служаку коньяком и даже выпив с ним на брудершафт, начальник дал тому недельный отпуск, подлечиться. Честно заслуженный отпуск прапорщик проводил с собутыльниками в пивной, и, не уставая нахваливать хозяина и его коньяк, в мельчайших подробностях описывал произошедшее в кабинете начальника побоище. Собутыльники белой завистью, завидовали своему товарищу, и каждый из них мечтал быть избитым самим хозяином зоны и затем пить вместе с ним в горячей сауне его коньяк. Все эти мечты они озвучили удачливому прапорщику.
– Я и сам бы согласился еще раз получить крепкую взбучку, но чтобы после этого снова попариться с ним, побаловаться его коньяком и обильной закусью. Хороший человек, дай Бог ему здоровья и долгих лет нетрезвой жизни.
Здоровьем, умом и силой, Создатель, полковника не обидел: высокий, толстый, любитель хорошо пожрать и выпить, обожающий женщин, он к тому же был прекрасным организатором и психологом. Получив от предыдущего начальника колонии зону грязную, ничегошеньки толкового не производящую, он в короткий срок, включив всю свою энергию и организаторский талант, превратил ее в образцовую колонию. Эта была единственная зона, где жилая ее территория не была разделена решетчатыми стенами, на так называемые сектора. Бараки были отремонтированы и утопали в зелени деревьев, дорожки идеально вычищались, бордюры не реже, чем один раз в месяц красились белой краской или известкой, по арыкам текла чистая вода, принося в жаркие месяцы лета спасительную прохладу. Хозяин договорился с директорами военных заводов, находившихся большей своей частью на территории РСФСР, об изготовлении в его колонии авиационных бомб. Главным аргументом в пользу заключения договоров, хозяин приводил то обстоятельство, что спецконтингент, содержащийся в колонии обладает уникальными научно – техническими способностями, и что зэки имеют большие срока отсидки – значит текучесть кадров будет минимальная. В качестве примера технической уникальности представителей спецконтингента, хозяин привел одного зэка, который в условиях заключения умудрился построить вертолет, по техническим характеристикам который превосходит все современные аналоги.
- В настоящее время многие КБ хотят, чтобы этот уникум работал у них, - сказал директорам Василий Николаевич, - но фигу им с маслом, – он у меня прекрасно станки ремонтирует, а до освобождения ему еще далеко. Затем хозяин заручился поддержкой местных партийных руководителей, и приступил к осуществлению мероприятий для принятия оборудования, на котором должны были изготавливаться авиационные бомбы, столь необходимые для укрепления обороноспособности страны. Немедленно началось строительство цеха номер четыре, где должно было осуществляться, оговоренное с директорами производство авиабомб. Со всех концов страны в сторону колонии пошли вагоны груженые различными станками, металлом, лесом и другими необходимыми для производства материалами. Через год усиленных работ, первая бомба, с еще не успевшей высохнуть краской торжественно встала на небольшом постаменте в кабинете у начальника колонии. Со всех заинтересованных заводов, различные наблюдатели, приемщики, консультанты и советчики прибыли на открытие производственных линий в зону. Радости зэков не было предела: появилась возможность использовать весь этот военный контингент в своих корыстных целях. Что нужно зэку? Чай, сигареты, конфеты, пряники, водка, анаша, и другие прочие мелочи. Вот за выполнение малейших просьб, командиры военного производства, были тут же обложены данью. Правда анашу и водку они поставлять категорически отказались, мотивируя этот отказ боязнью схлопотать срок, и занять место рядом с представителями местного спецконтингента, а все остальное они тащили в зону и в немалых количествах. Ведь все упиралось в то, что необходимые детали токарь мог выточить за полчаса или за две недели, ссылаясь на отсутствие какого-нибудь проходного резца. А, чай, или конфеты, максимально ускоряли его работу, а значит и весь производственны процесс. Необходимо срочно сдать продукцию? – тащите конфеты и пряники, таков был принципиальный лозунг в четвертом цехе. За каждую провинность в ШИЗО специалиста не посадишь – себе дороже, вот и несли продукты для специалистов и для неспециалистов, кто их разберет: все в одинаковой одежде и все как один, жадные до конфет и колбасы. В ОГМе завода жизнь текла своим чередом: работающие в нем осужденные, более чем кто-либо были обеспечены продуктами и сигаретами приносимые в зону представителями военных заводов. Занятые в четвертом цехе производственники выполняли поточную работу – у каждого из них была одна операция, не важно станочник он ,или сборщик. Иное дело ремонтировщики – все нестандартное оборудование требовало постоянного контроля с их стороны. Этой зависимостью и пользовались наши герои – Висеров и Ильяс, беззастенчиво облагая данью пришлых вольных специалистов.
Штат в ОГМе стал распухать не по дням, а по часам. И кто только не приходил туда устраиваться: и щипачи, ничего не умеющие делать, как только воровать кошельки, ширмачи и грабители, убийцы и насильники. Отказать прямо – было неудобно и не безопасно. Принять в штат – значит иметь никчемный балласт. Чтобы как можно мягче избавиться от не угодного кандидата, мечтающего перекантоваться среди толковых работяг, Висеров придумал следующую комбинацию: как только к нему приходила некая бестолочь, он в начале беседовал с ним, затем вручив тому толстенную книгу, например – руководство при работе на зуборезном автомате, провожал его до двери кабинета главного механика со следующим и напутственными словами: - Почитай, братишка, хорошенько изучи, затем приходи – будешь сдавать экзамен главному механику, только выучи все хорошо, не то он не любит тупых разгильдяев. Сам Висеров эту книгу никогда не открывал, ибо ничего в ней не понимал. Примерно через неделю кандидат в рабочие с толстой книгой в руках опять заходил в кабинет и бросив ее на стол, со словами:
- Ну что ты мне, пахан, дал. Там же какие-то тангенсы, кутангенсы, ничего не понятно. Работать у вас не буду, - исчезал из ОГМа навсегда.
- Что ты Борис, все коммунисты и коммунисты, - гундосил незнакомец, недавно пришедший этапом в зону и познакомившись с Борисом – токарем ОГМа, мечтал устроиться туда же, - среди них тоже есть порядочные люди, честных, правда, мало, а порядочных хоть отбавляй. Вот мою племянницу, ей десять лет, и у нее врачи какие-то неполадки в легких нашли. Тогда детский врач-женщина и отправила ее в бесплатный санаторий, на целых три месяца. И уж наверняка эта женщина - коммунистка, без этого нельзя – все врачи и железнодорожные работники должны быть коммунистами, не обязательно членами партии, а коммунистами, точно должны быть. Однажды съездила сеструха моя в тот санаторий, дочку проведать. После, ты не поверишь, рассказывала: кормят там пять раз в день, каждый раз сметана, мясные беляши, пловы, компоты, фрукты, хоть зажрись, а о какавах или, чего еще вкуснее, я тебе уже и не говорю. Ребенок поправился на три килограмма, и вышла девка из санатория совсем здоровая.
- Да, соглашался с ним Борис, - советская власть, многим простым людям дала хорошую жизнь. А то что воруют, так не только коммунисты воруют, но и простые люди без всякого образования, того и гляди норовят чего-нибудь стащить. Да, взять хотя бы у нас в зоне, вроде бы коммунистами и не пахнет, если не считать, конечно, ментов, и особенно нашего замполита, который чуть ли не каждый день с эстрады про светлое будущее людям лапшу на уши вешает, то вроде бы от партийцев мы освобождены. А что твориться в зоне: намедни, у Юнусаки из седьмого отряда, когда он ночью пошел проведать своих земляков во втором отряде: покурить анаши, выпить чаю, все вроде бы чин-чинарем. Так в это время, у него из тумбочки пропали семь пачек «Примы», полкила парварды и даже пайка хлеба исчезла. И поймать ведь никого не удалось.
Так вот я тебя и спрашиваю: что это коммунисты с воли, усыпив охрану проникли в седьмой отряд и в темноте отыскав тумбочку кайфующего зэка, обчистили ее, оставив бедолагу без отоварки и кровняшки? Нет, это свои, собственные падлы, недостойные ни уважения, ни жизни соделали такое. И куда только смотрят авторитеты отрядные? Почему крысы обнаглели до беспредела, и как теперь мужику перекантовываться до следующей отоварки? А мы толкуем: коммунисты. Может быть, они то и не стали бы тырить у мужика харч и сигареты?
Во время этого разговора, Митрич, бригадир монтажной бригады ОГМа, спокойно спал. Он и еще двое пацанов из его бригады, свернувшись клубочком на лавке ОГМовской раздевалки, негромко похрапывая, отдавали дань Морфею. Основную работу – выкопать котлован под фундамент двухсот пятидесяти тонного пресса, они вроде бы выполнили. И хотя глубина котлована все еще не соответствовала проектной, и необходимо было еще не один час махать киркой и лопатой. Но, вместо того, чтобы завершить порученную им работу и достичь необходимой глубины котлована, ребята спокойно спали в раздевалке, резонно посчитав, что оставшаяся работа – это мелочи жизни. Но эти мелочи могли дорого обойтись бригадиру монтажников – Митричу, и стоить ему отоварки, или получения другого взыскания. Поэтому мозг бригадира дал его телу команду: просыпаться и докапывать котлован. Ото сна он отходил, не так как это делают спортсмены – быстро и нервно.
Митрич просыпался медленно и спокойно, давая телу и мозгу некоторое время освоиться с новым, отличным от сна, состоянием. Он, прикрыв глаза прислушивался к разного рода разговорам, которые часто велись зэками, не умеющими спать после обеда, и только лишь через некоторое время, заставлял себя подняться. Сквозь щелки глаз приглядываясь к незнакомому профилю, Митрич, слушал беседу двух философов, так живописно описывающих последние события зоны, и дающих столь категоричные оценки советскому строю, несгибаемым коммунистам, и местным авторитетам. На фоне тускло освещенного окна вырисовывался невероятных размеров нос незнакомца, но не с горбинкой, а совсем, наоборот, с какой-то седлообразной выемкой. Нос заканчивался где-то в тени, и поэтому об истинных его размерах Митричу приходилось только догадываться. Из-под носа, где по идее должен был располагаться рот незнакомца, вылетали резкие рваные слова, слегка приглушаемые гайморитом.
- Может быть, этот чудик с носом де Бержерака затолкал в него шарики от подшипника, - соображал бригадир, прислушиваясь чутким на металл ухом, к звукам, напоминавшим ему лязги разбитого подшипника. Приподнявшись на лавке, он увидел своих разгильдяев, мирно почивавших на соседней лавке, которым пора было махать киркой в котловане второго цеха. Митрич в сердцах грубо растолкал шпану.
-Хватит клопа давить, - орал он на ребят, - ишь, тюлени разлеглись тут, как на пляже. Хотите Витьку соседями заделаться? Кича по вам плачет. Дуйте во второй, и чтобы к съему яма была готова. Пацаны не успев протереть глаза, пулей вылетели из раздевалки. Базланить с Митричем – себе дороже, считали они.