17 Глава: Когда Всё Происходит Само Собой.
К концу лета Жизнь набрала Свой пламенный и неудержимый Ход; я ощущал Это очень ясно, постоянно (как это ни странно бы могло прозвучать) чётко видя и зная, Как, Когда, и Что хочу и могу сделать в Данный Момент, прямо сейчас. Эта моя уверенность была для меня вполне обоснованной: ведь я всегда внимательно, и максимально беспристрастно смотрел как вокруг, так и внутрь, подолгу размышляя об увиденном. В общем, единственное намерение моей жизни сводилось к следующей максиме: Чтоб Сделать Людям Навсегда Не По-Детски Хорошо, а нелюдям, Наоборот, Как Можно Хуже. Как лучше и быстрее этот замысел осуществить? Этой Теме я посвящал всё своё время и все свои силы. С самых ногтей, то бишь с младенчества я избрал один только способ действия: слушаться своего сердца. В процессе жизни этот приём полностью себя оправдал, и превратился в основной движущий навык. Спокойно и зряче продолжая ему следовать, я, ни капли в себе не сомневаясь, осуществлял все свои намерения. Жизнь, говорят, состоит из мелочей: так вот, именно в этих мелочах, даже, скажу, вплоть до мелочей всё происходило чётко и быстро, подобно работе Какого-то Механизма, и (другого определения не подобрать) само собой. Да да, мне совершенно не нужно было прилагать никаких усилий, дабы пособить этой своей Машине, скорее наоборот: я сам был Ей, в Самом Единственном и Прямом Смысле. Кто-то Беззвучно и Бойко Рассказывал мне разные Истории про То и про Это, и мне оставалось лишь одно: Просвещаться Больше, и Уноситься Дальше. Двери, например, домов, квартир, и разнообразных официальных учреждений гостеприимно распахивались так, будто меня там давно уже ждали. Порой люди, приверженцы кардинально противоположных мне убеждений, точно околдованные чем-то, чему они, по ходу, не в силах были противостоять, «мочили такие коры», то есть творили такие, не свойственные им, вещи, что оставалось только молча удивляться, и тихо обалдевать. Окружавшие меня, не особо даже далёкие люди, постоянно чувствовали, что, находясь рядом со мной, они всегда будут «в теме»: без денег – напьются и накурятся, на сейшн – стопудово впишутся, с кем надо – подружатся, похавают, перенайтуют (переночуют), и так далее. Ввиду всего вышеупомянутого неудивительно, что народ ко мне буквально тянуло. Где бы я ни находился, всегда присутствовало неотвязное впечатление, что я гуляю по своей родной, 14-метровой «юзовской» комнатушке, и волен творить всё, что мне угодно. К слову говоря: угодно мне было всегда творить только положительное и по-хорошему кайфовое (с моей, конечно, колокольни)! Например: радовать всех желающих светлыми песнями, оригинальными шутками, и различными прикольными историями с последующими размышлениями вслух. И что характерно: в любом из состояний, то бишь трезвом, накуренном, или пьяном я оставался неизбежным самим собой, идя там, где нужно было идти, и останавливаясь там, где нужно было останавливаться. Один раз, после совместного ночного «бухача» у меня на флэту, мы с Мартыном утром ехали на троллейбусе, подъезжая к Кировскому Заводу. Будучи всё ещё немного «под шафэ», и ощущая одновременно Всю Безразмерность и Бесконечность Внутренней и Окружавшей меня Не По-Детски Завораживавшей Простой и Кайфовой Жизни, я сказал, будто в пустоту: «Эх, вот если бы прожить всю жизнь молодым, и слегка пьяным!» Да, Дорогой мой Друг, подчас Самое Сокровенное и Истинное Настоящее Нельзя выразить никакими словами или эпитетами. Можно плясать, петь, или просто молчать, безмятежно глядя вокруг или в одну точку, например, в танцующее пламя ночного костра. Это всё оттого, Что Всё у Тебя Уже Внутри, и Больше, Чем Это, Ничего Нет, и Не Нужно, а все имеющиеся слова (пусть даже красивые и правильные) предназначены, скажем так, для каких-то других целей, и Здесь просто неуклюжи, смешны, и излишни. Ими можно назвать лишь то, чего на самом деле нет, и не назвать то, что давно существует, и есть. Парадокс как будто, но только не для меня. Тогдашние многочисленные «умники», перечитавшие, как им казалось, массу поучительных книжек, растерянно разинув рты, и беспомощно хлопая такими же широко раскрытыми глазами, в немом и обречённом бессилии лишь скрежетали зубами и неистово жаждали реванша. Некоторые из них и теперь его ждут, многие из них Уже Там, в Мир рождаются многочисленные, новые их клоны, и в точности, как под копирку, повторяют стрёмную и жалкую дорогу своих предшественников. Они все как будто с другой планеты, из другого мира, не из моего Мира, поэтому им Здесь так неуютно, несмотря на все, доступные их рукам, материальные блага. Они как бы живут в гостях, в долг, одержимо экономя, или, наоборот, тратя, и сознавая, что долги придётся когда-нибудь отдавать. Снизойти до понимания такого убогого «кредо» я, честно говоря, просто не в силах. Скорее всего, в этом клиническом случае речь идёт о неизлечимой чувственной наркомании: человек (точнее – то, что от него осталось: голова, два уха, и туловище), будучи в отношении познания и исполнения человеческих норм глупым и ленивым, к сожалению для него, довольствуется тем, что осталось ему взамен – противоестественными чувствами, получаемыми от, соответственно, противоестественных действий, и совершенно неважно, что сам он при этом считает и называет их, скорее всего, благими и естественными. А, поскольку он сам выбрал этот, напрочь лишённый всяких добрых определений и слов, путь, то ему только и остаётся, что называть его таким, каким он никогда не был, не является теперь, и просто никогда не будет. Страна красивых и пустых слов – уютная, на первый взгляд, вотчина таких «нариков». Кто же они? Да абсолютно все лгуны, лицемеры, и прочие злыдни. Природа их мышления одинакова, и в их (только лишь видимом) разнообразии они, по своей сути, как клоны, полностью идентичны. Положительные же Чувства всегда достаются обычным, нормальным, хорошим Людям, знающим Ценность Бесценного. Всё просто и логично. Вот такое примерно чувство я и испытал в том рогатом троллейбусе. Постоянная новизна, казалось бы, стандартных процессов и событий, раскрашивала всё в свои неповторимые и волшебные цвета, никогда не давая мне ни соскучиться, ни даже просто хоть на миг остановиться. В то же самое время я проводил немало часов в наблюдениях за интересовавшими меня вещами, и размышлениях по этому поводу. Над тем, что в реальности нельзя прямо использовать и применить, я, впрочем, никогда не думал, считая это пустой и вредной тратой драгоценного, отпущенного Провидением, времени. В самом хорошем смысле я иногда напоминал себе пылинку в чистом поле, полностью доверившуюся тёплому и свежему весеннему Ветру. С Ним мне всё дурное было по барабану, а Всё Настоящее и Светлое очень интересно и всегда близко. Когда ничего как будто не происходило, я спокойно и терпеливо оставался там, где был, не прибегая вообще ни каким действиям, и чувствуя, что Ветер всегда рядом, и знает, когда мне лучше отправиться в дорогу. И Он снова уносил меня, бережно доставляя всё дальше и дальше по только Ему известной Дороге моей светлой и счастливой Судьбы. Ничего, собственно говоря, видимо вселенского, типа всяких массовых спасений людей, и прочих масштабных дел, я и близко не совершал, однако уже имел нечто такое в намерении, озвучив один раз это одному попу примерно так: «Сначала я должен спасти, подняв из дерьма, моих Братьев, а уж потом мы с тобой о Боге поговорим». «Братья» при этом разговоре непосредственно присутствовали: во время одного из наших «гульбонов» в центре мы все, распив доброе количество пайва на любимой крыше, поклялись друг другу в честной и верной дружбе, и «побратались» в знак этого кровью, сделав себе на руках «мойкой» (бритвой) по небольшому надрезу. Короче, если отдавать предпочтение, выбирая из глобального спасения человечества, и непосредственно из близкого и личного, то я всегда первому предпочитал второе, руководствуясь прежде всего именно той высшей любовью к близким, какой, как мне уже тогда некоторые «нестойкие персонажи» пытались внушить, мне, якобы, не хватало. С моей же стороны всё было до банальности просто: я адресовал всегда своё доброе отношение лишь тем, кто дышал со мной Тем же Воздухом, то есть думал и жил Так Же, как я, или, как минимум, находился на пути к Этому. Прочие «человекоподобные» вызывали у меня абсолютную неприязнь, и это, я понимал, вообще не имело ничего общего ни с юношеским максимализмом, ни с какими-либо прочими нравственно-ущербными отклонениями. Другими словами, я был готов обнять весь Мир, но без присутствия в Нём каких-либо злодеев. Всепрощение – это было и есть не для меня. Простить того, кто остаётся такой же гнилой субстанцией – значит, на мой взгляд, согласиться с его взглядом на Жизнь, или, проще говоря, Эту Жизнь вместе с ним возненавидеть. Разумеется, у меня и у тех, кто со мной, в реальности превалируют абсолютно противоположные моральные принципы – поэтому, собственно говоря, для злодеев мы – уроды и «всё такое», и эти «лестные эпитеты» в наш адрес есть не что иное, как, с одной стороны, их злобный вопль бессилья, как проигравших в споре за своё право на Жизнь, для нас же, с другой, в том же смысле – как открытое признание на Эту Жизнь нашего права. И Это Право я продолжал отстаивать дальше, швыряя, будто в пустоту, своё доброе отношение к простым и чистым Душой Людям, Многих из Которых тогда я лично так и не встретил, всегда, однако, по своему обыкновению, думая: если швыряю, значит, Где-то Они Есть. И, как впоследствии оказалось, Это было в точности именно Так, и вышло как-то само собой.