Глава IX.


Начиная Итальянскую кампанию, Бонапарт получил заверения Директории о том, что кампания на Рейне также будет начата 15 апреля. Cогласно плану кампании, утвержденному военным министерством в январе, генерал Журдан должен был осадить Майнц, взять его и вторгнуться во Франконию, а генерал Моро во главе другой армии – перейти Рейн в районе Страсбурга и войти в Швабию. Согласованные действия трех армий, включая Итальянскую, должны были свести к минимуму оперативные возможности противника. Этого, однако, не произошло. Военные действия на Рейне начались 1 июня и в течение месяца велись с переменным успехом: наступление, предпринятое на Майне армией Журдана, захлебнулось после контрудара, нанесенного по ее правому флангу с юга австрийским эрцгерцогом Карлом. Рейнская армия Моро ограничивалась маневрами по левому берегу Рейна. Но и у австрийцев здесь не было сил для наступления. Весенняя «демонстрация» Итальянской армии достигла цели: возвращение Ломбардии под контроль Австрии было для Вены более приоритетной задачей, чем проблематичные приобретения за Рейном. Выделив в распоряжение фельдмаршала Вурмзера, ветерана Семилетней войны, командовавшего в кампанию 1795г. армией Верхнего Рейна и разбившего Пишегрю, а теперь направляющегося в Италию, 30 тысяч человек отборного войска, австрийское верховное командование оставило на Рейне 140 000 человек, включая малонадежные контингенты союзников, против 150 000 у французов. Как выяснится вскоре, ослабление Верхне-Рейнской армии будет иметь для австрийцев весьма пагубные последствия. Что касается Бонапарта, то он отдавал себе отчет в том, что до сих пор выиграл у австрийской армии лишь несколько второстепенных сражений и своим успехам в Италии обязан скорее искуству маневрирования и дипломатии, чем превосходству своей армии на поле боя. С появлением в Северной Италии свежих и численно превосходящих его войск Вурмзера ему придется начинать новую кампанию, в которой шансы сторон будут в лучшем случае равны, учитывая растянутость коммуникаций французов и необходимость прикрывать малыми силами слишком много стратегически важных пунктов, что могло обернуться потерей маневренности, составлявшей до сих пор силу Итальянской армии. Однако к его требованиям подкреплений на фоне его же впечатляющих победных реляций правительство относилось скептически, принимая их за желание набить себе цену или перестраховаться от несуществующей опасности. Все, что мог сделать в этой ситуации Бонапарт, – это постараться заранее обезопасить себя от возможно большего числа угроз своим тылам и коммуникациям со стороны явных и тайных союзников Австрии и высвободить до прихода Вурмзера силы, скованные осадой Мантуи и Миланской цитадели.
Неделя, проведенная Бонапартом в Милане, стала первой неделей обманчивого затишья, воцарившегося в Ломбардии с наступлением жаркого лета. Погода стояла прекрасная. С бастиона Восточных Ворот, старинного испанского укрепления, окруженного каштановыми деревьями, открывался великолепный вид на городские сады, получившие впоследствии название «Вилла Бонапарта», и высокий беломраморный собор, красотой уступающий лишь собору св.Петра в Риме. C противоположной стороны над плодородной равниной, густо покрытой кипами деревьев, от горизонта до горизонта протянулась величественная гряда покрытых снегом Альп. В лучах чудесного солнца Италии подножия гор казались темно-золотистыми, словно на пейзажах Тициана, а крохотные деревни на склонах благодаря прозрачности воздуха были видны столь отчетливо, что казалось – до них рукой подать, хотя в действительности до них было довольно далеко. В сплошной цепи гор на северо-востоке была видна глубокая расселина: там было озеро Гарда. К вечеру на бастионе собирались офицеры французской штаб-квартиры. Приближался час, когда представительницы миланского светского общества съезжались со всего города к расположенному неподалеку Корсо, месту ежевечерних прогулок в экипажах. После получаса светских разговоров, с наступлением сумерек, кортеж модных экипажей перемещался к кафе Corsia dei Servi. Здесь дамы, не выходя из экипажей, ели мороженое, непринужденно беседуя с верховыми французскими офицерами, прежде чем, заехав ненадолго домой, отправиться в театр или на бал. Пехотные офицеры бригады Деспинуа проклинали кавалеристов, сидя за столиками на террасе перед кафе. Экипажей было так много, что они выстраивались в несколько рядов, и если до вступления в город французов дело обходилось двумя рядами, то теперь их число доходило до шести. Напрасно комендант Деспинуа вывешивал на стенах приказы, грозящие офицерам разжалованьем за самовольные отлучки из частей. Иные преодолевали верхом десятки километров, чтобы провести вечер в театральной ложе знакомой дамы. Никакие награды, никакие повышения не могли сравниться с этим новым для них образом жизни, и даже неуклюжий Бертье не избежал общей участи, завязав в эти дни роман с одной итальянской княгиней, продолжавшийся, к чести обоих, двадцать лет, до самой смерти маршала.
Между тем не везде отношения французов с итальянцами складывались идиллически. Горные дороги, связывающие Ломбардию с Ривьерой, день ото дня становились все менее безопасными. Побережье Лигурии, издавна облюбованное контрабандистами, дезертирами и всякого рода темными личностями, промышляющими преимущественно разбоем на дорогах, сделалось теперь укрытием для целых шаек грабителей и действующих под их прикрытием диверсионных групп, формируемых эмигрантами и агентами коалиции. Жертвой одной из таких групп стал командующий артиллерией Итальянской армии Дюжар, направлявшийся через Тендский перевал в Ниццу. Случались и неприятности иного рода. В деревне Арквата вблизи перевала Бокетта крестьянами был вырезан отряд в 150 французских солдат. Бонапарт направил туда Ланна во главе карательной экспедиции, разрушившей до основания замок генуэзского маркиза Спинолы, признанного «зачинщиком мятежа». Об истинной причине инцидента история умалчивает, однако некоторый свет на вполне вероятные причины проливает следующая страница из воспоминаний Стендаля: «Один батальонный командир, посланный в экспедицию в Апеннины, по дороге останавливается в Болонье; у него нет даже лошади; недели через две, на обратном пути, он снова заезжает в Болонью; за ним следуют семнадцать повозок, нагруженных добычей, три кареты и две любовницы». Вряд ли мы сильно погрешим против истины, предположив, что провокации имели место с обеих сторон. Так или иначе, у Бонапарта набралось достаточно формальных поводов для предъявления Генуэзской республике ультиматума, что он и поручил сделать Мюрату в сенате Генуи. Тот потребовал выдворения с территории республики австрийского дипломатического представителя и всех «австрийских агентов», закрытия прибрежных вод для английских военных кораблей и обеспечения безопасности горных проходов. Как следует попугав олигархов гневом французского народа и призраком революции, он довольно неожиданно кончил тем, что предложил незамедлительно заключить «оборонительный и наступательный» союз с Францией и ценой необременительной помощи Итальянской армии деньгами и подкреплениями сохранить политическое устройство и приобрести права на кое-какие территориальные приобретения в Италии. Вскоре союз был заключен: недовольство якобинствующих парижских экспортеров «свободы» Бонапарт парировал соображениями военной необходимости. По договору, подписанному в Париже, Генуя получила незначительные территориальные приобретения за счет нескольких вкрапленных в ее территорию анклавов, ленных владений австрийского императора, взамен же уплатила 4 миллиона контрибуции и поставила в армию Бонапарта 2400 человек пехоты, 400 кавалеристов и 200 артиллеристов. Решив на ближайшее время «генуэзский вопрос», Бонапарт через Тортону, Пьяченцу, Реджо-Эмилию и Парму 19 июня прибыл в Модену, где генерал Вобуа сосредоточил 4000 человек пехоты и 400 кавалерии: на очереди стоял «римский вопрос». Одновременно 14 июня дивизия Ожеро переправилась на правый берег реки По в Боргофорте и в четыре дневных перехода заняла Болонью и Феррару, два папских легатства, население которых встретило французов достаточно приветливо. Сформированный в эти дни в Болонье трехтысячный корпус Национальной гвардии вскоре принял участие в боевых действиях против австрийской армии. 19 июня полковник Виньоль с 200 конных егерей из охраны Бонапарта принял капитуляцию форта Урбино на шоссе из Модены в Болонью, обороняемого 800 папских солдат с 60 пушками, половина которых была немедленно отправлена под стены Мантуи. Еще 114 орудий Ожеро захватил в цитадели Феррары. Директория, « по-детски ненавидевшая римского папу» (Стендаль), напыщенным слогом Ларевельера-Лепо требовала от Бонапарта «поколебать тиару на голове так называемого отца вселенской церкви». Бонапарта в большей степени интересовало содержимое папских сокровищниц и морской порт в Анконе, представлявший собой удобное место для стоянки английского флота и высадки десанта на адриатическом побережье Италии. Кроме того, он собирался возложить на папу часть бремени продовольствования и фуражировки французской армии в Италии. Колебать тиару на голове папы и загонять его в угол Бонапарт хотел меньше всего. Прибыв в Болонью, Бонапарт первым делом установил контакт с орденом иезуитов, пообещав не допустить каких-либо эксцессов по отношению к представителям духовенства, многие из которых перед этим в панике бежали в Рим. Вечером Бонапарт без охраны отправился в городской театр, и делал это еще в течение нескольких вечеров, пока 23 июня к нему не явился посланный Пием VI для переговоров уполномоченный. Тем временем дивизия Вобуа выступила на юг по горной дороге, ведущей через Апеннины в Тоскану. Герцогу Тосканскому было заявлено, что французская армия направляется в Сиену и не станет вступать во Флоренцию. 24 июня с папой было подписано перемирие, условия которого продиктовал Бонапарт: французы занимали Анкону и удерживали за собой Болонью и Феррару, папа уплачивал контрибуцию в 21 миллион франков, отдавал 100 произведений искусства из своих коллекций, поставлял продовольствие и фураж для нужд французской армии. Покончив с «римским вопросом», Бонапарт последовал через Апеннины за дивизией Вобуа и вскоре догнал ее в Пистойе: операция, которую он намеревался провести на территории Тосканы, была чрезвычайно деликатной и требовала личного его присутствия.