11 Глава: Конец «Субботы» и «Тыла».
В один из прекраснейших бесконечных, проводимых в непрестанных «прогрессивных» приключениях, дней, внезапно наступила весна. Подспудно чуя наше, не подлежащее переменам, вольнолюбие, и ещё наплывающее что-то, с чем им было явно не справиться, труппа, особливо её руководящая верхушка, к нам потихоньку ревниво холодела. Мы же, в свою очередь, подобно тому, как ящерица в нужный момент сбрасывает шкуру, были готовы, собственно, её сбросить. Нам всего лишь нужно было двигаться, по заведённой привычке, в ту же неизменную сторону – сторону свободной от всякой вычурно-красивой ереси, обычной человеческой Жизни, за Которую я лично, тогда особо об Этом не высказываясь даже в бухом состоянии, готов был отдать всё, что в этом случае и смысле подобает понимать и упоминать. Театралам же, похоже, нужен был только лишь удобный, комфортный для них момент красиво с нами расстаться. И вскоре он, конечно же, наступил. Как-то раз, в то самое время, когда шёл очередной спектакль, мы, как обычно, восторженно бухали на нашем любимом чердаке. И, как это приятно и принято на «промежуточном градусе», всем захотелось попеть песни. Я, слегка покачиваясь, спустился на этаж ниже, за кулисы, и вдруг увидел, одиноко стоящую у стены, 12-тиструнную гитару. Мысль, что она тут стоит как раз для меня, была настолько простой и прекрасной, что я, ни секунды не раздумывая, спокойно и бережно подхватил инструмент, и поволок его с собой к месту нашей оргии. Потом мы, помню, что-то пели, затем что-то пили, и так по очереди и в обратном порядке. Гитару я возвратил на место часа где-то через два, поставив её туда, где до того её взял. Импровизированный сейшн, если судить по общим впечатлениям и нечленораздельным радостным восклицаниям, удался очень даже на славу. На следующий день мы, придя в театр, узнали, что намечается общее собрание всего коллектива, и, подождав остальных, ничего не подозревая, безмятежно уселись в маленьком зрительном зале «Субботы». Первым на сцену вышел рослый волосатый чел, по совместительству игравший ещё на басу в питерской команде «Тамбурин». Он начал как говорится, «сразу схватив быка за рога»: пафосно, как и подобает «постигшему азы лицедейского искусства, служителю хрен знает кого», обвинил меня в умышленном похищении задействованной в спектакле гитары, и, «поставив это на вид» всем присутствовавшим и невольно притихшим моим «коллегам по цеху», объявил общее решение руководства о моём, и бывших со мной на чердаке, изгнании из театра. Когда стало ясно, что «всё окончательно и бесповоротно», люди, «догнав» сие, просто встали, и объявили в ответ, что уходят вместе с нами. Ведь, как бы то ни было, нас пригласили всего лишь переждать зиму, а не постигать чудное театральное искусство, принося благодарственные жертвы и хвалу неведомой (и не желанной, что уж «греха» таить,) богеме. И собственно, под этим «выпадом» подписались все наши, за исключением двух невнятных персонажей, попросту ослеплённых и никчемных. Я же, спокойно взиравший на это всё со стороны, высказал «субботовцам» лишь одно: пообещал им, что после нашего ухода они просто разбегутся и перестанут существовать, как театр. И это, конечно же, не была злорадная мелкая мстительная искра чего-нибудь не сбывшегося. Напротив: мне, наблюдавшему тамошний менталитет, эту мысль совсем нетрудно было для себя предположить, и я, когда пришло время, просто её высказал вслух. Забегая же немного вперёд, и еще, поскольку история с этой, одной из наших зимних «вписок», в целом, закончилась, скажу, что вскоре «Суббота» распалась на два независимых театра, и перестала, в том живом и бодром виде, какой она имела до этого, существовать. Это был для них вполне закономерный, хотя и промежуточный итог. Весна же, к слову, уже вовсю и повсюду гуляла по просыпающемуся (а для нас так и не уснувшему) Питеру. «Тыл» периодически подвергался нападкам прознавших (а что вы хотите!) о нём советских ментов, систематически «винтивших» (арестовывавших) зимовавших там людей. В конце концов его центральную входную дверь забили наглухо досками. Однако (это слово ты услышишь ещё неоднократно), придя и столкнувшись с таким «раскладом», мы зашли к «Тылу» с тыла – сзади, через подворотню к нужному двору, с параллельной, Красной улицы. На досягаемой высоте, над козырьком высокого подвала, находилось окно первого этажа одного из «обжитых» нами «флэтов» (квартир) «Тыла», в которое мы с тех пор и стали, вместо главной двери, «входить». Но, чем дальше вступала весна в свои права, тем чаще мы, приезжая к «Тылу», обращали внимание на всё больше проводившиеся, и, конечно же, весьма препятствовавшие нам, ремонтно-строительные работы. На входе уже пёстро красовалась табличка «Инновационный Банк». Подъехав как-то в один из более-менее тёплых уже дней к нашему прекрасному дому, мы, по обыкновению «затаренные» (вооружённые купленным) портвейном, зашли в вышеупомянутый, тихий, необитаемый тыльный дворик, где в близлежавшем подвале методично «раздавили» имевшееся зелье, и полезли, как всегда, через заветное окно, внутрь. И, как только мы оказались в помещении, по закрытой изнутри двери стало ясно, что всё, что нам осталось от нашего «Тыла», условно находится в этой небольшой комнатушке. Отборно и витиевато матерясь, мы ещё раз пять пробовали открыть вход хотя бы в сам «флэт», но безуспешно. Вокруг стояло множество каких-то ящиков. Вскрыв один, мы обнаружили новёхонький гарнитур чешской мебели, в других упаковках было то же самое – даже по нашим скромным подсчётам, «дерево» тянуло на весьма кругленькую сумму. Такую заманчивую возможность нанести ущерб буржуям, я, само собой, упустить был просто не в праве, и без предисловий предложил всем «спалить Тыл ко всем …. (чертям, если хотите, однако в русском лексиконе есть более подходившее для того случая слово)». Гриня, Арканя, и Димулька наперебой, и с различной долей свойственного каждому из них темперамента, стали отговаривать меня от этой «опасной (только это слово они, всего лишь, и употребляли) затеи». Я, однако, был полностью готов немедленно действовать, и, сделав вид, что собрался вылезать на улицу, немного задержался, пропуская остальных вперёд. Когда же они все оказались во дворе, я поджёг в четырёх местах плотную бумажную упаковку, в которую была бережно обёрнута шикарная обстановка будущего инновационного банка, и быстро выбрался наружу. Когда я спрыгнул на потрескавшуюся, неровную асфальтовую поверхность дворика, стёкла комнаты, раскалившись от пожиравшего пространство пламени, уже вовсю жалобно трещали. Повинуясь лишь множество раз проверенному внутреннему чутью, мы пулей рванули с места, выбежав через арку на Красную улицу, и, сев на первый же транспорт, уехали прочь, разгорячённые, переполненные ребяческим азартом и чувством полнейшего удовлетворения. Впоследствии я, конечно же, приезжал полюбоваться на «дело рук своих». Окна пролёта, где была та комната, выгорели, судя по отметинам, до четвёртого этажа. Что ж, это было совсем неудивительно: всё-таки «старый фонд», дранка, качественные «дрова», подветренная сторона «и всё такое», туда им и дорога. Вот так закончились «Суббота» и «Тыл», люди же и память обо Всём, сопутствовавшим нам и им, хорошем, конечно же, осталась.