К О Л О К О Л.
Николай Борисов-Линда.

Ещё с ночи моросил мелкий, холодный дождь. В содружестве с порывистым ветром он был неприятен.
Пожухлая трава, вперемешку с грязью, налипла на сапоги, и они становились тяжёлыми гирями то и дело норовившими сползти с ног.
Груженый КамАЗ рычал надрывно, словно ругаясь, и из последних сил полз по дороге, наворачивая на колёса огромные лохмотья грязи.
Впереди него, путаясь в полах мокрой и испачканной грязью рясы, суетился священник, то и дело, своими действиями, вызывая недовольство водителя:
- Уйди! Мать твою, раздавлю!- кричал тот в открытое окно и остервенело крутил руль то в одну, то в другую сторону.
- Святой, Иисусе, помоги. Святый Боже, помоги,- лепетал священник мокрыми от дождя губами.
Был он среднего роста и даже промокшая насквозь фуфайка, надетая поверх рясы, не скрывала его угловатой худобы. Он прилипал к грязи и только в последний момент, когда, казалось, что машина наедет на него, что–то невероятное отрывало его, уводя в сторону.
- Ещё, ещё, вот-вот, сюда-сюда,…- он указывал рукой, куда должен был подъехать КамАЗ. – Вот туточки, туточки, Слава тебе, Господи! Приехали.
КамАЗ остановился, дверь отварилась, и из неё вывалился водитель. Чвякнув обоими ногами в грязь, он заорал на священника:
- Ты что скаженный! Посадить в тюрьму меня хочешь!? Я тебе, где говорил идти? Урод! Щяс матюкальник разобью, мать твою. Дураком хочешь меня сделать?
- Ничего, ничего,- улыбался тот.- На всё воля Божья. – Его улыбка была так чиста и наивна, что водитель, на мгновение онемел, и, махнув рукой, подошёл к борту машины. Зло бросив:
- Правда, говорят, юродивый, - он открыл борт, тот, заскрипев, упал, громко лязгнув.
На кузове КамАЗа стоял колокол.
- Забирай, блин! Где кран? Где люди? – Водитель опять начал кричать,- связался я с тобой, скаженный! Ну, малохольный!
- Ничего. Ничего, Василий, не ругайся. Я сам.…С Божьей помощью…
- Что сам? С какой помощью? Вообще, что ль придурок? Или придуриваешься? Ты хоть знаешь, сколько он весит. Это же, Благовест, - он указательным пальцем показал верх.- Он больше шести тонн весит. Здесь кран нужен…ты слышишь меня? Кран и люди.…С Божьей помощью…урод…
Священник, явно не слушая его, подошёл к машине, навалился на открытый борт грудью и, улыбаясь, прикоснулся озябшими губами к колоколу.
Дождь горстями бросался ему в лицо и большими каплями стекал по лбу, скулам, носу, жиденькой бородке.
- Вот мы и приехали. Вот мы и дома,- он гладил холодный край бугристого металла посиневшими от холода руками, и казалось, не видел, не замечал ни холодного осеннего дождя, ни промозглого ветра. Глаза его широко распахнутые смотрели на колокол с теплом и любовью. Что ещё больше взбесило водителя.
Василий, озлобленный происходящим, тем, что нет ни крана, ни людей возле этой полуразрушенной церкви, ни вообще перспективы сегодня уехать домой, подошёл с желанием от всей души пнуть, грязным сапогом, этого юродивого священника. И уже изловчился, пытаясь вложить в силу удара всю свою сноровку, но как-то неестественно повернулся и его повело, всем телом, да так неудачно, что он не успел сгруппироваться и ляпнулся вниз лицом у самых ног священника.
Тот встрепенулся:
- Что ж ты так, Василий? Осторожней надо, грязь же, - и кинулся помогать подняться.
- Да иди ты,- Василий, встал, зло оттолкнул священника.- Праведник хренов. - Стряхнув с рук грязь, он стал озираться по сторонам:
-Где кран? Где люди? Где? Где?- И передразнил,- с Божьей помощью, мать твою, дышлом по голове.
- Так вон же люди,- отец Андрей показал на церковь. Василий посмотрел в указанную сторону и едва не взвыл от отчаянья и ненависти к этому придурошному священнику.
В пустом проёме церкви, где должна была быть входная дверь, стояли старушки, их было не то пять, не то шесть человек. Маленькие, нахохлившиеся, закутанные в платки они показались ему какими то тряпичными куклами. А их валенки, обутые в галоши, словно подчёркивали всю нереальность ситуации.
Василий в бессилии, как стоял, так и сел в грязь.
- Да, что ты, Василий, сейчас тебя покормят, обогреют. А за это время мы камп… с Божьей помощью и сымим. Вставай. Вставай. Мокро же и холодно. Не дай Бог застудишь свои причиндалы,- он улыбнулся и участливо протянул ему руку. - Что потом жена скажет. Вставай родненький. Вставай.
Василий словно в прострации приподнялся из грязи, ему не хотелось ни спорить, ни говорить. Он зачем-то закрыл машину на замок и, не сопротивляясь, побрёл за священником. В голове мысли перекатывались нехотя, перекликаясь друг с другом: «Сегодня, конечно же, домой он не попадёт, если только завтра к вечеру и то вряд ли. Завтра у жены день рождения, стол накроют, друзья придут, есть повод выпить, а здесь…»
Подойдя к старушкам, священник снял мокрую скуфью, поклонился:
- Здравствуйте, мои дорогие, вот мы и приехали. Небось, заждались? Баба Маня, - он, обратился к маленькой старушке.- Надо бы Василия обогреть, накормить, как никак, а добрых триста километров проехали. Устал, сердешный.
- Батюшка, благослови, - старушка кинулась к священнику, крестообразно клав ладони и преклоняя голову.
- Мы ведь не чаяли увидеть тебя. Слух прошёл, что отец Андрей наш сбёг. Не выдержал мытарств и сбёг. Да мы уж и смерились. Почитай три месяца, как ни слуху, ни духу. А тут на тебе…колокол. Радость, то какая, батюшка!
На что священник блаженно улыбался:
- Да, как можно, баба Маня. Я же говорил, что в первую очередь нам колокол нужен. Звонница вона же целёхонька.…Поставим колокол, не только церква оживёт, округа вся от гласа его дрёму сбросит. По новому жить начнём, по Божьи.
Он вдруг стал серьёзным и совсем ни таким, каким его только что видел Василий.
Благословляя старушек крестным знамением, он говорил: «Бог благословит!» А они тянулись к нему, целуя руку, отходили, крестясь и шепча молитвы.
Василий бродил по церкви и удивлялся её чистоте. Он обратил внимание, что оставшееся на полу плитка и та вымыта. И тут его будто кто в сердце толкнул, он оглянулся и увидел цепочку грязного следа оставленного сапогами. Ему стало совестно за свою невнимательность и нечистоплотность. Он в досаде вышел на улицу. Тщательно отскоблил и обтёр сапоги, пучками сухой травы, внутренне коря себя за то, что не сделал этого раньше. Отойдя чуть в сторонку и встав под навес, он стал разглядывать округу.
У Василия это был третий рейс. Да и работал он на колокольном заводе всего то пять месяцев. Платили не очень. Если же выпадали такие поездки, то жить было можно.
Этот попик, как он его про себя прозвал, появился у них на заводе два месяца назад с просьбой о милости к его церкви и прихожанам. За два месяца он «достал» всех, начиная от охранников и заканчивая директором.
В день притаскивал на себе до пятидесяти килограммов металлолома и где только он его находил? Прося, чтобы на его лом, отлили для его церкви колокол. Денег, мол, нет, ни на восстановление церкви, ни на колокол. Он просил, чтобы его самого использовали на самых грязных и тяжёлых работах, а деньги, которые он заработает, чтобы пошли на литьё колокола.
И его использовали на самых грязных работах, посмеиваясь меж собой, побольше бы таких.…коммунистов. Где он жил и чем питался никто не знал, но, по-видимому, Русская земля не до конца ещё оскудела на добродетелей, не до конца ещё обнищала на хороших людей, в один из дней по заводу прошёл слух, что кто-то облагодетельствовал попика колоколом.
На отливку колокола священник опоздал. Где его нелегкая носила, никто не знал. В цех он вбежал, сильно запыхавшись с лихорадочным блеском в глазах. Крестясь, он, вертел головой то в одну то в другую сторону и кланялся, причитая: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного».- Подбежал к мастеру и вопрошал жалостливо:
- Да, как же так? Без меня начали.…Без моей молитвы.…Как же.…А?
- Да не волнуйся, отец Андрей, прочли молитву, прочли, не суетись. Всё будет, как положено. Нам не впервой,- тот улыбался, покачивая головой,- как никак, а специалисты. Колокол получится на зависть всем.
- Не надо на зависть. Зачем на зависть? - Он в безнадёжности крутил головой.- Как же без меня то? Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Не можно так.
Ан, нет. Колокол не получился. Его разбили. Рабочие меж собой поговаривали, что надо было попика подождать, полчаса, час…надо было попика уважить, глядишь и впрямь, не случилось бы казуса. И плавку перенесли ещё на неделю.
Оставшиеся дни, до указанного срока, отец Андрей жил на заводе, он помогал всем и везде, где только можно. И многие в разговорах между собой признавались, что от этого неугомонного и какого-то неистового попика веет покойным теплом. Что, поговоришь с ним и как-то на сердце легче становится, а день светлее и чище.
И вот знаменательный момент настал.
С самого утра и пока шла плавка, священник стоял в углу цеха и молился и, только по окончании отливки, он тихо и незаметно вышел, по-прежнему нашептывая молитвы.
На другой день Василию сообщили, что ему везти груз. Новость насторожила, поскольку водители поговаривали, что там, куда ему ехать дороги нет. Есть только название. Когда же посмотрел по карте куда везти, то он, можно сказать, внутренне прослезился.
Расстояние в триста километров не пугало, настораживали последние тридцать. Просёлочная дорога по осени, да ещё вдали от населенных пунктов это испытание, а не работа. В этот же день он сказал о своих сомнениях священнику, тот только блаженно улыбнулся:
- Да, что ты Василий, мы с Божьей помощью доедим, а если где и застрянем, так я добегу. Там заимки есть. Люди у нас добрые, помогут. Ты не сумлевайся. Слава тебе Господи, колокол народился.
Отказаться было невозможно, сам директор говорил напутственные слова, да и командировочные для семьи, словно подгаданы в самый раз.
Отец Андрей худой, измождённый священник лет сорока был ни то, что добр и вежлив, а какой-то слащаво угодливый. И этой своей угодливостью, вечной уступчивостью, словно он всем обязан и у всех в долгах, он вызывал у Василия какую-то брезгливую антипатию. И он бурчал про себя: Бог, Бог, заладил, а не шевельнешь пальцем, так, где он твой этот Бог. Вон люди мрут, убивают друг дружку…Бог…Бог.…Не горбатился бы здесь, дал бы тебе Бог колокол. Попик хренов.
Как они добрались до этой полуразрушенной церкви, Василий и сейчас в толк не может взять.
Когда съехали с асфальта, у него мелькнула мысль вернуться. Чёрт с ними с командировочными, ну объявят выговор. Или оставить груз, где нибудь рядышком пусть этот молохольный попик на пару со своим Богом и везут его дальше сами без него.
Проехав, пять километров, он уже твердо решил вернуться, но его словно кто-то легонько подталкивал в спину, заставляя двигаться всё дальше и дальше по этому отвратительному бездорожью. Да и ненормальный попик, как только КамАз начинал буксовать выскакивал из кабины и подкидывал под колеса всё, что ни попадало под руку, казалось, что ещё мгновение и сам отец Андрей ляжет под колесо, только бы машина не остановилась. И эта, его ненормальная одержимость, заставляла самого Василия, сливаться с машиной и когда уже у той не оставалось сил, и она должна была встать или заглохнуть, ей Василий отдавал свои силы, и она двигалась.
Разбитость дороги была ужасающей и у Василия, нет, нет, а мелькала мысль, может быть и на самом деле кто-то помогает им. Но он тут же гнал её от себя. Какой Бог? Какая, такая его помощь? Это он Василий, опытный и классный водитель не даёт машине забуксовать в разбитых колдобинах. Это он, Василий, благодаря своему предчувствию, накопленному, опять же большим стажем работы опыту, не даёт машине увязнуть в чёрной и вязкой жиже.
- Ну, что милок, задумался?- Его кто-то осторожно тронул за локоть. - Плохо у нас? Да, это не город, пойдём, пойдём в хатку. - Он вздрогнул от неожиданности. Рядом стояла маленькая баба Маня.
-Пойдём, пойдём в хатку. Там борщок у меня настоялся, молочком парным угощу. Пойдём. - Она повернулась к нему спиной и пошла, тяжело вытаскивая ноги из грязи.
Василий усмехнулся:
-Баба Маня, а кроме парного молока у тебя больше ничего нет?
- Есть, есть, милок. Как же без этого. Если захочешь, то и баньку согреем.
- А чё и баньку можно? Ну, у вас, бабуль, и сервис? – Василий хохотнул и ему представилась банька с берёзовым веничком, водочка в граненом стакане, огурчики на тарелочке и на душе потеплело.
Изба бабы Мани оказалось не далеко от церкви. Она была небольшой, состарившейся, но стоящей ещё крепко и справно. Во дворе их встретил маленький и шустрый пёсик, он тявкал так звонко и радостно, словно в Василии увидел своего хозяина. Василий протянул ему навстречу свою руку здороваясь и тот лизнул ее, изгибаясь всем своим телом. Здесь же топтались утки и по сухим углам сидели нахохлившиеся куры.
Звякнув щеколдой, баба Маня открыла дверь и из комнаты пахнуло борщом и укропом, и ещё чем-то таким родным Василию, что ему вспомнилось детство.
Стянув с себя сапоги, он, нагнувшись, переступил через порог и оказался в комнате.
Деревянный крашенный пол, подзорники на окнах, рамки с фотографиями на стенах и русская печь всё было так знакомо и привычно Василию, словно он жил здесь раньше и вот, после долгого отсутствия, вернулся. В красном углу находилась икона Спасителя, и Василий, неожиданно для себя, перекрестился. И от этой своей непонятной для него неожиданности зарделся лицом, смутился.
Пытаясь подавить в себе невесть откуда взявшееся смущение, он по хозяйски, нарочито развязано, стал рассматривать фотографии.
- О! Баба Маня, а это, наверное, ты в юности? А, баба Маня? Хороша!
- Где? Нет, это моя мама в девках ещё. А я вот с мужем Петей, царство ему небесного. Шестой годик, как нет его с нами.- Она перекрестилась:
-А это наши с ним детки, Серёжа и Витя, а это они со своими суженными, Серёженька с Катенькой, а Витя с Любой. А здесь они с детками.- И она засуетилась, ставя на стол.
В комнате было тепло и уютно. И у Василия на сердце стало также тепло и покойно.
Он сидел за столом, хлебал деревянной ложкой борщ, приправленный сметаной, пил водку, закусывая солёными огурцами, помидорами и думал, что ничего страшного, домой поедет завтра, раненько с утра.
Баба Маня ушла готовить баньку, а он, сытно наевшись, разомлел от тепла и выпитого, опёрся спиной на стену, задремал.
И сниться Василию, будто бы он в новых туфлях, в костюме при галстуке гуляет по улочкам деревни. Дорога в деревне асфальтирована, а тротуар, что в городе у них на проспекте, плиткой выложен.
Идёт Василий по улице и диву даётся, надо же, как прогресс шагнул. А вот и дом бабы Мани чистенький свежеокрашенный и баба Маня сидит на скамеечке с мужем своим Петром и семечки лузгает. Весёлая баба Маня, улыбается.
Глянул Василий через дорогу, а там церковь стоит вся из мрамора, купола золочёные. Только вот видит, а колокола на звоннице и нет. А он рядом лежит, проржавел весь, плесенью покрылся и на половину в землю ушёл, а в нём собаки живут, тявканье оттуда раздаётся.
Очень Василий удивился от увиденного, но больше всего возмутился:
- Вы что,- кричит. - Совсем все здесь опупели! Мы с отцом Андреем чуть довезли его, а вы вон как! Ещё и собак развели, эх вы, а ещё люди называются.
Очень обидно Василию стало, так обидно, что слова даже сказать больше не мог. От досады только рукой махнул. Хотел уж, было, уйти. Только видит навстречу ему женщина идёт молодая, красивая. Но серьёзная вся аж, у Василия дух захватила.
- Ты зачем, Василий, шумишь здесь? Ты что нам свой гонор показываешь? Что ежели городской так тебе и кричать дозволено?- Смотрит, Василий и понять никак не может, кто это женщина, уж очень она на ту похожа, что на фотографии у бабы Мани.
- А я чё, я ни чё. Вот привёз вам колокол, а вы его бросили. Зачем вёзли? Зачем отец Андрей горбатился, жилы рвал?
-А ты помог его установить?
-Я привёз, в мои обязанности это не входит. Мне деньги за доставку плотят. У вас здесь не дороги…,- и осёкся. Асфальт поблёскивал полудённой испариной, дорога уходила вдаль, разрезая своим чёрным телом поля, пролески, горизонт. И Василий ещё больше растерялся. Скрипнула дверь. Он вздрогнул, проснулся.
-Умаялся, сердешный. Ничего через часик банька будет готова,- баба Маня прошла в другую комнату. - А сейчас иди вот здесь на кроватке полежи, отдохни. Я приготовила.
-Баба Маня, а колокол когда будут разгружать?
- Так сняли уж. На земле. Батюшка наш, отец Андрей дюже проворный.
-Как сняли, - Василий уставился на бабу Маню.- Он же шесть тон весит. Краном что ли?
- Да нет, откуда кран. За ним надо к председателю ехать, просить. А он у нас мужчина занятой к себе не допускает. Вот с Божьей помощью и сняли.
- С какой такой помощью? - Василий вопросительно уставился на бабу Маню. – Да вы чё вообще, что ли меня за дурака держите.
Он встал, вышел из-за стола и как был раздетый, влез в сапоги выбежал на улицу. Возле церкви и подле машины людей не было. Колокол стоял на земле, сзади машины, а у церковной стены лежали деревянные лаги, трубы и верёвки.
Василий поёжился от холодного ветра:
- С Божьей помощью, с Божьей помощью, ну шутник попёнок, ну шутник,- он, задрав голову, посмотрел на серое, затянутое дождём небо. - А чё я буду ждать завтра. Сейчас и рвану. Налегке проскачу эти колдобенны, а по асфальту к часу ночи и дома буду.- И он представил свою квартиру, жену, ванну. Зайдя в комнату, он с порога закричал:
- Баба Маня, не суетись, я поехал! Отцу Андрею привет, пусть живёт и не чешется. Поехал я,- он стал натягивать на себя куртку.
-Всё баста, я свою миссию выполнил. Домой! Домой!
Баба Маня внимательно посмотрела на него:
-Милок, куда ты на ночь то глядя. В такую погоду и дорога такая. Чай обидела тебя чем? Вона и банька готовая. Я и «курник» в печь посадила. Думала после баньки, как раз к столу. Да и отец Андрей должен подойти, а без батюшкиного благословения, как?
-Да нет, баба Маня, не обидела, спасибо за всё. Домой надо. У жены день рождение завтра, а меня нет. Как говорится: в гостях хорошо, но дома лучше. Батюшке поклон от меня.
Баба Маня тяжело опустила руки:
-Ну, как знаешь. Дело молодое, поутру оно конечно сподручнее было бы. Вот возьми на дорожку,- она вышла в сени и принесла оттуда трехлитровую банку молока.- Утрешний надой.
-Яички, два десятка, деревенские, это не ваши городские, бройлерные. Может быть, картошечки возьмёшь с мешочек, только в погреб надо спуститься.
- Да нет, баба Маня, за молоко и яички спасибо, а картошка, если бы мешок здесь стоял, тогда можно было бы, а лезть в погреб, нет, спасибо.
Василий вышел на крыльцо. Что-то на душе у него сделалось не так, как-то пасмурно. Собачонка лежала возле будки, подняла голову, вильнула хвостом и не тявкнула. Утки, сбившись в кучу, не галдели, а только вертели головами, словно что-то высматривая.
-Ладно, баба Маня, спасибо за угощение и приют, я поехал.
-Да, что ты, милок, это тебе спасибо, - она перекрестила его. - С Богом.
Василий сбежал с крыльца и вышел из ворот.
КамАз завёлся радостно и даже, как Василию показалось, фырчал более усердно, чем раньше.
- Что, соскучился? Сейчас рванём домой! Ты только не подводи, - и он, газанув, сизым дымом, тронулся с места. На прощание посигналил и по старой колее направился домой.
Машина шла ходко. Колея, местами наполненная водой, пугала, но КамАз, буквально проскакивал эти гиблые места и летел, разбрасывая по сторонам куски грязи и фейерверки воды.
Василий на радостях замурлыкал песню. Пять километров он проехал так лихо, что совсем успокоился и стал в уме прикидывать, что если таким темпом ехать, то дома он будет часов в двенадцать. Это его ещё больше развеселило.
Неожиданно машину повело, словно передние колеса уперлись во что-то вязкое и липкое. Она норовисто попыталась встать поперёк дороги, но Василий вывернул руль, стараясь, таким образом, опять попасть колёсами в колею и здесь раздался выстрел. Машина упёрлась правой стороной и нехотя влезла в разбитость дороги. Он заглушил двигатель.
-Только ни это!- Василий грязно выругался.- Надо же, всё так складно складывалось и на тебе.
Открыв дверь он, с неохотой, спрыгнул в раскисшую землю. Осторожно обойдя машину спереди, убедился в своих самых тяжёлых опасениях. Правое, переднее колесо было пробито, как говорят водители, на выстрел.
Продолжая зло ругаться и разговаривать сам с собой в полный голос, Василий залез на кузов и сбросил оттуда запасное колесо, домкрат, лопату.
Когда же попытался сам спрыгнуть с кузова, то на борту поскользнулся, да так неудачно, что полетел к земле вниз головой. И только неестественно извернувшись, шмякнулся спиной в грязь.
Удар о землю сбил дыхание. Василий несколько минут лежал, осознавая, что же произошло. Кое-как отдышавшись, он с трудом встал на четвереньки. Делать ничего не хотелось, даже ругаться не было ни сил, ни желания. Но оставаться в таком положении желания тоже не было. Он кое-как встал на ноги и, опираясь рукой о борт машины, побрёл к злополучному колесу.
Бросив на землю брезент, залез под машину, лопатой растолкал грязь и установил домкрат.
От двигателя исходило тепло, хотелось протянуть к нему грязные и озябшие руки, прижаться всем телом, что бы хоть как-то немного согреться.
Домкрат не хотел поднимать машину. Он влазил в раскисшую землю и Василию приходилось вновь и вновь вырывать его из образовавшегося углубления, чтобы начать проделывать всё заново. Грязный, мокрый и вконец замерзший и обессиленный он, вылез из-под машины с надеждой, что сейчас немного отдохнёт и на этот раз ему удастся поддомкратить колесо.
Ноги и руки у него мелко дрожали от перенапряжения, и он уже был ни рад, что затеял поездку на ночь.
Солнце спряталось за горизонт, но было ещё достаточно светло.
Внутри Василия, под самым сердцем, словно что-то кипело, ударяя в голову болезненными толчками. Злость и ненависть на себя, на дорогу, на машину и на солнце, которое так быстро скрылось за горизонт, выплеснулись, оставив только тлеющую боль в голове.
Открыв дверцу, он достал банку с молоком и, припав к ней дрожащими зубами, захлебываясь и с перерывами дыша, ополовинил её. Молоко текло по подбородку и шее, затекало к самому его пупку, он чувствовал его прохладу, но пить не перистовал. И только насытившись полным желудком, остановился передохнуть.
Как-то совершенно бездумно, машинально, достал два яйца, ударив о зуб, разбил одно и зубами разгрыз скорлупу, выпил одним глотком. Тоже проделал и с другим. Захлопнув дверцу, решительно направился к колесу.
На этот раз работалось спорно. Со второй попытки удалось приподнять машину. Лопатой, расчистив грязь, подготовил место и, отвернув гайки, покачивая из стороны в сторону, потянул колесо на себя. Помогая себе коленями, он стащил колесо и в этот самый момент, машина медленно сползла с домкрата и словно нехотя съехала в его сторону. Движение было столь неожиданным, что Василий не успел отскочить и колесо навалилось на его ноги, уронило его на спину. Ноги отказались под колесом.
-А-а-а!- крик боли и ужаса пронесся во все стороны дороги, но не откликнулся эхом и умер в шумящем ветре и начинающем моросить дожде.
Василий лежал на спине, он упирался руками в холодную жижу, стараясь из всех сил вырвать, вытащить свои ноги из-под колеса. Но все его попытки были тщетны. Машина, накренясь, придавила колесо сверху и никакие его усилия, без посторонней помощи, не могли помочь Василию.
Он лихорадочно дергался, извивался, но ноги, зажатые до колен начинали неметь от давления и холода.
- Люди! Люди! Кто нибудь! По-омо-огите! По-омо-огите-е!- Ему казалось, что его истощьный крик стал материален и никак не может оторваться от его губ. И чем явственней он это понимал, тем страшнее и безысходнее видел приближение своей смерти. Впереди целая ночь, а в этот богом забытый угол сегодня вряд ли кто поедет.
Он лёг на спину, засунув замёрзшие руки себе под мышки, и лихорадочно соображал, что же ему предпринять.
Левая нога уже ничего не чувствовала. Он попробовал шевелить пальцами, пытался хоть как-то двигать ступнёй, но все его усилия были напрасны. С правой же ногой было несколько проще и он полностью переключился на неё. Ухватив руками правую штанину, он тянул её на себя и силился хоть на немного вытащить ногу. Нет, всё напрасно. Колесо прихлопнуло, впрессовала ноги в грязь и придавило, не дав никакой возможности ни шевелить ногами, ни вытащить их.
-А-а-а! Су-у-ка-а! Тва-арь! Отдай ноги! Отдай ноги, падла, вонючая! А-а-а! - Кричал и дёргался Василий. - И-и-э-э-э! По-мо-огите-е!
Дождь усилился. Его мелкие капли были холодны и нескончаемы. Череда безуспешных попыток, хоть как-то высвободить ноги, измотали его. Толи страх или отчаянье, а может и то и другое высосали из него силы. Даже руки его уже не слушались.
Стало совсем темно.
Василий, запахнув куртку, сидел сжавшись. Он опять засунул руки под мышки и раскачивался всем корпусом, пытаясь согреться.
- Н-н-а, на-на, н-наа-на-на. Н-на-на-на.- Неожиданно дождь прекратился, и вокруг установилась тишина. Василий перестал раскачиваться и прислушался.
Где-то далеко, далеко зашумел трактор. Этот звук работающего чужого двигателя всколыхнул или даже взорвал какие-то внутренние его, потаённые, силы. Он с иступлённой яростью принялся разгребать грязь от ног, он даже повернулся боком и дотянулся, добрался до правого сапога. Скрюченными пальцами он грёб и грёб грязь, совершенно не ощущая ни холода, ни боли. И вот правая нога поддалась, миллиметр за миллиметром она высвобождалась из жестких объятий колеса. Ухватившись за штанину, он напрягся, что было сил и вырвал ногу из сапога.
- А-а! А ты как думала? Что я тебя здесь оставлю, ты мне самому нужна.- Он подтянул ногу к себе и стал нещадно растирать мокрую и холодную ступню и щиколотку. Ступня была словно деревянная.
- Ну, давай, давай! Отходи! – Василий даже пытался дотянуться до ступни губами, что бы подышать на неё. Если бы он мог, то непременно бы засунул её себе под мышку. Окончательно устав, он положил ногу на колесо и почувствовал, что без сапога она замерзает.
Теперь упершись правой ногой в покрышку, он предпринял попытку высвободить и левую ногу. Но колесо, словно спохватившись о допущенной оплошности, сжало его ногу, будто зубами, он взвыл от боли.
-Ох! Что же ты делаешь, гадина?
Ни то от боли, ни то от холода, у него заломило в паху. Так нестерпимо и безжалостно, что он даже не успел подумать о ширинке и не удержался, пустил струю под себя. Эта непроизвольное напоминание естественности ещё больше повергло его в уныние. Теплота, разлившаяся под ним, только несколько секунд порадовала, так же как и исчезнувшая тяжесть с низа живота. Василий даже попытался расстегнуть штаны и засунуть туда руки, но они его совсем уже не слушали и он, запахнув полы куртки, засунул их опять по мышки.
И здесь он почувствовал, что замерзает. Та горячая влага ушедшая из него словно забрала с собой и остатки его внутреннего тепла. Холод, легкой изморосью, крался по телу. Левая нога, спина и кисти рук перестали существовать, он их не ощущал, вернее они ему недокучали своим существованием, а самому ему было от этого даже как-то приятно.
Осознав, что замерзает, Василий спохватился и заговорил в слух:
- А вот чёрта-с два лысого! Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!- и закричал:
-По-опё-нок! Андрюха! Шандец мне приходит! Господи! Люди! Я жить хочу! Жить хочу! Боже! За что такая смерть!? Господи!- Он вскинул руки и уставился в черноту.
- Господи, помоги! За что ты так со мной, господи? Что я такого тебе сделал? А-а-а!- Он в отчаянье рванулся, пытаясь ещё раз высвободиться, и забился, в истерике.
Холод легко и невесомо опускался с неба. Он, словно множеством языков пробовал на теплоту землю и, распробовав, нежно окутывал, поглощая собою округу. И там, где он вбирал в себя тепло, оставался иней на деревьях, а лужицы покрывались тонюсенькой льдинкой.
Василию привиделось, что он дома. Жена, нарядно одетая, промелькнула в проёме двери, что-то прощебетала и убежала на кухню. Он же в трусах и с банным полотенцем на плече, зашёл в ванную и потрогал рукою набирающуюся воду. Вода была горячая и он, сняв трусы, медленно полез в неё, сначала одной ногой, затем другой и вот весь погрузился в чистую, отдающую голубизной, воду.
Охватившее блаженство словно растворило его в воде. Ему ни хотелось шевелиться, да не то, что шевелиться или поднять руку, ему не хотелось даже думать.
И где-то, сквозь навалившийся на него сон, ему послышались чавкающие по грязи шаги. Луч фонарика скользнул по глазам его, по машине и человек нагнулся к лицу Василия.
- Эх, Василий, Василий, да как же это тебя так угораздило? Говорил же утром поедешь. А сам вот как. Господи, смилуйся над нами, помоги нам.
Василий с усилием разомкнул свои веки. Ему не хотелось выходить из блаженства, но знакомый голос заставил очнуться и посмотреть.
В бледном свете фонаря он увидел человека в рясе работающего лопатой. Тот с усилием ворошил грязь возле колеса, там, где была его нога. Он сопел от натуги и с каждым его движением Василий чувствовал, что в него возвращается надежда жить.
Вот сделано последнее усилие лопатой и нога освобождена. Человек, тяжело дыша, подошел к Василию и опустился перед ним на колени.
- Ну, как ты, Василий? Цел?
- Отец Андрей, батю-ш-ка, Это ты?- Василий едва шевелил языком.
- Я, я, а кто же ещё. Ты позвал, я и пришёл.
- А как же ты услышал? А?
Отец Андрей улыбнулся:
- Уж больно ты Бога просил. А он мне и подсказал. Слава тебе Господи! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.- Он перекрестился.
-Хватит, хватит нам здесь вылёжаться, совсем смотрю, закоченел,- Он подхватил Василия на руки и понёс к машине. Открыл дверцу и всунул Василия внутрь, усадив на пассажирское сидение. Сам же обошёл машину и сев на место водителя, завёл двигатель.
Василий в недоумении смотрел на монаха и никак не мог понять на Яву ли это или же всё происходящее сон.
- Да ты не удивляйся Василий. Я ведь не всегда был священником. В миру я был офицер, танкист. Только Господь распорядился, и я стал священником. Слава тебе Господи, надоумил блудного сына своего.
- Батюшка, отец Андрей, да ты какой-то не такой.- Василий всматривался и всматривался и удивлялся переменам, произошедшим с отцом Андреем.
-Такой я такой, Василий,- он включил печку.- Ты посиди, погрейся, а я сейчас колесо поставлю и ты поедешь.
- Да как же ты, батюшка? Я не сумел, а ты? Давай я сейчас немного отогреюсь и мы вместе.- Василий попытался подняться.
На что отец Андрей рассмеялся, улыбнувшись белозубой улыбкой:
- Да полно тебе, Вася, я управлюсь и без тебя. Сиди, грейся, тебе ещё ехать да ехать.- И вышел, захлопнув дверцу.
Мотор работал ровно, монотонно гудела печка, загоняя горячий воздух в кабину. И Василий заснул.
Проснулся он от того, что ему захотелось пить. Он открыл глаза и увидал, что рядом с ним сидит отец Андрей и смотрит на него.
- Немного поспал? Вот и хорошо. Садись на своё место и езжай домой. Обратно в деревню я тебя не зову. Нельзя. Дома тебя ждёт жена и с хорошей вестью. Так что поспешай. С Богом!- Он перекрестил Василия и вышел.
Василий перелез на водительское сидение, открыл дверцу:
- Отец Андрей, а как же колесо и как ты?
На что тот оглянулся и долго посмотрел на Василия:
- Василий, старое колесо, домкрат, лопата в кузове, а домой я добегу, не переживай. Езжай с Богом. – И, повернувшись, медленно побрёл вдоль дороги.
Только сейчас Василий обратил внимание на то, что ночь развиднелась, дорогу и лес, стоявший вокруг, было видно.
Он газанул, посигналил, как тогда, уезжая из деревни, глянул в боковое зеркало, чтоб последний раз посмотреть на отца Андрея, но того уже не было видно. И он тронулся в путь.
Когда он выезжал на шоссе по нему мела позёмка. Белые её ленты перехлёстывали дорогу и растворялись, чтобы возникнуть вновь уже в другом месте.
По шоссе, он проехал километров сто, как в каком-то забытьи. С левой от него стороны появился населённый пункт, и он сбавил скорость. И вдруг тугой, пронизывающий звук ударил в уши, тело, сердце. Он словно окатил его с головы до ног горячей волной. Заставил замереть в недоумении, задавшись вопросом: «Что это было?» Через мгновение: «Бо-о-м-м-м!» всколыхнуло его сердце.
« Как же это я? Как же?- Василий остановил машину, волна неудержимого стыда обожгло сердце,- Господи, я даже не сказал отцу Андрею, спасибо, за то, что он спас мне жизнь.»
- Господи, ну почему же я такой? – Он открыл дверь и спрыгнул на асфальт. Повернувшись всем телом в ту сторону, откуда доносился звук колокола, он запричитал:
- Господи, спасибо тебе за то, что ты не дал мне умереть! Господи, спасибо тебе, что ты услышал меня! Господи…- И здесь он увидел свои руки, они были грязны и опухли. На том месте, где были ногти, сочилась сукровица. И сам он грязный, стоящий на дороге в одних носках, наверное, выглядел нелепо и нереально, ровно также, как-то событие, что с ним случилось. Осознав всё это, Василий заплакал и упал на колени, говоря только одно: « Господи, спасибо тебе и прости меня. Господи, спасибо тебе и прости меня».
Многое Василий не знал, да и не должен был знать. Не дано простым смертным ведать о промысле Божьем.
Не знал Василий, что отца Андрея уже не было в живых, при разгрузке колокола надорвался он и умер через четыре часа. Ровно тогда, когда Василию колесом придавило ноги
Не знал Василий, что по приезду домой, жена объявит ему потрясающую новость, что она беременна. Через восемь месяцев, у них народится мальчик, его крестят и нарекут Андреем.
Не знал Василий, что через три года вернётся он в забытую деревню и баба Маня расскажет ему обо всём случившемся.
И придёт он на могилку отца Андрея, что будет рядом с церковью у неустановленного колокола и, после небольших колебаний, останется жить в деревне. И станет священником.
Не знал Василий, что проживёт он не простую жизнь, что у него здесь ещё народится пятеро детей и что церковь он восстановит.
А в тот день, когда ударят в колокол и его звук коснётся земли и неба, соединяя их, спадёт пелена с округи. Старый и ненужный шелухой облетит серость человеческого бытия и новый народившийся мир, удивит людей своей чистотой и радостью.
И с той поры, как кто услышит голос колокола, то, замирая, крестится и говорит: «Андрей, вещает! Царство ему Небесного!»
Ничего этого не знал и не ведал стоящий подле своей машины плачущий, маленький человек, только что осознавший, что он выжил.
Потому как, пути Господни, неисповедимы.


* * * *