***
Сегодня нас было тринадцать. Мы стояли в огненном кругу, в чёрных плащах и странного вида зелёных балахонистых одеяниях, подняв руки кверху. Нежный аромат мяты и лаванды витал в воздухе и исходил от тринадцати курильниц, что разместились за нашими спинами. Посередине, на алтаре, в окружении семи высоких зелёных восковых свечей, возвышалось, прикованное бронзовыми цепями за руки и ноги, неподвижное тело обнаженного молодого парня, примерно 25 лет. Когда мы поймали наше будущее воздаяние Всевышнему Разуму, никто не спросил его паспорт, ведь нам не важен возраст и не всегда имеет значение пол жертвы, главное в нашем деле – красота человеческого тела. Кому понравится трахать мерзкого урода или страшную девку?! А наш повелитель – очень утончённое сакральное создание и далеко не всякий «первый парень на деревне» может его удовлетворить.
Кровь сочилась множеством струек из его многочисленных ран, оставленных чёрным кожаным хлыстом, плети которого крепились на серебряной витой ручке, а сами концы заканчивались тяжелыми гиреобразными головками маленьких с раскрытыми пастями змей, при ударах, их острые зубки, пропитанные смертельным ядом, впивались в тело нашей безвольно лежавшей жертвы, парализуя её и причиняя неимоверно адскую боль. Каждый из нас знал, что это за ад, когда по всему телу разливаются огненные реки невыносимой боли. Ведь мы практиковали это на своих ежедневных мессах. Нас приучали к этому яду – постепенно, по чуть-чуть, вполне предусматривая тем самым такую возможность развития событий, как массовое отравление всей нашей «Люцциферовой родни», а потому нас впоследствии при всем желании нынешнего отца-настоятеля православной церквухи было бы достаточно проблематично отправить к их христианскому богу.
Даже в эпоху сотовых телефонов традиционные методы нашего братства не претерпели практически никаких изменений. Разнообразные обряды, ритуалы, инициация и прочее были полным отражением сакральной древности. Правда, теперь для достижения мистического экстаза мы перестали использовать так называемую «трубку мира». Мы спокойно обходились отварами белладонны и настоем горькой полыни.
Но сегодняшнее действо проходило в необычно обставленной пещере, да и одно то, что сама месса проводилась именно здесь, а не в Священном зале или на нашем кладбище, где хоронили только избранных, прошедших полное очищение, было уже что-то новое. Насытившись совокуплениями со случайной жертвой, тот, кого мы должны были посвятить сегодня Люццию, был накануне зверски убит местными гопами – лживыми мирными христианами, мы собрали сперму нашего подопечного и Ламантин влил её в изуродованное горло Мориса. Морис – так при мирской жизни звали это распростёртое на алтаре человеческое тело, кусок мяса, плоти, изрезанной змеиными зубами. Крики Мориса целебным бальзамом лились в наши уши. Сравнительно небольшая плата за смерть Антуана – наш брат готовился к инициации, но с его гибелью, планы Искандэристов несколько изменились.
Обычно для подобного обряда жертву специально подготовляли, и в определённый момент мистерий она просто тихонько постанывала, но этот!..
Правильные перевёрнутые пентаграммы по всем пяти сторонам пещеры озарились багровым блеском, а бриллиантовый равносторонний треугольник, что разместился прямо над алтарём, засиял всеми известными миру цветами. Между пентаграммами обрели себе достойные места портреты святых истинно чёрных людей: аббат Гибур, Катрин Монвуазэн (Дэзейе), Жанна дэ Брэнвье, величественный Ахеменид, Исидор Дюкасс граф дэ Лотреамон…, а сам алтарь со всех пяти сторон украшал неуловимый лик Искандэра. Мы, всё это время беззвучно шептавшие инфернольно-сакральные молитвы, в один голос, как по невидимой команде, воплотили в себе весь ужас и мрак Преисподней и так называемого Райского Ада или Ла-Цирфони, обещанного нам при нашей жизни нашим Учителем. Ла-Цирфони это то же самое, что и буддийская нирвана, только при жизни, она близка к китайскому сатори, но её может достичь любой из «Люцциферовой родни», даже не прошедший полное очищение.
- Люццифеээээр! Люццифеээээр! Люццифеээээр!..
А Морис тем временем захлёбывался собственной спермой смешанной с кровью и аконитом. Кровавое месиво стекало по стенкам алтаря, скатывалось вниз и, смешиваясь с испорожнениями наших желудков и разлитыми повсюду настоями магических трав, создавало причудливые узоры на каменном полу.
- Люццифеээээр! Люццифеээээр! Люццифеээээр!..
Я автоматически поднимала и опускала руку, сжимавшую одну из священных плетей со змеиными головками на конце, а те в свою очередь, будто живя собственной жизнью – продолжали своё кровавое дело.
Под общие монотонные позывные Его божественный дух воспарил под сводом нашего пристанища, прошёл сквозь израненное тело жертвы, окончательно порвав, если, конечно, дух может что-то порвать, все возможные сухожилия и кожные покровы Мориса. Объял нас замогильным леденящим души хаосом, ураганом пронёсся по пещере, постепенно материализовался и, разбрызгивая собственную кровь на наши головы, завис в воздухе над алтарём. На этот раз Высший Разум принял образ своего Альтер-эго – Искандэра.
- Чем на этот раз порадует меня Моя Родня? - произнёс Люцций своим божественным голосом, эхом, отразившимся от стен пещеры.
Под всеобщие монотонные позывные, минуя наш круг, к алтарю подошёл Луазье, неся в руках орущий свёрток.
- Чей он? - спросила я, не прекращая своего кровавого дела.
- Годовалый сын той нерасторопной мамаши, что вечно оставляет своего отпрыска на всевозможных новоявленных нянек, тем самым укорачивая их и без того довольно короткое время отдыха, а сама предпочитает более интересное общество, - ответил Луазье и, выдержав паузу, произнёс сакральную традиционную фразу, - Мы освобождаем мир от подобного дерьма, очищая его!
Бросив хлыст, к неописуемой радости измученного Мориса, я развернула покрывало и, подняв к потолку ребёнка, произнесла:
- Тебе, наш повелитель!
Луазье вынул резной серебряный меч из складок плаща и, проведя дугу, отсёк ребёнку голову, которую тут же подхватил Ламантин и, насадив на вертел, стал тщательно обжаривать на жертвенном костре, что находился за огненным кругом в глубине пещеры. Тем временем, Луазье наполнил серебряный, украшенный изумрудами, вместительный кубок кровью убиенной жертвы и почтительным жестом передал его Люциферу. Кристиан поднял обезглавленное тело и, прикрепив к бриллиантовому треугольнику на потолке, полоснул священным кинжалом по животу младенца, выпуская на свободу все его внутренности, что кровавым дождём упали на грудь Мориса. Тот явно пытался подавить очередной приступ рвоты.
- Ты будешь жить, малыш! - произнёс Люцций, обращаясь к Морису, и, окунув левую руку в бокал с кровью, нарисовал на животе парня наш сакральный знак – правильную пентаграмму. Затем, продолжая парить в воздухе, отдал кубок Луазье и, тот в несколько глотков осушив священную чащу, поставил её между ног у Мориса и принял из рук Ламантина обжаренный череп младенца, предварительно разделённый на пятнадцать равных частей.
- За тебя, мой повелитель! - воскликнул Луазье и впился зубами в нежный мозг ребёнка и, утолив (в целях магии) свой мистический голод, остатки трапезы возложил на живот Мориса, в самый центр пентаграммы.
- Луазье, мой милый брат, что хочешь ты за столь прекрасную жертву? - прозвучал голос Учителя.
29. – 30.07.08.

(Вошла в первую часть «Фриды», но при этом может существовать и как вполне самостоятельная вещь.)