Если сегодня не повезло, не печальтесь. Завтра не повезёт опять. Хочется жить долго, и ради этого можно пойти на многое, только бы не вставать рано и не делать физических упражнений.
От твоего взгляда становиться не по себе, хочется бежать. Ты ждёшь от меня «чего-то», и я знаю «чего». Я помню, всё время помню. Просыпаюсь ночью и перед глазами номер твоего телефона.
Аккуратно стриженный затылок и широкая кожаная спина. Это ты сзади. Большой чёрный круг, небольшой рыжий, маленький белый. Это ты сверху. Как выглядишь анфас знаешь без меня.
Обещанного три года ждут, а ты и трёх месяцев не выдержал, а мне твоё ожидание необходимо. Ведь как хорошо, если кто-то ждёт. Но когда дождёшься, может и не обрадуешься, предчувствие всегда важнее, чем реальное исполнение. Что-то очень человеческое. Можно ли за это осуждать и смотреть таким взглядом. Да и зачем тебе Аверченко, когда у тебя есть Зощенко. С другой стороны, зачем ты Зощенке, когда у тебя нет Аверченки. А если эта книга тебя отравит?
Она тебя и отравила. Теперь каждый раз ты говоришь: «Я вот прочитал рассказ». Этим убиваешь сразу двух, нет, трёх зайцев. Во-первых, намекаешь, что умеешь читать, что уже неплохо. Во-вторых, мстишь за то, что я так и не принёс обещанное. В-третьих – намекаешь, что и сам можешь достать что угодно.
Начинаешь пересказывать своими словами недавно прочитанное. Своих слов у тебя немного и получается довольно мило, но я серьёзен. Мне стыдно за то, что я этого не читал. Долго хожу пристыженный.
С тобой не скучно, но иногда хочется покоя. Тогда обхожу тебя стороной. А потом мы встречаемся, ты с товарищем, я тоже не один, со своими мыслями. Ты весел и здоров, я голоден и простужен. Зато у меня стильная шапочка и ты позавидовал как Каин Авелю. Ты смеялся и не понимал, что сам смешон, а я был грустен как Охтинский мост во время перелёта осенних птиц с юга на юг. Тебя может оправдать лишь то, что я был «инкогнито», и никому нельзя было узнавать во мне меня.
Старуха по-прежнему в кресле, раскладывает пасьянс, очень давно раскладывает, не догадываясь, что в колоде не хватает трёх карт. Если присмотреться, то на её лице можно разглядеть усы и рыжую бороду. «Да? - спросите вы, - а почему этого никто не замечал?» «Очень просто,- отвечу я,- привыкли.» И вам будет стыдно за свою недогадливость. Это твоё первое воплощение на Земле в облике человека. До этого ты пресмыкался, в смысле был гадом. Потом стал некрупным хищником. Два раза собакой: дворняжкой и пинчером, который доберман. Но пинчер из тебя получился никудышный, за это хозяин тебя не жаловал. Ещё был женщиной из северной Африки, которая умела петь горлом и носила в носу сушёного скорпиона, и бедным китайским крестьянином, который за всю жизнь ни разу не наелся досыта. Наконец, ты здесь.
Ты спросишь: «Откуда я это знаю?» Очень просто,- догадался. Вот так сел однажды на «стулу» и догадался. Понял всё, и стало обидно за тебя, за себя, за нас всех. Ты не представляешь, как трудно жить, когда в голове происходят такие чудеса. Иногда боюсь сам себя, но тебя всё равно боюсь больше. Ты являешься с самого утра и не уходишь. Сидишь на шкафу, свесив короткие ноги, куришь странно пахнущие сигареты и сплёвываешь на пол. Тебе не хочется курить, но ты знаешь, что я не переношу табачного дыма, и ты мучаешь себя, чтобы мучить меня.
Когда я ем, садишься напротив и портишь воздух. Неудивительно, что аппетита у меня не бывает никогда. От этого я так похудел, что ботинки приходиться привязывать к ногам верёвочками. Хотели забрать в дом престарелых, но я показал паспорт и всем стало стыдно за нашу «чижолую» жизнь.
Когда я купаюсь в ванне, а я люблю купаться в ванне, потому что всё живое произошло из воды, ты в это время делаешь такое, что нет возможности передать словами. Приходиться мыться с закрытыми глазами, а тебе только этого и надо. Помнишь, как ты подсунул вместо шампуня средство для чистки раковин. То, что выпали волосы - это ладно, природу всё равно не обманешь. Вернее, это можно делать, но лишь до поры. Но ведь остальное лицо тоже красивее не стало. Две недели обходил зеркала, смотрел на людей из окон и прятался в шкафу, когда к жене приходили подруги, друзья, подруги друзей, друзья подруг и просто посторонние люди за спичками.
Стал дичать и забывать слова, а ты говорил со мной на каком-то тарабарском языке, которого никто кроме тебя не знал. Когда я, наконец, вышел на улицу, из человеческих слов остались только неприличные глаголы. По иронии судьбы, первым живым человеком, увиденным мною после добровольного заточения, был ты. Суровый милиционер пытался задержать тебя, стоящего посреди запущенной клумбы, прямо напротив входа в общежитие. Ему показалось, что ты хотел сделать на улице то, что делать на улице не прилично. Будто в штаны приличнее. Ты хотел объяснить, что он идиот, объяснить так, чтобы никто не обиделся. Но ты был не совсем трезв, вернее совсем нетрезв. Я пытался помочь, но слова, произнесённые после длительной самоизоляции, мало напоминали человеческие, и всё испортилось окончательно. Конечно, милиционер обиделся. А вы понимаете, что получается, когда обижают милиционера, даже если это не факт, а только смешная фантазия. Совершенно верно, он сам начинает обижать. Вот и этот, схватил нас, и мы пошли строевым шагом.
По пути следования ты напугал пожилую женщину, опрокинул переполненную урну, ущипнул, остановившуюся перед светофором, девушку. А когда она отшатнулась, цинично прокомментировал: «Ох, какие мы нежные». Очень советую, граждане, если увидите людей в сопровождении милиционеров, обойдите это наваждение стороной, даже если придётся ступить в лужу или сугроб. Люди, которых ведут в тюрьму, находятся в такой депрессии, что совершенно не отвечают за своё поведение. Под занавес отчитал мирно стоявшего пенсионера, и человеку по-настоящему стало плохо. А потом ты запел, запел так фальшиво, что и мне стало плохо по-настоящему.
Очнулся в отделении. Там было страшнее, чем в кишинёвской тюрьме. Рассказывать об этом не могу, как-нибудь в другой раз, когда пройдёт время и чувства притупятся.
Выпустили почти ночью. Млечный путь напоминал милицейскую дубинку, вокруг неопрятно и холодно. Единственное, что связывает меня с миром в такие минуты - это музыка. Я мысленно беру любимую кассету, включаю и делаю погромче. Мысленно. Но в это время ты начинаешь танцевать, лёжа на спине! Становишься похож на опрокинутого таракана, хочется раздавить, но я сдерживаюсь, потому что знаю, что это не ты сам, а лишь твоё фантомное воплощение.
Что ты думаешь о Прокофьеве? Кто больше нравится, Петя или Серый Волк? Или Прокофьев? Раньше любил Петю, теперь предпочитаю Волка. Не твоя ли это заслуга? Не твоя. А тебе не стыдно за это? Нет. А тебе не стыдно за то, что тебе не стыдно? А вот это зря. Если уж строить из себя, так чтобы без всяких предрассудков, целеустремлённо и непоколебимо. Что ты и делаешь.
Иду по улице. Просто так, без мыслей, без чувств, как муха или стебелёк. Навстречу экскаватор. Вернее, навстречу не он, а я. Пустой ковш шатается в метре от земли сам по себе, не от ветра, как я, а от чего-то внутреннего, незаметного снаружи. Давно ли он здесь? Может месяц, а может полдня. Красивый, уверенный, умеющий делать работу. А смог бы я вот так? Представил себя ковшом этой надёжной машины, такой весь опустошённый и приподнятый. Почувствовал на своём лице чью-то улыбку, и понял, что она моя.
Иду дальше, навстречу опять ты. Весь кожаный, с дипломатом, зубатый, ушатый - крутой. И я подумал: «Смотри-ка, а ведь мы оба идём. Есть всё-таки и у нас что-то общее». Так обрадовался этой мысли, что решил спрятаться, чтобы не видеть твоего лица. Боялся, что не сдержусь и кинусь на шею, а ты не ожидаешь, и у тебя делается инфаркт сердца. Притаился за деревом, жду, когда пойдёшь, высовываюсь, чтобы не прозевать. А ты не идёшь и не идёшь. Какая-то облезлая птица ходит кругами, косится. Погрозил кулаком - улетела.
А ты куда-то пропал. Старуха в новых кроссовках остановилась и смотрит, то в небо, то на меня, то на свою замечательную обувь. Погрозил и ей. Убежала, если это можно назвать бегом. Вообще, я люблю пожилых, если они меня не трогают. Сам ведь буду таким же, если доживу.
Увидел, что ты не идёшь, а стоишь неизвестно с кем и рассказываешь неизвестно что, размахивая руками и широко улыбаясь. Я не умею так улыбаться, и у меня нет таких длинных рук. Завидую. Тебя извиняет лишь то, что твой собеседник женщина. Их стараюсь обходить стороной, и это спасает тебя от мучительной смерти в моих руках. Но вот раскланялся и снова идёшь.
А я опять затаился, предвкушаю. Хочу кинуться, но по-прежнему переживаю за сердце. Шепчу: «Сейчас будем обниматься». Сказал почти неслышно, нежно и вкрадчиво как терпеливая мама грустному малышу. Закрыл глаза, простёр объятия, сделал шаг навстречу.
Сдавленный крик. Всё-таки напугал. Открываю глаза, а это не ты. Мужчина, ну совершенно незнакомый. Ты же по-прежнему стоишь и размахиваешь руками, размахиваешь руками и стоишь. Незнакомый мужчина порывисто сторонится, я хладнокровно, как ни в чём не бывало, прохожу мимо. Иду, тоже размахиваю руками, хоть и по-своему.
Руки у тебя много длиннее моих, хоть ростом ты не выше. Когда мы рядом, все видят, что два человека почти одинаковы, только мои руки едва доходят до колен, а твои волочатся. И все равно женщины любят не меня, а тебя. Но вот я уже и подошёл. Стоим, размахиваем. Я вверх-вниз, ты в стороны, чтобы землю не царапать. И я подумал: «Смотри-ка, а ведь мы оба стоим и оба размахиваем».
Ты подхватываешь мою мысль, мы оба восхищены ею. Ты всегда понимал меня с полуслова, я же никогда не мог догадаться о чём ты. И вот, стоим мы, дружные такие, и твоя женщина, хотя может она и не твоя, а может и не женщина, а незнакомый старик. Ходят вокруг да около, в руках воздушные шарики и флажки. Вернее, и шарик и флажок в единственном числе, но и женщина, а глядя на неё и старик, так часто взмахивают ими, что создаётся впечатление что их много. И это всё продолжается неизвестно сколько.
Вспоминаю, что скоро отправляется последний автобус, и мы бежим наперегонки занимать сидячие места. Ты впереди, но твои ноги короче, и я надеюсь легко обогнать. Когда остаётся самая чуть, ты опускаешься на четвереньки и вырываешься вперёд. Но надолго тебя не хватит, мы оба это понимаем. Неожиданно делаешь резкий поворот в мою сторону, и я врезаюсь в упругий живот. Как говорят физики, - «горизонтальная составляющая скорости меняет направление». Смеёшься, высоко задирая рыжую бороду и растопырив сильные пальцы. Похож на маленького Кинг-Конга, и в эти моменты ты мне отвратителен больше всего. С тебя летят клочья рыжей шерсти, рубашка лопается от раздавшейся груди, ты весь покрываешься потом. Лучи заходящего солнца попадают на тебя, и ты начинаешь вспыхивать и лосниться как «хрюстальная» ваза. Все останавливаются, с замиранием следя, что будет дальше. Собирается толпа, а ты достаёшь носовой платок и начинаешь использовать его по назначению. Не потому, что тебе это нужно, сейчас тебе это безразлично, зато остальным становиться стыдно за своё нетактичное любопытство, они незаметно расходятся.
Но я уже далеко. Ты плачешь, размазывая по щекам горячие слёзы, умоляешь подождать. Твоё неумытое лицо становиться чернО. Я почти верю, перехожу с бега на трусцу. Бросаешь дипломат, бумаги разлетаются как вспугнутые голуби мира - это распечатанные на казённой бумаге детективы, разбивается о камни бутылка спиртного - взятка от человека, которому ты так ничего и не сделал, рассыпаются колода краплёных карт и дорожные шахматы. Перехожу с трусцы на быстрый шаг. Брошена под ноги и раздавлена шапочка с длинным козырьком, полетела в лужу кожаная куртка.
Перехожу с быстрого на медленный, ты в это время, прямо на ходу, пытаешься снять натёрший ногу ботинок. Гуляющая по земле собачонка пересекает твою непредсказуемую траекторию, и ты летишь, словно неучтённая комета, неожиданный и опасный. В правой руке снятый с левой ноги ботинок, в левой - собака неизвестной породы.
Я подхожу, а ты весь притаился. Лежишь посреди дороги вверх животом, то есть на спине. Из-за грязи не могу понять выражение лица на твоём лице, иду осторожно. И вот, я уже рядом. Страшная картина: глаза остановились, из открытого рта виден язык и острые клыки, брюки закатались, обнажая волосатые ноги, тоже кстати рыжие. Рядом собака, не подающая признаков жизни. Хочу опуститься на колени, уже опускаюсь, но ты не выдерживаешь и «ржёшь». Таких звуков я не слышал никогда. Собака оживает и бросается под колёса. Но машина никуда не едет, она на стоянке, и водитель отсутствует. Бедное животное стремглав убегает, чтобы вспоминать эти страшные мгновения всю оставшуюся жизнь.
Я отпрянул, но было поздно. Ты схватил, и мы покатились. Твои «милые» шутки всегда приводили меня в особое состояние. Я становился зол, а тебе это нравилось. Вынул баллончик и стал поливать твои ничего не выражающие глаза. Ты выхватил сильными лапами моё сомнительное оружие и легко перекусил, словно это эклер или картофельный чипс. Понравилось, попросил ещё. Тут силы покинули меня, и это было хорошо. Иначе я убил бы тебя насмерть.
А ты умылся в ближайшей луже и снова стал похож на прежнего. Я же оказался так слаб, что пришлось нести на руках как ребёнка или невесту. В переполненный автобус не пустили. Пассажиры говорили, что в стеснённых условиях они не могут мирно существовать рядом с такими антисанитарными попутчиками. Ты дал кому-то по уху, я грязно выругался, но войти всё равно не получилось.
Пошли пешком. Вернее, пошёл один ты, а я дремал на твоей мощной шее. Ветер свистел в моих ушах и твоей голове. Вокруг было холодно, но от тебя шёл пар, и зябнущие прохожие грелись, сушили промокшую одежду, кипятили чайники. Проснулся от твоего горячего шёпота?
- Ты спишь или умер? - Что я мог сказать. Я ничего и не сказал.
- Мы пришли. - Снова негромко, как бы самому себе. Я посмотрел в твои пустые глаза, и увидел в них отражения восходящего солнца...
Если вчера вам не повезло, не отчаивайтесь, сегодня не повезёт больше. И ради этого стоит жить долго.